Рассвет Водолея

Краткое содержание: появление Фредди Меркьюри. _ _ _ Фелтхэм был слишком тихим. «Вот почему, - сказал себе Фредди, - я не могу заснуть». Он слишком привык к городскому шуму, и, если честно, даже предпочитал его. Было нечто особенное в фоновом гуле центрального Лондона, дающего анонимность, но не позволяющего чувствовать себя по-настоящему одиноким. Но сейчас, лежа в постели в своей старой комнате, он чувствовал себя одиноким. Ужасно одиноким. Не хватало и звука медленного, спокойного дыхания Роджера и его тихого редкого храпа. Но Фредди не собирался об этом думать. Нет, именно жуткая пригородная тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев или пением ночной птицы, сводила его с ума. Он неприятно сосредотачивался на звуках собственного сердцебиения, и это доводило его до предела. Каждый скрип матраса казался невероятно громким, когда он снова переворачивался, не в силах удобно расположиться. Кровать казалась какой-то неправильной. Его старая кровать, возвращенная в дом его родителей, больше не принадлежала этому месту. Та самая кровать, где он делал и позволял – нет, умолял – другому мужчине делать с ним то, что, по мнению его родителей, должно было заставить его вечно страдать в аду. Конечно, это было совершенно нелепо, но поздней ночью какая-то часть его не могла отделаться от ощущения, будто кровать как-то может выдать его секреты. И в то же время другая часть его испытывала не меньшую тревогу, задаваясь вопросом, сможет ли он когда-нибудь снова жить этими греховными удовольствиями. В конце концов, он был уже не так молод. Время школьных шалостей давно прошло. Он знал, что не может позволить себе продолжать это. Но все было в порядке. Он сможет довольствоваться воспоминаниями, как только они перестанут быть такими болезненными, а рана не будет такой свежей – тогда он осмелится вспомнить. Это лучше, чем ничего, полагал он. И, возможно, он наконец научится не хотеть этого вообще. До начала этого года у него все было хорошо. Не то чтобы у него не было соблазнов, но он так долго их избегал. До Роджера. (Стой, не надо. Не думай о нем сейчас.) Он сможет сделать это снова. Сможет найти себе девушку. У него были девушки – он не безнадежен. Просто потребуются… некоторые усилия. - А как же Мэри? - поинтересовалась его мать в среду утром. И вот он сидел, теребил диванную подушку на своих коленях и смотрел на нее, словно олень в свете фар, потому что среди всего прочего начисто забыл. Совершенно забыл, что так и не сказал матери, что Мэри больше нет в его жизни. По крайней мере, сейчас, чтобы положить конец лжи, он мог сказать чистую правду. - Мы больше не встречаемся, - сообщил он матери, и та нахмурилась, отчасти обеспокоенно, отчасти уязвленно. - Ты ничего не рассказываешь мне о своей жизни, бета. Те эвум че ке хум мара потана путране джанато натхи. (Как будто я не знаю своего собственного сына.) Ее грустные глаза заставили Фредди отвести взгляд. И все же он чувствовал, как она смотрит на него. - И ты думаешь, что я не буду беспокоиться? - Прости, мама, я хотел тебе сказать… - Ну, ты больше не приходишь к нам, так что неудивительно, что ты забыл. Мир упреков под маской равнодушия. Все это время Мэри была на задворках его сознания, как и все те неприятные, сбивчивые эмоции, сопровождающие воспоминания о ней. Сожаление, вина и печаль. Нет. Об этом он тоже не собирался думать. Фредди зажмурил глаза, перевернулся на живот и прижал подушку к лицу. Боже, как же ему хотелось просто заснуть и больше ни о чем не думать. Слишком много мыслей, которые он не мог впустить в свой разум, витали в тени, готовясь наброситься. Они просто ждали, чтобы одолеть и уничтожить его, и он не мог причинить себе еще больше боли, чувствовать себя еще хуже, чем уже чувствовал. Большую часть недели он провел в ужасе, одиночестве и с разбитым сердцем. Более того, он чувствовал себя опустошенным. Чувство потери было настолько всепоглощающим, что причиняло боль до самой сути его существа. Эта боль в груди была реальной, такой же настоящей, как плоть и кости. Что бы Фредди ни представлял себе – а он всегда боялся и воображал это неизбежное прощание – все было еще хуже. В десять раз. Он не мог сосчитать, сколько раз плакал. Единственное, что удерживало его на плаву - знание того, что это тоже пройдет. Должно было пройти. Это не убило бы его, конечно, нет. Ничто другое никогда не убивало, как бы больно тогда ни было. И наступал предел, когда казалось, что уже невозможно чувствовать, плакать и злиться, так что все просто становилось серым, тусклым и незначительным. Фредди не знал, достиг ли этого предела в тот день, когда в последний раз просматривал их товар в киоске, утопая в бесконечных воспоминаниях, наполненных смехом и любовью. Или, возможно, сегодня утром, когда он вычеркивал себя из жизни Роджера по одной коробке и по одному лестничному пролету за раз. Или, наконец, когда в последний раз быстро взглянул через плечо на их квартиру. Это могло произойти, когда он наблюдал за тем, как в боковом зеркале стремительно отдаляется отражение Роджера, как он отворачивается и скрывается из виду. Фредди знал лишь одно: к вечеру этого дня неизбежные обвинения и нотации за ужином по поводу его переезда в Ливерпуль уже почти не волновали его. Он вяло ковырялся в тарелке, пока отец ругал его, прерываемый только слабыми попытками матери сменить тему разговора. Но список был длинным. Он был глупцом. Незрелым, эгоистичным и безбожным, не уважающим своих родителей и все, что они делали ради тех возможностей, которые были ему даны. Живущим как скиталец, возмутительным. Упрямцем, решившим выбросить свою жизнь на ветер и преуспевшим, по крайней мере, в этом, вопреки всему, кем он мог бы быть. Сыном, которым он должен был быть. Ужасный позор. Позор. Позор. - Посмотри на меня, Фаррух. – Его глаза метнулись вверх и встретились с недоверчивым взглядом отца. – Тебе нечего сказать в свое оправдание? Фредди много чего хотел сказать, но ничего из этого не было бы услышано. Озорной голос на задворках его сознания прошептал «что, если?». Что, если он скажет отцу в лицо, каким безбожным, отвратительным разочарованием он действительно был? Разбило бы это сердце старика пополам? Его взгляд переместился на мать, лицо которой было полно жалости. Удивились бы они вообще? - Это моя жизнь, папа, - наконец ответил он и тут же пожалел, что вообще заговорил об этом, даже когда слова слетели с его губ. – Я знаю, чего хочу, знаю уже давно, и я думаю… - Ты думаешь, думаешь. – Отец указал на него вилкой. – Следи за своими мыслями. Они становятся словами. Фредди едва удержался, чтобы не закатить глаза: даже во сне он мог бы пересказать то, что последовало за этим. Однако он отвел глаза и нашел взглядом сестру, натянув губы на зубы, чтобы скрыть усталую улыбку. Они оба знали это наизусть. Следите за своими словами - они становятся действиями. Следите за своими действиями - они становятся привычками. Следите за своими привычками - они становятся характером. Следите за своим характером - он становится вашей судьбой. - Ну, если это так, - тихо сказал он Кэш позже на кухне под шум льющейся воды, - тогда я не понимаю, как не стану звездой, если буду вести себя как звезда. Кэш засмеялась и оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что они действительно одни, прежде чем сказала: - Как думаешь, твоя группа скоро выступит в Лондоне? Фредди ответил, что очень на это надеется, и пообещал, что она будет там, если они это сделают. Когда они закончили мыть посуду, Фредди замолчал, лишь заверив сестру, что с ним все в порядке, когда она спросила. Конечно, это была ложь. Он чувствовал себя настолько эмоционально истощенным, что делать что-то большее, чем вести минимальный разговор, казалось невозможным. К бесконечному облегчению Фредди, то самое чувство полного умственного и эмоционального истощения наконец настигло его после нескольких часов ворочания в постели той ночью и милостиво погрузило в беспробудный сон. Это означало, что он не помнил, что ему снилось, когда проснулся утром под звон будильника. Он выключил его и сразу же сел, чтобы не заснуть снова. Сгорбившись, он потер заспанные глаза. Проведя рукой по вьющимся во все стороны волосам, Фредди позволил реальности вернуться к нему постепенно, осторожно. Мысль о Роджере витала в его сознании, как призрак, постоянно присутствующий и в то же время неосязаемый. Далекий. Но боль не пришла. Слезы не полились. Как будто все эти острые, болезненные чувства были завернуты в вату и запрятаны где-то глубоко внутри. Что сделано, то сделано. Смотри вперед, а не назад. Сегодня, напомнил себе Фредди, он будет выступать на настоящей сцене. В настоящем театре, вмещающем до трехсот человек, или, по крайней мере, так сказал Кен. (Он также сообщил, что билеты еще не распроданы, но Фредди не собирался об этом думать). А завтра они будут играть на музыкальном фестивале. Всю эту неделю Фредди осознавал, что должен был быть взволнован, мог бы быть взволнован, если бы не все остальное. Но наконец его волнение стало возвращаться вместе с решимостью, подобно холодному огню. Не важно, что думали другие. Он знал, что делает. Куда идет. И это было то, на чем ему нужно было сосредоточиться; это было все, на чем ему нужно было сейчас сосредоточиться. Однако сначала был завтрак. Фредди вздохнул, на мгновение прислушиваясь к звукам шагов и приглушенных голосов за дверью. У него не было особого желания выходить из своей комнаты. Его мать сильно за него переживала, отец горевал по сыну, которым он никогда не был, по тому, кем он мог бы гордиться. Фредди откинул одеяло и свесил ноги с края кровати. Он почти бесшумно ступал босыми ногами, направляясь к подоконнику, на котором располагался радиоприемник, и включил его, немного убавив громкость. Как раз закончился почасовой выпуск новостей, в котором водителей предупреждали об аварии рядом с Чизвиком на шоссе А48. Фредди провел кончиками пальцев по антенне, сдул пыль, собравшуюся вокруг кнопок, и посмотрел, как она танцует в лучах солнца, падающих сквозь шторы. Заиграла песня The Kinks, и он подошел к зеркалу у стены, стягивая по пути футболку. Он смело повернулся лицом к своему отражению. Темные глаза смотрели на него. Беспощадные и придирчивые, они ловили каждый изъян. Тощий, волосатый, неуклюжий, живот слишком мягкий, руки слишком костлявые. Проблема с прикусом. Его лицу не хватало симметрии для истинной красоты, и это никогда не изменится. «Кем ты себя считаешь?» Был ли это собственный голос в его голове или голос его отца? Или голоса бывших одноклассников и сокурсников, совершенно незнакомых людей и мимолетных знакомых? Всех, кто когда-либо заставлял его чувствовать себя изгоем, чужим. Фаррух Булсара. Баки. Паки. Чертовы иностранцы. Необычный, в лучшем случае. «Кем ты себя считаешь?» Фредди медленно рассматривал ненавистную, нелепую форму своего рта. Маленькие, напряженные губы, скрывающие выступающие зубы. Он облизал их, пытаясь немного расслабить, и наклонил голову так, чтобы нос казался менее кривым. Пальцы пробежались по волосам, отводя их от лица. Подбородок немного опустился. Нет, выше. Вытяни шею. Отведи плечи назад. Вот так. Под правильным углом он не выглядел так ужасно. При правильном освещении. Ведь мелькающие в зеркале отблески этого видения, живущего в его голове, не были просто иллюзией, вызванной принятием желаемого за действительное? Возможно, так оно и было. В конце концов, на фотографиях он всегда выглядел очень нескладным. Каким-то уродливым, слишком угловатым и в то же время слишком пухлым, просто совершенно непривлекательной человекообразной картофелиной. Боже, Фредди искренне надеялся, что фотографии не являются безошибочно точным отображением реальности, потому что эта мысль была глубоко удручающей. Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, он уложил волосы вокруг лица и слегка втянул щеки, напряг мышцы живота и выпятил грудь. Руки скрестил перед собой. Нет, он знал, что если выберет правильный ракурс, то снова и снова будет получаться приемлемый портрет. Не так уж он и отвратителен, правда? По крайней мере, не слишком непривлекателен, чтобы не быть желанным. У него была харизма. Некая притягательность, выходящая за рамки физической, и если это смогло перевесить все его видимые недостатки настолько, чтобы заставить нескольких девушек и парней хотеть его, то тогда он смог бы заставить хотеть его и публику. «Кем ты себя считаешь?» Фредди Булсара. Фредди-детка. Бред. «Отвали, педик». Фредди нахмурился и медленно опустил руки по бокам. Нет, он не только это. Пока это не все, что они видели. Он постарается, чтобы это было не так. Музыка сменилась, радиодиджей объявил The Who с песней My Generation. Находясь на полпути между реальностью и фантазией о будущем, которого он так жаждал, Фредди обнаружил, что двигается под зажигательный ритм песни. Сначала робко, а потом, словно только сейчас осознав, что за ним никто не наблюдает, в полную силу. Люди пытаются заткнуть нам рот Только потому, что мы не сидим на одном месте... Ноги скользили, волосы метались из стороны в сторону, руки были изящно раскинуты, когда он натягивал одежду, которую приготовил на сегодня. В хаотичном пируэте он подошел к радиоприемнику, сделал погромче и стал напевать слова. Почему бы вам всем не у-у-у-молкнуть… Когда он шел обратно через комнату, то взглянул на свое отражение в зеркале: рубашка все еще была расстегнута, цветочный узор пестрил, и он дерзко поднял бровь. «Кем ты себя считаешь?» «Кем-то. Будущим, мои дорогие. Именем на твоих губах, когда ты вот-вот упадешь в обморок, крича рядом со сценой…» - Фредди! – Это был голос его матери. Она постучала в дверь, прежде чем заглянула внутрь. Фредди резко остановился, повернувшись к ней с широко раскрытыми глазами и затаив дыхание. - Мама. Она улыбнулась ему так, как часто улыбалась. Ласково, как если бы он был диковинкой, которой она могла бы восхищаться, но которую никогда не могла понять. - Ты идешь завтракать? - Да. – Он одернул рукава рубашки и улыбнулся в ответ. – Сейчас приду. Когда она закрыла дверь, Фредди снова повернулся к зеркалу, застегивая рубашку. Он высоко поднял голову. «Кем ты себя считаешь?» Просто Фредди. Певцом. Скитальцем. Изгоем. Чертовым хиппи. Это мое поколение, детка… Да, а почему бы и нет? Если он не мог убежать от этого, почему бы ему не стать этим, этим всем? Всем, что делало его таким неправильным, таким иным. В «ином» была уникальность, была новизна, был шанс ошеломить всех чем-то невиданным, чем-то скандальным и возмутительным. Совершенно новым. Дерзким. Как он мог ожидать, что родители поймут хоть что-нибудь из этого? Надеюсь, я умру раньше, чем состарюсь… Его улыбка ненадолго обнажила зубы, но Фредди быстро спрятал их снова. Конечно, все должно быть в меру разнообразным. И прекрасно представлено. Когда он вышел из своей комнаты несколько минут спустя, его семья уже сидела за столом, накрытым для завтрака. Он чувствовал, что они могли бы замолчать, когда он присоединился к ним, однако никто не разговаривал с самого начала. - Я приготовила тебе чашку чая, - сказала ему мать. - Спасибо, мама. – Фредди сел между ней и Кашмирой. – Я только перекушу, у меня мало времени. От его внимания не ускользнуло неодобрительное хмыканье отца. Но Фредди не смотрел ему в глаза и в знак протеста намазал тост маслом с веселой беззаботностью. В его голове звучала музыка, заглушая все остальное. _ _ _ Оказалось, что его родители были правы, и Фредди не почувствовал ничего, кроме почти истерического веселья, когда осознал это позже в тот день. Ветер свистел сквозь щели, и солнечный свет падал через полупрозрачную пластиковую крышу фургона. Фредди сидел на своем чемодане, который ненадежно покачивался на двух колонках под ним. Он втиснулся между парнем с повязкой на глазу по имени Брюс и Хелен, девушкой Кена, которая в данный момент рассказывала ему о том, как Кен «случайно» принял «кислоту» в доме ее родителей. Фредди наконец осмелился расслабиться, прислонившись к борту фургона. Все, что отделяло его от автомагистрали – дребезжащий лист металла за спиной. Теперь он - скиталец. Джефф появился около полудня с пустым фургоном Luton в сопровождении друзей (и подруг). При этом девушки из Илинг-Корт решили, что тоже приедут на выходные и в понедельник отправятся обратно. В итоге в фургоне оказалось пятнадцать человек, включая его самого, троих впереди и остальных сзади, между сценическим оборудованием, инструментами и багажом. Люди смеялись, болтали, играли в карты и курили. Селин и Майк немного неприлично обнимались в углу, наполовину лежа на футляре его гитары. Все они старались не упасть во время тряски фургона по дороге. Вокруг царило сильное чувство товарищества и беззаботности, бунтарский дух приключений. И хотя Фредди подташнивало от того, что он не видел дорогу, и он не мог не думать о том, что, если фургон разобьется, наверняка их всех ждет неприятная смерть: они будут раздавлены тяжелой техникой и разбросаны как тряпичные куклы, он тоже был полностью охвачен этим наплевательским отношением. На самом деле ему казалось, что именно этого чувства он и ждал. За этим он и гнался. За тем, что пытался прожить и снова и снова терпел неудачу, потому что слишком боялся или слишком сомневался. Это было ощущение, будто он выпил достаточно, но не слишком много, чтобы больше не обдумывать каждое слово и смеяться от души. Он будто прыгал с обрыва, держа за руки своих друзей, находясь в оцепенении и в то же время в безопасности. Он словно падал в чьи-то – Роджера – объятия и полностью отдавался, не обращая внимания на то, что хорошо, а что – нет. (Нет, не зацикливайся на этом, не сейчас.) Это были эйфория и свобода. Он кричал «Да, я!», когда Кен спрашивал, кто готов сыграть еще один раунд в покер, и смело ставил полкроны, хотя едва понимал правила игры. И в тот вечер он стоял на залитой светом сцене перед зрительным залом, заполненным едва ли на треть, но, тем не менее, восторженной публикой. Сказать, что во второй раз Фредди нервничал меньше, было бы ложью. Колени подкашивались, а желудок находился в свободном падении, и он с трудом выговаривал слова, приветствуя небольшую толпу. Но, в отличие от первого раза, сцена была настоящей. Из-за света он едва мог разглядеть смотревшие на него лица. Но, о, он мог двигаться. Безудержно и беспрепятственно, следуя каждому импульсу своего тела и души, управляемый музыкой. Управляющий музыкой. А потом он услышал и их. Как они поддерживали его. Чувствовал их, их дыхание на своей ладони на краткий миг или два, когда все соединялось, словно совершенство. Его голос, тело, гитара, ритм. А потом они неуклюже спотыкались на следующей песне, и он слышал, как сбивался его голос, когда пытался попасть в ноты, которые великолепно звучали на репетициях. Но всегда он тут же гнался за следующим волшебным, идеальным моментом, поскольку никогда, никогда не чувствовал себя так хорошо. К тому времени, как они прибыли в “Доведэйл Тауэрс” в субботу вечером, паб уже был закрыт, но это не помешало Джеффу пробраться туда и вынести им напитки. И вот все собрались в квартире над пабом, как и прежде, уставшие, но не готовые расходиться. Фредди с радостью лег бы спать, будь на то хоть какая-нибудь возможность, когда все вокруг были наполовину пьяны и немного шумны. Но как раз в тот момент, когда он начал подумывать о том, чтобы попытаться лечь, ночь приняла довольно неприятный оборот. Когда кто-то упомянул, что завтра на фестивале может быть довольно много прессы, Миффер и Тапп поставили перед собой задачу убедить Фредди прекратить свои выходки на сцене или хотя бы поумерить пыл. Уже не впервые они давали ему понять, что думают о его выступлении, хотя в этот раз их мнение было, безусловно, наименее доброжелательным и самым откровенно неодобрительным. Майк и Кен поначалу стали неопределенно возражать, ведь, в конце концов, сегодня их хорошо приняли, но затем, как и все остальные, замолчали, почувствовав напряжение в группе. - Это просто немного отстойно, все это. – Миффер взмахнул руками, и пара человек весело фыркнула. – Тебе так не кажется? - А что мне, по-твоему, делать? Просто стоять там, как благочестивый мальчик из хора? – В ответ Фредди сделал резкое движение запястьем. За этим тоже последовало несколько смешков. Но сейчас это не казалось Фредди забавным, если вообще когда-либо казалось. Всего за одну минуту его настроение резко упало с головокружительной высоты в глубокую яму. – Я устраиваю им шоу… И теперь в его горле быстро образовался ком, из-за чего ему стало трудно сохранять голос ровным. Он был гораздо больше ошеломлен и уязвлен непримиримой критикой его фронтменства, чем беспокоился о том, что это было сказано вслух в комнате, полной людей. - Ага… - Тапп сделал глоток пива и поморщился. – Это просто не очень круто, Фред. - Немного манерно и все такое. Может, будешь поосторожнее, а, дружище, - добавил Миффер, глядя на Фредди слишком долго, прежде чем вернуть свое внимание к сигарете. Фредди смотрел на них с тонкой улыбкой, застывшей на губах, и снова почувствовал себя подростком. Его высмеивали и изводили, просто за то, что он есть. Посмешище. Изгой. Только он не позволил этому сломить его тогда и, черт возьми, не позволит сейчас. «Пошел ты, - подумал он и склонил голову набок, слегка сузив глаза. – Немного манерно, да? О, я покажу тебе манерность». И затем он поднялся на ноги. - Дорогуши, - промурлыкал он, и, к облегчению, его голос был ровным. Фредди подошел к басисту и барабанщику, которые сидели на диване, и каждое его движение было не иначе как театральным. Он прекрасно понимал, что все взгляды устремлены на него, и можно было услышать звук падающей булавки. – Мне так жаль, я знаю, что это должно быть ужасно пугающе… - он повернулся и опустился в небольшое пространство между ними, положив ногу на бедро Таппа, а руку – на плечи Миффера, - что все до последней девушки и парня в зале… - Фредди поднял другую руку, взъерошив кудрявую гриву волос Таппа и многозначительно подмигнув. Несколько человек захлопали в ладоши и громко засмеялись, а Фредди повернулся к Мифферу, кокетливо пожав плечами и накручивая прядь волос барабанщика на палец, - сегодня сходили по мне с ума! Не завидуйте, не каждый обладает такой универсальной привлекательностью. Это был идеальный, волшебный момент. Фредди почти ожидал удара. Однако он почувствовал, что все присутствующие были в его руках. Девушки визжали от восторга и громко кричали, а парни покатились со смеху. Так Тапп и Миффер стали объектом насмешек, когда пытались освободиться, наполовину смеясь вместе со всеми, чтобы не показаться обиженными, и наполовину выглядя недовольно. Фредди пошутил, что ему нужно выпить воды из-за такой жары, и грациозно вышел из комнаты. Его рука дрожала, когда он держал пивной бокал под краном, наблюдая, как он наполняется, но в груди нарастало чувство облегчения и победы. - Привет! Обернувшись с изумленной улыбкой, Фредди подмигнул Селин, девушке Майка, а затем вспомнил, что нужно выключить воду. - Привет… - Ты в порядке? – спросила она, когда подошла и встала рядом с ним у стойки с напитком в руке. Ее акцент показался Фредди слабее, хотя он не мог понять, то ли она лучше говорила, то ли была из другой части страны. - Конечно, дорогая, - быстро ответил Фредди и сделал большой глоток воды. Ему нравилась Селин, она была очень мила с ним с момента их знакомства, но, конечно, он не знал ее достаточно хорошо, чтобы изливать душу. Девушка кивнула, бросив взгляд в сторону гостиной, и откинула волосы назад через плечо. - Хорошо. Не обращай на них внимания, они понимают в этом как свинья в апельсинах. Фредди вдохнул носом воду и с усмешкой вытер лицо. - Это правда! – улыбнулась Селин. – На мой взгляд, твое шоу сегодня было бомбезным. - Спасибо, - искренне сказал Фредди, сверкнув широкой улыбкой. - Так и есть, - заверила она его и подняла бокал. – Выпьем! -  Выпьем! – Они чокнулись бокалами. – За еще лучшее шоу завтра! – добавил Фредди. - Кстати, об этом, - Селин наклонилась чуть ближе, прикусив губу. – Я хотела сказать тебе одну вещь, надеюсь, ты не против. - Дорогая моя. – Улыбка на лице Фредди померкла. Он очень надеялся, что это не что-то ужасное, поскольку действительно не был уверен, сколько еще сможет выдержать сегодня вечером. – Говори. - Как я и сказала, - она поправила прядь своих темных волос, выглядя немного извиняющейся, - мне очень нравится твой наряд, думаю, это потрясающий образ. Но твои брюки… - Она встретилась с ним взглядом и тут же засмеялась. – О, не пугайся так, просто… они немного просвечивают! - Ох, - Фредди уставился на нее, а затем поднес руку ко рту, его щеки покраснели. – Боже мой. Селин, смеясь, похлопала его по руке. - Я просто подумала, что должна сказать тебе, тем более если завтра будут фотографы. Но все будет хорошо, если ты не наденешь под них ничего черного. Потому что я стояла совсем близко и… - Да, я понял, - Фредди быстро кивнул, слегка смущенно. – Спасибо. Правда. Улыбнувшись, Селин сделала глоток своего напитка. - Не волнуйся, милый. - Вот дерьмо! – воскликнул Фредди, внезапно пораженный ужасным осознанием. - Что? – удивленно посмотрела девушка. Фредди натянул губы на зубы и слегка наклонился, почувствовав, что снова краснеет. - У меня нет с собой белого белья, - сокрушался он, беспомощно глядя на нее.  - Дерьмо, - согласилась Селин, и они оба разразились смехом. В столь поздний час все казалось гораздо забавнее, чем было на самом деле. - О, ну, я думаю… - Фредди вздохнул и закатил глаза, чувствуя себя слишком уставшим, чтобы беспокоиться об этом прямо сейчас. – Тогда я просто надену это. – Он выставил вперед ногу в черных брюках, в которые переоделся после концерта. Это было очень обидно, потому что полностью белый наряд, безусловно, привлекал внимание. Селин нахмурилась, глядя на его ноги. Затем она медленно подняла глаза, и ее лицо просветлело. - У меня есть, - сообщила она ему и решительно поставила свой напиток на стол. – В фургоне. - Что? – не понял Фредди. Селин фыркнула и немного грубо шлепнула его по руке, как будто он был слишком тупым, заставив его подпрыгнуть. Тогда Фредди пришло в голову, что, возможно, она уже изрядно выпила. Но эта мысль все равно не подготовила его к тому, что она сказала дальше. - Фредди, у меня есть белые трусики! Можешь одолжить их, думаю, они вполне тебе подойдут. - Что… - пробормотал Фредди. -  Нет, нет, нет… - Да, да, однозначно да! – Восхищенная своим гениальным решением его дилеммы, Селин схватила его за руки и на мгновение посмотрела на его лицо, внезапно став совершенно серьезной. – Послушай, я сейчас вернусь. Только не говори Майку: он посчитает это странным. «Не только он», - подумал Фредди, но промолчал. - Уверяю тебя, это не всплывет, но, дорогая, я действительно… Однако Селин уже была за дверью. - Джефф! Дай нам ключ от фургона, ладно? И вот так, всего десять минут спустя, Фредди закончил вечер с кружевными трусиками в кармане, принадлежавшими девушке своего товарища по группе. И все же это было не самое неожиданное, что случилось с ним на этой неделе.