Vita sine libertate, nihil.
—
Сквозь узкие щели старой деревянной оконной рамы в помещение прорывается ледяной январский воздух. Поделать с этим уже нечего, да и кому захочется в такую стужу отходить от тёплого камина. Окно видится закрытым, а значит просить Ану Кую о том, чтобы она нашла какую-то ненужную тряпку и закрыла щели, сравнимо с самоубийством. Старая карга, несомненно, напомнит об их наказании за неподобающее приличным детям поведение и вопиющее непослушание. Обязательно не забыв добавить скрипучим голосом что-то вроде: «Будьте благодарны за хлеб и крышу над головой, что даёт вам князь», намекая на то, что даже этого могло не быть. Девочка смотрит на дальний угол комнаты, в котором своё наказание отбывает ее младший брат, Андрей. Малейшая провинность, вроде плохо вымытой за собой посуды или чересчур громкого голоса в разговоре с воспитателями не оставалась безнаказанной даже после принесённых извинений. Принижение достоинств каждого ребёнка стало ежедневной рутиной Керамзина, чем-то столь обыденным и привычным, что троекратное в сравнении с провинностью наказание ни у кого не вызывало возражений и протестов. Плохо подмел комнату, и вот, на следующий день подметаешь целый этаж, проклиная не только себя за опрометчивость, свойственную всем детям, но и остальных обитателей приюта за грязь, которую они разносят. Казалось, эта зима стала самой холодной за всю короткую жизнь приютских детей. Ева старательно вырисовывает на ледяной мутной поверхности окна затейливые фигуры и узоры. Вот, кажется величественные олени, запряженные в гигантские сани, везут путников подальше от этого промёрзшего насквозь места. Над ними солнце, освещающее дальнюю дорогу, сопровождающее своими тёплыми лучами странников. Они вольны ехать куда вздумается, пока линии, аккуратно нарисованные тонкими бледными пальцами, не исчезнут с этого окна. Их свобода манит, даже вызывает зависть, поэтому в своём детском порыве злости девочка стирает их рукавом. — Чем это ты занимаешься? — Ева вздрагивает от громкого голоса воспитательницы, прозвучавшего подле самого уха. Ощущение дышащего в спину наказания за безделье окончательно развеивает наивные детские мечты. Свет из окна рисует на красном то ли от мороза, то ли от злости лице Аны Куи вековую усталость, точно все прожитые дни и пережитые невзгоды разом решили напомнить о себе. Воспитательница хмурит светлые, почти седые брови до того сильно, что призрачная боль сводит лоб девочки. Ева принимает единственное верное в такой ситуации решение — выслушать упреки, как бы сильно они не задевали, не отпечатывались в самых потаенных уголках сознания. Во взгляде бездонных карих глаз плещется презрение, каждый раз норовящее напомнить о том кто она, кем была всегда, кем останется. Сирота. Порой девочке совсем не отличить эту суровую правду от оскорбления. Брат никогда не сможет заполнить ту пустоту в сердце ребенка, где должны жить счастливые воспоминания о родителях, их смех, улыбки, любовь. — Прекрати смотреть на меня так, будто не понимаешь слов, что я говорю, — морщится, смотрит прямо в глаза, — пока ты не закончишь свою часть работы, обеда тебе и твоему бедовому братцу не видать. — Н-но я ведь… — девочка старается звучать уверенно, но выходит лишь сдавленный писк маленького зверька, которого застали врасплох и упекли в неволю. Отличие лишь в размере клеток. Приют огромен, и все же, найти уединенный уголок, который можно назвать своим, практически невозможно. — Ана! Голос незнакомого мужчины, прозвучавший так спасительно вовремя, освобождает девочку от предобеденного нагоняя. Ана Куя что-то буркает себе под нос, выпрямляет и без того идеально ровную спину. Неохотно идёт на зов, не забыв с толикой раздражения и жалости добавить: — На этот раз тебе повезло, ступай. Еве бы схватить брата за руку, побежать на обед, забыть об этой истории, да только тело наливается свинцом под тяжестью взгляда воспитательницы, обрамлённого мириадами маленьких морщинок. Глаза горят подступающими и совсем непрошенными слезами. Девочке хотелось бы думать, что они останутся незамеченными. И сама бы лучше оставалась незамеченной, тенью, бестелесным призраком, но с поиском неприятностей дети всегда справлялись превосходно. — Ступай! — Ана Куя хлопает в ладоши прямо перед лицом девочки, по спине которой от неожиданности бегут мурашки. — Лучше поторопись, пока я не передумала. Она медлит всего секунду. Сердце бешено отбивает известный ему одному ритм в грудной клетке, точно желая перемолоть рёбра в труху, а девочка, снова мечтающая стать невидимой, бежит в противоположную от воспитательницы сторону. Хотя отсчёт времени давно уже потерял смысл, старинные часы в общей гостиной снова и снова приковывают внимание, магнитом тянут к себе. Сколько же им лет? Девочке думается, что сотни, тысячи. Одно она знает точно: всего через четверть часа наказание брата подойдёт к концу, он вновь будет с ней, вновь будет внушать уверенность в завтрашнем дне. *** Девочка всегда любила картины. Расхаживая вдоль стен приюта, она никогда не упускала шанса рассмотреть парочку. От пристального взгляда на них бы появиться дырам, да шероховатым слоям краски совсем нет до этого дела. Для кого висят эти картины? Сколько себя помнит, Ева никогда не видела людей рядом с ними. Может, только для одной девочки. Неизвестными художниками написанные, никем не названные, оттого не теряют своего великолепия в глазах ребёнка. Незамеченные раньше детали сейчас кажутся такими очевидными — вот, на страшном, сморщенном, как изюм, лице старушки теперь отчетливо видится теплота улыбки. На другой картине маленький терем в хвойном лесу, что пугает темнотой красок, притягивает запахом свободы и еловых шишек. Подмечает каждый блик, каждую тень, лелея мечту однажды накопить на заветные яркие баночки. Девочка наслаждается каждым мигом — вот так без дела походить в Керамзине слишком редко получается. Гвалт десятков детей в соседних комнатах лучше любых часов знаменует время обеда. В ушах шумит: тишина и спокойствие в одну секунду сменяются гулом, сбивающим все мысли в кучу. До того невероятно просторная комната слишком быстро лишается всего кислорода. Девочке тревожно — это все слишком, слишком много, слишком шумно. В толпе цепляется взглядом за спасительные русые кудри и, не замечая никого, пробирается к единственному, способному успокоить. —Дайте пройти! До Андрея не суждено добраться, детям нет дела до ее желаний. Все бегут за очередной порцией склизкой и совершенно пресной каши, наверняка надеясь, что сегодня чудо свершится и она станет чуть вкуснее. Задумавшись всего на мгновение, Ева окончательно теряет из виду брата. Раздражённо расталкивая оставшихся детей, она надеется, что найдёт Андрея в одной из соседних комнат. Без него идти в столовую совсем не хочется, а мысль о том, чтобы снова остаться без обеда, справедливо возмущает желудок, мотивируя продолжить поиски. Из неизвестной комнаты слышатся приглушённые крики, и, быстрее, чем выходит подумать об этом, девочка оказывается там, предчувствуя большую беду. Еве остаётся только гадать, была это драка или попросту избиение. Большое красное пятно расплывается под глазом мальчика, что силится встать с пола. Выходит скверно. —Андрей! Перед глазами плывет. Девочка не будет плакать. Нельзя быть слабой, иначе они сожрут ее, косточки не оставят, раздавят и не посмотрят. Ступор проходит, и теперь своей яростью кипящей девочка готова кого угодно окатить, только тронут самое ценное. — Что с тобой не так, размазня? — слова мальчишки полнятся желчью, презрением, это пугает. Причина неизвестна даже самому зачинщику драки. Ответа нет и никогда не будет, так приютских выучила жизнь: выживет сильнейший. Правило, которое, как думала девочка, работает лишь с животными. Девочка слышит тихий всхлип. Девочка не будет плакать, девочка отстоит то, что ей дорого. — Если кто-то из вас, болванов, тронет моего брата, ваши кости не сыщут даже вместе с поисковым отрядом, — Ева холод ледников в собственном голосе не узнаёт, но радуется ему, — уж я постараюсь! Пошли вон! — Нужны вы нам, как же! —Пошлите, нам тут больше делать нечего, — усмехается самый высокий, — не хочу смотреть на то, как расплачется этот сопляк. Уходя, мальчишки надрывно смеются, будто в жизни не наблюдали ничего комичнее. Грозить собственным хилым кулаком кучке задир в такой момент даже не кажется глупостью, девочка пробует все способы. Может, если она притворится сильной да сама поверит в это, вскоре таковой и станет? Андрей продолжает сидеть на полу, точно не поверив, что так легко отделался, ожидая очередного удара или плевка. После пары минут, может, пары десятков, мальчик поднимает красные заплаканные глаза. Ева смотрит на брата и каждый раз пугается, ведь в чертах его слишком отчетливо видит себя, будто в зеркало смотрит. Единственное, чем мальчонка полярно противоположен ей, так это своей упрямостью, о которую легче лоб разбить, чем понять. — Кто просил тебя делать это? — обиженно буркает Андрей. Сейчас он похож на медвежонка, до той степени неуклюжего, что хочется смеяться. — Я и сам мог бы разобраться с ними! Подумать только, справился бы сам! За такие слова Еве бы обидеться, но слишком хорошо она знает что скрывается за колючими фразами — желание быть сильным, это девочка понимает как ничто другое. И стоит ей заключить брата в тёплые объятия, как шипы тотчас расплавятся. Потому девочка тянет руку, чтобы помочь Андрею наконец подняться, тот лишь отмахивается с показательным пренебрежением и встаёт сам. — Конечно, продолжай убеждать себя в этом, — сдерживая смех, говорит Ева. Попытки братишки казаться взрослым и самостоятельным гонят прочь тоску и злость, ещё десять минут назад грозившую испортить грядущий день. — Эх, ты. Пошли, мы же не хотим пропустить обед, ведь так? Шмыгнув носом, Андрей легко кивает и быстро догоняет сестру. Ему приходится то и дело переходить на легкий бег, чтобы не отстать от шага девочки. Ева замечает грязь на его щеке, напоминающую о произошедшем, и сердце покалывает от обиды. Это ощущение страшит, и, помотав головой, дабы прогнать дурацкие мысли, девочка осторожно стирает рукавом следы драки с лица брата. И с твердостью, свойственной далеко не всем пятнадцатилетним девочкам, произносит: — Ну все, теперь за мной. *** Сегодня каша и вправду чуть вкуснее, чем обычно, или это солнечная погода так действует на Еву: золотые лучи пробиваются через окна и растягиваются от потолка до пола, заставляя сиять даже кривые столовые ножи и вилки. Знала бы девочка, как красиво переливаются ее волосы, завораживая брата, словно в этом мире нет ничего больше, кроме аккуратно заплетенной в косу пшеничной копны. Интересно, от кого из родителей сестре с братом достались голубые глаза и скверный характер? Как девочке хотелось бы увидеть их. Но воспоминаний нет почти совсем, в голове пусто, как бы глубоко Ева не пыталась искать в самой себе осколки прошлой жизни. Вилка неприятно звякает о тарелку с кашей. Пора заканчивать с такими мыслями, они не приносят ничего, кроме потери аппетита. *** Добровольно-принудительные работы по уборке снега больше не возмущают, рано или поздно со всем свыкаешься. Возможно ли привыкнуть к несвободе? Облачка пара вырываются изо рта, а кости, кажется, скрипят от мороза, что стоит зимой в Равке. И все равно именно ледяная неприступная краса — самое желанное время года для девочки, что предана ему нерационально, любит его вопреки. Из размышлений ее вырывает Андрей, почти незаметно подкравшийся за спину. Глаза мальчика лукаво блестят, это значит только одно: замышляется очередная шалость. — Я слышал, что через несколько дней сюда должны приехать колдуны, — слова мальчик произносит шепотом, настолько тихо, что сама Ева едва разбирает невнятные предложения. — Какие ещё колдуны? — так же шепотом спрашивает девочка, подозревая, что эта информация не для посторонних ушей, и продолжает усердно расчищать дорожку, почти полностью за ночь заваленную снегом. — Ну, те, что всегда в дорогих ярких одеждах и ещё ходят с важным видом, — мальчик сложил руки за спиной и с напыщенностью, присущей королевским особам, изобразил походку этих самых колдунов, сам едва сдерживая хохот. Гриши, точно. Чье ещё самомнение может выглядеть столь комичным? Девочка видела их всего пару раз в жизни и безмерно рада этому, ведь они всегда кажутся чужеродными телами в приюте, своими цветными кафтанами разрывающими привычную серость Керамзина. Вот оно — бельмо на глазу простых людей Равки. — Только ты можешь так нелепо говорить о гришах. Они, между прочим, работают на короля, потому так дорого одеваются. Хотя это совсем не то, чем стоит гордиться. Я почти уверена, они ужасные снобы, — с напускным безразличием говорит Ева, понимая, что в глубине души завидует гришам. Конечно, девочке хотелось бы узнать каково это — быть кем-то другим, кем-то важным для своей страны. — Что значит снобы? — Андрей задумчиво чешет голову, смотрит на сестру в ожидании ответа. Впервые за пару дней Ева от души смеётся, за что получает лёгкий подзатыльник от Аны Куи. Удивительно, что та не вспоминает про старые проступки и не приписывает новых. Забыла или просто в приподнятом настроении? Не желая получить снова, дети продолжают работу. Ева вспоминает с чего начался разговор и, рассматривая хлопья снега, падающие прямо на них, снова спрашивает: —Так ты разузнал для чего они приезжают? — Нет. Ана Куя говорила с каким-то странным мужчиной. Дядька разодетый весь, но не совсем как дворянин, немного попроще. Сказал что-то вроде «Гриши скоро прибудут, сударыня», а та кивнула и ещё что-то тихо добавила, но я не расслышал. Ева ухмыльнулась. Вот оно. Наконец кусочки пазла, что девочка собирала чуть ли не всю свою жизнь, сложились. Бежать. Они должны бежать. Не оглядываясь куда угодно, только не здесь, терпеть больше нет сил. На кончике языка раскатывается приторно-сладкий вкус свободы. Девочка чувствует, что возможности лучше не будет никогда, что это шанс начать все сначала. — Уверена, они приедут чтобы снова проверить детей и отобрать гришей, братец. Весь Керамзин наверняка будет стоять на ушах от таких важных гостей. Знаешь, что это значит? Глаза девочки лихорадочно блестят, их голубизна сейчас и не голубизна вовсе. Самые глубины океана, куда не каждая рыбина заплывет. Теперь каждый новый вдох смыслом наполнен — стать властителем своей судьбы дорогого стоит. — Что? — Андрей поднимает брови, быстро поворачивается в сторону сестры. Должно ожидая услышать нечто грандиозное, ведь голос Евы натянут струной, а интонации в нем же совсем незнакомы мальчику. — Это значит, что очень скоро мы сбежим. *** Ветки царапают кожу. Больно. Они хрустят под сапогами, точно мальчик с девочкой бегут по костям. В обжигающем лесном воздухе витает густой аромат шишек и надежды. Теперь она — их верная спутница. У них вышло. Оглядываться совсем не хочется, ведь жизнь, что осталась позади — серая, бессмысленная, пустая. Теперь дети вместе, как раньше, когда прятались от всего мира. Свежи в памяти деньки, когда они бегали от Аны Куи, избегая парочки хороших подзатыльников и дополнительной работы. Кто преследует их сейчас? Наверное, сама ночь с причитающимися ей ужасами, как иначе объяснить их бешеные глаза, подкашивающиеся от усталости ноги и нестерпимое желание продолжать бег? Лес обнимает их костлявыми руками, сжимая до хруста позвоночника, не желая выпускать из своего царства. Тропинок давно нет под ногами, догадка о том, что они ходят кругами пульсирует в голове, но девочка гонит ее, предательницу, подальше. Вокруг сплошь голые заиндевевшие ветки, деревья кажутся монстрами, что таились во тьме, а сейчас вышли из своих логов. Будто чудовищам есть дело до двух одиночеств, рассекающих их владения. Воздух здесь иной, такой хочется вдыхать снова и снова, пока не закружится голова и не забудется вся прошлая жизнь. В Керамзине хотелось лишь задержать дыхание и остаться незамеченным. Ева знает, что утром устрашающий лес сменится жухлой листвой и снегом под ногами, светлым небом и песнями птиц, да оттого не легче. Они не нарушают напряжённого до предела молчания, боясь быть услышанными неизвестно кем. Наконец, девочка решается: — Мы обязательно выберемся отсюда, лес не может быть бесконечным, — хмурит брови, пока ноги путаются в высокой траве. Неясно, кого она убеждает — брата, себя, святых, в коих никогда не верила? — Я знаю, — мальчик сжимает губы в тонкую полосу, выдавая волнение, но голос его не дрожит. *** Перед тем как уснуть, Андрей крепко обнимает сестру, держась за неё как за спасительный островок, что точно не растворится в темноте. Накрывшись куртками, дети решают переночевать под деревом. Зубы перестают стучать от холода, теперь каждый погружён в свои мысли. Небесное полотно полнится редкими звёздами, чей свет и помог детям не запутаться в собственных ногах. Их россыпь отражается в глазах брата, успокаивает Еву. — Спокойной ночи, — спустя долгое время произносит девочка, но мальчик уже не слышит, спит. Казалось, за последние дни одиночество стало практически осязаемым, как картофельные очистки, что ещё пару дней назад собирала девочка, как тёплая рука брата в ее руке, вселяющая уверенность, но не избавляющая от чувства покинутости. Всю свою жизнь они были вместе, и в жаркие летние дни ей было достаточно этого, но когда мороз пробирал до костей, а голова становилась тяжелой, Ева представляла себе совсем иную жизнь. Жизнь без постоянного груза ответственности за чужую судьбу. Жизнь без ограничений и запретов, криков и ссор, жизнь, в которой чувствовала бы себя на своём месте, правильной и нужной. Наконец, сон берёт своё, и последние обломки потаенных желаний девочки испаряются. *** Когда минуты становятся часами, а часы днями, на горизонте показываются спасительные огни поселения. До них ещё далеко, но отступать слишком поздно. Порой вечером мальчик и девочка падают под большие деревья, не в силах переставлять ноги от усталости, и просто засыпают. У Андрея есть поразительная способность — засыпать в любую погоду, при любых обстоятельствах. Девочка, мучимая кошмарами, завидует. Каждую ночь, когда холод сковывает тело, а зуб на зуб не попадает, ей чудится голос, что шепчет о каждой неудаче, напоминает о слабости. Ее страхи обретают плоть, становятся слишком реальными. Ева гонит их подальше, не желая терять рассудок раньше времени. Когда девочка впервые увидела огни, поначалу правда думала, что сходит с ума, убеждает себя в том, чего на самом деле нет. Но сияние не пропадало, становилось ярче, подобно надежде в их сердцах. Теперь девочка знает куда идти. Подрагивающие ночью огоньки призрачным теплом согревают и помогают отгонять монстров. Дети следуют за надеждой, лелеют ее как самое ценное, что осталось. Наконец, привычные звуки и пейзажи леса уступают место новым, пока ещё странным для восприятия. Журчание серебрящегося на солнце ручья сменяется стуком колёс о камни, пожухшие листья на земле становятся тропинками, а позже и дорогами. Ноги больше не путаются в траве, а колючие ветки не царапают лицо. Вместо птичьих разговоров слышатся голоса людей, шум толпы. У них получилось. Остаётся лишь надеяться, что здесь мальчик и девочка найдут своё место, ведь после стольких лет, проведённых в равнодушии Керамзина, детям полагается немного счастья и горячий чай. Страх быть пойманными неизвестно кем никуда не уходит, потому теперь им в действительности предстоит стать привидениями.