Метод Ягера

По началу это казалось всего-навсего попыткой мести. Банально. Скучно. Зато понятно. Всем понятно. В том числе и ему. На деле же – перспектива предстояла весьма неоднозначная. Уж в этом Ягеру не откажешь, интриги он разводил поистине дьявольские. Сам Сатана ему не брат. Наученный годами паук ткал свою паутинку исключительно из самого дорогого, самого прочного полотна. Умело растягивал ниточки. Затем выбирал муху. Да и не абы какую, нюх на толковых людей Клауса ни разу еще не подводил, не знал осечки или отказа. Это Ивушкин тоже понял. Уверовал, если можно так выразиться. А говоря словами Ягера – осознал выгоду своего положения. Не сразу, с боем – и с каким боем! – но осознал. Еще тогда, когда заметил, как резко, с издевкой дернулся уголок губ этого исчадия Преисподней. На мосту. Ошалевший от своего неожиданного успеха. С теплящейся надеждой в груди. Господи Боже… Кто бы мог подумать? Дальше – ослепительная, белая вспышка. И кровавое марево перед глазами. Крепко еще он запомнил фрицов взгляд - переполненный спокойной уверенностью, каким-то неведомым знанием. Так опытный шахматист, улыбаясь, ставит шах и мат. Просачивается его пешка на место ферзя – и вуаля . Громит противника с каким-то мягким сочувствием, чуть ли не извиняясь за свой неожиданный гений. Скромно опуская глаза. Ивушкин еще долго будет учиться различать эти крохотные фигурки. Не всякий ферзь может исполнять роль пешки, но любая пешка может стать ферзем. Этому он тоже научится. Но позже. После того, как красиво завершилось последнее воспоминания – серебристые, мерцающие глаза Ягера в объективе – он приходит в себя все от того же. От этих самых глаз, впившихся в него ядовитым жалом. Скользят, выискивают, выжидают. Это был матерый хищник, знающий толк в охоте, не расходующий сил зазря. Такой не выбирает себе в жертвы податливых цыплят. Он целился в нечто покрупнее. Первое, что видит Ивушкин – до блеска начищенные ботинки. Поднимает взгляд выше – нога на ногу, серые брюки сидят впору, стрелки – одна ровнее другой. Ремень. Точный обхват. Абсолютно прямая спина, комар носа не подточит. Одна неурядица – с продуманной небрежностью расстегнута верхняя пуговица кителя. Точеные светлые пальцы. Затейливая книга в руках. И белоснежная, мягкая, как перина, мерцающая улыбка. Вкрадчивый, неспешный голос: - Acta est fabŭla. Alea jacta est. - Чего? – тупо переспрашивает Николай. Дергается. Безнадежно, с колотящимся внутри страхом выдыхает – руки намертво связаны. Дышать тяжело, но можно, через раз. Впрочем, все это теряло вес, если учитывать то, что Ягер жив-здоров, а сам Ивушкин, похоже, по самые свои уши в дерьме. Кое-как крутит головой. Не то у немцев разыгралась-таки фантазия, не то он мертв и его любезно пригласили на обед к Сатане. Ивушкин был с должным комфортом размещен на кровати, раны заботливо перевязаны. Рядом кувшинчик с водой. От постельного белья тянется запах хвои и мяты. Санаторий, мать его черт! Ясно одно – проиграл. Проиграл с треском. Сам не сообразив, как и почему. - Представление окончено. Жребий брошен. Это Овидий, ты не узнал? Странно, а мне говорили – ты интересовался латынью. В школе. Медицинский институт, да? Честно говоря, мне даже жаль. Ты ведь подавал надежды, - Клаус оставляет книгу сиротливо лежать на кофейном столике. Приветливо улыбается. Прежде, чем Ивушкин успевает открыть рот, Ягер касается указательным пальцем его губ. Поправляет одеяло. - Не нужно тебе сейчас говорить. Ты еще слаб, сам понимаешь – пришлось с тобой повозиться, - садится рядом. Коротко окидывает Ивушкина взглядом. Продолжает: - Ты молодец, Николай. Не думал, что ты решишься на побег столь скоро. Да еще с таким размахом! Всю округу перепугал. Должен сказать тебе спасибо, мой дорогой. Ты, сам того не ведая, избавил меня от назойливой мухи. Взял на себя грязную работу. Ивушкин давится собственной слюной. Кажется, его засосало в один кошмаров. Иного объяснения он попросту не находит. Клаус аккуратно поправляет ему челку: - Ну ты же помнишь коменданта? Не поверишь, но я искренне разделяю твои чувства. Мерзкий был человечишка. Прости, что затянул. Уж пришлось за тобой понаблюдать. Посмотреть, понимаешь ли, сколь велик твой болевой порог. Николай оторопело хлопает глазами. Как минимум – Клаус говорил без всякого акцента, с идеально чистой русской речью, как будто владел ею с пеленок. Как максимум – сидит у Николая в ногах, дружески похлопывая по коленке. Черт знает что, право слово. - Извини за веревки, но ты распугал всех наших врачей. Они ни за что не подошли бы к тебе без должной защиты. Сейчас сниму, ты только не вертись. И осторожненько так, будто выковыривает занозу из лапы любимого питомца, освобождает затекшие запястья. Ивушкин тут же дергается, подбирается, теснясь в угол – подальше от спокойных, ласковых глаз. - Не стоит меня бояться, - по-кошачьи Клаус склоняет голову. И поднимается, - набирайся сил. И не хулигань. Будь хорошим мальчиком. После чего выходит. Даже замок не щелкнул – двери чуть не распашку. Это пугает до чертиков. Что же, фрицы совсем из ума выжили, пленников нынче на самих себя оставляют? Боже, Ивушкин, не впору ли тебе проснуться? Пробует пошевелиться. Больно, но терпеть можно. Кое-как спускает ступни, ощупывает ноги. Вроде, все цело, в прежнем виде. Оглядывается. Два окна. Второй этаж. За дверью – светлый коридор. Ни дать, ни взять как музее. Творения Ренессанса. Понтормо. Снова Ренессанс. Джовио. Робер Кампен. Оплакивание Христа. Под ногами – ковровая дорожка. Фанфар не хватает, честное слово. И фуршета с шампанским. Что примечательно – ни души. Мавзолей, мать их. Ивушкин мечется по коридору, путаясь в одинаковых его закутках. Даже на двери фантазии не хватило – все белоснежные, резные. Ручки позолочены. Буржуа, твою мать. Дальше его попутным ветром заносит на аккуратный, чисто прибранный балкон. Под умелой рукой садовника цветут внизу флоксы, петунья и лилии, от запаха которых кружится голова. Затейливая, живая изгородь. Высоченные фонари светят так, что кажется на улице день деньской. Где-то вдалеке виднеется шлагбаум, за ним же и охранная будочка. Ну хоть что-то. А то проходной двор, заходи, кто хочешь. Стойкое ощущение чужого присутствия. С ним играют, как кошка с мышкой. Наблюдают из-за кулис. Внутри все сворачивается в клубок. Дрожит, как при землетрясении. Обостряются все чувства, все инстинкты. Гораздо лучше было бы очнутся в камере пыток. Или совсем не очнуться. Только свесил Николай ногу за перила, уловил позади себя какое-то движение. Потом острая боль где-то в шее, и темнота. Даже вскрикнуть не успел. А как обидно… В этот раз связали крепче, сукины дети. Это Ивушкин понял, едва приоткрыв глаза. Дергаться не стал – бесполезно. Клаус стоял к нему спиной. Идеальная выправка. Осанку держал хорошо. Николай невольно опускает взгляд. Стоит так же твердо, как и действует. Херова восковая статуя. - А почему в окно не прыгнул? Ближе же, - Николаю не нужно видеть его лица. И так понимает – смеется, гнида. Не ответив, продолжает сверлить Ягера взглядом. Ничем не выказав своего удивления или недовольства, Клаус продолжает: - Стойкий оловянный солдатик. Такая доза наркотика, а ты снова свеж и рвешься в бой. Скажи, это твоя врожденная черта или вы там, у себя, все такие? Резвые козлята, да? Оборачивается, улыбаясь. - А то как же. Ты к нам в Москву заглядывал? Испробовал, небось, русского овса? – говорит бойко, а у самого руки от натуги дрожат. Того и глядишь – по швам разойдутся. Ягер благодушно кивает. - Испробовал. Не впечатлило, если честно, - и опять эта улыбка, будто бы они старинные приятели, - я от тебя большего ждал, Коля. Ты не обижайся. Для первого раза – недурно. Но среди вас бывали орлята и посноровистей. Ягер тянется за сигарой. Смеривает Николая пытливым взглядом: - Не возражаешь? - Что б ты подавился, - зло выплевывает Ивушкин. Фриц великодушно делает вид, что ничего не слышал. Усаживается на стул, закидывает на стол ноги. И продолжает, отклонив голову назад: - Что, Ивушкин, неужто ни одной мысли не возникло? За все время, что по лагерям да по камерам? Все ведь так удачно складывалось, верно? Издевается, сука. - Не возникло, вообрази себе. Я – везучий. Клаус смеется: - Ну разумеется. Твоя третья попытка побега, помнишь? Думаешь, рикошет? И снаряды сами тебе в танк прыгнули, и Ярцева эта твоя так просто проникла в мой кабинет – выпускает дым, вглядываясь в потолок. - Случайно, конечно. Случайно меня там не оказалось. Достала карту, которую я ей – идиотке – с неделю чуть не под нос совал. Редкая удача, ты не находишь? Что, Николай, на Бога надейся, а сам не плошай, да? – в глазах Клауса неприкрытая усмешка. Ивушкин чувствует себя по меньшей мере, карасем, которого выбросила на берег шальная волна. Глотает ртом воздух. И только прикусывает губы до крови. К его ужасу – картинка в голове складывается. Паззл, мать его суку. - Тогда…ты ведь стрелял в меня…, - шепчет Николай. Хрипло. Как вдаренный параличом. - Думаешь, меня зрение подвело? – Ягер поднимается. Тушит сигару. Потягивается. Мягко выдыхает, качая головой, - дитя мое. Подходит ближе. - Дитя, - повторяет. Опускается рядом, - я ни разу в своей жизни не бил мимо мишени. Мои методы не знают неудачи. Я, почитай, раздал тебе карты. Лучшую в мире масть. С ярким козырем в рукаве. - Я тебя сейчас загрызу, фриц, если не бросишь свои эти вот…, - Ивушкин мотнул головой. Ягер кривится: - Фу, как некрасиво. А еще сын уважаемых людей, что называется. Мрачно шутишь. Отца твоего жаль, он бы тебя не одобрил. Николай четко ощутил, как отвисла его собственная челюсть. Клаус, улыбаясь, гладит его по волосам: - Не забивай голову сейчас. Отдохнешь немного. Освоишься. Только не простудись, бегая по коридорам. Сквозняк, знаешь ли. Коварная вещь. В дверях мелькает что-то белое. Ягер поднимается. Они с вошедшим доктором меняются местами. По крайней мере, Ивушкин надеялся, что это был доктор. Напоследок Клаус с самым искренним сожалением бросает на него взгляд: - Поверь, сон тебе сейчас необходим. Сказку на ночь читать не стану, ты уж не обижайся. И прежде, чем Ивушкин во всю глотку заорет громкое «НЕТ!» удаляется. Снова укол куда-то в шею. И пустота в голове. Боже, пожалуйста, пусть это будет сон. Всего лишь сон. Интересно, а на потолке здесь всегда цвели астры? Или это не астры? Ивушкин вообще в курсе, как выглядят астры? Да-а, большие, яркие астры…Сонные астры. Сон…