Закулисье культуры

      Первое, что почувствовал Вэй Усянь сквозь тьму, – это боль.       Жуткая, опустошающая боль рассекала его тело, и он, недвижимый и беспомощный, совершенно ничего не мог поделать, ни помешать этому, ни защититься, ни бороться, только снова уплыть во мрак, где не было ничего.       Спустя долгое время Вэй Усянь снова почувствовал боль и на этот раз сумел понять и разделить её: болел живот, болели руки, в которые вонзались иглы, болела голова. Возле ушей что-то щёлкало, он не смог повернуться, но, кажется, это не требовалось, так как знакомо-незнакомый голос произнёс: – Есть реакция на звук. Проверим на свет.       Вэй Усянь не определил касание, но глаза тоже заболели – от яркого света, направленного в них; он подумал о том, что надо скрыться от этого света, но голос высказал реакцию на свет, и он не стал, всё равно остальное болело намного сильнее. – Вэй Ин! Вэй Усянь, ты меня слышишь? – раздался рядом немного резкий женский голос. Кажется, он звучал обеспокоенно. И знакомо. – Ц… Цин… Цин… - попытался проговорить Вэй Усянь.       Губы и язык почти не слушались, но девушка его расслышала и с облегчением выдохнула. – Это я, – сказала она.       Перед болезненно напряжёнными глазами было светло и мутно, виднелись лишь яркие пятна: белое, ярко-красное, чёрное. Сквозь боль он вспомнил, что Вэнь Цин здесь быть не должно, она ведь в другой бригаде, в бригаде Цзян Чэна. – Ц… – оставив в покое её непослушное имя, Вэй Усянь выдавил: – А-Чэн. – Операция твоего брата прошла успешно, - успокоила его Вэнь Цин. – Сейчас он в палате интенсивной терапии.       Сердце Вэй Усяня дрогнуло: Цзян Чэн жив, будет жить, если не начнётся отторжение тканей. Боли не стало меньше, но хотя бы появилась приятная мысль, на которую можно было немного переключиться. – Как вы себя чувствуете, господин Вэй? – спросил мужской голос, кажется, это был его реаниматолог-анестезиолог. Рядом с трёхцветным пятном Вэнь Цин смутно различались ещё два больших белых пятна. – Боль…но, – выдыхая по слогам, ответил Вэй Усянь. – Больно. По…че-му… так…       Почему так больно? Он знал, что будет больно, знал, что анестезия и анальгетики на него действуют несколько слабее, чем на других, но не до такой же степени! Вэй Усянь сглотнул сухим горлом и вспомнил вспышку боли, прорезавшую тьму. – Я… Что… Было… Во время… О-пе…ра…ции? – с усилием спросил он.       Пятна тревожно зашевелились. – Что вы помните, господин Вэй? – спросил третий голос, принадлежавший доктору Гу. – Боль, – ответил Вэй Усянь. – Тем…но и… больно. – Значит, вы помните, – вздохнул доктор Гу. – Что… помню? – У вас было интранаркозное пробуждение, – сообщил реаниматолог. – Что?       «Можно по-человечески?» – мысленно попросил Вэй Усянь, потому что не мог пока сказать такую длинную фразу. – Ты проснулся посреди операции, – пояснила Вэнь Цин. – Такое бывает. У тебя повышенная толерантность к одному из компонентов общей анестезии. – А.       Вечно у него всё через задницу, подумалось Вэй Усяню. Он не стал пытаться спрашивать, можно ли заглушить боль хоть немного: наверное, если бы это было возможно, это бы уже сделали. Наверняка он и так лежит на предельно допустимой дозе обезболивающих, за границей которой начинается зависимость.       «И седативные не попросить», – уныло подумал Вэй Усянь. – Тебе что-нибудь нужно? – поинтересовалась Вэнь Цин. – Пить, – попросил он. Капельница спасала от обезвоживания, но не от сухости в горле.       Вэнь Цин дала знак медсестре, и та поднесла к его губам стакан. «Да у меня тут целый консилиум из медиков, неужели я всех так напугал тем, что очухался под наркозом?» – мысленно пошутил Вэй Усянь. Он сделал несколько медленных, мелких, аккуратных глотков, и всё равно каждый отдавался болью в животе и голове, но зато в горле стало меньше царапать. – Спа…сибо, – он коротко вздохнул, откинул голову и закрыл глаза, надеясь уснуть и не чувствовать боли хоть какое-то время.       Следующие несколько дней слились в один сплошной поток боли и уныния с редкими проблесками радости. Боль постепенно затихала, усиливаясь, когда Вэй Усянь шевелился, но шевелиться было надо, осторожно, но двигаться. Через два дня он сам встал и в присутствии медбрата – делать это при девушке ему было слишком неловко – дополз до уборной, задрал больничную рубашку и посмотрел на свой длинный-длинный изогнутый шов, края раны были сшиты очень аккуратно. Вздохнув, Вэй Усянь сходил в туалет и опустил рубашку, думая о том, что о коротеньких кроп-топах, которые он иногда любил носить летом, и тем более о голом торсе на пляже можно забыть – не потому, что шрам сделает его уродливым, а потому, что тогда его тайна будет раскрыта.       Еда была мерзкой, пресной и жидкой, какую всегда дают при полостных операциях, передачи по телевизору казались ему скучными, и в целом ему было жутко одиноко, несмотря на то, что его в свободные минуты навещала Вэнь Цин и регулярно осматривали врачи из его бригады по трансплантологии. Вэнь Нин в больницу не приходил, потому что «по легенде» он был уже в Фучжоу и ковырялся в сырой земле.       Не Хуайсан в вичате ехидно осведомился, как проходит поездка, и почему Вэй Усянь ещё не заспамил ленту фотографиями красивой природы, птиц, этюдов и измазанного в грязи Вэнь Нина. Вэй Усянь соврал, что в резиденции дерьмовая связь и стал реже появляться в сети, чтобы поддержать легенду, но понимал, что Хуайсан, скорее всего, уже догадался, что в арт-резиденции его нет. По общительности будущий дизайнер мог дать фору даже Вэй Усяню, в арт-тусовке знал практически всех и наверняка заметил, что все остальные-то не испытывают проблем со связью, и что на их фотографиях Вэй Усяня, который никогда бы не упустил шанса покрасоваться, нет.       Один раз к нему зашла Юй Цзыюань, её лицо теперь было не таким суровым, она лишь сдержанно, но искренне сказала простое: «Спасибо». И Вэй Усяню было от этого обидно, потому что она стала нормально к нему относиться только потому, что он спас её сына, а на деле он так и остался для неё нелюбимым приёмышем, которого Цзян Фэнмянь притащил в дом без её согласия просто потому, что обещал своим друзьям позаботиться о мальчике.       От доктора Чжао, который был главой отделения трансплантологии и осматривал его раз в сутки, Вэй Усянь узнал, что его собственная операция длилась пять часов, а у Цзян Чэна, благодаря золотым рукам Вэнь Цин, всего восемь, хотя он читал, что такая операция может занимать до двенадцати часов. Знание, что Цзян Чэн, которого перевели из палаты интенсивной терапии на пятый день, лежит где-то совсем рядом, и Вэй Усянь не может его навестить, убивало. Его собственное восстановление протекало очень неплохо, несмотря на постоянную боль; у Цзян Чэна, кажется, тоже всё было в порядке.       А накануне выписки к нему пришёл психиатр-психотерапевт из его команды. Задал стандартные вопросы о физическом здоровье, а потом перешёл к психологическим. – Как вы оцениваете своё моральное состояние? – Дерьмово, – брякнул Вэй Усянь. – У меня болит живот, я лгу друзьям и семье, и мне скучно. – На консультации вы говорили, что почувствуете радость, потому что ваш брат будет жить. – Так я и рад, разве не видно? – раздражённо ответил Вэй Усянь. – Скажите, вы пришли, чтобы оценить, не полезу ли я в петлю, как только вернусь домой? – Не в такой формулировке, но да, – тонко улыбнулся психиатр. – А я похож на человека, который на это серьёзно способен, а не просто прикалывается? – По моему опыту, не менее чем в половине случаев люди, которые решаются на подобный шаг, похожи на потенциальных самоубийц меньше, чем те, кто, как вы выразились, просто прикалываются. – Знаю, проходил на курсе психологии, мне же с подростками работать, – поморщился Вэй Усянь. – Не думал, что на меня это тоже распространяется. Ну, мой ответ: нет. Во-первых, я буду не один. А во-вторых, я очень люблю жить. Сейчас, конечно, иногда хочется сдохнуть, чтобы не болело, а в аду дали поесть сычуаньского перца, но я же понимаю, что это пройдёт. – Чем вы займётесь, когда вас выпишут? – кивнув, продолжил психиатр. – Буду рисовать. – Хотелось бы взглянуть. – Это не тест Роршаха, – буркнул Вэй Усянь. – Я бы кинул ссылку, но вы же психиатр, не хочу, чтобы мои работы анализировал психиатр. – Потому что через работы я смогу проанализировать вас, господин Вэй, и найти в вашей психике, о чём вы предпочли бы умолчать или даже сами не были в курсе? – проницательно заметил психиатр. – Вы какой-то странный мозгоправ, – пожаловался Вэй Усянь. – Не копайтесь во мне, пожалуйста, я хочу поскорее выписаться, мне здесь не нравится. – Как скажете, господин Вэй, – психиатр снова улыбнулся. – Вы действительно не похожи на человека, который намеревается что-то с собой сделать. Но, если почувствуете такие… намерения, позвоните по этому номеру. – Не позвоню, – Вэй Усянь отзеркалил его улыбку, но визитку всё же взял из вежливости.       Больницу он покинул спустя неделю после операции, швы должны были снять ещё через неделю. Бок по-прежнему болел, но по всем обследованиям всё было в порядке, боль была в рамках допустимого, просто не получалось её заглушить. У больницы его встретил Вэнь Нин, приехавший на такси. – Лао Вэй, – взволнованно приветствовал он. – Ты в порядке?       Они с Вэнь Нином дружили с первого курса университета, а знакомы были, как выяснилось, ещё в детстве, когда ходили в одну секцию по стрельбе из лука – Вэй Усянь, конечно же, забыл об этом, потому что у него была ужасная память на имена и лица, но Вэнь Нин помнил. И за эти несколько лет Вэй Усяню едва удалось заставить парня перестать называть его «молодой господин Вэй», будто они были в исторической дораме, а убедить звать просто по имени – Вэй Ин или хотя бы Вэй Усянь – он так и не смог, хотя Вэнь Нин был младше всего на полгода, ниже всего на один цунь и учился на том же курсе. Да и по статусу, Вэнь Нин, скорее, был даже выше, приходясь роднёй губернатору, а Вэй Усянь был всего лишь сыном танцовщицы и её агента и приёмным ребёнком в семье учителей. – Лучше всех, – буркнул Вэй Усянь, закидывая сумку на сиденье.       Вэнь Нин помог ему залезть в автомобиль с правой стороны, чтобы ремень спускался на левый бок, но Вэй Усянь всё равно скривился от боли, когда садился. «Долбанная толерантность к анестетикам, – думал он по дороге. – Долбанная аллергия на седативные». Впрочем, ему ли жаловаться, он хотя бы в остальном здоров, как бык.       Вэнь Нин и Вэнь Цин жили в элитном квартале в северной части города, не слишком далеко от центра и довольно близко к университету. Вэнь Цин говорила, что квартира досталась им от родителей, потому что сама она бы ни за что не выбрала жильё в одном районе с остальной семьёй. – Самое мерзкое, – говорила она. – Это возвращаться с суток после тяжёлой операции и видеть, как мимо тебя проезжает возвращающийся после очередной тусовки Вэнь Чао с одной рукой на руле и второй – на плече очередной девицы. А с заднего сиденья на тебя косится его телохранитель, будто ты уже задумываешь взорвать машину.       Квартал, впрочем, в остальном был благоустроенным, дом – приличным. Они жили на последнем этаже с террасой под самой крышей, и Вэнь Нин, разумеется, разбил сад и на террасе, и на крыше. Когда Вэй Усянь приезжал к нему в гости, он обожал сидеть среди растений, рисовать и пить вино. На крыше в окружении кустарников и трав Вэнь Нин умудрился даже организовать небольшую теплицу и пару грядок; это было на втором курсе, и Вэй Усянь помогал ему, веселясь от души и говоря, что вместо редьки лучше посадить картофель. Вэнь Цин обозвала их обоих идиотами и сказала, что у них ничего не вырастет, потому что корнеплоды у дайкона слишком большие, чтобы растить их на крыше, но у её младшего брата был зелёный палец и знания, которые он почерпнул на дополнительных лекциях, и овощ уродился, хоть и не вымахал до полуметра.       Сейчас же был декабрь, ночами уже слегка подмораживало, и сады Вэнь Нина пожелтели и почти облетели, кустарники стояли лысые, и из зелени остался только можжевельник, да овощи в теплице. В квартире Вэнь Нин тоже выращивал растения, как комнатные, так и плодовые. Вэй Усянь с интересом посмотрел на здоровенное авокадо: в прошлый раз, когда он тут был, плодов на дереве было значительно меньше.       Разобрав вещи, Вэй Усянь первым делом отправился в ванную. Ему пришлось заклеивать живот непромокаемой пелёнкой и плёнкой сверху, чтобы на швы не попадала вода с мылом, о том, чтобы разлечься в горячей ванне с маслами и пеной, тоже можно было надолго забыть. Вэй Усянь набрал тёплой воды на самое дно, чтобы не сидеть голой задницей просто в ванне, и Вэнь Нин помог ему помыться, потому что активно шевелиться Вэй Усяню пока было нельзя.       Избавившись от запаха больницы и пота, Вэй Усянь оделся потеплее, вынес этюдник на террасу и стал рисовать себе алиби в виде этюдов облетающих кустов. Дама из арт-резиденции, которую он так старательно очаровывал по телефону, конечно, прислала массу материалов не только для Вэнь Нина, но и для самого Вэй Усяня в виде фотографий живописных осенних видов горной природы Фучжоу, но всё же Вэй Усянь больше любил писать с натуры.       Закончив этюд, Вэй Усянь сделал фото, захватив картину и часть растений, и вздохнул. Он чувствовал, что пишет чисто механически, руками, а не сердцем, но с душой сейчас совсем не клеилось. Возможно, сказались переживания последнего месяца и пребывание в больнице, может, мешала ноющая боль и усталость, а может – подавленность из-за лжи, с которой ему придётся теперь жить до седин, и разлуки. Больше всего ему сейчас хотелось поехать обратно в больницу и обнять Цзян Чэна за плечи – молча, ничего не говоря.       У Вэй Усяня были чёткие инструкции по питанию и уходу, Вэнь Нин с ними тоже хорошо ознакомился, поэтому ужин был скорбно-диетический. Вэй Усянь тоскливо смотрел в тарелку с паровыми овощами и курицей, здесь даже был тот самый дайкон, выращенный Вэнь Нином. Конечно, это было намного вкуснее, чем больничные каши, но Вэй Усянь так привык есть всё, чего душа пожелает, активно приправляя это перцем и прочими специями, что от здоровой пищи ему хотелось выйти на террасу и начать выть на луну. А потом он заметил, что в тарелке Вэнь Нина, и опешил: – Ты что, ешь то же самое, чтобы мне не было так обидно?!       Вэнь Нин моментально стушевался, будто его поймали на чём-то противозаконном. – Мне не сложно, – он робко пожал плечами.       Вэй Усянь сердито выдохнул и потёр пальцами переносицу. Вэнь Нин был таким всегда: робким, немного зашуганным и бесконечно преданным тем, кого любил, он совершенно не умел отстаивать личные границы и практически никогда никому не перечил в открытую. За то, что Вэй Усянь его защищал, Вэнь Нин его чуть ли не обожествлял; поначалу Вэй Усяня это даже забавляло, но потом он всеми силами старался наставить друга на путь здорового эгоизма, но не слишком преуспел. – Вэнь Нин, не надо ограничивать себя в привычной еде только потому, что мне будет грустно и завидно, – попытался втолковать ему Вэй Усянь. – Ты и так многое для меня делаешь и даже ничего не просишь взамен. – Но мне на самом деле не сложно, лао Вэй, – продолжал гнуть своё Вэнь Нин. – Я ем такую же еду во время обострения гастрита.       Вэй Усянь махнул на него рукой. В конце концов, чем он сам лучше – скрывает от всех своё донорство, чтобы никто не считал себя обязанным ему.       Вечером он выложил фото с этюдом, наигранно сетуя на то, что у него, кажется, что-то с сетью или с телефоном, раз связь плохо ловит, и позвонил Цзян Чэну. Брат чувствовал себя неплохо, но разговаривал как-то неохотно и натянуто, наверное, снова хандрил. А потом Цзян Чэн странным голосом спросил, как дела в Фучжоу, и у Вэй Усяня в груди зашевелилось нехорошее предчувствие. – Очень неплохо, – постаравшись звучать радостно и как бы немного извиняясь, поведал Вэй Усянь. – Тут тепло, теплее, чем дома. Только сеть глючит, наверное, телефон умирает, ему ведь уже три года, а ты знаешь, какое позорище сейчас делают. – Ммм, – промычал что-то Цзян Чэн. – Как твой Цюйлинь? – Он не мой. Но он в восторге, – Вэй Усянь оглянулся на друга и понял, что даже почти не соврал: распахнув дверь в ванную, Вэнь Нин самозабвенно промывал какое-то растение от паутинного клеща. – Хочешь, дам ему трубку? – Не надо, – отказался Цзян Чэн. – Как в-ваше здоровье, молодой г-господин Цзян? – разволновавшись, крикнул из ванной Вэнь Нин. – Скажи ему, что нормально, – Цзян Чэн на том конце провода наверняка закатывал глаза. – Ладно, у нас скоро осмотр перед отбоем. Пока.       Он отключился, и у Вэй Усяня осталось стойкое ощущение: Цзян Чэн знает, что про резиденцию Вэй Усянь ему соврал. Может, чувствует интуитивно и подозревает, а может, его случайно сдал Не Хуайсан, который Цзян Чэна не навещал, но постоянно с ним переписывался. Настроение испортилось окончательно.       Из-за тревожных мыслей, неудобного положения и ноющей, не слишком уж острой, но противной боли Вэй Усянь никак не мог уснуть. Ворочаться было некомфортно, но он уже неделю был вынужден спать только на спине, от чего начала затекать поясница, и он никак не мог найти удобное положение. Ещё раз прокляв свою аллергию, Вэй Усянь посмотрел на Вэнь Нина, который видел уже десятый сон, встал, оделся и вышел на террасу.       Стояла тихая прохладная ночь. Убывающая, словно обкусанная луна узкой полосой пробивалась сквозь тёмные облака и наводила ещё больше уныния. У Вэй Усяня очень редко случались поганые ночи, чаще всего в начале ноября или когда был штормовой ветер, и в последние годы он привык выходить на улицу и медленно курить. Но сейчас курить было нельзя.       Вэй Усянь смотрел на золотистый месяц, чувствовал, как подёргивает шрам после кульбитов в кровати, и думал о том, что луна обкусана прямо как его печень, большая доля которой сейчас приживалась в животе Цзян Чэна. Вэй Усянь включил на террасе фонарь, сходил за холстом, поставил его вертикально на забытый этюдник и принялся водить кистью, делая эскиз прозрачной от разбавителя умброй. Потом сразу взял цвет, заполняя почти всё пространство иссиня-чёрным, как ночное небо, индиго. Наметил очертания, смешал жёлтый с белилами, потом индиго с белилами и, наконец, взял ярко-красный кадмий. Темнота на террасе, развеиваемая лишь светом убывающей луны, далёкой подсветкой соседних домов и слабым фонарём, ему совсем не мешала, даже когда он стал прорисовывать детали. Закончив, Вэй Усянь отступил и посмотрел на результат.       Перевёрнутая вниз улыбка убывающей луны прорезала тьму. Из той же тьмы руки сжимали вторую половину луны, большую, с лёгкими очертаниями кратеров. Верхний месяц истекал алыми каплями, которые сползали на оторванную половину, на сжимающие её пальцы. Снизу к большой луне тянулись бледные, тонкие, почти прозрачные руки.       Вэй Усянь пододвинул этюдник поближе к фонарю, старательно сфотографировал картину и выложил её на свою арт-страницу Старейшины Илина. Прибрался, унёс холст в дом сохнуть, вымыл измазанные маслом руки и только после этого смог спокойно заснуть.       А утром ему позвонил психиатр из его команды по трансплантологии.       Спросонья Вэй Усянь даже не понял, кто ему звонит: визитку-то он взял, но номер в память забивать не стал. – Доброе утро, молодой господин Вэй, – поприветствовали его. – Вы кт… а, понял. Уже не очень доброе, – пробурчал Вэй Усянь и посмотрел на часы: почти полдень. – И даже не утро. – Помнится, вы говорили, что не воспринимаете ваше донорство как пожертвование, – игнорируя его колкости, напомнил психиатр. – Ну, говорил, – зевнул в трубку Вэй Усянь, потянулся, охнул от боли и поплёлся в ванную. – Ваша картина говорит об обратном.       Вэй Усянь посмотрел на своё бледное отражение, на круги под глазами и встрёпанную шевелюру и подумал, что, возможно, ему можно начинать рисовать мертвецов с натуры. Потом заморгал: – Как вы нашли мой аккаунт? – Попросил, – дружелюбно ответил психиатр. – Отличная аллегория. Почему золотая луна? – Потому что эта сволочь светила вчера ярко, даром, что убывающая. Я художник, я так вижу. Что вы от меня хотите, доктор? – Понять, что творится в вашем непостижимом разуме, господин Вэй. И что вами движет. – Не надо, – отказался Вэй Усянь. – Я не собираюсь прыгать с крыши и всё в таком духе. Всего хорошего.       Он умылся, пошёл на кухню, где Вэнь Нин варил овсяную кашу на соевом молоке, хмуро поставил рядом с кастрюлей чайник и зашёл на арт-аккаунт. Лайков на продукте его ночной тревожности было много, а вот комментарии разделились: одни привычно восторгались, другие удивлялись новому стилю, совершенно непохожему на предыдущие работы, третьи на эту самую смену стиля ворчали. Пролистав их, Вэй Усянь чуть не выронил телефон, наткнувшись взглядом на один, отправленный в начале шестого утра, и сердце у него забилось чаще.       Первой мыслью было: «Чувак, ты спать вообще ложился?». Потому что Вэй Усянь сам, проведя почти целую бессонную ночь перед холстом, лёг как раз в районе пяти.       Вторая мысль толкнула его сильнее: «Он что, написал комментарий?».       Комментатором был один из завсегдатаев его странички, неизвестный под никнеймом «Избегать мирских дел», который подписался на него, кажется, ещё в старшей школе, и с тех пор не пропускал ни одной публикации. Но он никогда не писал комментарии, всегда молча ставил лайки, а тут вдруг расщедрился на целое «Потрясающе.»! Порой Вэй Усянь гадал, кто этот загадочный отринувший мирское пользователь: страничка у него была стерильно пустой, обычный фейк, чтобы сидеть анонимно. Ему одновременно представлялся и солидный строгий господин, возможно, немного занудный, но явно не без чертей в омуте, раз следит за творчеством Старейшины Илина и самоиронизирует; и залётный небожитель. Несмотря на то, что Вэй Усянь любил высказанные восторги, он был благодарен этому господину за его сдержанную и безмолвную поддержку: да, не хвалит, зато не спамит бессмыслицей и не лезет в срачи.       «А может, он шпион», – хихикал порой Вэй Усянь.       Как бы то ни было, Вэй Усянь обрадовался, что тот оценил новую работу: терять таких преданных поклонников всегда было немного грустно, и было здорово, что этот остаётся.       Декабрьские дни становились короче и холоднее, живот беспокоил всё меньше, швы сняли и пообещали не слишком уродливый шрам в будущем, если он будет осторожен до полного заживления. Вэнь Цин купила заживляющую мазь, и Вэй Усянь начал потихоньку заниматься лечебной физкультурой. Цзян Чэна выписали на амбулаторное лечение через две с половиной недели после операции – его восстановление, разумеется, шло намного дольше, чем у здорового и полного сил донора, – но даже дома он постоянно хандрил и по телефону был очень немногословен.       Вэй Усянь тоже порой впадал в меланхолию, особенно после таких неискренних и натянутых разговоров, и сразу же шёл либо часами играть на флейте, если дело было днём, либо сублимировать в живопись, вдохновляясь то окружением, то своими чувствами, то всем сразу. Психиатр из больницы, если продолжал заходить к нему, наверняка уже написал половину диссертации.       Он нарисовал с Вэнь Нина мертвеца, изменив его до неузнаваемости: чёрные космы, почти полностью скрывающие лицо, пустые глаза, когтистые руки в цепях, бережно приминающие землю, из которой вместо редечной ботвы торчала рука скелета; сквозь кости прорастали тонкие зелёные побеги. Вэй Усянь вообще обнаружил какое-то странное пристрастие к рукам в эти недели. Рисовал окутанную чёрным туманом фигуру в тёмных разлетающихся одеждах, которую опутывали призрачные руки. Рисовал руки, держащие чужое сердце, рассыпающееся серебристыми бабочками; окровавленные руки из чистого золота и многие другие.       Он рисовал безжизненные горы с острыми зубьями скал, вспоминая больницу и как ему там было больно и одиноко. Рисовал обугленные развалины с черепами и могильными плитами, среди которых из мутной воды поднимались цветы лотоса, потому что ужасно скучал по дому, по уютному кварталу с рекой, в которой летом действительно расцветали лотосы. Рисовал пещеру с кровавым озером и поднимающимися из него красными мертвецами: в одну из ночей он проснулся от кошмара, в котором истекал кровью, и спросонья решил, что у него открылось какое-то кровотечение в реальности, хотя на самом деле Вэнь Нин просто забыл приоткрыть на ночь форточку, и Вэй Усянь вспотел.       Психиатр больше не звонил, а избегающий мирских дел господин больше не оставлял комментариев, но исправно продолжал лайкать каждую его работу.       Через четыре недели после операции, наконец, можно было перестать делать вид, что они с Вэнь Нином находятся в арт-резиденции, и Вэй Усянь, вызвав такси, с облегчением поехал домой. Шов заживал отлично, живот мог заболеть только от резких движений и слишком напряжённой физической активности, все контрольные тесты в отделении трансплантологии он прошёл. Вэнь Нин помог ему допереть этюдник и холсты до чердака – поднимать тяжести Вэй Усяню пока было нельзя, а вонять разбавителем в квартире ещё выздоравливающего брата он не хотел.       Цзян Чэна дома не было: скорее всего, был на обследовании, где проверяли, как идёт процесс восстановления. Вэй Усянь попрощался с Вэнь Нином, от всей души поблагодарив его, плюхнулся на свою родную кровать и с наслаждением вытянулся. Сердце радостно трепетало: дома, он наконец-то дома, он скоро увидит Цзян Чэна! Не вставая, он устроился поудобнее, достал флейту и принялся играть лёгкую, как летний ветерок, мелодию, да так увлёкся, что не расслышал шагов внизу. – Вернулся, значит.       Неверная нота вырвалась из-под пальцев Вэй Усяня, он отшвырнул флейту и бросился с величайшей осторожностью обнимать брата. Тот приобнял его одной рукой, но как-то не слишком охотно. Внутренности снова скрутило тревожностью, пока ещё лёгкой, но уже неприятной. – Ты с обследований? Как проходит восстановление? – Нормально, – криво усмехнулся Цзян Чэн. – Кажется, горный климат не пошёл тебе на пользу? – Почему? – Вэй Усянь насквозь слышал иронию в этом вопросе. – Выглядишь дерьмово, – ответил Цзян Чэн. – Почти как я. Прощальная вечеринка удалась? – …Вроде того.       Цзян Чэн усмехнулся ещё более искажённо и отвернулся. – Складное алиби. Я почти поверил. Хорошо придумал, молодец. Наверное, задействовал все свои чары, чтобы выпросить фотографии для своих картин, да? И телефон-то как удачно начал ломаться именно во время поездки. – Я же его ронял, – Вэй Усянь продолжал попытки поддержать легенду, но уже понял: Цзян Чэн действительно знает. – Вэй Усянь, хватит мне лгать, – устало попросил Цзян Чэн. – Я знаю, что тебя не было в резиденции. И Цюнлиня твоего тоже. Вас, блять, ни на одной фотографии нет. Я понимаю ещё Цюнлинь, он же, как призрак, вечно прячется по углам или копается в своих грядках, но ты? – Цзян Чэн… – Заткнись. Пожалуйста, – Цзян Чэн сжал зубы и выдохнул, переводя дух. – Я же всё, мать твою, понимаю. Ну, боишься ты до усрачки больниц с детства – так и скажи. Страшно тебе меня видеть, потому что я в любую секунду могу испустить дух – скажи. Я же понял, когда ты ловил истерики с каждой собаки, понял, когда ты чуть в иллюминатор в том самолёте не вылез, и сейчас бы понял. Обиделся бы, да, поорал бы немного, но понял, ты ведь меня знаешь. За каким хером было врать, да ещё и дружка своего впутывать? Где ты был весь этот месяц? Хотя знаешь, мне насрать. Где бы тебя ни носило, рядом тебя не было, и хуже того – ты об этом врал.       Вэй Усянь молчал, чувствуя, как огромный камень поселился в сердце, не давая нормально дышать. Сделав глубокий вдох, он заговорил тихо и отчаянно, придумывая на ходу новую ложь, которая росла из неверной догадки брата: – Цзян Чэн, я… мне очень жаль. Я, правда, хотел, как лучше. Но после первого месяца, пока тебя готовили к операции, мне действительно стало очень страшно и плохо, у меня были срывы. На самом деле, мне пришлось лечить нервы. Вэнь Нин просто меня прикрывал, он тут ни при чём. – Скрывать-то зачем? – Мне просто было очень страшно и очень стыдно, – угрюмо сказал Вэй Усянь. Эта ложь казалась ему ещё отвратительней, чем предыдущая, выдумывать себе расстройства, да и просто притворятся трусливым и слабым – хуже некуда, но он всё равно упорно не хотел говорить Цзян Чэну правду. – Я ведь действительно попросту… бросил тебя в такой момент. Всего-навсего не сумев совладать со своими страхами. Я не хотел, чтобы ты это знал. – Ну, теперь знаю. Ты ведь на самом деле не идиот, только прикидываешься, ты ведь должен был понимать, что рано или поздно я узнаю, – сердито сказал Цзян Чэн. – Если бы ты сказал сразу, я бы тебя отпустил. И мы оба чувствовали бы себя менее хреново. – Прости. – Прощу. Но не прямо сейчас, – заявил Цзян Чэн и, не глядя на него, ушёл в ванную.       Простояв минуту и глядя на захлопнувшуюся перед ним дверь, за которой скрылся самый близкий его человек, так сильно разочарованный в нём, Вэй Усянь развернулся, вышел из квартиры и заперся на чердаке.       «Главное, – повторял он себе снова и снова. – Что Цзян Чэн будет жить. И будет свободен от чувства обязанности за это».       Выписывая развевающиеся чёрные ткани, мрачные тени, полные мертвецов, и оставленные позади отцветающие лотосы, Вэй Усянь не спускался с промёрзшего чердака, пока не закончил очередную картину.

***

Сейчас       Дрожащей рукой Вэй Усянь сжимал брошенный ему листок принтерной бумаги, по которому чёрными жуками расползались печатные иероглифы, буквы и цифры. Это были его собственные медицинские данные, вернее, первичная анкета, заполняемая донором ещё до всех тестов, кроме группы крови, которая была указана. Здесь даже не было подтверждения о донорстве, только отметка о том, что он допущен к обследованиям, потому что некоторых кандидатов заворачивали ещё на этапе анкеты.       Будь они с Цзян Чэном абсолютно чужими и незнакомыми друг другу людьми, за доказательство не сочлась бы даже дата заполнения. Ну, подумаешь, анкету заполнил, многие люди ведь сдают кровь, а печень – уникальный орган, который, будучи здоровым, может самовосстанавливаться. Но они были приёмными братьями.       Досрочно сданная сессия. Брошенное курение. Внезапный отъезд с другом. Исчезновение на целый месяц. Скверный вид по возвращению. Вскрывшаяся ложь. Добавить ещё тот факт, что, когда они с Цзян Чэном тогда худо-бедно помирились, Вэй Усянь вдруг резко стал есть диетическую еду, объясняя это тем, что просто хотел поддержать брата, чтобы тому не было слишком завидно, что здоровый Вэй Усянь может есть любую еду, а Цзян Чэн больше нет.       Разумеется, что из этого паззла Цзян Чэн на этот раз сделал абсолютно правильные выводы. – Как… – прошептал Вэй Усянь, не в силах оторвать взгляд от предательского скана анкеты и посмотреть в глаза Цзян Чэну. – Что она сказала? – Ты собираешься отвечать на мой вопрос? – яростно рявкнул Цзян Чэн. – Ты спросил, какого хрена к тебе домой пришла какая-то журналистка. Я и пытаюсь найти ответ, какого хрена, – упрямо и совершенно случайно съязвил Вэй Усянь.       Он брякнул это, не подумав, потому что, помимо ужаса, его мысли затопило паническое «Как она вообще узнала?». Сказал и понял: Цзян Чэн его сейчас ударит. Но Цзян Чэн не ударил, он просто стоял в двух шагах, тяжело дыша от гнева и обиды. – Ты даже не отрицаешь. Значит, эта журналистка ничего не насочиняла?       Вэй Усянь опустил голову ещё ниже, выронил бумагу и медленно, второй раз за этот день, задрал до груди свой джемпер. Цзян Чэн прерывисто выдохнул, Яньли ахнула, подлетела к ним и коснулась шрама своей маленькой нежной ручкой. У Цзян Чэна шрам был другой, потому что ему удаляли всю печень, а Вэй Усяню только правую долю. – Ну, здравствуй, «донор, пожелавший сохранить анонимность», – криво и горько усмехнулся Цзян Чэн. – Что сказала журналистка? – ещё раз, тихо и настойчиво спросил Вэй Усянь. – Тебя только это сейчас волнует, да? – А-Чэн, А-Сянь, пожалуйста! – взмолилась Цзян Яньли, хватая их обоих за руки. – Давайте сядем и спокойно это обсудим, прошу вас!       Как всегда, оба младших брата покорились её увещеваниям и сели на диванчики у камина друг напротив друга. Цзян Яньли села в кресло практически между ними, продолжая держать за руки их обоих. – А-Чэн, пожалуйста, расскажи, что сегодня произошло, – попросила она.       Цзян Чэн, сжав зубы, с видимой неохотой подчинился.       Сегодня к нему в дверь позвонила молодая женщина, которая показала ему журналистское удостоверение. Рубрика, над которой она работала, специализировалась на спорте и медицине, и она нередко писала о спортсменах разного калибра, которые закончили карьеру из-за травм, болезней и несчастных случаев. Цзян Чэн в студенческие годы показывал неплохие результаты и подавал большие надежды, но после небольшого спада вдруг совершенно неожиданно завершил спортивную карьеру и пропал из мира спортивной гимнастики, словно его и не было. Обычно спортсмены долго к этому шли, и их уход освещался хоть в каких-то СМИ, а многие возвращались в спорт тренерами или шоуменами. Но исчезновение Цзян Ваньиня необычайно заинтересовало журналистку, и она принялась рыть носом землю, опрашивая бывшего тренера, коллег по цеху, просто сотрудников, даже разыскала сокурсников и преподавателей в институте.       Наконец, ей удалось выяснить, что Цзян Ваньинь перенёс операцию по трансплантации печени, после чего полностью ушёл из профессионального спорта, перевёлся на педагогическое отделение и после устроился в свою семейную школу. Информация девушку только раззадорила, ибо случаи трансплантации жизненно важных органов обычно освещались в сети, а тут – снова ничего. В «Юньмэн» журналистку ожидаемо не пустили, и она понеслась по всем больницам. Раздобыв достаточно информации, дамочка поспешила брать интервью, рассчитывая на то, что получит трогательную историю, а получила в итоге скандал, потому что герой её статьи сам не был в курсе, кто пожертвовал ему печень.       Как она умудрилась достать анкету, было хорошим вопросом, Цзян Чэн, раздражённо пожав плечами, предположил, что подкуп никто не отменял: это на словах с коррупцией все боролись, а на деле она продолжала процветать. Вэй Усянь с ним мысленно согласился. – Ну, я тебя в курс дела ввёл, теперь твоя очередь, – Цзян Чэн снова начал закипать. – Может, ты, наконец, объяснишь, к чему была вся эта гигантская куча вранья?       Вэй Усянь тяжело вздохнул и сказал: – Я не хотел, чтобы ты знал. – Я это уже слышал шесть лет назад. Ты меня спросил? Хочу я знать или нет? Какого хера ты за меня всё решил? – ярился Цзян Чэн. – Ты спросил у меня, хочу ли я, чтобы ты рисковал своей жизнью и здоровьем ради меня? – Вот именно поэтому я и не спрашивал! – завопил Вэй Усянь. – Потому что ты был бы против! Упирался бы до последнего, пока бы не откинулся в ожидании донора, я же тебя знаю! – Может быть, потому что мне тоже не насрать на твоё будущее?! Эта мысль не приходила в твою гениальную голову? – Цзян Чэн вскочил на ноги. – А-Чэн! – Яньли дёрнула его за руку, он сел обратно, яростно пыхтя. – Ладно, ладно. Ты сделал этот выбор, прекрасно, спасибо, спас мою никчёмную жизнь. Но зачем потом-то было врать?! С чего ты решил, что я не заслуживаю знать, кто мне помог? Что мне помог один из самых близких мне людей? Почему ты решил, что я не имею права даже поблагодарить тебя? – Потому что мне не нужна твоя благодарность, ясно тебе?! – взорвался Вэй Усянь. – Потому что, я повторяю, я тебя знаю, тебе этого было мало, ты бы до конца дней своих чувствовал себя обязанным, стремился бы вернуть мне этот долг, а мне это не нужно! Я не ради благодарности это делал, я делал это для того, чтобы ты жил! – Это всё, по-твоему, по-прежнему лишает меня права всё знать? – Цзян Чэн вырвал руку из пальцев сестры и снова вскочил, Вэй Усянь тоже. – Это, по-твоему, даёт тебе право решать за меня, что мне знать, а что нет, кого благодарить, а кого нет? Почему я должен был шесть лет жрать твоё враньё и считать тебя трусом?! Мне что, пять лет?! – Цзян Чэн! Вэй Усянь! – резкий голос рассёк беспрерывные крики. На верхней ступеньке лестницы стояли Юй Цзыюань и Цзян Фэнмянь, последний держал две объёмные дорожные сумки и хмурился. – Немедленно объяснитесь, оба!       Вэй Усянь чуть не взвыл. Все те, кого он так долго и так старательно пытался уберечь от правды, теперь должны были её узнать. Вот уж и правда, огня в бумаге не удержишь, на что он только рассчитывал? Идиот, идиот, идиот! – Матушка! – Цзян Чэн повернулся к ней с изломанной усмешкой, губы его прыгали, словно он собирался не то заплакать, не то разразиться истерическим смехом. – А ты была в курсе, да? Небось, сама и умоляла его дать мне печень, правда же? Ведь что жизнь какого-то там приёмыша, которого отец притащил без твоего согласия, в сравнении с жизнью родного сына, так? – Прекрати сейчас же! – взъярился Вэй Усянь. – Ты знаешь, какой вопрос задают донору? Не заставляют ли его принять это решение! Никто меня не заставлял, Цзян Чэн, я принял решение ещё до того, как кто-либо даже на секунду подумал об этом! – Ну, откуда же мне знать, какие вопросы задают донорам, ведь ты не посчитал необходимым меня в это посвятить! – ядовито напомнил Цзян Чэн. – Цзян Чэн, сбавь тон, – в обычно мягком голосе Цзян Фэнмяня зазвенела сталь. – Ты не смеешь разговаривать так с матерью и с человеком, который подарил тебе вторую жизнь. – Я буду разговаривать так, как захочу, с людьми, которые шесть лет кормили меня ложью, – моментально ощетинился Цзян Чэн и снова повернулся к матери. – Ну, теперь-то мне всё ясно. Почему ты вдруг в тот год так резко прекратила цепляться к Вэй Усяню. Спасение сына – достаточный повод, чтобы не выказывать своей беспричинной ненависти к его спасителю и терпеть его рядом, так ведь?       Рот Юй Цзыюань сжался в тонкую линию, и Вэй Усянь весь съёжился, зная ответ, он знал его и тогда, в больнице, и ему было всё так же тошно. – Может, и так, – ответила мадам Юй. – Но я признаю свои ошибки. Я всегда ошибалась насчёт Вэй Усяня. Как бы меня ни выводил из себя тот факт, что я не хотела принимать в семью чужого ребёнка, я не любила его не только поэтому. Я всегда считала Вэй Усяня заносчивым и честолюбивым хвастуном, который из кожи вон лезет, чтобы показать всем вокруг, какой он неординарный. Я даже считала, что он хочет и этим поступком лишь покрасоваться, стать героем, за которым никому не угнаться. И я ошибалась. – Прекрасно. Прекрасно! – Цзян Чэн повернулся к Вэй Усяню: губы у него отчаянно прыгали, а глаза лихорадочно блестели. – Спасибо. Правда, спасибо! Ты ведь меня спас, и я тебе благодарен, честное слово. Ты такой… благородный. Жертвенный и бескорыстный, что за тобой и впрямь не угнаться, и, самое главное, ты ведь это даже не нарочно, – он издал болезненный смешок. – Но скажи мне, дорогой братец, почему по твоей милости, из-за твоего вранья я столько времени прожил, как несмышлёное дитя, которому нельзя доверить даже такую простую вещь, как правда? Почему я, как идиот, должен был считать тебя жалким трусом, который бежит от ответственности, своих страхов и малейших трудностей, который бросил меня в такой тяжёлый момент? Я ведь... мне так не хватало тебя рядом тогда. А всё это время ты был рядом, в соседней операционной, в соседней палате, в соседнем районе, да что там, ты теперь всегда рядом, твоя печень внутри меня! И я не имел права это знать? Почему я все эти годы должен был отравлять себя обидой на то, чего даже не существовало, а?       Вэй Усянь молчал, глядя на него. Он и правда никогда не искал благодарности, когда совершал хорошие поступки, и он всегда хотел, как лучше, почему же Цзян Чэн этого не видит? Почему продолжает упираться в эту ложь, не понимая, что она задумывалась во благо?       Ему было так обидно из-за этого, но ещё больше – из-за того, что такой замечательный день был безнадёжно испорчен по воле случая и косвенно из-за самого Вэй Усяня, который лишь хотел всех уберечь.       Он уже собирался просто извиниться, но Цзян Чэн был так зол, что совершенно отказывался хоть немного сбавить пыл и подумать, почему Вэй Усянь так поступил. Вместо этого он заговорил снова: – Ты так печёшься о наших жизнях, Вэй Усянь, а между тем, ты совершенно не подумал, каково нам всем, каково мне жить с последствиями твоей лжи. Ты сбежал не от страха, а от ответственности за свой выбор. Когда ты сочинял очередную легенду, чтобы сберечь нас от треволнений, ты на самом-то деле подумал хоть о ком-то, кроме себя и своего нежелания просто принять чужую благодарность, чужое волнение, а?       Вэй Усянь замер, словно окаменев, но внутри у него будто разорвалось что-то ужасно болезненное – наверное, так чувствовал себя Цзян Чэн в тот роковой день, когда разорвалась гематома на его печени и отправила его на больничную койку. – О ком-то, кроме себя? – тихим и чужим голосом повторил он и посмотрел на Цзян Чэна прямо и зло. – А ты, когда прятал свою боль и жрал горстями таблетки, чтобы стать самым лучшим, думал хоть о ком-то, кроме себя и своего стремления достичь невозможного, пропади пропадом этот ваш девиз?       Цзян Чэн побледнел и окаменел в точности, как он сам. Вэй Усянь никогда бы не посмел сказать ему это, потому что понимал, Цзян Чэн не виноват в том, что его воспитали таким, что ему постоянно болезненно требовалось доказывать свою состоятельность, но ревущая внутри детская обида была столь сильна, что Вэй Усянь уже практически не думал о том, что говорит.       Почему всё это происходит именно сегодня?! Он был так счастлив час назад, почему, почему всё заканчивается так? – А сегодня, Цзян Чэн, ты подумал хоть о ком-нибудь, кроме себя и своего уязвлённого самолюбия? Ах, тебе наврали, и плевать, какие на то были причины! Ты вообще когда-нибудь пытался не начинать сразу орать, а сесть и подумать, почему другой человек поступил так, а не иначе, или стоит ли выяснять это прямо сейчас, а?!       Вэй Усянь почувствовал, как по его щекам побежали горячие капли, услышал краем уха, как сестрица умоляет их обоих сесть и постараться успокоиться, но он уже не мог успокоиться и продолжал высказывать последнюю, самую ребячливую обиду: – Ты ведь знал, какой сегодня день, ты ведь знал, чем я собираюсь заниматься, ты сам меня провожал, Цзян Чэн. Ты шесть лет прожил во лжи, и я виноват в этом, я признаю, но неужели было так сложно подождать один день? Один. Сраный. День. Ты не заслужил правды? А я не заслужил впервые в жизни сходить на свидание и побыть счастливым без того, чтобы не случилось какое-нибудь дерьмо?! Почему тебе так жизненно необходимо было испортить мне один из лучших дней в моей жизни, Цзян Чэн?!       Он понял, насколько нелепо он только что прозвучал, в ту самую секунду, как стих отражённый эхом отзвук имени брата.       Цзян Чэн имел полное право злиться. Вэй Усянь действительно солгал ему, не посчитав нужным узнать его мнение, а потом, когда правда вскрылась спустя месяц, солгал ещё раз. Цзян Чэн хотел, чтобы он был рядом, а Вэй Усянь лишил его этого, хотя они могли бы вместе переживать эту послеоперационную боль, это восстановление. Волноваться за близких – нормально, благодарить их за добро – нормально, так почему же он не дал им этого права? Ни Цзян Чэну, ни Яньли, ни дяде Цзяну – никому из тех, кого он считает своей семьёй и кому должен доверять. – Простите, – прошептал Вэй Усянь, опускаясь обратно на диван. – Простите меня… – А-Сянь! – Цзян Яньли опустилась рядом с ним, приобняв, и затряслась.       Отголосками сознания Вэй Усянь с ужасом понял, что это не сестрица, это он трясётся в приступе неконтролируемого плача. Сквозь душившие его рыдания он повторял свои извинения, свои слова о том, что он хотел, как лучше, пока от заливавших горло слёз и соплей его слова не стали неразборчивыми, а из горла не начал вырываться тихий протяжный вой.       Сквозь дрожь и тепло объятий сестрицы Вэй Усянь почувствовал, как его обняли ещё одни руки – крепкие и прохладные, а поверх них ещё две пары рук – решительно-цепкие и заботливо-сильные. Всё семейство Цзян объединилось в одно большое объятье, стремясь утешить своего последнего члена семьи, не родного по крови, но не менее дорогого. Человека, который, наверное, до конца так и не вырос, во многом продолжая поступать по-детски, но искренне и от всей души пытаясь помочь.       Наплакавшись настолько, что начал икать, а слёзы совсем уже иссякли, Вэй Усянь зашмыгал носом и попытался вывернуться из переплетения рук. Родители Цзян Чэна отстранились, Цзян Чэн тоже, но остался рядом, и только сестрица не выпускала его из объятий, пока он сам не отстранил её мягко, посмотрев на Цзян Чэна. – Пожалуйста, прости меня за то, что я не рассказал тебе правду. Ты прав, ты абсолютно не заслужил жить во лжи, – Вэй Усянь воздел три пальца к небу и поклялся. – Впредь я обещаю больше никогда не лгать тебе, потому что ты мой брат, я тебя люблю, и я должен доверять тебе. И всем вам, – он поочерёдно посмотрел на Яньли и Цзян Фэнмяня. – Как трогательно, я сейчас сам расплачусь, – проворчал Цзян Чэн, и Вэй Усянь рассмеялся хрипло, потому что глаза у братца были красные-красные, а щёки мокрыми, он тоже плакал, пока они обнимались. Лицо Цзян Чэна посерьёзнело. – Прости меня, что так распсиховался, наорал и испортил тебе день. Я повёл себя, как неблагодарная скотина. Спасибо, что спас мне жизнь, – он тоже поднял руку в клятвенном жесте. – Я обещаю, что впредь буду стараться больше думать и меньше гневаться. – Надо всё-таки было купить ту книжку с практиками в Чэнду, а, Цзян Чэн? – улыбнулся Вэй Усянь. – Заткнись, – бросил Цзян Чэн, и они оба рассмеялись. – Мальчики, – Цзян Яньли обняла их обоих. – Я так вами горжусь. А-Сянь, спасибо тебе за А-Чэна, – сестрица нежно погладила его по щекам, стирая подсыхающие слёзы. – Спасибо, – Цзян Фэнмянь коротко и крепко сжал плечо приёмного сына.       Юй Цзыюань не сказала ничего – свои благодарности она единственная высказала ещё шесть лет назад и с тех пор старалась показывать это безмолвно – и только хмыкнула, улыбнувшись теплее, чем обычно.       Камень, который давил на сердце Вэй Усяня ложью и пережитым двухмесячным кошмаром, наконец-то спал, наполняя внутренности лёгкостью, и впервые за несколько лет, сидя в окружении дорогих ему людей, Вэй Усянь по-настоящему ощутил покой.