кот на поводке

      POV Harry       Конечно, я и не думал о том, что входить в доверие к человеку легко и просто. Все же это не домашняя чихуахуа, с которой поначалу нужно только воздержаться от поглаживаний по голове. Это вполне осознающий себя и свою ценность субъект, который против какого-то не такого обращения с собой. В памяти ещё надолго отпечатаются его строгие и грубые замечания, стоит мне только полезть куда-то, куда не следовало бы.       Таким тоном палачи зовут преступников на казнь, а он просит убрать руки от его футболки. Холодным, механическим, словно проржавевшим насквозь голосом. Как скоро я доведу его до исполнения приговора? Или научусь понимать жесты неприязни прежде, чем лишусь жизни?       Видимо, казнь ждёт меня ещё не скоро, потому что с каждым днём Антон позволял себе и мне все больше. Постепенно мирился со своей голубой натурой, уже не тупо подавался всем действиям, а отдавал мне себя полностью, хотя и с небольшим ограничением: не касаться ниже пояса и выше колена — очевидность и досада в одном флаконе.       Антон доверяет мне, и я прекрасно это не то, что знаю, я это чувствую. Чего стоит только то, что на пятый день отношений он позвал меня с дивана в гостиной к себе, на кровать, в спальню, уже ставшую негласно считаться его. Тогда мы, правда, уснули только к рассвету, — а рассвет, я напомню, в январе настает около одиннадцати, — не смотря на то, что вернулись мы из клуба почти в шесть утра. Слишком долго целовались, разговаривали и смеялись, какой уж там сон.       И все это чудесно и прекрасно, конечно, доверие это очень хорошо и важно, оно всегда нужно в отношениях, но порой я признавался сам себе, что лучше бы Антон был очередным мальчишкой на полторы ночи. И, очевидно, такие мысли рождались в голове лишь из-за недотраха, потому что когда этот котёнок лез ко мне под руку при необходимой каждому человеку деградации перед телевизором — все их как ветром сдувало. Пусть дальше мурлычет у меня на плече или на коленях, а то и вновь зовёт спать или «дурачиться»; Мне это все надо, и надо больше, чем недолюбленным хозяевами животным с улицы.       Странно, как предварительные ласки, хотя и без толкового продолжения, постепенно у нас обозначились глаголом: «дурачиться». Ну просто. У всех взрослых это «слуш, пойдем подурачимся, пока дети спят», а потом кровати об стены бьются и дети плачут от непонимания того, чем занимаются родители (привет, это мое детство). А у нас поцелуи и смех, потому что в самый неподходящий момент Антон начнет рассказывать анекдоты. Я предпочитаю думать, что это нервное.       Ну или просто тупой способ отвлечь, пока я не полез ещё ниже. Потому что когда сверху оказывался он, и одежду бессовестно стягивали уже с меня, ничего подобного не происходило. Он там тихонько себе целовался, кусался, а я таял под ним и чуть ли в астрал не уходил. Впервые за очень долгое время мог почувствовать себя в безопасности, побыть слабым рядом с кем-то и не держать руки постоянно на рукояти клинка.       Чем-то это напоминало какие-то упражнения, подводящие непосредственно к самому процессу. Ну конечно, сначала теория (пару дней назад мне пришлось объяснять Антону, что из себя вообще представляет однополый секс; Он вспыхивал румянцем буквально каждые пять секунд), потом вводные задания и практика. Все логично, все обоснованно, но сколько уже можно-то блять, мне кажется, самая заядлая лесбиянка бы уже влезла на меня без проблем.       Но я не могу заставлять Антона, торопить и принуждать. Нужно быть терпеливым. Все будет. Только подожди. Ты же хороший партнёр, без вот этого всего «я обеспечиваю тебя и твою задницу, ты живёшь в моем доме, так что раздевайся и идём ебаться».       Ну, пока что без этого.

* * *

      Десятое января прошло в ебучих заботах. Кто блять придумал каждый год сдвигать на один день недели и зачем я двадцать семь лет назад родился именно в этот день, зная, что однажды наступит понедельник, — неясно. Ясно одно — открывать второй гей-клуб — это ебаный пиздец и почти все владельцы помещений, узнавая, что тут будет установлено радужное предприятие, сразу начинают «ой, а кяк зе тяк, а ми ни мозим, а этё глех, а фто пла нас патём скязють» Тьху, блять.       Я заебался. Двое суток без сна — такое себе удовольствие. Одновременно хотелось сдохнуть и потискать моего котенка, который, к слову, сразу же вылетел в коридор, едва заслышал звон ключей в скважине замка.       Я не успел поздороваться, а он уже впился в мои губы и постепенно избавлял от оков шарфа, шапки, пуховика и прочей одежды по порядку. Что-то ещё про День Рождения прошептал, но мне было до пизды — столько я этого наслушался за сегодня, даже родители изволили звякнуть и спросить, как дела. А вот поцелуями с порога давно никто не поздравлял; Я был уверен, что сейчас свалюсь в обморок от переизбытка чувств. Антону я чуть ли не на автомате ответил, что люблю его, на что он только посмеялся. Наверное, это самое очевидное, что он может услышать от меня.       Дальше оставались лишь поцелуи и снова уснуть в обнимку после долгих разговоров и мыслей вслух, но студент отстранился и невинно предложил чай. Я, блять, всей душой вознадеялся, что он туда что-нибудь подмешает. Отвечаю, это самая искренняя и чистая надежда, какую ты только сможешь увидеть на этой планете.       Но это просто чай. Ебучая травка, ебучий кипяточек и сахар, никаких тебе порошков и афродизиаков. Даже обидно. Ну, что ж, зато мной гордится девятилетний я, который обещал родителям, что каждый его День Рождения будет проходить только в обществе любимого человека, только в нашей с ним квартире, только с вот этим вот чаем. Но этот пиздюк не учитывал, что меня будет трясти от злости на весь окружающий мир! Вот чё он щас прикажет мне делать?!       Наверное, я чуть постарше, лет в шестнадцать, посоветовал бы пойти и передернуть. Или арендовать кого-нибудь на ночь. Ну а хули мне, я дяденька при деньгах и без инвалидности, а в то время вообще башка кипела от этой могучей кучки развратных мыслей, особенно на фоне еженедельных походов в церковь. Наверное, в то время «вылечить» меня от гомосексуализма помог бы только напрямую вставленный в очко крест. Физические и психические травмы — это прилагается при любой терапии против не такой ориентации, но зато я бы больше никого к своей заднице не подпустил.       Интересно, а если я советую родителям какую-то хуйню в своей голове — я считаюсь старым маразматиком, который такой типа: «В смысле «не лечится»? В наше время все лечилось! Нужно только…»       Я подавился чаем, невольно засмеявшись от этих мыслей. Антон удивлённо поднял глаза на меня, как бы спрашивая: «Ты еблан?»       Ну или: «Что такое?» Он же у меня хороший мальчик.       — Забей, — бросил я. Антон пожал плечами и вновь скрыл лицо в кружке.       Скукота. Нет, серьезно, так скучно никогда в жизни не было. Помню, в семнадцать меня заперли в комнате, чтобы я «опять не полез к кому попало в штаны», так, сука, тогда было веселее, потому что вечером мой тогдашний парень залез через окно и всю ночь играл со мной в карты! А это блять что? Это ебучий цирк. Без клоунов, фокусников и акробатов, да вообще без актеров, без плакатов, без реквизита. Пустой зал, в котором единственный зритель — я.       Антон молча встал со стула и подошел к раковине, споласкивая кружку. Теперь я на этой серой кухне вообще один останусь, походу. Однако вскоре его руки оказались у меня на плечах, а сам Антон уже смело целовал в загривок и за ухом.       — Долго еще эту жижу мусолить будешь? — весь его тон сквозил улыбкой. Мне не стоило ничего не то что просто отодвинуть от себя стакан, я мог спокойно выплеснуть его содержимое на пол и не покаяться.       — А у тебя есть предложения получше? — я утомленно запрокинул голову, смотря на него, на что тут же получил очередной поцелуй, но уже в лоб.       — Ну… есть.       Заинтриговал. Я действительно отставил чай подальше и встал на ноги, приглашая распоряжаться мной так, как он планировал. Ну, или как он сымпровизирует.       Очевидно, что все действо должно было происходить в спальне. Антон совершенно не имеет опыта, чтобы начинать сразу с кухни или ванной… Блять. Успокойте меня. Это просто поцелуи. Просто ласки. Мы просто снова играем в ебучих пятиклассников…       Антон сверху. А это означало, что возможно я усну раньше, чем мы закончим, а утром буду извиняться и изо всех сил подлизываться, лишь бы получить прощение вместо холодного «я подумаю» или «да иди ты».       Рауту почему-то очень нравится выебываться с пуговицами и галстуком. Оттяни, расстегни, сними — похуй, это не для нас, мы маленькие детки, которые не могут совладать со своими ручонками.       — Тош, пожалуйста, быстрее…       Наверное, он уже привык, что мне всё невтерпёж. Наверное, он снова в своей очаровательной ласковой форме пошлёт меня нахуй и продолжит делать так, как хочется ему самому. Наверное, это попытка научить меня тому, что в жизни происходит не все и не сразу. Наверное, мне нужно научиться ждать. Но блять, Тошенька…       Он прорисовал линию языком по груди до самой шеи, совсем выводя из строя и сбивая мысли с «мне скучно» на «бля, ещё». Если так подумать, то с Антоном очень часто бывает скучно, но как-то… по-хорошему, что ли. Так тяжело и медленно, без бешеного темпа, в котором это происходит с другими, лишь бы успеть потрахаться до какого-то выдуманного нами дедлайна. Он единственный, кто заставляет так дрожать от предвкушения и просить быстрее не потому что процессу просто не хватает привычных дикости и скорости, а потому что это становится похожим на пытку, на муки на одном из кругов ада.       Блять, как же хорошо. Я уже не просил его, потому что он все равно это не воспринимет. Плевать. Пусть делает так, как хочет он, пусть снова нагло подминает меня под себя, пусть…       К брюкам он спустился какими-то неестественно рваными движениями. Волнуется, что ли? С чего бы это? Мне казалось, что это дурачество уже вошло в наш ежедневный досуг с разницей только в том, кто кого первым завалит. Антон расстёгнул ремень, пуговицу, молнию…       …Сквозь ткань трусов губами коснулся члена. А у меня чуть сердце не встало. Это точно мой Антон?       — То-ош, а ты чё творишь? — только бы не выдать, как сильно вдруг задрожал мой голос.       — Вообще, отсосать тебе хотел, — он так спокойной это сказал, как будто из нас двоих это я ещё ни разу не видел чужой плоти, — а что?       — А разрешения спрашивать не надо, да?       — Ты же меня не спрашиваешь.       В сердце кольнуло. Ну конечно, он с меня пример берет — я же нихуя не спрашиваю, лезу и на ходу выдумываю себе отмазки. Стало настолько неуютно, что я даже изволил сесть.       — Ну так, можно? — Антон потерся уголком рта о головку, продолжая смотреть на меня. Я ещё никогда не видел, чтобы его глаза были запятнаны таким бурным желанием.       Я несмело кивнул. Наверное, отказывать ему было грехом, особенно после того, с какой осторожностью и лаской он провел языком по той же точке.       — Ты сам не боишься сразу в рот брать?       — А что, хочешь меня потренировать на пальцах? — ответил он встречным вопросом и тут же показушно раскрыл пасть и высунул язык. Я не мог нормально смотреть на него, понимая, что скоро эти же губы сомкнутся по периметру моего хера. — Не хочешь? Если что, за повреждение чужого имущества администрация ответственности не несёт.       Нет, бля, шутить — это точно нервное. Потому что мне прекрасно видно, как у него трясутся руки. На самом деле, мы тут оба пиздец какие нервные и охуевшие от жизни.       Антон завел пальцы под и без того оттягивающуюся из-за стояка резинку трусов, оттягивая ещё сильнее и тут же отпуская. Сука, это что еще за игры! Правда, во второй раз он уже решил не выебываться и спустил её под ствол, а после этого сразу сам же застыл. Казалось, над ним даже высветился классический значок загрузки. Ребенок залагал, проверьте подключение к вай-фаю.       — Тох, ну ты членов что ли никогда не видел?       — Аэа… Окей, про размер я промолчу, но обрезанных хуёв я правда не видел, — он ещё секунды три попялился вперёд, а после поднял глаза на мое лицо, — ты чё, типа, еврей?       — Я, типа, такой же славянин, как и ты, — я усмехнулся. Блять, как он похож на маленького, ничего не понимающего кота.       — Допустим. Но а это-то, блять, что? — он осторожно тронул штангу, проходящую через всю головку. — Как ты вообще ходишь с этим куском металла? Тебе удобно?       — Вообще заебись.       — С этим как обращаться вообще?       — Для начала можно попробовать помолчать, — надо же, как его непонимание расслабило меня. Мне действительно стало легче. — Не пытайся заглатывать сразу. Полижи, пососи, морально себя как-нибудь подготовь, в общем. Если хочешь, пользуйся руками. Держи зубы подальше.       — А я думал ты его проколол чтоб тебе после этого уже никакие зубы не были страшны.       — Ладно, по шуткам ты пока самый оригинальный, — я улыбнулся, притягивая его за затылок ближе. — Приступай уже.       Антон помедлил ещё пару секунд и все же вновь прикоснулся, вылизывая по всей длине. У него такой горячий язык, как же это заметно после двадцатиградусного мороза на улице, после которого я все ещё не отогрелся. Принципиально задержал внимание на уздечке, пососал под ней, спустился к основанию…       Я невольно прикусил губу и закрыл глаза. Он и впрямь ничерта не умеет, но зато очень старается. Да уж, мой котенок такой послушный… А ведь через полгодика он уже на практике будет объяснять детям тему урока этим же ртом. И почему меня так заводят мысли о том, что он — будущий учитель?       Антон обхватил губами головку, выбивая меня из размышлений. Потрогал языком пирсинг, но поняв, что мне это один хер никакого удовольствия не приносит, сместил его на щёлочку уретры. Нет, сегодня я сдохну под ним, нельзя иметь настолько горячий рот, Антош, это незаконно, завтра же накатаю на тебя заяву, тебя посадят на сто семьдесят лет, и всё, пиздарики.       — Не напрягай челюсти. Расслабься.       Возможно, он переоценил себя, потому что вновь остановился и оставил на мне лишь короткий «лизь», обвивая у основания пальцами. Дальше пошли вылизывания длинные и мокрые — видимо, просто решил, что насухую глотать будет такой себе идеей.       — Вот и правильно. Молодец. Не торопись.       — Ты мне пять минут назад говорил «быстрее».       — Я много чего говорю, кот.       Вернулся к головке. Попытался взять глубже — с первого раза не получилось, зато второй увенчался успехом и член почти на треть скрылся у него во рту. Антон плавно двинул головой, то же самое проворачивая и с рукой. Я на мгновение забыл, как дышать, а когда вспомнил, оно мне уже и не надо было.       Хватать за волосы и насаживать его глубже было нельзя, хотя так хотелось. Приходилось несвязно стонать в потолок, пока Антон продолжал доводить меня до оргазма, который, судя по ощущениям, уже навис где-то над моей головой и давил на плечи, готовый обрушиться шквалом.       — Антон бля, я щас кончу.       Студент молча отстранился, додрачивая мне только рукой, и через пару секунд его стараний я и впрямь излился прям на лицо парню. Если что, это все физика, я тут не причём.       В глазах потемнело, а во всем теле почувствовалась дикая тяжесть. Нихуясеньки у нас тут последствия от оргазма. Пришлось лечь и на пару мгновений закрыть глаза, лишь бы угомонить вертолеты в голове.       — Игорь блять, не пугай меня! — крикнул Антон, а я нихуя не понял, о чем, собственно, его и известил. — В обмороки больше не падай, пожалуйста. Я охуенный и пиздатый, я знаю, но не надо. Прошу тебя.       — И сколько времени прошло?       — Полминуты, не больше. Но все равно больше не смей так делать!       — Ебать, мы тут с тобой вдвоем какие-то на голову ебнутые, — я улыбнулся, протягивая к нему руки для объятий. — Ты кончаешь от поцелуев, я в обмороки падаю. Заебись парочка. Можно ситкомы снимать.       Антон засмеялся, стягивая с себя футболку и ей вытирая с лица мою сперму. Только после этого упал ко мне в объятия, довольный и гордый собой не меньше, чем доволен и горд им я.       — Спасибо за всё. Я люблю тебя.