Метод Ягера

Итак, за три недели – три попытки побега. Не самое страшное. Рекорд, как никак. Впору гордиться своими способностями. Страшно было то, что Ивушкина никто за это не наказывал. По крайней мере, пока что. Было ощущение, что его подселили, как аквариумную рыбку-гуппи к пираньям. А те, вместо того, чтобы его сожрать – махали плавниками и даже делились едой. Его великодушно возвращали назад. Все туда же, в белую комнатку. Голубей не хватает для романтизма, честное слово. И кажется, Николай начинал сходить с ума. Немногочисленные раны его затянулись. А вот кошмары никуда не делись – третью ночь ему снилось, как он выбирает себе гроб. Ягер все это время не появлялся, а с какими бы угрозами Ивушкин не обращался к тем-кого-встречал - а это были и молчаливые доктора, и редкие часовые, ряженные в немецкую форму и даже прислуга, которая наведывалась к нему аж дважды в день – никто будто бы его не слышал. Что в бровь, что в глаз – тишина. А потом Клаус – явление Христа народу – объявился сам, собственной персоной. Ранним утром. Когда Ивушкин успел только продрать глаза. - Вижу, тебе намного лучше. Румянец вернулся, выглядишь хорошо, - бодро сказал он. Ивушкин, посвящавший представлению этой встречи большую часть своего неожиданного досуга, вдруг подрастерял все слова. - Слышал, ты нынче на днях вновь устроил себе самовольную экскурсию? Молодец. Как пейзажи? В саду побывал? Кое-как собрав мозги в кулак, тряхнув для порядка мыслей головой, Николай поднялся на ноги. Эта его любезность порядком действовала на нервы. И бооьше всего на свете Ивушкину хотелось выбить из немца хоть что-нибудь. Хоть какое-то объяснение. - Или ты, ублюдок, сейчас мне все объясняешь, - цедит он, вцепляясь в немецкий, выпаренный до оскорбления дотошно, воротничок, - или я тебя под этот твой дорогущий плинтус и закатаю. Как ты сам сказал, румянец ко мне вернулся. Глядишь, на тебя силенок хватит. Клаус деланно вздыхает. Медленно переводит взгляд туда, где смыкалась на нем чужая рука. И в доли секунды меняется. Как с доски мокрой тряпкой стерли ошибочное предложение. Взгляд замораживается на глазах, всякая доброжелательность спадает – Ивушкин готов был поклясться обеими почками – перед ним возник совершенно другой человек. И вот этот самый другой человек, не моргнув глазом, резко отшвырнул его от себя. Не жалея с иголочки сидящей формы. Израсходовав, казалось бы, всю свою деланную элегантность. Вжимает его в стену так, что скрипят кости. Ивушкин готовится принять удар. А где-то – даже надеется ответить. Ягер резко давит куда-то под ребра, проворачивает и все нутро наливается адской, немыслимой болью. Как будто кости пилят тупой пилой, а по дороге еще и кишки в три…нет!...в четыре узла завязывают. Терпеливо дождавшись, пока Ивушкин сползет по стенке вниз, Клаус с точностью перекрывает ему кислород, упираясь ботинком в горло. Не дав свалиться на пол. И сколько Ивушкин не скребется, сколько не дергается – бесполезно. И главное – нет никаких сил оторваться от остро-холодного взгляда. Лишь тогда, когда начинает отключаться. Клаус, удовлетворенно кивнул. Отпустил. Милостиво позволил отдышаться. И проговорил: - Не зачем портить такую красивую шею. Кто вас, юноша, учил манерам? - Папа Карло, мать твою, - шипит Николай, кашляя и давясь воздухом. Ягер тянет его на ноги. Осматривает. Толкает обратно на кровать. Садится рядом, развернув стул, сложив на спинку локти. - Думаю, уже можно, - он снова улыбается, - послушай, Николай, как ты думаешь, в каких случаях солдат может не исполнять приказ командира? Ивушкин, все еще кашляя, ответить не решается. - Не знаешь? Странно, - Ягер поджимает губы. Помолчав немного, вглядываясь в лицо русского солдата, продолжает, - а приказ он может не исполнять в том случае, если этот самый приказ ведет к предательству Родины, мой дорогой. Фашизм проигрывает эту войну, это уже очевидно. День, другой и твои соотечественники будут распевать гимн Союза, маршируя в ворот Берлина. Увы. Досадная была затея. Но что делать, всегда приходится чем-то жертвовать. - Говоришь так, будто ждешь-не дождешься, пока твои корешам начистят рожи, - хрипло говорит Ивушкин. Как ни странно, Клаус согласно кивает: - Так и есть. Не думал, что это растянется так надолго. В любом случае, Германия обречена на поражение. Весьма тяжелое. А Союз будет праздновать победу. Большую победу. Гитлер уже проиграл, только пока этого не осознал. Ягер на секунду замолкает. И вдруг спрашивает: - Ты когда-нибудь бывал в театре? Молчание. Тогда немец отвечает себе сам: - Думаю, бывал. Ты человек образованный, к культуре тяготеешь. Так вот, представь себе на секунду, Николай, ту самую сцену. Овации. Занавес открывается. Появляются актеры, начинается игра. Все заранее спланировано. Каждый знает свою реплику. Дело плевое – есть пьеса, есть автор. Сценарист. Режиссер. А еще есть суфлеры. Он выжидающе смотрит. Дождавшись кивка, продолжает: - И роль суфлера недооценивают, уж поверь мне. А меж тем, имя им – Легион. Ни актер, ни режиссер, ни даже сам автор этой пьесы никогда не знает, что у него, у этого суфлера, на уме. Словом, у него на руках полный карт-бланш. Зрители в зале, спектакль начался. Бедняжкам-актерам остается только слушать. И суфлеру в этот момент не обязательно советоваться с кем-то, кроме себя, правила в этот момент для него не писаны. Впрочем, как и законы. Любые законы, Николай. Он делает свое маленькое дело и растворяется в тени. - Слушай, Ягер, а не пошел бы ты со своими олицетворениями куда подальше, а? И метафоры свои заодно прибери, нечего им на моих ушах болтаться, - цедит сквозь зубы Николай. Ему до чертиков опостылел этот разговор. Да и сам немец тоже. Клаус поднимается. Ивушкин внутренне собирается, валяться второй раз у врага в ногах ему не улыбается. Но Ягер, кажется, снова пребывал в самом добродушном расположении духа, полностью увлеченный беседой, начинает бродить из угла в угол: - Ну, а теперь воспользуйся своими глубокими познаниями в литературе. Замени сцену на реальный мир. Чем тебе не арена? Не манеж? Только ведь историю пишет не всегда режиссер. Или автор. Он, зачастую, лишь воображает себя темной лошадкой. Истинная власть всегда в тени. То, что на ладони - всегда очевидно. До глупости очевидно. Актер - это поверхность. Суфлер - нутро. Когда актер сбивается, его поправляют. Или… Николай снова встречается с ним взглядом. - …Или убирают со сцены на вовсе. Мавр сделал свое дело. Мавр может уходить, - Ягер останавливается возле цветущей в горшке магнолии. Касается ярких лепестков. - Это ты себя, что ли, суфлером вообразил? - Не только себя. Или точнее сказать – не только суфлером. Ну-ну, не хмурься, тебе не идет. Я предлагаю тебе сотрудничество, младший лейтенант. Только не на уровне пушечного мяса, каким бы ты стал в Тюрингии. И уж тем более, не на уровне ослепленного фанатика, каким ты был в России. Все гораздо и гораздо глубже. - Что это значит? – Ивушкин краем глаза приметил десертный нож. Правда, уже сомневался, что его оставили здесь, на тарелочке с фруктами, случайно. Он уже взял за правило: Ягер и случайность несовместимы. Этот сукин сын брался за дело основательно. И похоже, весьма щепетильно относился ко всем деталям. - Это значит, что для тебя есть работа. Видишь ли, Николай, когда весь этот десант сектантов развернул заварушку в 41-м, я потерял многих свои людей в Союзе. Шерстили, как не в себя. Жаль. Толковые были ребятки, я тебе скажу. Тренированные и предсказуемые, - Ягер вздыхает, с сожалением разводя руками - словом, мне нужен новый штат. - И чем этот твой штат будет заниматься? – Коля перебирается на угол кровати, делая вид, что устраивается поудобнее. - Играть свою роль, маленький солдат. Советский Союз одержит победу, в этом нет сомнений. Это даже не плохо. Но вот актерский состав пора заменить. Мои агенты в Финляндии, Аргентине, Франции, Польше уже работают над этим. А сколько бы своих я не посылал в Россию - а поверь это был даже не десяток человек - никто не вернулся. Или пропали без вести. Или умерли во время допроса. Союз этим славится, своими цепными псами. Клаус закуривает. С самым вдохновенным выражением лица. - Тогда мы решили, нужен кто-то из своих. Выросший на этой дикой земле. Достаточно сильный, чтобы удержать язык за зубами. Удачливый. Рисковый. Словом, мне нужен ты. Есть! Дотянулся до заветной, гравированной цацки. Бросает взгляд на Клауса. Но тот, похоже, увлечен разговором с самим собой. - А если я откажусь? Что, снова кнут и раскаленное железо? На большее фантазии у нынешних театралов не хватает? – Николай тихонько сползает на пол. Молится всем Богам, чтобы у него хватило секунды. И еще секунду – на себя. Перерезать горло - раз плюнуть. Под пытками умирать уж очень не хотелось. Выпрямляется. - Подумай, Ивушкин. Это действительно шанс, чтобы послужить своей стране. Вернее, в том числе и своей. На Родине тебя уже ничего не ждет. Только смерть. Шаг. Еще Шаг. Боже, еще один… - И кстати, не хотел тебя раньше времени огорчать, - Ягер тушит сигару о подоконник, не стесняясь ни капли. И вдруг разворачивается на каблуках. В каких-то сантиметрах от изящной вещицы, ставшей тонким оружием в руках русского солдата. Добивает: - Твоя мать тоже мертва. Ножичек, грустно лязгнув, оказался на полу, у ног Ягера. А Николай так и застыл с занесенной для удара рукой. Клаус грустно так, сочувствующе смотрит в глаза. - Мне очень жаль. Инфаркт, вероятно, - выдыхает. Николай чувствует, как затряслись руки. - Что ты сказал, мразь? Клаус тянет руку. Смахивает предательские слезы с лица Ивушкина. Касается волос. - Соболезную. И выходит, не сказав больше ни слова. Оставив Колю замершим, словно в воске. С застывшими от ужаса голубыми глазами. С убитой подлым ударом в спину надеждой. И горячими слезами. Первыми слезами, которые Ягер смог из него выжать, даже не целясь.