Кремово

Сухой, тёплый воздух густо наполнен, напоен ароматом цветущих мандариновых деревьев, чьи ветви едва шевелятся от редких порывов ветра, призрачно шумя за пределами дома. Тихо ступая босиком по коридору с полной кружкой, Юнги видит через окно как белоснежные лепестки осыпаются на поверхность стола в патио и терракотовую плитку, что вскоре, как и всегда, нагреется, став обжигающе-горячей. Входя в спальню он делает глоток кофе перед тем как поцеловать мягкие губы Чимина, наклонившись. Ставит кружку на прикроватную тумбочку рядом с подносом с недоеденным завтраком — на расписных тарелках с кружевным узором крошки слоёного теста, несколько ягодок клубники, глиняные баночки йогурта из козьего молока, одна чайная ложка, яичная скорлупа, жирный след от ломтиков ветчины, половинка тёмного томата. Ворох смятых салфеток. В комнате царит лёгкий беспорядок — покрывало практически сползло на дощатый пол, на письменном столе и на полках валяются недочитанные книги Чимина, с карандашами и тетрадями, зажатыми между пожелтевших страниц. Повсюду и его украшения, бижутерия из бисера, дерева, ракушек, перьев, ремешков, цветных нитей. Ничего металлического, чтобы не повреждать загорелую кожу. Юнги возвращает своё внимание к нему, томно раскинувшемуся посреди кровати, медленно поднимая взгляд от пальцев ног к широким, мускулистым бёдрам, сглатывая слюну от резко выделяющейся V-линии на животе, что рельефен из-за кубиков пресса и с милой ямкой пупка. Чимин лежит, закинув одну руку за голову, голый, совершенный и бесстыдный. Каштановые волосы выгорели на солнце, с рыжеватыми переливами. Веснушки щедро рассыпаны по скулам, щекам и носу. Он щурится, глядя в ответ, и похлопывает себя по груди, приглашая в объятия. Юнги растягивает уголок рта в довольной улыбке, устраиваясь на нём верхней половиной тела и переплетая ноги. Удобно. Привычно. Хорошо. Чимин поглаживает кончиком пальца по виску, там, где кожа тонкая и нежная. — О чём задумался? — ..О твоих стонах, — не сразу отзывается Мин, поворачивая шею чтобы оставить невесомый поцелуй у соска. — М-м? И какие они? — Хоть я и не вижу лица сейчас, но уверен, что ты веселишься и весь светишься. — Я в предвкушении. Юнги вздыхает. — Ну… Твои стоны меня не бесят. — И это всё? — Чимин дёргает за прядку волос и разочарованно цокает языком. — Этого достаточно. Потому что раньше, я имею в виду, с другими людьми… Не дико, что я говорю о прошлых партнёрах когда мы меньше часа назад занимались сексом? — Продолжай. Голос младшего всё же несколько напряжён, и Юнги опускает ладонь на изящную талию, сжимая плавный изгиб. — Меня раздражало то, как они извивались и стонали. Периодически появлялся гнев от открытости и откровенности, все их звуки удовольствия, жалобное хныканье… — Юнги передёргивает плечами, и Чимин обнимает его. — Свидетельство о том, насколько я хорош делая с ними то, что делал, но… Я был слишком хорош для них, вот, наверное, почему меня это и раздражало. — То есть, я — достойный вариант? — Ты тот, кто может заставить стонать меня, так что да. — Хм. — Может показаться, что это не романтичное признание… — Что я заслуживаю твоих стараний? Попробуй ещё. Юнги щипает за бок, пробормотав: «Наглец». Какое-то время он лежит с закрытыми глазами, собираясь с мыслями. Он до сих пор в посторгазменной неге, когда нет сил на то, чтобы запускать защитные механизмы и быть невозмутимым. Сейчас ленивое, сонное, солнечное утро, когда оба обнажены и наслаждаются близостью. — Мне было непонятно, что в этом такого. Что они чувствуют, почему ведут себя настолько громко. Каково это — потеряться и захлебнуться в ощущениях? Не слышать самого себя? Что если они все притворщики, подражающие поведению порноактёров? Секс приятен и границы удовольствия иногда отодвигаются дальше, когда чуть глубже, чуть эмоциональнее, более удовлетворён. И я знаю, что я в целом по жизни тихий человек и хотелось отпустить себя, подобраться к самому краю… Вроде как забраться на вершину и спрыгнуть вниз. Проверить и узнать, правда ли всё может быть безумно и ошеломляюще. Ты понимаешь меня? Юнги задирает голову, чтобы встретиться с пристальным взглядом карих глаз. — Да. Чимин вспоминает их встречу, как в глубине тёмных омутов Юнги без труда читалось «Хочу» с первой же секунды. Помнит восхищение, взаимный интерес, то, как искрилось пространство между ними, стремительно сокращаясь, и было легко и естественно поддаться притяжению, не боясь произвести впечатление доступного или не разборчивого. Пак любил заниматься сексом и не считал себя шлюшкой (что бы там не выкрикивал восторженный затраханным видом друга Тэхён). И Юнги был хорош в качестве любовника, внимательный, порой чересчур серьёзный в изучении эрогенных зон, и по окончанию пытливого познавания у него был морально удовлетворённый вид, с чувством выполненного долга. — Поначалу ты руководил всем процессом от и до, контролируя, как же ты собирался отпустить себя при этом? Если я кончал раньше тебя, ты переставал двигаться во мне, чтобы не причинить дискомфорт. — Ага. — ...Тебе когда-нибудь казалось, что мои стоны наигранные? — Нет. Чьи угодно, но только не твои. Ты не пытался подбодрить меня, ты требовал конкретных действий и стонал, получая их. Это было честно, с тобой это всегда честно. — Потому что так всё и должно быть. — Ну, тем не менее это не всегда срабатывает. Не со всеми. Гипотетически... — Юнги-я, ты опять слишком много думаешь, перестань. Вот одна из причин по которой ты так долго поднимался на вершину. — Я просто хочу сказать, что сам факт лишения девственности или количество половых актов, партнёров, всё это не обязательно приводит к расцвету собственной сексуальности. Это может оставаться чем-то механическим и пресным, с краткой вспышкой разрядки. И если бы вдруг тебе взбрело ревновать меня к прошлому, то это бессмысленно по многим причинам, и главная в том, что никто из них не сравнится с тобой. И я сам уже не тот, что тогда. Благодаря тебе. — Боже… Чимин тут же зажимает себе рот ладонью, чтобы не смущать и без того замершего Юнги, чья температура тела будто повысилась за мгновение на пару градусов. Обычно старший рассказывал о чувствах руками — лаская и заботясь. Собирал отросшие волосы в хвостик на затылке, завязывал галстук, готовил еду, щекотал, переплетал пальцы и нажимал на кончик носа, приговаривая: «бип». Он не называл свидания — свиданиями, приглашая увидеться, избегал любых обозначений их отношений, отчего Чимин пребывал в подвешенном состоянии и всё разрешилось, когда старший предложил переехать. Будничным тоном, будто речь о чём-то само собой разумеющемся, где-то между поеданием пасты и глотком вина. Чимин подозревал, что у хёна были какие-то проблемы с доверием, чувствовал, что за раскрепощённостью скрывалась стеснительность. Совершенно другая его сторона, робкая, опасающаяся выйти за рамки привычно исполняемой до этого роли. Он помнит, насколько Юнги был ошеломлён своим первым, протяжным, громким стоном, непроизвольно вырвавшимся из груди. Сейчас тот снова растревожен из-за собственной откровенности, но другого рода. — Ладно, эм… Съездим сегодня за дровами? К вечеру обещают похолодание и дождь. Мы можем купить твои любимые ванильные кексы и сварить горячий шоколад, как тебе такая идея? — Я, ты, камин, наши стоны. Да, согласен.