***
— Я не могу так больше. — Апатично заявил Миша, лежа в кровати и разглядывая потолок. Балунов, что уже почти задремал, вдруг резко дернул головой в сторону друга. — Че? — Сиплым голосом спросил он, сонливо щурясь. — Завтра я сбегу. Настолько далеко, насколько смогу себе позволить. И буду сопротивляться до последнего, если они меня найдут. — Миша повернулся к Саше лицом. — Своим громким побегом я выиграю немного времени, ты тоже сможешь убежать, пока будет вся эта шумиха. Надо будет действовать быстро, на ошибки времени нет, понимаешь, да? Не говори только, куда соберешься, чтоб я не мог ничего ляпнуть, как-нибудь потом встретимся, найдем способ, я верю. — Мих, ты че? — Офигевающе спросил Балунов, выслушав весь этот беспокойный монолог и приподнявшись на локтях. — В этот раз все будет по-другому. Либо я их, либо они меня, понимаешь? — Саша не понимал. У Горшенева время от времени бывали такие истерики, во время которых он совершал опрометчивые поступки. Балунов всегда старался утешить друга, снизить градус, но сейчас сил на это почти не было. — Ты как бежать собрался? У тебя ни гроша в кармане, ты ж даже из города не выедешь, умник! Заканчивай, Миш. — Раздражённо схватившись пальцами за переносицу, буркнул Шура. — Саш. — Без каких-либо эмоций на лице тихо позвал Горшенев. — Это край. В этих двух словах было столько усталости, что Балунова невольно передернуло. Но, как бы он сильно не сочувствовал другу, сейчас парень хотел лишь коснуться головой подушки и отрубиться, спокойно проспав до девяти утра. А от этих разговоров виски начали неприятно пульсировать. — Миш, я все понимаю. Более того, я нахожусь в точно такой же ситуации и разделяю в полной мере твои чувства. Однако, ты рубишь с плеча. — Шура глубоко вздохнул и с тревогой во взгляде посмотрел на друга. — Так нельзя, Мих. Мы обязательно найдем способ. Вместе мы все тщательно обдумаем, хорошо? Балунов с беспокойством и надеждой глядел на парня, который лишь лениво кивнул, безучастно уставившись взглядом в окно, как-будто игнорируя сказанное. Горшенев всегда был слишком эмоциональным, и это часто мешало ему думать, побуждая парня на импульсивные действия, которые не приводили ни к чему хорошему. Шуре оставалось только опуститься обратно на подушку и страдальчески зажмуриться. Сна не было ни в одном глазу.***
— Вы что творите?! — Раздраженно воскликнул наполовину седой мужчина средних лет с выразительными чертами лица. Миша никогда с ним не разговаривал, но запомнил с самой первой встречи: он был слишком выделяющимся персонажем на фоне одинаково зажравшихся надменных лиц. Непонятно почему, но вампир сразу почувствовал, что этот мужчина — другой. Балунов испуганно сжал кофту друга за ворот, оттягивая того от открытого окна в коридоре. А Горшенев заинтересованно поглядывал на внезапного гостя, появившегося в крыле слуг, пока на фоне грохотали молнии. Ливень был адским. Мужчина, весь покрасневший от гнева, направился быстрыми шагами к молодым вампирам, по-видимому, желая проучить мерзавцев, однако какое же было удивление парней, когда он прошел мимо, к висящей на стене картине. Он с трепетом осматривал полотно на предмет повреждений, не обращая никакого внимания на шокированных вампиров. — Чего вылупились?! — Кинул, мужчина, не оборачиваясь. — Вон отсюда, сопляки! Саша перевел взгляд с одного на другого и схватил Мишу за руку, с силой оттаскивая того вглубь коридора. Горшенев же странным взглядом смотрел на удаляющуюся фигуру.***
— Он все-таки сбежал. Но его поймали через несколько дней. — Подхватил рассказ Шура, давая другу немного прийти в себя. — Кто знает, что бы с Мишей случилось, если бы не художник. В один день он просто забрал нас к себе, знали бы вы, в каком шоке мы тогда прибывали. Весь первый месяц мы не верили в свое счастье, искали подвоха, но его не было. Глаза Шуры в этот момент выражали восторг, он был так погружен в это счастливое воспоминание, что не замечал, как беспорядочно размахивает руками. — Жили скромно, в строгости, но портки драить и человеческую еду готовить нас никто не заставлял. Кроме того, художник брал нас с собой в город, и, пока он ходил по делам, мы были предоставлены сами себе. — Восторженно рассказывал Балунов, посматривая на Мишу. Тот улыбался, но в глазах читалась грусть. Ведь он знал, что произошло после. — После его смерти мы с Шурой неподалёку от клуба жили. — Прочистив горло, проговорил Горшенев. — Изолированно, но все равно, под наблюдением. А когда с верхушки поняли, что мы позиции своей менять не собираемся, отпустили на совсем. И вот я здесь. А Саша в Питере. Он хитрее меня просто, получилось устроиться получше. Балунов согласно кивнул и тяжело вздохнул. Пришлось повозиться, чтобы завоевать доверие нужных людей. И понадобилось большое мастерство, чтобы так грамотно всех кинуть. Ребята замерли, не зная, что и сказать. Некоторые просто не могли подобрать слов, а другие понимали, что они здесь не нужны. Андрей с Шурой одновременно потянулись к Горшеневу и приободряюще похлопали его по плечам. Просто на всякий случай. Остаток вечера был проведен, как ни странно, шумно и весело. Такая, казалось бы, разношерстная компания отлично ладила между собой. И даже не важно, что не все были людьми. К образу жизни вампиров быстро привыкаешь, от человеческого он не сильно отличается. Камнем преткновения могла бы стать только кровь и ее распитие, но Андрею с Ренегатом было как-то по барабану, а Яша реагирует адекватно и слегка любопытствует сему процессу (что определенно нравится Балунову).***
Шура медленно шел по особняку, что когда-то был его тюрьмой. Домом это место язык не поворачивался назвать. Огромные залы все так же лицемерно блестели, скрывая в своих стенах пленников. Он заходил к ним. К счастью, вампиров теперь не так много, как было во времена его юности. Но они все еще есть, и от этой мысли кулаки крепко сжимались. — Александр. — Снисходительно обронила пожилая дама с надменным выражением на ее морщинистом лице. Шура проглотил подступающее к горлу отвращение и поклонился. Нужно было вести себя хорошо. Так же хорошо он повел себя и тогда, когда забирал картину. Пару минут унижений, лизания почтенных задниц и открывшихся травм ради полотна единственного человека среди всей этой своры грязи. Однако он недооценил боль, что годами не проходила, а сейчас, в этом месте, только росла в геометрической прогрессии. И понял он это, когда бросал сигарету, старую привычку, от которой он не мог избавиться, на деревянный пол того самого коридора, где когда-то находились его с Мишей камеры. А осознал он это, когда без капли сожаления смотрел на пылающий огнем особняк.