Мир волшебный налился тьмой,
Раскрываясь цветком пустым.
Раньше полон он был тобой,
А теперь навсегда остыл.
Кажется, она заснула где-то между мирами, совершенно истощённая этой погоней... Рывок. Пространство расходится перед ней, рвётся с жутким скрипом и визгом, озаряясь странно тусклым зеленовато-бирюзовым светом, будто ему действительно больно от неаккуратного обращения юной Владычицы. Ей сейчас совсем не до того. Смертельный холод между мирами — лёгкий ветерок по сравнению с тем, что дышит ей в спину. Это даже не Дикая Охота, это нечто похуже... Она не знает, как попала в этот мир — вроде не должна была, ведь хотела оказаться в совершенно другом. Впрочем, она и раньше далеко не всегда попадала туда, куда надо. Но это место... оно как ловушка, воронка в море, смертельная и причиняющая ужасную боль своим ровным и безразличным ледяным дыханием. И она в эту ловушку попала. Ещё один рывок. Она уже слышит этот скрип наяву и почти теряет сознание. Мир высасывает из неё душу, вымораживает разум, сковывает. Она не понимает, что могло пойти не так. Она не может отсюда уйти, хотя ничто не создаёт преград для её магии. Наружу рвётся огонь, когда-то опрометчиво заточённый внутри неё — отказ от магии не мог пройти без последствий, она это знала, как и подозревала, что давнее обещание мелкой девчонки "больше не колдовать" не может стать серьёзным препятствием для рвущейся наружу силы крови. Но сейчас, когда она выпускает ревущее пламя, оно само затухает буквально в мгновение ока — не просто затухает, а бесследно исчезает без малейшей надежды на новое появление, и просто не может защитить её от холода и темноты, которые просачиваются внутрь, будто клеймят её с изнанки души, достают всю ту боль и страх, которые она только переживала когда-то. Она видит то, что пыталась забыть много раз, и это просто вышибает воздух из лёгких, заставляет упасть на колени и застыть на несколько секунд. Цинтра — в огне, головы Крыс — у седла, кровавая лестница в Стигге, Геральт, пронзённый насквозь, столько смертей — всё из-за неё, и сейчас она... вспомнит всё... Белый Хлад... она думала, что это будет что-то вроде большого сияющего шара, который обжигает холодом и больно бьёт острыми хлыстами ветра. Как же она ошибалась... Это было существо. Какой-то грёбаный злой дух, который не просто пытался её убить — он её поработить хотел, и делал это весьма успешно. Белый Хлад... он был не просто холодом — это была какая-то частичка иного мира, иной реальности, где есть только смерть и дикий холод. Белый Хлад оказался вовсе не просто холодом — это была первозданная тьма, кусок которой, решив принять облик почти-что-человека, сейчас стоял перед ней, и единственное белое, что в нём было — это оскаленные клыки и мёртвые белки глаз без зрачков и радужек. Она не пыталось с ним говорить — с чего бы? Ему явно было много тысяч, мириадов, миллионов лет, и оно уничтожало миры один за другим, постепенно оставляя только холод и тьму, а затем забирая даже холод. Оно просто медленно-медленно переводило всё, чего касалось, в свою реальность, при этом помечая меткой. Оно просто захватывало себе земли и рабов, которыми становились все, кто умер от его рук. Откуда она это знала? Сейчас она испытывала это на себе. Скорее всего, её выносливость — результат долгого смешения разных линий породистых эльфов, которые и помогли появиться гену Лары Доррен. Но этого определённо было очень-очень мало для того, чтобы противостоять Хладу больше нескольких минут. И эти минуты уже были на исходе... Она разламывла этот мир на сотни кусков, пытаясь хоть как-то вырваться. Её силы уже давно закончились, а сейчас уходила и жизнь. Но каждая трещина, каждый разлом заполнялся тьмой того места, откуда пришёл Хлад. И из этой тьмы на неё смотрела целая армия тварей, которые когда-то были людьми — просто им не повезло умереть от рук монстра. И армия эта была всё ближе... ближе... Здесь. Она неожиданно почувствовала облегчение — как будто её вытащили из-под пресса, в последнюю секунду выдернули из-под удара молота по наковальне, из-под копыт гигантских лошадей. Чтобы швырнуть на пыточный алтарь. Причём в прямом смысле. На чёртову ледяную плиту, которая опять обожгла её холодом — и почему она ещё не потеряла чувствительность? Эмоции ведь почему-то исчезли почти сразу же, как она появилась здесь... — Я таких, как ты, уже убивал... Это был его голос, который будто формировался из завывания метели и шёпота начинающейся лавины в горах. Этот голос срывался, а потом взлетал, превращаясь в писк, от которого хотелось зажать уши, а она молчит и не шевелится. Ей не хотелось ни думать, ни говорить, ни что-либо делать. Она безразлично смотрела прямо в глаза этого существа, сочившиеся белым огнём — и предвкушением. — ...и это было слишком скучно. А от тебя мне нужно... тело... Оно заносит над ней свои чудовищные руки, окружённые тёмным маревом и одновременно режущим глаза ледяным сиянием. — ...и тепло. Когти вспарывают одежду, которая мгновенно распадается тысячами снежинок. Она всё так же безразлична и всё больше напоминает живой труп — она уже не помнит ни себя, ни его; она ничего не знает и знать, в общем-то, не хочет. Пусть делает, что знает... Но когда когти касаются её тела, ей хочется передумать. Впрочем, множество снежных щупалец держит её слишком крепко, чтобы был хоть шанс вырваться. Когти рисуют на ней её же кровью и смешивают с тьмой и холодом, выводят какие-то узоры — тварь, видимо, тоже имеет свои, извращённые представления об эстетике и украшает блюдо перед тем как съесть. Точнее, сожрать живьём. Она наконец-то начинает реагировать — боль и холод создают трещину в том ледяном барьере, который создал Хлад. Почему она вообще ещё не умерла, если здесь такая температура, что плевок на лету замёрзнет? Это что, было бы слишком милосердно для тёмного духа? Из неё наконец-то вырывается крик боли, и твари это определённо не нравится. На несколько секунд у неё перехватывает дыхание, а затем она чувствует что-то вроде предупреждения: ещё раз — и будет куда хуже. И она молчит, отчаянно продумывая все варианты. И когти продолжают что-то вырезать на ней, постепенно поднимаясь от ног всё выше. Кажется, ненадолго она всё-таки проваливается в беспамятство, сквозь которое чувствует только боль — но хотя бы притупленную. ...Она видит тысячи измученных лиц, которые так же корчились от боли, как её собственное лицо сейчас. Все они умирали один за другим — от потери крови или от холода, просто от страха или от боли... Хлад слишком давно искал подходящее тело для себя. Зачем?... И выходит она из этого состояния в тот момент, когда когти оказываются на её лице и продолжают свой кровавый рисунок поверх старого шрама, который так и не собирался заживать. И она всё-таки кричит, когда снова чувствует это. А ещё — она чувствует каждую линию, проведённую на её теле, и чувствует, что всё это начинает гореть адским пламенем, даже спина — хоть её вроде и не переворачивали. Впрочем, откуда ей знать точно?... Холод не сменяется огнём, а только дополняется, и она, с трудом открыв глаза, видит не только черноту лап своего мучителя, но и то, что она действительно сейчас напоминает ледяную статую, на которой какой-то шутник, приверженец огненной стихии, вывел пламенем странные узоры. Она видела только свет, ведь не могла поднять головы, но подозревала, что это действительно символы. Чертовщина... — Die ir ressurecrurus! De ir mihi... ornis quir est... vos habet! Teporem... tuurru anima... ipse! De ir mihi ipse, Hirondell! Она не разобрала ни единого слова, впрочем, этот выброс магии на неё повлиял весьма благотворно — она наконец-то вспомнила, что вообще-то не планировала умирать в столь юном возрасте, а ещё... она может попробовать сбежать снова. Хуже ведь уже не будет? Она поняла, что будет, когда её тело свела жуткая судорога — и только потом пришло осознание того, что ей больно. Очень больно, и она даже описать эту боль не может, да и не хочет, и жить уже не хочется, лучше уж умереть сразу и безболезненно, или хотя бы болезненно, но не настолько! ...когда это закончилось, она ещё пару минут извивалась на алтаре, изо всех сил пытаясь забыть то, что с ней только что произошло, и при этом понимая, что сейчас Хлад смотрит на неё и просто насмехается и наслаждается видом поверженного врага, — врага ведь? — и, видимо, ему всё-таки не чужды человеческие чувства и переживания, раз он может так злорадствовать и так мучать жертву! А ещё она понимает, что армия Хлада уже определённо окружила её, и не удивится, если для того, чтобы все его воины смогли встать здесь, им понадобилась вся площадь мира. И ещё она очень рада, что, судя по всему, дух движется по мирам очень медленно, иначе им всем давно бы пришёл огромный и полный... — А теперь — самое интересное... иди сюда, моё тело. ...да. Она чувствует, что это самое тело, продрогшее насквозь и удивительно почему ещё не замёрзшее насмерть, послушно поднимается с алтаря и, не обращая никакого внимания на колющие ноги льдинки, идёт прямо к тому, кто заявил на него претензию. А ещё, судя по всему, холод куда-то делся... И ветер, и жуткое давление... осталось только то, что завоевало её конечности и сейчас шевелило ими. Но дышала она сама, да и глазами вращать могла, так что... попытка — не пытка? Пошёл он... хотелось бы сказать вслух, но сил не хватает. Рывок! Оглушительный визг, нарастающий рокот, яростное рычание и крик на миллионы глоток. — СТОЙ! Голос невозможно громкий и властный, так хочется подчиниться и просто навсегда исчезнуть... Ещё чего. Цири падает на землю. На траву и прелые листья. Освещаемая ярким и не очень греющим солнцем, полностью нагая, и, судя по всему, здесь уже не то что осень, а даже начало зимы, но, чёрт, как же тепло! Она сворачивается клубочком, решив наплевать на то, что может умереть от холода, или её может кто-нибудь сожрать, или... Хватит. Лучше уж так, чем быть просто телом. Причём не своим, а чьим-то...