***
Что-то ей ведь снилось… что-то знакомое до щемящей боли в груди, что-то давно забытое, но постоянно выныривающее из-под толщи памяти, как чудовища моря — из его тёмных, холодных глубин. Что-то, за что не получалось ухватиться после пробуждения. Образы мелькали перед глазами, нечёткие и неуловимые, и нельзя было сказать наверняка, были они когда-то, или являлись лишь игрой воображения. Может, подсознание, измученное изменяющимся временем, подкидывало образ дома, Нине давно неведомого, может, это Проклятие смеялось над ней, заставляя вспоминать нечто яркое, далёкое… как погасшее солнце, яркое, как его спасительный свет, далёкое. Помнились голоса. Один — особенно сильно. Во снах он всегда звал её по имени, как раньше, до Проклятия, словно ничего с той поры не изменилось. Нина всегда тянулась к нему во снах, а наяву — ненавидела. Забавно, она считала, что в ней больше не осталось чувств. «Нина… Нина! Подойди сюда! Смотри, что я нашла!» Провались ты со своими находками, сука…***
— Я чую, ты не отдохнула, — Данте шевельнул усами, блестящими тонкими проволоками в свете горящих ламп, — но энергии в тебе хоть отбавляй. Рвение, достойное восхищения. Нина ещё раз осмотрела рюкзак. Идти за Грань лучше налегке, но никогда не знаешь, что пригодится в самый неподходящий момент… Артефакты самого разного толка, оружие — пистолет, фонарь с батарейками, свечи, петарды, всё, что приносило огонь и свет. Немного вещичек на продажу, если вдруг ещё случится поторговаться, карта Города с отмеченными на ней приблизительными координатами колдуна. Пара сменных вещей, футляр с угощением Данте, само собой. Сколько-то часов сна в запасе — и вот, пора уходить. Нина, несмотря на решимость, оттягивала секунды и мгновения. — Будешь меня сопровождать? — Само собой. Даже если отлучусь, вряд ли уйду надолго. Есть во всём этом что-то… любопытное. Нина, сунув руку в одно из отделений рюкзака, нащупала холодное стекло — послание Эона тоже здесь. Сделка в силе. — Уж любопытное ты точно не пропустишь, — пробормотала она скорее себе, чем Данте. Тот не реагировал — бездонные слепые глаза рассматривали её безразлично и холодно, как будто без особого любопытства. Так глаза эти смотрели на всё вокруг, но, ощущая их «взор» на себе, Нина поневоле задавалась вопросом: правда ли, что они слепы? Данте лжец, но лжец особого толка. Как и многие в Городе, правду он говорит лишь тогда, когда ему это выгодно. Выдаёт порциями, за плату, а порой — совершенно бесполезно и запоздало. Не лучший, должно быть, спутник для похода к Грани, но выбора у неё не было. Нина ещё раз осмотрела рюкзак. Потом ещё раз, и ещё. — Ты сомневаешься — и это нормально, — Данте лениво зевнул, небрежно повёл хвостом. Шерсть его — серее пепла, и, если не присматриваться слишком пристально, можно подумать, будто не кот сидит рядом, а клубится сгусток дыма от призрачного костра, давно потухшего, но продолжающего бесполезно тлеть. — Может, есть ещё шанс передумать. Оставить всё. Нина уставилась на него. Оставить? Вот так просто бросить в самом начале пути? Любой другой, может, на её месте поступил бы так. Что толку от сестры, если она потеряна на Грани или дальше, а может, брошена в Море-Небо, и давно сгинула в его пучине, а тело её, или разум, или мелкие клочки того и другого разбросаны по другим вселенным, если те ещё существуют? Смысл её искать, если всё равно не найти? Нина давно не задавала себе подобных вопросов — спрашивать подобное было привычкой Данте, а он был известный любитель поставить в тупик, набросить душное одеяло сомнений на голову и смотреть, как ты пытаешься из него выпутаться. Нина за все годы поисков сестры уяснила для себя лишь одно, самое главное: никаких сомнений на пути к цели. А если один шестиухий кот пытается отговорить тебя от, возможно, смертельно опасной дороги — тут уж для сомнений не должно остаться и места. Или всё-таки?.. «Нина, смотри, что я нашла!» Она вздрогнула всем телом — будто громадные капли ледяной воды попали на горячую кожу, — и, закинув рюкзак на плечи, стремительно двинулась к двери. — Шанса нет, — отрезала Нина, не оборачиваясь и не зная, глядят ли ещё ей вслед слепые кошачьи глаза, таящие в себе свет умерших звёзд, или он уже следует за ней неотступной тенью, как следовал всегда. — Я иду, а ты либо отправляешься со мной, либо нет. Решать тебе. — Я уже давно всё решил, — голос раздался где-то на уровне её затылка. — Но я хотя бы подумал о последствиях. — Последствия никогда нельзя предугадать. — Можно. Только вы, люди, сначала делаете, потом думаете. Это всегда приводило вас в тупик — невозможность думать о будущем. Боги всегда загадывали наперёд. — И тоже зашли в тупик, — Нина ухмыльнулась. — Как видишь, предусмотрительность не привела их ни к чему хорошему. — Но и её отсутствие не привело ни к чему хорошему вас. Так кто же прав? — Мне некогда в этом разбираться. Она вышла в подъезд — от тёмных, обшарпанных стен веяло холодом, тянуло странным затхлым запахом, какого она давно не замечала. Теперь, когда жилище придется оставить позади, образ знакомых издавна стен и запах этот уйдут куда-то в расплывчатое, неясное прошлое. Может, Нина будет видеть и чувствовать всё это во сне, может, будет ещё являться ей логово, единственное безопасное место во всем Городе. На миг она остановилась, разглядывая витиеватую трещину в стене, напоминавшую ей силуэт покорёженного временем и стихией дерева. Может, и трещина эта будет ей сниться, как голос, интонацию и тембр которого нельзя было вспомнить даже на секунду. — Ты уверена, что хочешь этого? Голос Данте вывел Нину из оцепенения. Она, не сводя взгляда с трещины, осознавала смысл простейшего вопроса слишком долго — достаточно, чтобы начать сомневаться. — Ещё не поздно повернуть назад, — голос Данте был сладок, как искушение. — Ещё не поздно всё бросить, Нина. Подумай. Она недолго поводила взглядом по трещине, по её угловатым изгибам, напоминавшим тонкие хрупкие ветки. Сомнение тлело внутри крошечным угольком. — Пора в путь. Если не хочешь идти — не ходи. И она пошла к лестнице, ведущей вниз, в пустые этажи здания, такие же пустые, как бесконечные просторы Города. — Хочу. Вопрос в другом: хочешь ли ты сама туда идти. Это куда важнее. Нина не ответила. Идти в полной тишине, ощущая его незримое присутствие, так же привычно, как дышать. Ещё не выйдя на улицу, Нина включила фонарь — и когда в лицо пахнуло слабым холодным ветром, его прямой широкий луч уже освещал пространство вокруг, давая слабое ощущение безопасности. Хрупкое, словно стекло, оно точно не могло спасти жизнь в случае чего, а вот сам свет — мог. Сколько раз он помогал ей при встречах с питомцами Города, уже и не вспомнить… Сколько раз, бывало, подставлял её в самый неподходящий для этого момент. Нина шагала, слушая отражённый от стен домов топот своих ног, смотрела по сторонам, пока глаза привыкали к густой темноте, а мыслями была и здесь, и где-то ещё. Кажется, в прошлом. В тех временах, когда у Города было название, когда по улицам этим ездили машины и ходили люди. Когда светила небесные были на своих местах и казались вечными, а боги ещё не сошли с ума. Мысли были обрывочны, постоянно ускользали. Обрывки фраз, ничего не значащих вопросов, воспоминаний о снах, не приносивших ясности. Порой возникало желание прервать тишину и поток мыслей, затеять отвлечённый разговор с Данте, но, едва раскрыв рот, Нина его закрывала. В последнее время Данте только и делал, что задавал раздражающие вопросы, говорил о чём-то, не оканчивая мысль, спрашивал то, на что не хотелось давать ответа. Толку с ним говорить... Болтовня никогда ни к чему не приводит. Приводит лишь действие. — Нина! Нина, смотри! Смотри, что я нашла! Она была и похожа на Нину, и совсем не похожа. Яркая, как солнце, когда как Нина скорее напоминала бледную луну. Черты лица были схожи с теми, какие виделись Нине в зеркале, но сходство было неочевидным. Её хотелось рассматривать — в каждом движении виднелась лёгкость, уверенность и красота. И голос, звонкий, такой же яркий, как она сама, всё время громко смеялся, оттеняя собой частое молчание младшей сестры, безразличной ко всему вокруг. Имя её стёрлось из памяти давным-давно, и Нина силилась его вспомнить, как образ солнца, мелькающий перед мысленным взором долгие годы или столетия спустя. Память и сны показывали свет, с непривычки режущий глаза, недосягаемый — непонятно было, существовал ли он, был ли только плодом воображения... — Что толку помнить, если прошлое не вернуть назад? Нина обернулась на голос. Данте сидел на асфальте, дымчатый и нереальный, и глядел прямо ей в глаза. Они прошли целый квартал в тишине, но вопрос, как и любые другие, вылетающие из его уст, поставил Нину в тупик. Не смыслом, нет. — Прекрати это, — процедила она сквозь зубы, стараясь говорить тише, не закипать, не начинать орать — хотя впервые за долгое время очень хотелось. Данте лишь зевнул — шесть ушей дёрнулись в разных направлениях, то ли прислушиваясь, то ли сгоняя мелких надоедливых насекомых. — Если хочешь продолжать путь — прекрати. Данте наклонил голову. Нина отвернулась и пошла дальше. «Я не умею читать мыслей», — говорил он. «Я не буду лезть в твою голову и шевелить забытое», — это тоже его слова. Правды в них было столько же, сколько солнечного света во всём Междумирье. Вспышка злобы прошла, оставляя горькое послевкусие — Нина перекатывала слюну на языке, ставшую слишком вязкой, неприятной на вкус. Эффект неожиданности сработал — и воспоминания и мысли о них перестали терзать, разрывать голову на мелкие кусочки. Без мыслей о прошлом было спокойнее, тише. Можно было не отвлекаться, оставляя место сосредоточенности, обострённой осторожности. Широкая дорога вела из этого квартала в следующий, пересекалась с другими, образовывая гигантскую сетку. Горы домов с одной стороны, с другой — маленький скверик, некогда мирное место, огороженное невысоким железным забором. Нина провела по нему лучом — свет выхватил погнутые заржавевшие прутья, кое-где виднелись широкие дыры. Что-то, что хотело вырваться из сквера наружу, решило не искать открытые настежь ворота. Трава возле них, тёмная и вялая, была заметно примята, втоптана в землю, цветом напоминавшую золу. Нина, остановившись на миг, пошла прочь. Куда быстрее, чем шла до этого. — Поговоришь со мной? — подал голос Данте, но неясно было, откуда он звучал — справа или слева. — Мы только и делали последнее время, что говорили, — откликнулась Нина тихо, поднимая голову и глядя в угольный провал неба, всегда заставляющий замирать сердце в испуге. — Твои разговоры бессмысленны, Данте. У них нет ни начала, ни конца. Зачем их вообще затевать? Он издал звук, похожий на смешок. — Многому ты научилась у меня. Не знаю, приятно это или наоборот. — С кем поведёшься, — повторила Нина одну из старых поговорок и замолчала. На мгновения задержала дыхание. Вроде тишина. Но тишина — это и есть, как правило, главный признак беды. — Ничего лишнего не чуешь? — спросила Нина, не останавливаясь. — Всё, как и прежде, на своих местах. Так было, так есть, так будет и впредь. Скотина. Мерцала Башня вдалеке, видная даже отсюда. Не самый благополучный район, стоило ли вообще сюда идти? Здесь короче путь, но погнутые прутья ограды, примятая трава, тишина, необычайная болтливость Данте внушали некоторое беспокойство. На ходу покопавшись в рюкзаке, Нина достала одну из петард. Многие твари боятся не только света, но и звука. Успеть бы зажечь её и бросить… — Тук-тук-тук-тук, — протараторил Данте неожиданно — обычно он говорил размеренно и ленно, растягивая слова. — Сердце так колотится, что его слышат даже боги. Он ещё издевается. Нина поправила лямки на плечах, оглянулась на отдаляющийся постепенно сквер, чьи раззявленные в немом крике ворота таили за собой абсолютную тьму. На миг ей показалось, будто глаз уловил движение, но тьма вновь застыла, не давая понять — показалось ли, нет… Густая темнота, такая же голодная до крови, как те, кто в ней живут. Нина отвернулась и ещё быстрее зашагала прочь. Прочь, прочь отсюда.***
— К твоему сведению, за тобой наблюдали из сквера. Данте теперь шёл вровень с ней, и Нина улавливала его краем глаза. Может, другой спутник и дал бы какое-то спасение от одиночества, но Данте не из тех, кто даёт спасение вообще от чего-то. — Спасибо, что сообщил. Не знаю, что бы я без тебя делала. Очевидный, едкий сарказм он, как всегда, пропустил мимо ушей. — Питомцев стало много… Редко какие из них теперь подолгу сидят на одном месте. Нужно искать, чем поживиться, жаль только, люди защищаются от них всё лучше со временем. Свет — вещь губительная, сама знаешь… — Ты хочешь, чтобы я прониклась жалостью? — Отнюдь. Просто, — он помолчал, — пересказываю тебе мысли одного из тех, кто за тобой наблюдал. Сквер остался далеко-далеко позади, но ощущение немого присутствия кого-то лишнего не давало покоя до сих пор. До центра, до квартала колдунов — ещё несколько часов. Несколько бесконечно долгих, тёмных, полных напряжения часов… или дней? Или недель? Время давно перестало иметь значение. Кое-что в словах Данте её заинтересовало. — Мысли? Они могут думать? Сроду ничего об этом не слышала. — Неудивительно — какой бы человек рассказал тебе об их мыслительном процессе… Он отличается от вашего. Более примитивен, топорен, не так сложен, как у людей. Но он есть. Занятно. — Я думала, уровень развития у них — как у самых примитивных животных. — Так и есть. По крайней мере, было. Но некоторые питомцы куда разумнее прочих. Хитрее, выносливее. Пройдут долгие века, прежде чем они додумаются прикрывать кожу и глаза от света. Тогда человеку придётся поискать другие способы защиты. — Лучше пули в лоб способа ещё никто не придумал. — И огня. Не забывай про огонь. Нина дёрнула плечом. Застанет ли она эти века, когда питомцы — твари, звери, монстры, как угодно, — обретут разум, близкий к человеческому? Время теперь имеет свойство ускорять и замедлять свой бег… если оно ещё существует. На этот счёт в Городе давно ведутся споры. С другой стороны… — Животным были даны миллионы лет эволюции, — пробормотала она, лишь бы заполнить тишину, в которой всё чувствовался неотрывно следующий за ней пристальный взор. — Но людского разума они не обрели. Разве питомцы — не такие же животные? — Боги создавали их куда раньше простых животных и людей. Говоря короче, питомец — гибрид человека и животного, прототип, предок, прародитель. Среднее звено в цепочке, скрепляющее два разных вида. И впрямь — занятно… — Хорошо, что боги додумались указать их слабое место. — Несомненно. Было бы куда сложнее вам с ними уживаться, если бы они не боялись огня и света. Не поспоришь. Кожа тварей и их глаза чувствительны к свету и огню. Столь чувствительны, что солнце сожгло бы их, не оставив и кучки пепла, всех до единого. Что до света искусственного — электрического, неонового, любого другого, — он лишь наносил раны. Какой-то — смертельные, какой-то — тяжёлые. Лёгкими отделывались немногие. И Нина надеялась, что этих «немногих» на своём пути не встретит. Ближе к центру их, вроде бы, особенно никогда не водилось. Но ведь и Нина ближе к центру особо не подбиралась. Идти следовало неспешно, не издавая звуков, не привлекая внимание — фонарь отпугивал тварей, следящих из тёмных подворотен и углов, но не мешал им за ней следовать. Данте молчал — наверное, к лучшему, — и лишь принюхивался иногда к воздуху, вертел головой по сторонам, будто мог что-то видеть. Нина слышала копошение со всех сторон, оглядывалась, вслушивалась. Мелькнул в свете луча хвост падальщика и пропал, потянуло запахом гнилой плоти. Дорога пошла в гору, под насыпью возле асфальта валялась бесформенная куча, но Нине не хотелось туда смотреть. Всё это виделось ей уже не в первый раз. Ближе к центру на пути вырастало больше зданий, одно другого выше, и их чёрные, слепые окна наблюдали за Городом с высоты птичьего полёта, наблюдали спокойно, бесстрастно, беззвучно. Не закрывая глаз, глядели на Нину, смевшую поднять голову и встретить холодный взгляд. Изредка в окнах горел свет — одно-два окна на три дома, не более, — но не давал ощущения безопасности. Летающих питомцев здесь не водилось, но Нина слышала, что в остальном Междумирье… За высоким забором одного из домов что-то рявкнуло, ударилось всем телом о гофрированное железо. Забор много выше человеческого роста, но и существо не было столь большим — Нина его не увидела. Направила луч на барьер — маленькие щели, отверстия, следы крови и когтей. За самым крупным отверстием что-то мелькнуло, но тут же исчезло с воем. Свет навредил ему даже через маленькие дырочки. Нина догадывалась, кто это, но предпочла о нём не думать. Пустые парковки возле торговых центров. Узкие улочки, уводящие в никуда. Здания, высившиеся, словно вековые деревья, несокрушимые стражи Города, заставшие ещё светлые, во всех смыслах, времена. Ещё видевшие Солнце. Нина тоже видела его — но то было столь давно, что она уже забыла о его облике, о его тепле, о его свете. И почему-то — ей не хотелось думать, почему, — воспоминания о Солнце всегда наводили на мысли о сестре. — Нина, поди сюда! Она вздрогнула и остановилась. Площадь. Как она тут оказалась? Одна из многочисленных небольших площадей Города, по которой давно не ступали люди, пустынная и плоская. Голова памятника сокрушённо валялась у потрескавшегося от времени постамента, табличка с гравюрами давно осыпалась, буквы стёрлись, написанное подверглось забвению. До центра — идти, идти… Башня всё ещё далеко, но яркий силуэт её, манящий многих, чуть приблизился. Нина смотрела туда, а сама всё думала с лихо колотящимся сердцем — послышалось ли, нет?.. — Я тоже слышал, — Данте сел, устремив немигающий взор куда-то вперёд. — Это тот, из тоннелей. Посмотри туда. Нина посмотрела — разверзшиеся врата под землю изрыгали полную, непроницаемую мглу, и выливалась она бурным потоком наружу, отравляя и так испорченный воздух. Вход в подземелье, некогда служившее людям метро. И выходил он явно не в освещённую часть тоннелей. Нина смотрела туда, и тьма, позвавшая её знакомым голосом, попробовала ещё раз: — Нина, я нашла кое-что! Подойди! Она отшатнулась, хотя тьма была в сотнях двух шагов. — Это ещё что? — она повернулась к Данте, но он куда-то исчез. Снова взгляд упал на тьму. Густая, как смола, и такая же чёрная, она не могла не притягивать взора. Молчание, последовавшее за звуком до боли знакомого голоса, оглушило на несколько мгновений — или лет? Нина сделала шаг назад, выставив фонарь перед собой — свою единственную защиту и оружие. Разверстая пасть подземелья, не приманив голосом, притягивала тишиной. Нина смотрела туда, надеясь уловить хоть признак движения, но ничего не могла рассмотреть. Подул стремительный ветер, пробирая до костей. Нина осмотрелась — не окружили ли её? Данте говорил, некоторые твари умнее прочих… она сталкивалась с такими. Разные виды создавали целые группы — один, как тот, что был сейчас перед ней, зазывал жертву голосом из прошлого, давно забытого, но ещё воспалённо болящего; и, пока жертва пыталась что-то понять, другие, не боящиеся выходить на поверхность, или живущие на ней, окружали и нападали стаей. С факелом, фонариком, даже с петардой от таких непросто отделаться. — Правда, что в Вечности половина богов сошла с ума? Свет фонаря не выхватил из тени ни единой части тела, ни силуэта какой-нибудь из тварей. Нина вновь устремила взор в чёрный провал подземелья. Вопрос этот она однажды слышала — сказанный с искренним любопытством малого ребёнка, неверием, восторгом, интересом. Попытка вовлечь. Боги никогда Нину не интересовали — ни до того, как Солнце погасло, ни после. — Потому-то твоя жизнь скучна, Нина, — смешок, звенящий словно песнь лесного ручья, заставил кожу покрыться мурашками. — Тебя вообще ничего не интересует — ни верхний мир, ни наш. Она отступала до тех пор, пока не подошла к краю площади, где дорога, одна из всех, ведущих сюда, уводила прочь отсюда. Неважно, куда, лишь бы подальше. Лишь бы не слышать этого голоса снова, зная, что он не принадлежит сестре, зная, что это — дешёвый трюк, лишь бы завлечь и сожрать. Холод Города накрыл её — руки подрагивали, волосами играл ветер, неуместно весёлый и буйный. Слишком тяжёлыми стали вещи, слишком сложно стало даже дышать. Едва только выложенная плитами поверхность площади сменилась на потрескавшийся асфальт, Нина развернулась и бросилась прочь. Благо, ей хватило ума, свернув не туда, выбрать ориентиром Башню и бежать на неё — не хватало заблудиться и потерять те драгоценные остатки времени, что были у неё в запасе. Данте простыл и след, и, пока ветер свистел в ушах, пока луч фонаря бешено скользил по земле, деревьям и зданиям, и свет его терялся порой в чёрном провале бездонного неба, пока ноги торопливо бежали, пока тело несло смятенный дух в узкие переулки и подворотни, дворы, площадки и подъезды, Нина от души проклинала его — Данте, как обычно бросившего её на произвол судьбы. Невиданная злость захватила её — Нина вдруг остановилась, поняв, что пробежала достаточно долго — тварь из подземелий точно её не достанет, а если и были у неё союзники на земле, то давно бы уже погнались следом за жертвой, не сумев заключить в ловушку. Проверила, нет ли кого в округе — только пара падальщиков, шипя, ускользнули от света, теряясь где-то в густой темноте. Арочный проход меж двумя некогда жилыми многоэтажками — двор позади, впереди очередная дорога, протяжённая улица. Стеклянная Башня приблизилась — можно было рассмотреть не только светящийся ореол, но и более подробные очертания. Нина смотрела — отсюда её хорошо видно, — и, подпирая стену плечом, старалась унять внезапно взвившуюся змею ярости. Гнев не желал утихать. Нина дышала тяжко и загнанно, словно травоядное, оторвавшееся от хищника, но страха почти не осталось — лишь злоба. Такое человеческое качество, сказал бы он… К чёрту его. Плевать, что бы он там сказал. То, что он её бросил, удивительным не было — больше поразила Нину собственная реакция на привычное действие с его стороны. Он и раньше ускользал в момент опасности. Завлекал её в смертельные ловушки, лишь бы только посмотреть, как она выкрутится, проводил свои эксперименты, вызывая чувство дежавю. Нина становилась подопытной — и роль эта была не в новинку. Может, и сейчас он специально запудрил ей мозги, завлёк к этой твари, лишь бы проверить, как она отреагирует на голос зазывающей её из темноты сестры. Почему она разозлилась вдруг, если раньше подобное лишь вызывало слабый отклик раздражения? — Правда, что половина богов в Вечности давно уже сошла с ума? Нина посмотрела в небо, словно оно могло дать ей ответ. Безоблачное и яркое, оно резало глаза, смотреть на него долго не получалось. Боги… она давно не верила в них — не верила, что они вообще могут быть полезны этому миру. Потому, не оборачиваясь, лишь пожала плечами, и с присущим ей безразличием ответила: — Понятия не имею. В нашей жизни они не принимают участия, что бы там ни плели фанатики. Лично в моей жизни не участвуют тем более. Мне плевать на них. — Да тебе на всё плевать. Потому-то твоя жизнь скучна, Нина, — смешок ударил по внутренностям ладонью, жёсткой и жестокой — весёлый и непринуждённый, он звучал упрёком и обвинением в полном невежестве и безразличии. — Тебя вообще ничего не интересует — ни верхний мир, ни наш. Нина обернулась — пожалуй, слишком резко для той, кому всё равно. — А жизнь моя станет лучше, если я заинтересуюсь Вечностью? — Она хотя бы обретёт смысл. — Хочешь сказать, твоя жизнь не бессмысленна? — О нет, — светлые глаза, окружённые лучиками мелких улыбающихся морщинок глядели на неё с надменным холодком. — У меня есть цель. Мне, по крайней мере, есть к чему стремиться. — Мне тоже есть. Наши цели отличаются — и это нормально, если ты не знала. — Ого, глубокий вывод! А в чём же твоя цель, Нина? Может ли быть цель у того, кто не заинтересован вообще ни в чём? Нина молчала, глядя ей в глаза — в голове делалось предательски пусто, стоило им затронуть эту тему в очередной раз. — Зачем ты меня унижаешь? — тихо спросила она, всеми силами стараясь выправить дрожащий голос. — Унижаю? Брось, Нина, — она поднялась и приблизилась — от неё всегда будто исходило свечение, слабое и неясное, но Нине и этого хватало, чтобы глаза наполнились болью. — Я просто хочу, чтобы ты прожила свой век не напрасно. Чтобы и в твоей жизни появился какой-то смысл, стремление, цель. Понимаешь? «Ну, теперь-то ты можешь не переживать, — мрачно подумала Нина, отходя от стены и проверяя фонарём окружение. — В кои-то веки цель у меня появилась. Надеюсь, твоя мечта о моём небезразличии ко всему исполнилась». Сестра. Дело опять было в ней. Вот почему Нина так разозлилась. Толком её не помня, но продолжая искать, она невольно вызывала в памяти её образ, голос и слова — а следом приходили полноценные воспоминания, и несли они в себе давно забытый солнечный свет. Отчего давно потерянная радость приходила только в облике ненавистного лица? Нина смутно помнила, как выглядели солнце и луна, какое раньше было небо, каков был мир, наполненный светом, но лицо сестры возникало перед мысленным взором так отчётливо, словно видела она её наяву. Даже образ солнца стёрся из воспоминаний, и видеть его она могла теперь лишь через призму ненавистного облика. Если это какая-то шутка спятивших богов — получилась она ни черта не смешной, даже не забавной. Хватит об этом думать. Путь — это самое главное. Единственное, что правильно — идти вперёд. Нина пошла — обратившись в слух, оглядывалась на каждом шагу, ожидая нападения или ловушки, но улица была тиха, пуста и спокойна. Можно было бы сказать «безмятежна», но, видя перед собой залитый чернотой Город с бледными точками света где-то в далёком далеке, слово это можно было смело отбросить — озвучить его не повернулся бы язык. Нина всматривалась в темноту меж зданий и деревьев тщательнее, чем обычно. Подобные «безмятежные» затишья — обыкновенно самый главный признак беды.***
— Непривычно тихо сегодня в Городе, — голос Данте прозвучал неожиданно, но Нина почти не вздрогнула. — Верно, приближается что-то… весьма интересное. Она и сама думала об этом — на пути попались всего две твари да пара падальщиков, и даже для близких к центру районов Города это было довольно мало. Стеклянная Башня приблизилась — яснее видны были её зажжённые окна, высокие антенны на самой вершине, открытые балконы, никогда не занятые людьми. Нина, устроив привал, всё смотрела туда и смотрела, но ни единого силуэта не увидела. В доме неподалёку тоже горел свет, где-то поблизости был дом торговца, Нине знакомого, чуть дальше по улице — очередной бар, светящийся яркими огнями. Ни единого человека на улице, кроме неё… но и ни одного питомца. Нехорошо всё это. Пахнет жареным. — Где ты был? — Осматривал окрестности. Подумал, что не стоит вмешиваться в семейные дела, — Нина встретила взгляд слепых глаз — он шёл рядом, повернув к ней голову. — Вижу, нормального разговора не состоялось. Что ж, на тебя уловки этого питомца не действуют так сильно, как на других. — Ты надеялся, что подействуют? Или наоборот? — Я слишком стар, чтобы надеяться на что-то, Нина. А вот вызвать интерес во мне ещё что-то да может. Посмотри туда — видишь, бегущий человек? Нина увидела, но не сразу — впереди, прямо среди дороги, и впрямь кто-то бежал, но так далеко, что нельзя было понять, бежит ли он навстречу или нет. — Вижу. — Он бежит сюда, на свет твоего фонаря. Несчастный путник, которого обокрали. Мальчишка, бродящий по Городу, торгует некоторыми мелочами — не артефактами, чем-то менее серьёзным. Я наблюдал за ним, пока ты была одна. — Прошло лишь несколько часов. — Для тебя. Я наблюдал за ним недели, — Нина хмыкнула. Силуэт парня и впрямь приближался — доносились жалобные крики, видны были взмахи руками. — Знаешь, от кого он бежит? — От трёхметровых, полагаю, — Нина успела усмотреть их, потому замедлила шаг. Сердце билось ровно — в случае чего она сможет с ними совладать. — Ты говорил, его обокрали. Не повезло нарваться ещё и на них? — О, несчастье за несчастьем. Впрочем, грабители знали, куда его бросать. Страшные ссадины у него после того избиения, но сил ему не занимать. Впрочем, паника и кровь из раны на голове сильно туманят его разум. — Паника, страх, — Нина остановилась — парень бежал прямо к ней, спотыкаясь, шатаясь, крича. — Всегда слишком мешают. Не дают соображать. — Помогите, пожалуйста, за мной гонятся! Глаз заплыл, рука выгнута под неестественным углом. Нога хромает, одежда в крови. — Умоляю! Пожалуйста, помогите мне! Голос — совсем высокий. Подросток, скорее всего… жилистый и тонкий, грабители наверняка были крепче него, сильнее физически. — Я не чую в тебе жалости. — И я, — Нина смотрела, как парень, споткнувшись, упал — вне зоны досягаемости луча, — и даже когда не смог встать, упрямо пополз вперёд. Единственный открытый глаз заволокло слезами. — Это всегда так странно осознавать. Я ведь ещё могу его спасти. Отвести туда, где его подлатают. — Но не делаешь этого потому… — Потому что мне нет до него дела, — один из трёхметровых набросился на жертву — Нина стояла и смотрела, Данте сидел рядом, обернув хвост вокруг себя. Запах пепла и сгоревших звёзд как будто стал сильнее. — Пожалуйста! — Он — случайная преграда, как эти двое, — второй трёхметровый показался из тьмы — косясь на Нину и фонарь, они оттащили визжащего от ужаса мальчишку дальше, в непроглядную тьму. — Если бы он имел значение для моей цели, я бы попыталась помочь. Но в Городе каждый — сам за себя. Только ты отвечаешь за свою безопасность, даже дети это знают. И он тоже должен был знать. — Ни жалости. Ни сожалений. Ни сочувствия, ни участия, ни сомнений. Ты, Нина, словно смертное воплощение бога на этой земле. — Вряд ли это комплимент, — протяжный крик, пронёсшийся над улицей, над всем кварталом на несколько миль окрест, затих резко, будто ударили вдруг по кнопке выключения, не в силах терпеть чужие муки. — Нет, само собой, нет. Но неужели тебе действительно плевать на него? Ни милосердия, ни совести, ни моральных терзаний? Данте поднялся и пошёл куда-то влево — дорога теперь была занята двумя трапезничающими тварями, и отвлекать их от дел явно не стоило. Нина пошла за ним — сойдя с дороги на тротуар, они минули бесполезную остановку и скользнули в узкий проём между зданиями, ведущий во внутренние дворы, пустынные и безлюдные. Даже падальщиков здесь не было — действительно, странное затишье. — Принюхайся, если тебе угодно — ничего из этого. Меня никогда не интересовали другие люди. — Тебя не интересовало вообще ничего — даже ты сама. Нина помолчала. — Снова лезешь в мою голову без спроса. — А почему, согласно твоей же логике, мне должно быть не наплевать на твои границы? Ей не нашлось что ответить. Обернувшись, она убедилась, что те твари не следуют за ними, и снова уставилась вперёд. Данте вёл её, шевеля ушами в своей странной, но обыкновенной манере. Шесть ушей, но слепые глаза… Знакомый образ. Кто же он в самом деле такой? — Пришли, — Данте завернул за угол, и вновь глазам открылась широкая дорога. Нина чуть зажмурилась, выходя из темноты — здесь горели все фонарные столбы, и между ними были протянуты нити гирлянд, лампы которых горели яркими огнями, выжигающими глаза. — Вот тот особняк, видишь? Дом того колдуна. Нина видела. Огороженный высоким забором, он стоял чуть поодаль через дорогу и, как всё остальное, сверкал. Квартал магов и колдунов — здесь тоже не бродило много народу, но стояли, освещённые светом многочисленных ламп, высокие стражи с фонарями и пистолетами, охраняющие своих хозяев за пределами роскошных домов. У ворот колдуна их было двое. Нина выключила фонарь — здесь, где даже маленького клочка тени не было видно, он ей вряд ли понадобится. Данте принюхался. — Пропустят ли тебя — вопрос. Ты явилась без приглашения. Нина молча пошла вперёд. Ей не нужны были приглашения.