ключи от целого мира

      Из больницы Роберт вышел молчаливым и смурным — будто гадающий над тактикой пилот. В руке сжимал бумажку от глазника — не Билл придумал, Роб окрестил. Чего понаписали — не показал, как школьник, схвативший самый низкий балл за самый простой тест.       Быть не может — у Роба по всем «предметам» высокие, чего бы ни касались.       — Стой, Роб! — попытался нагнать его Билл.       Получилось не сразу — шаги у него уж куда шире, будто циркулем по контурной карте мерил раз-два-три — и целый материк схвачен. Под ботинками чавкнула лужа. На улице было теплее, чем в больнице, — и пахло свежее, сыростью и чужим табаком.       Роб не курил — а видно, как руки в карман штанов за пачкой «Кэмел» тянулись.       Или пытался спрятать там справку.       Роб, честное-пречестное слово, в походах по врачам хуже Джорджи — другое дело, что головой с мычанием не мотал, надувая губы. Винить его тоже язык не ворочался — нагляделся и в приюте, и перед полётами, и как долетался.       Говорил, у врачей ни совести, ни души нет — война сточила.       О себе отзывался не ласковее — недоверчивый, как псина перед усыплением.       — Чего те ск-казали? — спросил Билл, отдышавшись — хлебанул холодного воздуха.       — Как обычно.       — Те в-все врачи грят «как обычно», — нахмурился он. — Дай-ка гляну. Ничё ж сер-рьёзного? Глазища-то на месте.       Роб поглядел в сторону — на кучи сырой листвы у бордюра. Ветерок потеребил в его пальцах справку — не вырывал, сегодня слабее. Билл тоже не рисковал — с таким зверем по-хорошему надо, ласково, не то тяп — и укус вызреет.       Хорошо, что их следы никому не видать.       Роб наконец протянул справку — и Билл взял. По углам мятая, будто использованный билет в синематограф. Повертев справку, он вчитался, отыскав первый пункт, — не так уж плохо дело.       Роб небось наслушался от врачей — с контузией и вовсе ослепнуть запросто. Начитались уж нотаций, как матери, отряхивающие грязь с сыновнего шмотья, — спасибо ещё скажи, что свет белый зришь.       Роб благодарный — всматривался иной раз в Билла так, будто он вот-вот рассеется.       Успокаивал — не солнечный лучик, не таю. Слышал — а греешь ещё теплее.       Билл зарёкся с ним спорить.       — Рецепт, — пояснил Роб. — На очки.       Билл поднял на него взор — и из справки уловил. Но рта раскрыть не решился — чуял, как в Робе что-то клокочет, готовое громыхнуть.       Сапёром быть Билл тоже наловчился — знал, когда выждать, а когда обезвреживать, как неразорвавшуюся «Бэт».       Робу по душе самые нежные способы — с перебором пальцами вдоль чувствительных мест.       — Глазник бацнул, не буду таскать — совсем упадёт. При работе, правда. Чтении. Вот, мол, потому-то глаза к вечеру недужат, — сказал Роб, достав таки пачку «Кэмел» из кармана и повертев её в пальцах. — Так-то, птаха моя. Раз — и прибило.       Он вытянул сигарету, закурил — накрепко фильтр зубами стиснул. Билл облизнулся — и вновь поглядел в листок, будто надеялся за что зацепиться. Буковки хрупкие, пару еле разобрать — хвататься не за что.       Робу он справку не отдал — тот волен смять и выбросить вместо окурка в урну.       — Но очки — это не п-плохо, Роб, — негромко начал Билл, подняв на него взгляд. — У тя ведь были ав-в-виаторские?       — Это ж не то.       — А ты п-представь. Да и носить их надо не все-егда… Так, када п-приспичит. Тоже ведь как авиаторские.       — Поживём — будут и постоянные. Совсем тогда узнавать меня перестанешь.       — Ну да, годы-то идут. Вот однажды буду с-стариком. Глаза не узнают — так се-сердце.       Роб молчал — сигарета тлела меж его пальцев. Чуть скривился рот — то ли чего сказать хотел, то ли Билловы слова больно приторные, как порция «Сандей», запить бы впору.       Глядишь, и горечи подмешает — Роб в этом мастер — ляпнет, что ничему его уже не спасти, винтики на место не прикрутить.       Такие механизмы тоже работают исправно.       Он затянулся ещё разок — прежде чем бросить окурок под ноги и топтануть ботинком. Биллу предлагать при людях отучился — зато дома смаковали в спальне.       То сигареты, то друг друга.       Стало проще — с тех пор, как освоились и Роб приладил скрипучую кровать.       — Какие бы те хо-отелось? — осторожно спросил Билл.       — Не знаю. Разве ж разбираюсь?       — А нам по-одскажут.       — В приюте за очки херачили, — вдруг сказал Роб, сунув руки в карманы. Прятался, как зверь в берлогу.       — А в армии?       — В армии — если не было. Экая штука забавная. В приюте отучают, в армии приучают. И там, и там система. Только её не выбираешь.       Билл впихнул замёрзшую руку в карман куртки — чуть было и голову в плечи следом не вжал. Надобно терпеть холода — тоже приучился в своих системах, куда вшивали без спроса.       С Робом они оба латаные — до сих пор откуда-то, как рванулись, торчали нитки.       Сами, Билл слыхал, отвалятся со временем.       — С-слушай, Роб, но ты можешь выбрать сейчас, — приблизился к нему Билл. — Своё зд-доровье, например. Из таких ям ведь по-овыбирался… А мне ты очень-очень нужен.       Попробовал подёргать за рукав куртки, вынув потеплевшую ладонь, — Роб вроде бы смягчился. Билл научился различать по глазам — что-то в них разливалось, как ручей по весне.       Тоже впору бы ликовать — потеплело, потеплело!       Роб улыбнулся, вытащив ладонь из кармана и мягко перехватив Биллову руку — не то призыв не тискать, не то пойти вдоль улицы.       — А у тя ямочки, — заметил Билл. — В ци-ырке не было.       — Проредились.       Биллу не понаслышке знакомо — много чего растерял, едва загремел в балаган, будто мелочь из кармана посыпалась — стыдно собирать по монетке при людях.       При Робе вновь разбогател — в карманы не умещалось.       — Идём, — мотнул головой Билл в сторону широкой улицы, протянув Робу справку.       Взял безропотно, хоть и не вчитывался. Не привыкать наверно — перевидал бумажек со штампами да каракулями.       Хорошо держаться за руки — и не ловить косые взгляды прохожих. Сойдутся на том, что отец с сыном — морщинки у глаз Роба только красили.       Думали, весельчак. Биллу виднее — авиаторские очки от солнца, бывает, не спасают.       Шли вдоль улицы не торопясь — пахло уходящей осенью. Биллу очень уж хорошо знаком холодный запах прощаний — будто ледяной водой в лицо плещешь.       Но стоит взяться за руку Роба — и воздух пахнет грядущими встречами — зимы да Рождества.       — Зато ты б-будешь видеть все-все детали, — сказал Билл — голос чуток сорвался, когда подпрыгнул на последних словах. — Это ж ва-ажно для мастера. А для хо-орошего, как ты, ещё важнее.       Роб сам чиненый — только никому в этом не признается. И у мастера, говорит, золотые руки.       — А ещё при ч-чтении! — добавил Билл, разжав-стиснув его ладонь. — Ты же лю-убишь читать Джорджи.       — Люблю, малой. Сто лет только книжек в руках не держал.       — Дж-джорджи тоже, — вполголоса признался Билл.       Шли мимо мелких магазинчиков и лавок — облюбованной Джорджи кондитерской и знакомой аптеки. У Роба свои лакомства — приевшиеся, правда, до тошноты. Свернули на Ривер-роуд, пройдя до указанного на обороте справки адреса — до небольшой мастерской. Не будь здесь по нужде, Билл бы и внимания не обратил в своих блужданиях по Уиндему.       Огляделся — если пройти вдоль широкой улицы, упрёшься прямиком в синематограф, сколоченный в заброшенном со времён войны клубе. А свернёшь налево — попадёшь прямиком в часовую мастерскую.       В знакомых райончиках всё как-то роднее и спокойнее, что ли. Правда, с Уитчем-стрит спокойствие иногда сбегало — как жилец, вышвырнутый из дома за неуплату.       — Залетай, — скомандовал Роб, со звоном открыв дверь.       Билл послушно впорхнул внутрь — в бедное помещеньице с двумя витринами, с которых на него таращились очки. Пахло хлоркой от протёртого паласа — на полу от яркого света блестели разводы.       И хозяин-то под стать месту — плюгавенький мужичок в очках с толстыми стёклами. Всё какое-то несуразное — и нечёсаные желтоватые усы, и жилет с налётом кошачьих волосков, и очки на розоватом то ли от простуды, то ли от угрей носу.       Биллу он улыбнулся, Грею, выйдя из-за стойки, — слабо кивнул.       — Нам нужны о-очки, — начал Билл.       — Вам, молодой человек? — уточнил продавец.       — Папе.       На Роба не обернулся — не то краснота щёк выдаст смущение. Называть его так при незнакомцах ещё не доводилось — вдруг выйдет неубедительно?       Да видно, актёр Билл хороший — на секунду и Робу поверилось, что у него вдруг объявился сын, — погладил по макушке вместо похвалы.       Вертясь возле витрины уж целую четверть часа, Билл выбирал оправу — обсчитался, десятую или двенадцатую. Придирчивость им с Робом та ещё спутница — ему бы под стать авиаторским, Биллу бы — чтобы носить с комфортом.       На миг ощутил себя взрослее Роба — а ему бы будто всё с пилотскими игрушками баловаться.       — А на-адень эти, — попросил Билл, ткнув пальцем в квадратные с рябой оправой.       — Больно пёстрые.       — Ладно. А вон те?       — Дужки очень уж тонкие.       — А эти? М-можно, сэр? — окликнул Билл продавца, обернувшись.       Тот поспешил к ним — скрипели то ли подошвы ботинок, то ли давно высохший матрас.       — С этими проблема, — повздыхал он, со скрежетом сдвинув стекло витрины. — Не потому что брак! Старая модель, не в ходу, что называется. Простенькие, сами видите.       Достав очки, продавец легонько подул на стёкла с обеих сторон — и протянул за дужку Робу. Надел он нехотя — перед этим вопросительно глянув на Билла. Не то ну доволен? покорённое, не то желание напомнить — за круглую оправу в приюте колотили, чтоб выправить зрение.       Да иногда полезно слушаться малышню вроде Билла.       — Д-дэвид Хаксли, — улыбнулся он, подведя Роба к небольшому зеркалу при входе. — А ещё уп-пирался. Глянь-ка.       Роб поглядел на Билла, на себя в зеркало — вроде бы остался доволен. Вытянув шею, Билл в отражении засёк — взгляд у него смягчился, морщинка меж бровей разгладилась.       — Пойдёт, — заключил он, стянув очки за дужку и осторожно сложив.       — Ну и прекрасно! Изготовим линзы, парочка деньков — и готово, — сказал продавец, забрав у Роба очки.

* * *

      На улице было свежо — Билл на миг зажмурился от брызнувшего в глаза света. По привычке они с Робом сцепили руки в плотный замок — ничему не расцепить.       Шли молча — Билл осматривался на неприметной улице, обводил взглядом цветные буквы на вывесках лавок, Роб — небось чего обдумывал. Поделится — главное, не дёргать, как за нитки.       С Робом ко многому надо привыкать — как при обращении с исполинской машиной. Осторожничаешь — не разобьёшься, дёргаешь за рычажки — взбрыкнёт.       — Слушай, малой, — начал он. — Ты всегда меня так кличешь?       — Как?       — Как в мастерской.       — Ну да, — пожал плечами Билл, чуть крепче стиснув Робову руку. — Мы ведь с-семья?       — Ещё какая.       Они свернули на Север-Горем-роуд — Билл, чуть жмурясь, подставил лицо тускловатым солнечным лучам. Прохладные, будто родниковая вода струилась.       — Знаешь, малой, за такую и расколошматиться не жаль, — вдруг сказал Роб. Билл распахнул глаза, переведя на него взор, — следил, как меж бровей опять ложится знакомая морщинка, как прогалина по весне. — Чего-то отдаёшь, чего-то получаешь. А счастье дорого стоит. Расплатился за него вроде как.       — Тока больше ко-ко-олошматиться не надо, — попросил Билл. — Ладно, Роб?       Он посмотрел на Билла, крепче сжав его ладонь, — и показалось, что солнце совсем не остыло к зиме.       Может быть, ещё способно согреть всходы их вишен. В Билловых снах на их кронах белые-белые цветы — как мотки госпитальных бинтов, готовые окропиться краснотой.       — Щёки заболят, егоза, — сказал Роб, мягко коснувшись пальцем ямочки на Билловом лице. — Чего ж такое навоображал?       Оказалось, улыбался до пощипывания в уголках губ.       — По-одумал, вишни ж вот м-можно есть. Правда, Роб?       — Правда, малой. Ну?       — А мы съедим — и ещё по-посадим. Представляешь? Целый сад из кислю-ущих вишен.       Роб, расцепив их руки, потянул Билла на себя — и он поддался, нырнув под крепкий локоть.       — И эти слопаем, — пообещал Роб. — Ну а потом чего?       — Ещё п-посадим!       — В один присест сметём. А потом? Ещё посадим?       — Го-ло-ва! — похвалил Билл, притёршись теснее. Щёку грел войлок Робовой куртки. — И б-будет сад до самого озера.       — Эко ж хватил, малышня, — аж до Себейго?       — Не-а, до озера М-мичиган.       Роб заулыбался — ямочки соперничали с Билловыми. Объятия берегли обещание — и белые-белые цветы тебе будут, путающиеся в кроне, будто в паутине, и вишни, и целый сад.       Ежели хочешь — до самого Мичигана.