***
Я иду по улице, казалось, не замечая осуждающих взглядов. Люди, бегущие по своим делам, похожи на маленьких и хлопотливых муравьёв; но каждый из них, как сильно бы не торопился, не остаётся в стороне, обязательно осуждающего взглянув на меня, чтобы напомнить о таком болезненном и тяжёлом поражении. Возможно, мне просто кажется, и те люди, чьи взгляды я случайно поймал на себе, лишь непринуждённо взглянули на меня, через мгновение и не вспомнив об этом. Но… Я сломлен. И никто не больше не в силах помочь мне. Никто… Такого человека просто не существует. А если и существует, то он никогда не сможет встретиться на моём пути. Достав из пальто карманные часы, я вижу как на стекле циферблата остаётся пару прозрачных капель. Дождь. Это и не удивительно… Наступила осень. Холодная, мокрая, сырая, но до чего красивая и вдохновляющая пора года! Я люблю осень. Она, обладая особым шармом, является источником вдохновения для многих творцов нашей современности. Поэты, писатели, художники и музыканты неоднократно черпали от неё красно-жёлтые лучи, получая взамен поистине гениальные шедевры. И я пытался. Но, обжёгшись один раз, я больше не хочу чувствовать это пламя, до сих пор так сильно терзающее мою душу. Что угодно, но только не это. Дождь начинает усиливаться, но я, совершенно этого не замечая, продолжаю идти навстречу своей судьбе, даже не глядя на дорогу, полностью отдавая себя в её власть. Будь что будет. Люди, бегущие мимо меня, казалось, ещё сильнее ускорившись, дабы не намокнуть под этими прекрасными, но так не вовремя начавшимися каплями, лишь начинали всё больше и больше отвлекать меня от своих мыслей. Мне ничего не остаётся сделать, как свернуть в хорошо знакомый переулок, стараясь спрятаться от всех недоброжелательных и бог знает ещё каких взглядов. На душе слишком тяжко. Я не узнаю себя. И кажется, если я случайно оступлюсь и упаду, так и останусь лежать в этой серой и холодной луже. Чёрт, а ведь иногда так сильно хочется взглянуть на солнце… Особенно тогда, когда оно скрыто за густыми и тёмными тучами. Идя по тихой, но довольно уютной улице, я наконец поднимаю голову, начав ради приличия рассматривать здешнюю архитектуру. Я здесь был… Я точно здесь был раньше! Но не один… С приятелем. И мне так греет душу эта встреча, что я, не смотря на позднее для визитов время, начинаю ускорять свой шаг, от чего капли, падающие с неба, всё больше и больше обвалакивают меня. Мне становится довольно холодно, а пальто уже можно выкручивать, но я, перестав замечать все эти незначительные факты, не жалею себя, продолжая уверенно, но всё же с нотками совестности двигаться в верном направлении. Осталось совсем немного…***
Оказавшись на пороге дома спустя несколько длительных минут, я сжимаю руку в кулаке. Пора… Набравшись смелости, я начинаю стучать. В начале не уверенно, но с каждым ударом, всё сильнее и сильнее, желая привлечь к себе внимание хозяина дома. Я дотрагиваюсь до ручки двери. Тишина. Неужели мне вновь никто не откроет?! Неужели я вновь останусь здесь, на пороге очередного дома одного из своих приятелей, желая найти хоть каплю поддержки, в этом нескончаемом океане предательств?! Я так больше не могу… Но… Я ведь никогда раньше не показывал свою слабость. Не был так уязвим. Кажется, я слишком сильно перенервничал. И с этим нужно хоть что-то сделать… Так больше продолжаться не может. Руки опускаются, и я, казалось, совсем забыв о том, что мужчины моего статуса и такой серьёзной профессии должны держать свои эмоции при себе и не показывать слабину, опускаю голову вниз. Слёзы предательски начинают катиться по моим щекам. Я чувствую на себе несправедливость всего этого мира, но ничего не могу поделать с собой… Мне слишком больно. Я тоже человек, а значит имею право на эмоции, какими бы они не были. Это не слабость. Вновь сжав руку в кулаке, я подношу её к двери, решаясь вновь постучать, но когда до считанного прикосновения остаётся секунда, я отдёргиваю руку, прижимая её к своей груди. Нет. Я не должен беспокоить его. Это лишь мои проблемы и никто другой не должен выслушивать моё нытьё. А уж тем более он. Спрятав руки в карманы насквозь промокшего пальто, чтобы те вновь не потянулись к двери, я разворачиваюсь, дабы спуститься вниз по лестнице и направиться в свой в последнее время холодный и пропитанный унынием дом, как вдруг слышу звук открывающейся двери. Чёрт. Я всё-таки побеспокоил его. Возвращаясь в исходное положение, я сталкиваюсь взглядами со своим приятелем, который, одетый явно в накинутую наспех одежду. Он ошарашенно смотрит на меня, старательно пытаясь подобрать цензурные выражения, дабы трезво оценить сложившуюся ситуацию, и, как я полагаю, не обидеть меня. — Привет… - неловко выдаю я, совершенно не ожидавший того, что мне откроют дверь. Чёрт, стою как дурачок… А я ведь я даже не пьян. До чего ты себя довёл, Александр Сергеевич? Позор да и только. — Привет? Привет?! Ты нормальный вообще?! Господи… Господи, за что мне это наказание?! - возмущённо выпаливает Пушкин, казалось, готовый испепелить меня одним своим взглядом светло-голубых очей. По-моему я очень сильно разозлил его. И видимо слишком не вовремя пришёл. — Саш, я… Прости. - тихим и дрожащим от холода голосом отвечаю я, стыдясь даже головы поднять и взглянуть на товарища. Уж лучше бы он и правда не открыл мне. Если он сейчас захлопнет дверь, у меня никого не останется… Людей, которым бы я доверял слишком мало. Но я пойму его… И даже права иметь не буду обижаться. — Дурак ты, Сашка… Дурак. - его голос смягчается, по всей видимости от жалости, ведь на данный момент ничего кроме неё я не вызываю у других людей. Да и не могу вызывать сейчас что-то другое… Уставший, потрёпанный, не выспавшийся. Разве глядя на меня могут возникнуть другие мысли? Удивительно, как я не довёл себя за эти дни в петлю. — Просто я, понимаешь… - не успеваю я договорить, как Пушкин сразу же перебивает меня. — Ни слова больше! Если ты заболеешь, я не знаю, что сделаю с тобой. Бегом в дом. - его голос строгий, но по прежнему мягкий. Да он и не может по-другому. В этом и весь Александр Сергеевич Пушкин! Я понимал, к кому шёл… И я правда нуждался в этом.***
Я захожу в дом. Здесь так тепло и уютно, что я закрываю от умиротворения глаза. Дышится ровно, но всё ещё дрожаще; мне по прежнему холодно. — Вот скажи мне пожалуйста, чем ты думал, когда решился идти в такой жуткий ливень на другой конец города?! Что тебя сподвигло на это?! Сумасшедший! Просто сумасшедший! А ведь ты дипломат и должен всё прекрасно понимать… Мне ли учить тебя, как поступать хорошо, а как безрассудно?! - своим строгим голосом спросил у меня Александр, не переставая возмущаться от одного моего вида, но при этом, мгновенно проявляя гостеприимство и дружеский долг заботы, начал помогать стягивать с меня насквозь промокшее пальто, из-за которого вокруг меня образовалась лужа, но так и не успев стянув его с меня в коридоре, ведь мои не пойми откуда нахлынувшие эмоции вновь подводят. — Стыдно мне даже думать об этом, Александр... Меня съедают мысли о... поражении. Они просто убивают меня! Я не смог. Не смог! Ты можешь... Другие писатели могут… А я не могу! - на моей щеке вновь появляется предательская солёная слеза, так не вовремя показавшаяся на бледной коже, оставляя едва заметный прозрачный след. Не в силах больше терпеть, я закрываю лицо руками, чувствуя, как солёный поток становится только больше. Для полноты картины мне не хватало только неровного срыва… Ещё и при ком?! При таком родном, но через чур язвительном Пушкине, который возможно будет вспоминать об этой ситуации и постоянно вгонять меня в краску… Кажется я в западне. И вновь я показываю при нём свою слабину. Но в этот раз всё по другому… Я чувствую сильные, но нежные руки Пушкина на своих плечах, а после то, как он прижимает меня к своей груди… Мне холодно, больно и страшно от всех этих нахлынувших проблем, но он не даёт мне упасть. Александр крепко держит меня, казалось, совершенно не замечая того, что я насквозь промок и теперь начинаю мочить его тонкую домашнюю одежду, от чего заболеть теперь могу не только я… Кажется, ему совершенно всё равно этот факт, он лишь пытается… поддержать меня? Господи… Неужели я действительно вызываю у него настолько сильную жалость, что он сейчас пытается стать моей опорой? Но я стараюсь не думать об этом… Он даёт то, что мне сейчас просто необходимо… А я лишь должен тихо насладиться этим моментом, потом всю оставшуюся жизнь вспоминая его с теплом и трепетом в сердце и душе. — Не говори так… Никогда не говори. Ты прекрасный писатель и я невероятно горжусь тем, что мы друзья. - голос Пушкина звучит над моим ухом. Тихий и спокойный тембр говорит о уверенности его слов. Неужто он и правда гордится мной? — Саша, ты не проиграл. Твоя игра только начинается. Люди не приняли не тебя, а не желание менять свои никчёмные познания в литературе. Они, привыкшие читать литературу, ведь так велит мода, совершенно не углубляясь в то, о чём идёт речь, к сожалению умеют лишь критиковать поистине божье дарование вроде тебя. Главное, чтобы на твоём пути не встретился мерзкий цензор, вроде моего, запрещая писать то, к чему лежит твоя душа и пытаясь загнать тебя в тиски гнусных рамок. - сказав это, Пушкин начинает осторожно, и чёрт, если я имею право сказать, с нежностью, гладить меня по голове. Думаю, никто в литературном сообществе не видел его таким... настоящим. Никто… Его прикосновения аккуратны, но в тоже время уверенны и крепки. Я действительно начинаю чувствовать опору и исходящее от него тепло поддержки. Вот, чего всё это время мне не хватало. Вот, в чём именно я нуждался больше всего. — Спасибо… - тихо шепчу я ему на ухо, но Пушкин, больше не проронив ни слова, аккуратно берёт меня под руку и ведёт в зал. По его взгляду я понимаю, что мне так же лучше стоит помолчать, и я, прижавшись к нему, не переставая вздрагивать от холода, иду, шлёпая мокрыми ногами о чистый паркет. Ещё и грязь здесь развожу. Он заводит меня в зал, и взглянув почему-то печальными глазами начинает помогать снимать верхнюю одежду. Моё мокрое пальто летит на пол, рядом с ним падает шарф. Александр тянет свою руку к моему жилету, надетому поверх когда-то белоснежной рубашки, не так давно потяревшей свой прежний вид, впрочем, как и её хозяин, начинает ловко и быстро растёгивать его и снимать, желая освободить меня от сырой одежды, из-за которой простуда мне уже обеспечена. Дотронувшись до пуговицы на моей рубашке, Пушкин, словно от пламени, резко отдёргивает свою руку, сжав её в крепком кулаке, тем самым сдерживаясь, дабы не сделать это вновь. — Раздевайся и садись на диван. Укутайся в плед и дожидайся меня. Пожалуйста. Я скоро вернусь. - его тон негромкий и даже строгий. Я не понимаю, что именно смогло настолько резко вывести Пушкина на подобные эмоции, но делать нечего. Такая особенность его характера.***
Покорно послушавшись и аккуратно сложив свою насквозь пропитанную дождём одежду на табурет, я присел на диван и укутался в тёплый клетчатый плед. Да… С голым задом я ещё не сидел в доме друга… Какой позор. Время идёт слишком медленно… Настолько медленно, что я вновь начинаю труситься от холода. Кажется, озноб… Пушкин забегает в зал со стопкой чистой одежды, а я, взглянув на него, невольно расплываюсь в улыбке. Он заботится обо мне и это видно невооружённым взглядом. — Mon ami¹… Отчего же ты пришёл ко мне в такой собачий холод в настолько лёгкой одежде? Мне казалось, что люди высоких должностей вроде тебя должны заботиться о себе и хранить себя как зеницу ока. - его тон негромкий, а на лице красуется лёгкий румянец; не то ли он утопал в своих мыслях, подумав о чём-то сокровенном; не то ли его просто забавит данная ситуация и то, что я сижу на диване в чём мать родила, пытаясь прикрыть наготу тёплым, но как на зло колючим пледом. — Хорошо-хорошо! Можешь мне не отвечать! - Саша улыбается краешком губ, тихо хихикая, а я, глядя на него, действительно начинаю таять и согреваться… Рядом с этим человеком невозможно грустить и находится в унынии. Я не ошибся, когда решил идти к нему. Аккуратно приспустив плед, Александр Сергеевич своими ловкими руками начинает помогать мне надевать тёплую рубаху, попутно застёгивая на ней все пуговицы, от чего мне с каждой секундой становится теплее. — А дальше ты сам! Не буду смущать! - бросив довольно, как мне показалось, неловкую фразу, от чего я мгновенно покраснел, Пушкин выбегает из зала, оставив меня в лёгком недоумении на лице. — Да ты и не смущаешь меня… Вроде бы... - сам себе говорю я, прекрасно понимая, что Пушкин не услышит этих слов. Ну что ж… Нужно одеваться. Надев на себя любезно представленную другом одежду, я вновь сажусь на диван, укутываясь в плед. Кажется, брюки на меня немного коротковаты, но это не мешает согреться за считанные минуты… Ноги в тепле, а это самое главное. В комнате потрескивает камин, от чего по стенам разливается приглушённый свет, создавая приятную и уютную атмосферу, а за окном всё ещё идёт дождь, который бьёт по окнам, казалось, совсем не желая прекращаться. Неужели мне наконец хорошо… В комнату заходит Пушкин с небольшим подносом в руках. Кажется, он так же успел переодеться и снять с себя мокрую одежду, как и любой нормальный человек, боясь простудиться. Подойдя ближе, Александр ставит поднос на небольшой столик, стоящий у дивана, и присев рядом со мной, берёт в руку чашку с горячим травяным чаем, протягивая её мне. — К сожалению, это единственное, что я смог приготовить в столь поздний час. Слуг я отпустил ещё днём... Поэтому, придётся обойтись лишь чашечкой чая… Но утром, обещаю, я сытно накормлю тебя! - на лице Пушкина показалась лёгкая улыбка, а голос стал ещё тише и уютнее, от чего в моей душе стало становится только комфортнее. — Да ладно… Всё замечательно! Я ведь пришёл к тебе не ради того, чтобы поесть. — негромко отвечаю я, и взяв из рук Саши чашку, начинаю медленно пить чай, чувствуя, как горячая жидкость приятно растекается по моему организму. — Если бы ты пришёл ко мне только ради этого, я бы с радостью встретил и накормил тебя… - Пушкин вновь улыбается, и отведя глаза сторону, начинает с интересом смотреть на поднос. А я, невольно краснея от его слов, закрываю глаза, начав прислушиваться к шуму дождя за окном. Так мы сидим ещё несколько прекрасных и умиротворённых минут. — Открывай рот! - задорным тоном говорит Саша прервав тишину, и я, резко выйдя из своих мыслей, начинаю в притык смотреть на него, ещё не совсем понимая, что он от меня хочет. И тут до меня доходит… В одной руке он держит хрустальную пиалу, другой же ложку, заполненную вареньем. — Крыжовенное… Моё любимое. - чуть ли не шепча говорит Саша в ожидании моей реакции, и я, приоткрыв рот, начинаю пробовать лакомство, расплываясь в блаженстве. — Очень вкусное. - спокойным тоном отвечаю я, и Пушкин, видя то, как мне действительно нравится варенье, так же зачерпывает одну ложку и кладёт её в свой рот. — Не сдержался. - тихо говорит Александр, сидя с закрытыми глазами от блаженства, а я, продолжая пить чай и греть о чашку руки, наконец могу рассмотреть его лицо. Так, подождите… Он только что попробовал варенье той же ложкой, из которой ел я?! Боже мой... — Кто из нас ещё сумасшедший? - случайно выйдя из своих мыслей бурчу я себе под нос, и Пушкин, медленно открыв глаза, поворачивает голову ко мне. — Ты не заразный. - с нотками лукавства в голосе отвечает Александр, а я, жутко покраснев от того, что он услышал мои слова, начинаю бегать глазами по комнате, стараясь не смотреть на него. — Я не это хотел сказать… Ты не сумасшедший… Просто… Ну… - наконец говорю я, чувствуя всю неловкость ситуации, на что Пушкин лишь искренне начинает смеяться. — Не переживай, на дуэль тебя за такие слова не вызову! - он улыбается, и взглянув на меня, аккуратно берёт из моих рук пустую чашку и ставит на поднос, где уже как пару минут красуется немного съеденная пиала с вареньем. — Всё что от меня требовалось, я сделал… Надеюсь, что болезнь пройдёт тебя стороной. - взволнованным тоном говорит Пушкин, и взяв меня за плечи, прижимает к себе, видимо, что ещё сильнее согреть. — Спасибо, Саш… Ты лучший. - тихо отвечаю я, и прижавшись к другу в ответ, начинаю чувствовать на своём лбу его губы… Господи… Он просто проверяет мою температуру, действительно волнуясь за меня. От чего же я настолько сильно смущаюсь?! — Кажется, температуры нет… - тихо говорит Саша и я слышу в его голосе облегчённость. — Не болей, mon cher ami²! - не слишком громко восклицает Александр, и оставив на моём лбу лёгкий поцелуй, ещё крепче прижимает меня к себе, кладя мою голову на своё плечо, начав укутывать меня в ещё один плед, по всей видимости боясь, что я могу замёрзнуть. Я не могу ничего ответить ему… Я слишком смущён и растерян от непонимания его действий. Куда же делся тот смелый Грибоедов? Не придумав ничего лучшего, я закрываю глаза, чтобы впасть в сон… Но всё ещё чувствую его сильные руки на себе… Всё ещё ощущаю прикосновение горячих губ, оставшееся на моём лбу… Я точно не сплю? Вдруг у меня сильная горячка?! Чёрт… Мне просто нужно успокоиться… Я обязан это сделать.