Рыночные отношения

Арсений сидит на подоконнике кухни, разглядывая начавшую темнеть улицу. Правда Катя запретила ему дышать на окно, чтобы после рисовать на нем всякие узоры, потому что «я уже устала смотреть на разводы в виде «Арсений» разными шрифтами». Антону тогда было почти обидно: с какой стати Арсений писал не оба их имени? Хотя любовь зла — полюбишь и язву. Антон Арсения любит по-настоящему: за три месяца (календарик с собачкой показывал, что на самом деле два месяца и двадцать один день) не осталось никаких сомнений по этому поводу, поэтому сейчас он сидит и промазывает эклером мимо рта, засмотревшись. Как глупо-то. Хотя с Арсением все как по главным канонам романтических фильмов. Все это время хочется что-то спросить, сказать, но Антон только глупо открывает рот, а после делает вид, что это для очередного укуса эклера. — Ну что? Ты сейчас во мне еще одну дыру протрешь. — Арсений спрыгивает с подоконника во время, кажется, седьмой попытки заговорить. — Да не, ничего. — Антон даже отворачивается, чтобы Арсений не начал допрос, но сдается под первым же нетерпеливым прокашливанием. — Ты не хочешь, ну… — Да говори уже. — Отсосать мне? — Голос у Антона настолько неуверенный, будто ему стыдно уже за то, что хотя бы подумал об этом, не то что сказал, но Арсений только закатывает глаза. Это действительно глупость: с тех пор, как Антон переехал к Кате, секс перестал быть проблемой места и стал исключительно проблемой стеснения. При том, что Арсений говорил о своих желаниях открыто, если вообще говорил, а не просто лез рукой в штаны, как только за Катей закрывалась дверь. А вот для Антона проблемой было все — стеснение проходит только вместе с первым наглым поцелуем Арсения, который убеждает, что все хорошо, все по взаимному согласию, и тот точно не разочарован в их сексе. Антон к своим двадцати двум годам пришел к мнению, что любовь все-таки важнее всего. — О Господи, ты бы еще полгода с мыслями собирался. Конечно, хочу. — И мягко так улыбается, хотя в глазах читается явная усмешка. Арсений подходит вплотную и мягко чмокает в щеку, сразу залезая под резинку домашних треников, тянет их вниз без капли смущения. За смущение у них ответственный Антон. И он ответственно выполняет свою роль, мыча, когда Арсений спокойно опускается на колени перед стулом. — Фу, ты тут своими эклерами накрошил. — Кривится. Антон видит, как Арсений смотрит чуть брезгливо на пол, и бормочет что-то, извиняясь и заставляя Сеньку улыбнуться, поэтому в следующие секунды чужая голова оказывается напротив члена, и это лучшее зрелище за последнюю вечность. Арсений медленно облизывает губы, чтобы слюна смягчила первый толчок, а потом спокойно ухмыляется. Пробегается пальцами по бедрам, то нежно касаясь, то вдавливая в кожу. Он явно не будет делать ничего быстро — Кати дома нет и не предвидится. Вообще-то они сейчас нарушают правило запрещенного секса на кухне, но это волнует в последнюю очередь. Арсений смотрит вверх и хлопает ресницами, но не прикасается, хотя головка уже в паре сантиметров от его губ: только высунь язык. Арсений делает обманное движение, подаваясь вперед, а потом просто трется щекой о бедро. Арсений лижет кожу, которая находится так близко к члену, но его так и не задевает, определенно слышит недовольный вздох Антона и улыбается, когда рука ложится на затылок. Это максимально мягкое движение, ни на что не намекающее, хотя Антон и боится, что его могут понять неправильно. Когда головка проезжается по ребристому небу, Антон всхлипывает от удовольствия, смешанного с неожиданностью и откидывает голову. Он жмурит глаза, чтобы не видеть, как пошло выглядит Арсений, поэтому глупо упускает момент, когда тот берет член в рот. Сосет старательно, по книжкам для отличников, теребит языком уздечку, помогает себе рукой и максимально прячет зубы. Когда Арсений пробовал отсосать в первый раз, то это все закончилось шипением Антона и опавшим членом. Во второй раз было уже лучше, и сейчас Антон почти без страха толкается в горячий рот. До сих пор не верится, что такой идеальный Сенька решил начать встречаться с Антоном. Мало того, он действительно этого Антона хочет и с удовольствием шарит свободной рукой по телу, забираясь под футболку и мягко сжимая бок. Когда Антон все-таки решается открыть глаза, то видит, что Арсений неотрывно смотрит на него, ухмыляясь одними глазами — вот же засранец. У самого Арсения тоже явно стоит, поэтому Антон отрывает чужую руку от своего бока и еле на выдохе просит того подрочить себе. Антон бы с удовольствием бы занялся чужим оргазмом сам, но в таком положении это невозможно, да и башка настолько плавится, что получается только сжимать обивку стула под собой. Арсений толкается в кулак резко и быстро, слегка постанывая, но не выпуская член изо рта. Он теребит языком уздечку и мягко проходится по уретре, отрываясь только для того, чтобы попросить кончить ему на лицо. Лишних вопросов уже не возникает. Антон понял, что все эти желания насчет «кончить» как-то связаны с темой запахов и дальше лезть не стал — ему не сложно, а Арсению нравится. Остался только периодически накрывающий страх попасть спермой в глаз, но пока вроде все обходилось. Иногда кажется, что скоро не останется мест, где не побывала его сперма, и это звучит чутка мерзко, хотя в процессе заводит. Сейчас от этих мыслей поджимаются пальцы ног, и Антон аккуратно отстраняет Арсения от себя. Тот тут же с готовностью открывает рот, высовывая язык, и не прекращая дрочить себе — финальный аккорд в желании кончить. Арсений сам двигает рукой по чужому члену и направляет тот, чтобы капли спермы попали на щеку и немного на язык — каждый из таких моментов отпечатывается в памяти Антона навсегда, и, видимо, перед смертью он посмотрит самое горячее порно. Хочется просидеть так всю оставшуюся вечность, но телефон на столе пищит «Хозяин, тебе тут смска пришла. Сам посмотришь, или мне прочитать?». Когда-то Антон считал это уморительным, а теперь почему-то неловко. Он еле как разлепляет глаза и дрожащей рукой тянется к телефону. Катя даже не рядом, но все равно своими сообщениями вторгается в личную жизнь. И снова неловко. — Бля, Сень, умоешься без меня? Катя смснула, что у нее сумки пиздец тяжелые и надо помочь ей поднять. — Антон смотрит действительно виновато, потому что вот так съебываться сразу после того, как обкончал чужое лицо не очень по-джентльменски. — Ну разумеется. — Закатанные глаза Арсения можно вставлять картинкой в методичку «Как сделать так, чтобы человек почувствовал себя одновременно виноватым и при этом наслаждающимся произведением искусства». — Не забудь перед своей женушкой извиниться за любовника дома. — Сеняу, ну не обижайся. Ты же сам все понимаешь. — Антон целует в щеку, наплевав на собственную сперму и смотрит все еще чуть-чуть виновато. Хотя сквозь вину на лице все сильнее проявляется восхищение и немного возбуждение — будь у Антона новомодный четвертый айфон, то он бы обязательно сфоткал Арсения, чтобы дрочить на эту картинку, когда тот не может прийти к ним с Катей домой и остаться на ночь. В итоге приходится сбегать по лестнице как можно скорее, потому что даже просто стоять с тяжелыми сумками у подъезда сложно. А еще потому что Антон не хочет встречать Катю с по-новой нарастающей эрекцией. Господи, Арсений превратил его непонятно во что. Только в целом непонятно, что такого тяжелого можно тащить с рынка? Для арбузов декабрь — это как-то поздно, а мандаринов вряд ли можно купить на десять килограмм. И только выходя из подъезда, Антон понимает, что тяжелее всего с рынка тащить мудака-бывшего, который держит за запястье так крепко, что либо оторвет то и унесет с собой, либо все-таки заберет Катю. — Это что еще блять за цирк?! — От громкого голоса Костя отпускает руку, и Катя тут же прячется за широкую антоновскую спину. — Ты хули тут забыл? Антону кажется, что он дышит злостью, потому что так ненавидеть человека просто невозможно. И все-таки это не аксиома, потому что прямо сейчас доказывается обратное. Хочется просто без разбора полетов выбить Косте зубы и оставить того валяться в подтаявшем снегу, но тогда он может прийти снова. Костя выглядит еще более осунувшимся, похудевшим. Опухший, с красным лицом, с синяками под глазами, помятый, с обвисшей кожей он похож на позавчерашнего утопленника, которого еще не успели сожрать рыбы. Видимо, без катиных денег и без доз живется тяжко. — Я пришел забрать свое, — голос ожесточенный, грубый и пышет отчаянием, но Антону срать с высокой колокольни. Ему не срать, что этот мудак в очередной раз назвал Катю чуть ли не вещью. Сама Катя сильнее прижимается к спине, выглядывая совсем чуть-чуть. Она уже давно не та запуганная мышь, но внутренние страхи и плохие воспоминания не стираются за пару недель в светлой и теплой квартире. Обои в синий цветочек будут у Кати на подкорке до конца дней. — Твое тут только говно в штанах. Я тебе сказал — уебывай отсюда. Или ты собрался со мной поспорить? — последнее Антон говорит насмешливо и вскидывает брови, мол, давай попробуй. Только Костя не кажется напуганным — в таком состоянии наркоманам похуй на любую физическую боль. Главное — доза. — А ты хули так за нее упираешься? У тебя ж ее ебать даже член не встанет. — Костя слова выплевывает и скалится, показывая зубы с раскровавленными деснами — дело совсем плохо. Антону бы даже стало его жаль, он бы даже предложил отвезти его в рехаб восстанавливаться, но внутри засело четкое ощущение, что этого человека не восстановить — горбатого могила исправит. Он сам удивляется своей жестокости, но мыслить хоть сколько-то миролюбиво не получается. Нельзя сочувствовать людям, которые сами разрушают свою жизнь — можно сказать, что ситуация тяжелая, нужно всего лишь протянуть руку помощи, но это уже не сработало — зачем пробовать еще раз? Катя Костю и так долго на плаву держала: помогала с деньгами, заботилась о нем, готовила ужин и поддерживающе улыбалась. И ничего в ответ. Никто не живет в сахаре, так что сетовать на судьбу — говно полное. Антон тоже не знает, что с ним будет дальше, но знает, что будет цепляться за возможности, потому что есть люди, что цепляются за него. Тут не стоит вопроса победить или проиграть по жизни — тут вопрос в том, будешь ли ты что-то для этой победы делать? — Очень метко подмечено, Костян. А знаешь, что еще стоит взять во внимание? То, что ты весь набит таблетками, как и хата твоя. — Антон не договаривает чисто из интереса. Поймет ли этот нарик, на что ему намекают. — Чего нахуй? Ты опять какую-ту свою педерастию гонишь? — Костя сильно трет глаза, и Антон надеется, что тот их выдавит нахуй. Антону эта вся картинка уже порядком поднадоела. Косте не место ни в жизни Кати, которая так и прячется за плечом, периодически шепча «Антон не надо», ни в этом дворе. Тут тихо, спокойно и даже пьяниц на детской площадке нет, а Костя говорит громко, чуть ли не орет, заставляя свет в окнах зажигаться. Заступаться за себя Антон как и всегда не собирается. Его не ебет чужая гомофобия и высказывания подобные этому: пидор, гомосек, педираст — такие как Костя могут считать, что он не достоин жизни, но и Антон может точно так же считать про них. Антон заботится о жизнях других людей и их безопасности, поэтому бьет наотмашь, заставляя Костю отлететь к столбу подъезда, ударившись о железяку. — Я говорю, что вызову ментов, чтобы те сначала сделали тестов тебе, а потом обыскали твою хату, — Антон почти шипит. — Так что выбирай: либо ты просто забываешь этот адрес, либо ты не сможешь сюда прийти, потому что тебя не выпустят из тюряги. Понял меня? Костя смотрит ошалелыми глазами. У него над верхней губой и на висках выступает пот, и смотреть на эту картину становится просто мерзко. — Пидорас ебаный. Чтоб тебе очко порвали. — Костя продолжает что-то бормотать под нос, но уходит в ночь торопливым, пошатывающимся шагом. Антону смешно. Катя постепенно выходит из-за спины и вытягивает из кармана потрепанную пачку «Кисс» — видимо, осталась из старой жизни, с того дня, когда они красили стену — пускай Косте эта картина по мозгам бьет, если он вообще порог спальни переступить сможет. Антон одним взглядом просит дать ему сигарету тоже и на немой вопрос только качает головой. Перед тем, как вернуться домой неплохо было бы сходить за жвачкой и еще чем-нибудь, чтобы выбить запах: не хочется заставлять Арсения это нюхать — с его-то страстью. Только Антон спустился уже достаточно давно, а значит Арсений может спуститься, и если он не найдет их с Катей, то все будет еще хуже. Ладно, как-нибудь объяснятся. — Почему сказала про сумки, а не про этого? — Антон смотрит в небо, пытаясь разглядеть остатки звезд за облаками — Катю мучать пытливым взглядом не хочется. — Потому что ты бы побежал сломя голову, и втащил бы с размаху без раздумий. А так получилось намного лучше. Я видела, что он идет за мной ещё от «Пятёрочки» — у тебя было время, — Катя говорит спокойно и вроде как даже с усмешкой. Запах чужого дыма чувствуется совсем близко, а потом на плечо падает тяжелая голова — скорее в переносном смысле. У Антона сейчас такая же. Там вертится куча мыслей, то рассеивающих тревогу, то снова её нагнетающих, но тело с каждой минутой расслабляется всё больше. — Спасибо тебе. Как всегда, ты мой принц на белом. — У Кати вырывается хихиканье, и Антона прорывает на такой смех, что аж до слёз. Он еле как тушит трижды затянутую сигарету о бетон и бросает в мусорку — курить больше не хочется. Хочется вернуться домой, обнять и Катю, и Арсения разом и расслабиться, забыв обо всём плохом, что было. Почему-то сейчас ощущается, что это настоящий конец всем неудачам, и дальше будет вот это дурацкое, ничем незамутненное счастье, а все дела пойдут в гору. Все злодеи наказаны, а герои торжествуют — все по законам Диснея. У них вроде как появился четкий план на жизнь, а груза за плечами больше нет. — Ой, Кать, ты иногда так скажешь — я и не знаю, смеяться мне или плакать. — Ну сейчас ты вроде бы выбрал первое. — Катя подмигивает, и выбрасывает точно такую же недокуренную сигарету в урну. — Сеня дома? — Ага. Он просил приготовить то куриное филе под помидорами с сыром. Сварганим? — Вообще, все это время Антон старался чуть меньше думать об Арсении, потому что воспоминания об отсосе в голове еще слишком свежи. С тех пор, как они с Катей съехались та и так делает слишком много двусмысленных замечаний — от последнего «Антон, мне даже как-то и неловко знать, какой ты талантливый любовник» — он чуть со стыда не сгорел. Арсений же на это только хмыкнул и двусмысленно подергал бровями, заставив хотеть провалиться под землю еще сильнее. Поэтому Антон старается как можно меньше думать о подобном — Катя такая женщина, что и мысли может прочитать. — А тебе не кажется, что восемнадцатилетний парень уже должен как-то сам разбираться с ножом и духовкой. — Катя хмурит брови, но продолжает говорить, не оставляя Антону возможности ответить. — Ладно, я вспомнила его салат, который пах горелым. Ты кстати узнал, как такое возможно? — Не-а, пойдем. Рассказывать про тот эксперимент с готовкой Арсений наотрез отказался, сказав, что унесет салат на помойку, а секрет в могилу. Антон потом предлагал помочь, попробовать что-нибудь приготовить вместе, чтобы если что все было под контролем, но получил уверенный отказ. Ну, ему не особо сложно приготовить что-то самому. Арсений встречает их у двери уже в ботинках и куртке с обеспокоенным взглядом, который постепенно становится раздраженным — ну, Антон подозревал такой исход. — Вас там, что, начали грабить по пути? Почему так долго? — Вопрос резонный, но отвечать на него не хочется — слишком много проблем и волнений, которые Арсению не нужны. — И почему от вас несет куревом? — Это… — Врать Арсению не хочется даже при всей необходимости. — Это я курила, а Антошка просто рядом стоял. Прости, никаких сумок не было: я его позвала за компанию побыть. — А вот Катя умеет врать виртуозно — с такой легкостью, что сам Дьявол не подкопается. Хотя с такой отмазкой все становится еще хуже — получается Антон кинул Арсения со спермой на лице ради того, чтобы постоять с сигареткой у подъезда. Щеки от таких мыслей заливает красным стыдом — причём непонятно от чего — от того, что Антон так стрёмно поступил (в контексте этой лжи) или от того, что в голове снова Арсений, стоящий на коленях с членом во рту. Тот видимо тоже считает, что один левый поцелуй в щеку после отсоса — это кидалово, но не может найти слов, чтобы сказать об этом при Кате. Всё-таки он еще недостаточно преисполнился в своем отсутствии стыда, чтобы говорить открыто вообще обо всём. — А зачем было врать про сумки? Как будто бы я запретил Антону выйти к тебе. — Звучит так, будто Арсений забыл о существовании этого самого Антона. Хотя если говорить по правде в их паре никто никому ничего не запрещает, но Арсений умеет просить в таком приказном тоне, что хер откажешь. — Ой, ну Сень, ну не бухти ты ради бога. — Катя бупает Арсения по носу, не обращая внимания на гневный взгляд и на тот факт, что Арсений вообще-то ее на голову выше. — Кстати, у тебя тут паста на щеке осталась. Антон задерживает дыхание из-за накатившей паники, потому что это, конечно, может быть паста, но вероятность крайне мала. К тому же уже раздевшаяся и почти ушедшая на кухню Катя останавливается в проходе и резко оборачивается. — Это не паста. Пиздец. Вот это я уже точно не должна была видеть. Вы тут охренели кролики мои уважаемые? — Катя не выглядит злой, но эту тему явно быстро не отпустит. — Антон, фу таким быть. А чо сразу Антон-то? — А чо сразу Антон-то? Почему я у тебя всегда крайний? Как будто я тут в одного трахаюсь? — Обида настолько застилает сознание, что Антон даже перестает стесняться. — Потому что Арсений сам себе на лицо не кончит. — Катя этими словами режет по живому, и снова становится стыдно. Арсений же только похлопывает его по плечу, мол, «Разбирайся с этим сам, лох». Очень хочется обиженно закричать, что Антон хотел в кулачок и ручки помыть, и это все Арсений, что злостно заставил кончить ему на лицо, но ничего на свете не заставит Антона сказать подобное. Да и сваливать всю вину не хочется — он же сам наслаждался этим моментом, с отвлечением на переживания, как бы не попасть в глаз. Вот бы сейчас заткнуть уши и раз за разом повторять «ля-ля-ля я тебя не слышу, я тебя не слышу», но Антон понимает, что если он достаточно взрослый, чтобы трахаться, то должен быть достаточно взрослым, чтобы не стесняться всего, что с этим «трахаться» связано. — Так. — Он делает глубокий вдох и зачем-то прокашливается. — Мы ж не… — Запал заканчивается почти сразу же. — занимаемся любовью при тебе. Антон хотел бы продолжить говорить, но почему-то сбивается. Он ни разу не называл секс «занятием любовью» даже в мыслях — возможно, дело в том, что ему все это время казалось, что если об этом говорить так, то у Арсения возникнет слишком много вопросов, на которые Антон не сможет ответить. И судя по выражению лица, которое видно периферическим зрением — вопросы возникли, а Арсений уставился прямо на него. — О-о-о… Оставлю-ка я вас, пожалуй, наедине. — Катя качает головой, но улыбается, уходя на кухню. Антон с Арсением до сих пор стоят полностью одетые в коридоре, но одновременный тяжелый вздох служит сигналом к действию, и приходится отмереть. В комнате Антону хочется отсесть в противоположный угол от Арсения, но он перебарывает себя и садится на кровать практически вплотную. Арсений кладет голову ему на плечо. — И в какой момент мы начали заниматься любовью, а не сексом? — Они оба вперились взглядом в обои с рисунком космоса на стене — с такими яркими нарисованными звездочками и смешными ракетами. — С первого раза, Сень. — Вот уж когда нельзя врать, так это сейчас. — Я в тебя влюбился спустя двадцать одну минуту нашей встречи на рынке. Все произошло сразу: влюбился, захотел поцеловать. Прижать к себе. Я поэтому так ссу постоянно — типа, если бы тебе не понравился секс, и ты меня бросил, то я бы ебнулся. — Ого. — Арсений находит его руку своей и крепко сжимает пальцы. — То есть ты меня любишь? — Ага. Да, Сень, я тебя люблю. Даже не представляешь как. Ты не должен сейчас говорить ничего в ответ. Они молчат пару минут, так и не отлепляясь друг от друга, пока сердце не успокаивается, а тишина не становится комфортной. — Да. Ты мне очень нравишься, но я, наверное, еще не готов. — И вместе с этими словами Арсений сжимает руку еще крепче. — Хотя твой запах для меня самый важный на свете. Этого Антону вполне себе достаточно. На кухне шумит чайник и, кажется, пищит духовка, оповещая, что разогрелась достаточно — Катя запомнила про курицу. Антону бы сейчас встать, чтобы начистить картошку, но он не может. Может только повернуть голову и поцеловать Арсения: коротко, но со всеми важными словами, заключенными в прикосновение. Только у них на сегодня были планы, которые никак отменять нельзя, поэтому сразу после поцелуя Антон встает с кровати, и тянет Арсения за собой, чтобы пойти на кухню. На разделочной доске лежит курица, а Катя стоит рядом с таким лицом, будто все слышала. Хотя возможно это и правда — звукоизоляция у них говно. — Ну что, давайте обсудим план всей этой ювелирки? — в голосе у Кати скепсис, но Антона не проведешь.

_____________________________________________________________________________________

— Ну и что? Прошла любовь, завяли помидоры? — Арсений сидит на диване в гостиной (которая по сути еще и кухня, но Антон до сих пор не признает эти евро-трешки) и смотрит нарочито обиженно. — Бля, ну Сень, я ж только домой зашел. Ты ж сам будешь ругаться, если я в ботинках пойду по ковру тебя целовать. — Антон бы поцеловал сейчас, но у него руки грязные, и это тоже повод для бурчания. Соглашаться с Арсением все так же легко, как и десять, блять, нет, уже двенадцать лет назад — Антон иногда сбивается со счета. Можно было бы сказать, что с Сенькой все года, как один день, поэтому считать стало сложно, но это неправда — Антон просто не обращает внимания: главное, что вместе. Антон не вытирает руки полотенцем и идёт по квартире на манер хирурга перед операцией. Поцеловать Арсения — иногда тот еще подвиг ради человечества. Кольца ярко сияют на пальцах капельками воды, все-таки делая из Антона скорее Дона Корлеоне, чем хирурга. И вместо поцелуя в губы или хотя бы в щеку Арсений действительно тянет к себе чужую руку и целует печатку. — Новая? Или ты опять воруешь наш же товар? — Этот недовольный изгиб брови Антон узнает из тысячи. На самом деле Арсений с возрастом становится все язвительнее и язвительнее — в свои тридцать тот уже похож на вечно дребезжащего деда, которому вставная челюсть давит на мозг. Хотя бурчит он всегда не серьезно — все для показухи. Антон уже смирился. В целом, он Арсения даже понимает: когда ты вечно такой милый и улыбчивый на работе, то хочется хотя бы дома побыть говнюком. И Антон от своих слов не отказывается — от всех выходок Арсения его хочется только поцеловать. Ну или в случае страшного наказания, Антон просто не дает таскать свои вещи. — Катя сделала новый дизайн, который скоро пойдет к нашим ювелирам, а потом на продажу. Так что я просто взял погонять. Кстати, сделаешь какую-нибудь фотку с этим кольцом в инсту? — Антон пробует строить глаза из Шрека, но Арсений на это только привычно фыркает, но уже тянется за телефоном — никогда не откладывает дела на потом. Катя создала настоящий шедевр в этот раз — хотя Антон так говорит на каждое кольцо — и пустить его в продажу хочется как можно скорее. Это настоящее счастье, что они решили отказаться от сезонных коллекций и всего подобного и выпускают отдельные экземпляры небольшими наборами. Даже мама Антона одобрила этот план, сказав, что Арсений действительно был прав насчет задатков великого бизнесмена. Сама Майя, как бы ее не уговаривали принять в подарок что-то еще, носит только самое первое серебряное кольцо, которое Катя выплавила на основе ее старого. Арсений как-то раз предлагал выпустить что-то посвященное именно ей, но от идеи быстро отказались. Он потом еще и по лбу получил тяжелой материнской рукой за «Сенька, ты что, совсем меня не знаешь? И вот это мой сын взял себе в мужья». Арсений тогда сидел, поджав хвост — с помолвки прошло не так много времени, и он побоялся, что действительно что-то испортил — пришлось в шесть рук отпаивать чаем. — Опять бесплатная реклама, ужасно. Мне в мои интервью за интеграцию платят по полтора миллиона, а дома полное обесценивание! — Я расплачиваюсь нервными клетками и потом! — Антон отвечает шутливо, и притягивает Арсения к себе, чтобы тот уткнулся носом в шею и наконец-то перестал дребезжать. Такие прикосновения теплые, мягкие и даже слишком домашние, чтобы быть правдой, но щипать себя не приходится, потому что можно с легкостью почувствовать, как Арсений глубоко дышит рядом с линией челюсти, забирая чужой запах себе. Выбрал. Давно уже выбрал. Когда-то давным-давно Антон обещал себе, что будет двигаться вперед, придумывая планы на жизнь, пока не скажет сам себе «Сегодня у меня все получилось». И, кажется, этот момент настал.