Трясина

      Стук в дверь. «Откройте! Полиция!», — пронеслось по всему подъезду с обшарпанной штукатуркой и лупящейся краской, — пронеслось и хриплым саксофоном ударило в новомодную дверь моей квартиры. Жилище было не то что бы очень уютным: играющие душераздирающее кухонное танго старые трубы, искрящиеся кемеровским пожаром розетки, полуразбитая крышка унитаза, накипь, смрад и плохой ремонт двадцатилетней давности — это хоть и дурно сказывалось на сознании созидателя, но в тот момент было последним оплотом свободы, который созидатель, вопреки своей непосильной неразрушительной ноше, стремился разрушить на годы вперёд. Мешкообразное, волосатое и язвенное тело, управляемое резко и сильно заполнившимся кровью и страхом мозгом, ринулось к двери.       Ключ необыкновенно быстро сделал тройной manège, и дверь молниеносно распахнулась, внеся в тускло-жёлтое обиталище грубый бордовый мужской парфюм, градиент чёрной и серой весенней гари, тускнеющей на фоне грозового озона, травы и первоцветов. Входящие были в разной обуви, ибо ничем межсезонным уставная полицейская форма не располагает. Все без исключения подошвы покрывал лёгкий слой свежей весенней грязи, с налётом какой-то пахучей и разлетающейся невысоко над землей растительной дряни. Полицейские назвались и, будучи немного ошарашенными увиденным преступником, который на преступника вовсе и не походил, по неожиданному вежливому приглашению вошли в гостиную, отвергнув этикетное предложение выпить чая.       По глянцевому, местами вздувшемуся ламинату и старому подержанному ковру проступили коричневые следы. Тонкие бело-голубые полоски кромсали небо, заставляя его кричать в окно неразличимый за бесчисленными слоями эха плач о пощаде, которой я, в отличие от до боли и отчаяния пустынного неба, не то, что не ждал — не хотел. Хруст бумаг и жужжание зиплоков на папках из кожзама были уж совсем незначительны после обвинения в развращении несовершеннолетнего. Вошедшие могли бы пришить мне что угодно — экстремизм, разжигание межнациональной розни, выдачу гостайны, пропаганду суицида. Но причина визита стала для них чем-то безвременным, ошарашивающим и пронзающим насквозь: вдоль и поперёк.       Следователи старались не демонстрировать тот резонанс, который случился в их головах, да и розовая лоснящаяся шишка уже была ими набита на безумном до каждой клеточки тела патриотичном поэте, у которого дома обнаружилось несколько килограммов наркотических солей явно не для личного пользования. Меня привезли сперва в опорный пункт, опросили весьма быстро, лишь потому, что я ничего не отрицал и знакомствами из областной юридической палаты и среди всяких там чекистов не козырял. Опросив, отправили уже в отдел, где официально предъявили обвинения и уже допросили по всей форме, заполнив ещё несколько бумаг, после чего провели все характерные процедуры для помещения в КПЗ. На следующий день состоялся суд, который арестовал меня на несколько недель до последующего суда уже по существу дела.       Разговор был нетрадиционно коротким, и, если обычно выуживать какие-то признания приходится долго, то со мной всё было легко и просто. Оставалось провести очную ставку. Поля пришёл на неё не один. Конечно, он всегда была не один — его по будням и выходным сопровождали большие карие глаза с такими пышными от рождения ресницами, что казалось, будто они вот-вот зашелестят листвой; нежный, как бурление воды в горной реке, голос; раскинутые хлебными полями бесконечно воздымающейся с колен родины пепельно-русые волосы с частыми засечками от дешёвого и несбалансированного питания. Но на этот раз с Полей была ещё и мамаша, скуластая женщина с выжатыми чайными пакетиками под глазами и пепелищем соснового бурелома во рту. Поле задали несколько вопросов, определяющих мою причастность к смертному, по нынешним меркам, греху. Он кивнул. Мать потащила его к выходу, и Поля, лишь удостоверившись в том, что мать не видит, сперва будто поместил в рот шар, а после словно палочку от начисто высосанного фруктового льда. Таково было его «прости».       До суда мне дали несколько свиданий. Я согласился только на одно — со знакомым журналистом. Друзьями мы никогда не были, лишь изредка выпивали, да и как-то раз я помогал ему выбрать причёску. Ему, конечно, было некомфортно, но он поставил профессиональный долг превыше всего и стал задавать вопросы, которые в моём прежнем статусе могли бы показаться абсурдными, бестолковыми и вообще «хватит парня всякой экзистенциальной чепухой задрачивать». Теперь я, уже готовый к любым испытаниям, был также готов отыгрывать роль интересного ньюсмейкера, каким я, собственно, и являлся. КОНДРАТИЙ Как твоё состояние? СЕРГЕЙ Могло быть и лучше. Знаешь… Наверное это должно было произойти… КОНДРАТИЙ У твоего задержания есть политический подтекст? СЕРГЕЙ Не думаю… Ах, ну да… Ад интервьюера… короткие ответы и отсутствие политического подтекста. Но ведь и правда его не было. КОНДРАТИЙ В пресс-релизе МВД написано, что ты полностью признал свою вину. СЕРГЕЙ Именно так. КОНДРАТИЙ Но почему? СЕРГЕЙ Потому что все обвинения, как там менты обычно пишут, абсолютно соответствуют действительности. КОНДРАТИЙ То есть? СЕРГЕЙ Ну да. КОНДРАТИЙ Нет. Подожди. Ты серьёзно за деньги отымел 16-летнего парня? СЕРГЕЙ Ему нужны были деньги, и он предложил мне свою девственность. КОНДРАТИЙ И ты согласился? СЕРГЕЙ Ну не мог же я просто так дать ему две тыщи. КОНДРАТИЙ Так, ладно… Расскажи, как вы с ним познакомились. СЕРГЕЙ Ты хочешь узнать всё сначала? КОНДРАТИЙ С твоего позволения, Сергей. СЕРГЕЙ В таком случае история затянется, ибо началось это задолго до знакомства с ним. КОНДРАТИЙ Только не надо мне биографию свою пересказывать. СЕРГЕЙ Да ты её и так в общих чертах знаешь. В твоих глазах я, наверное, педофил, шизофреник, больной на голову в прямом смысле человек. Но ведь, как ты можешь заметить, рассуждаю я вполне себе здраво, самокритично местами. Хотя вряд ли кто-то сможет понять меня. Правда заявление школьника? Так я ведь и есть школьник. Все мы школьники. Только я отравился в столовой, заблевал всю парту вместе с дневником соседа и еду на машине с мигалками в место, где мне вылечат. Нет, уже приехал. Так вот, слушай мою историю болезни.