Эй, эй, эй!
***
Они вернулись на базу под покровом ранней ночи, поужинали остатками — Инженерша оставила им довольно большую порцию тушёной картошки с мясом, (вдобавок оставила в холодильнике тарелку со свежими нарезанными овощами); попили, Снайперша — травяной чай, Разведчица — горячее молоко, и отправились в душ. — А к тебе можно? — поигрывая бровями ухмылялась Разведчица, на что получила усталый вздох. — Мы пойдём ко мне, у нас вся ночь будет. Сейчас мыться, — серьёзно сказала женщина, смотря на неё сине-серыми глазами поверх авиаторов. — И зубы почистить не забудь. — Пф-ф, ладно, па. — На эту ремарку Снайперша чуть вспыхнула и несильно хлопнула её по штанине. Девушка взвизгнула, смеясь, и сбежала в душевые. Женщина отправилась следом, качая головой. Шкода. Через сорок минут они уже были вместе, в фургоне Снайперши, в постели — лежали, отдыхали. И обнимались. На улице было холодно, так, что дыхание курилось паром, и темно — хоть глаз коли; беззвёздное небо, подёрнутое пеленой туч, новолуние. Но в фургоне было тепло, светло и хорошо. — Сейчас… сейчас, — бормотала Разведчица, уткнувшись Снайперше в шею, прильнув всем телом, чувствуя сердцебиение и тепло, что она излучала. Она повернула голову и приникла ещё ближе, к волосам, и вдохнула. Снайперша пахла полынью, волей и мятной пастой. И совсем немного виски. — Что такое? — мягко забормотала в ответ женщина, потирая девушке спину, растирая лопатки, успокаивая. От лопаток к изгибу поясницы. Вниз. Вниз. Вниз. Рука была невыносимо тёплая и добрая. И нежная, несмотря на всю жёсткость и на мозоли от винтовки. — Хм-м? Поговори со мной, кроха, всё хорошо. Разведчица приподнялась на локтях и обняла её голову руками, утыкаясь в её лоб своим в доверчивом жесте, пропуская сквозь тощие пальцы короткие каштановые пряди, едва посеребрённые годами и войной. Снайперша ощутила её дыхание на скуле. — Соскучилась, — неясно прошептала она в ответ, прикрывая глаза, не желая встречаться взглядом. — Так давно… в последний раз, мы с тобой… — До конца года контрактов не будет, — дёрнула уголком рта Снайперша и прижала Разведчицу к себе, приподнимая ноги и едва ощутимо обнимая бёдрами. — Буду с тобой. Только мы с тобой. — Хорошо, — со всей твёрдостью ответила девушка. Она ей верила. Она всегда ей верила. И ощутила, как словно старшая женщина стала легонько её покачивать, хоть и неловко. И ей стало спокойно. И в груди что-то загорелось. — Скоупс? — Хм-м? Разведчица приподнялась снова над ней, теперь без страха вглядываясь в неё своими ясно-голубыми глазами, словно июльское небо. Брови и пушистые ресницы загорались в рыже-золотом свете лампы фургончика; свет очерчивал её тонкие, худые, совсем не юношеские черты. Какого чёрта тот хрен принял её за парня? Из-за стрижки? Чёртов урод ещё трогать её смел… Снайперша отвлеклась от ненужных мыслей на эти веснушки, словно капельки солнечного света, а когда та улыбнулась, обнажая заячьи зубы, около глаз появились морщинки-лучики, и всё стало правильно. Женщина потянулась крупными заскорузлыми пальцами и коснулась подушечкой большого пальца скулы девушки. Разведчица заулыбалась ещё шире, сияя, и поспешила спрятать лицо, прижимаясь к большой родной ладони, обнимая её собственной, а потом потянулась и мягко её поцеловала. Прямо в мозоль под большим пальцем. А потом снова подняла смеющиеся глаза на неё, с широченными зрачками, на дне которых танцевали искры. Что-то горячее и дрожащее поселилось в теле женщины, не дававшее ей покоя никогда, когда она была рядом с девушкой, но сейчас ей это не давало покоя особенно. Губы пересохли, она сглотнула. Невольно. Разведчица заметила и, зараза, ухмыльнулась. — Скоупс. Повисло молчание. Напряжение поселилось в длинных и чуть жёстких чертах Снайперши, на виске проступила венка. Она вскинула густую бровь, сжимая челюсти, и чуть дёрнула подбородком. — Хм-м? — Скоупс, — продолжала ухмыляться Разведчица, не прекращая обнимать её руку, то горячо глядя на неё, то горячо целуя её ладонь, запястье, тёмные вены на нём, шрамы, мозоли. Скоупс была самой красивой женщиной в её жизни. В длинных высоких чертах иссушённого южным солнцем лица каким-то образом таилась нежность, а мягкий взгляд серо-синих выдавал её с головой. Но это было только для неё. Только она видела её такой. Все остальные видели лишь холодную, грубую и отстранённую Снайпершу, лишь иногда проводившую время с командой. Никто не знал, какая она была на самом деле; она была непоколебимым плечом, верным другом, а ещё она была тёплой и мягкой, совсем, как кашемировый шарф, что она связала ей. — Скоупс, — дразнила её Разведчица, и Снайперша вспыхнула. — Ну что? — у неё вздрогнули брови, а край сухих губ дёрнулся в невольной улыбке, хоть она и пыталась звучать грубее, чем казалась. — Мика, — громко шепнула девушка, заговорщически щурясь в самой счастливой улыбке, и женщину омыло знакомое тепло. Она расслабила напряжённое тело и потянулась вверх, и коснулась её лица; погладила светлые и мягкие короткие волосы. Разведчица снова прильнула к её руке, прикрывая глаза, и её черты разгладились, становясь блаженно-успокоенными. — Джерри, — ответила она голосом охрипшим и глубоким, не снимая с неё синеющего и ласково-печального взгляда. — Ну что ты, ну что ты, кроха, ласкаешься… — Снайперша потянула её к себе и снова обняла, растирая плечи и узкую спину. — Ласкаешься, Джерри… Она продолжала бормотать успокаивающую чепуху, не переставая прижимать её к себе. Девушка забеспокоилась на ней; завозила бёдрами, упираясь коленями в матрац и крепко обнимая ими старшую женщину, обняла её за плечи, удобнее кладя её голову на подушку, отчего её серебристо-каштановые, начинавшие отрастать, волосы растрепались, и повернулась к ней. Снайперше свело глотку и стало горячо в животе, а сердце забилось в горле и внизу. — Джерри, — отрывисто шепнула она, и Разведчица прижалась к её сухой горячей щеке такими же горячими, но влажными от поцелуев губами. Она прикрыла глаза, повернулась к ней и нашла её губы. И всё вмиг стало правильно и хорошо. Джерри целовала её со всей нежностью, с привязанностью, что у неё была, с просьбой, с признанием. Мика не знала, откуда ей это пришло и почему эта девочка что-то в ней нашла. Но она была благодарна за это. За всё. Она гладила девушке челюсть и шею, чувствуя, как тонка была её кожа, какой тонкой она была — и она была здесь, на войне, на полигонах. Как её сюда занесло. Конечно, её отцу и семье нужны были деньги. Она должна была помогать им. Но как же Мика хотела увезти Джерри отсюда, перелистнуть эту поганую страницу, чёрт с ними со всеми, и больше никогда не возвращаться, и не оглядываться. Мика уже забыла, зачем сюда пошла. Словно она была здесь всю жизнь, без цели, и была только эта война, а потом случилась Джерри. Всё было просто, а потом всё перевернулось, а она не знала, как жить дальше и что с этим делать. Но в такие моменты она понимала, что всё и осталось простым, и всё было понятно, и цель в её жизни, и смысл — был так близко. Рядом. Стоит только протянуть руку. И она протянула. Коснулась шеи, выступающих ключиц, шрама на горле — подарок от Шпионки Синих. Сволочь. И положила крупную и горячую ладонь ей на грудную клетку. Сердце у неё трепыхалось словно птица в клетке. Разведчица отстранилась и взглянула ей в глаза, открытая и уязвимая. Снайперше что-то кольнуло за грудиной, когда она заметила этот знакомый испуг в её светлом взгляде, и растерянность. — Всё хорошо, Джерри, — забормотала она, мягко и заверяюще, убирая руку, снова поднимая её наверх, касаясь костяшками сухой скулы девочки, — всё хорошо, кроха, всё хорошо, — перешла она на глубокий шёпот, надеясь, что это её успокоит. Снайперша ласково улыбнулась, щурясь, склонив голову набок, (отчего золотистый свет очертил её высокие скулы и морщинки), и потянулась выше. Она провела длинными сильными пальцами сквозь светлые короткие волосы, взлохмачивая этот отрастающий ёжик, погладила висок, легонько потёрла ей подушечкой большого пальца розовеющее ухо, а потом переместилась на бровь, и погладила её в родном жесте. Девушка разрозовелась, приникая к руке, расслабляя черты лица, и снова легла на старшую женщину. Она разгорячилась, они обе, и они это чувствовали. Снайпершу чуть потряхивало в руках от накатывающих чувств, но она бы никогда не стала обращать на это внимание, особенно сейчас. — Да, Мика, — ответила Разведчица, крепко обнимая её. — Всё хорошо. И Снайперша ощутила прикосновение влажных горячих губ на горле. Подняла голову, прижала её крепче, не переставая обнимать и гладить её сквозь одежду. Не нужно было торопиться; если поспешить, Джерри закроется от неё. Мика этого не хотела. В пижаме было жарко, она чувствовала, как пот тёк по внутренней стороне бёдер, но это было доброе тепло. Такое, какое она не ощущала давным-давно. Девушка распалялась, сжимая её всё сильнее, целуя всё горячее, всё щедрее, и мокрее. Она целовала и сосала ей горло, шею, оставляя влажные следы, (на что женщина тихо смеялась от необычайного прилива счастья), поднялась выше, целуя и вылизывая ей губы, лицо, руки, пальцы — что придётся, и обнимала её. Снайперша плавилась и горела под ней, не успевая за такой лаской, лившейся на неё благодатной рекой, поэтому надеялась, что Разведчица знала, что она испытывает к ней то же. Они устроились удобнее, сгребая друг друга в охапку, и Снайперша поняла, что Разведчица чуть ли не приподнимала её над постелью, качая её в сильных, хоть и не слишком мускулистых руках. Девушка раскраснелась, растрепалась; майка задралась ей на поясницу, и старшая женщина не сдержалась, и положила крупную жилистую ладонь на обнажённую, потную и горячую кожу, растирая и оглаживая. Она вытирала ей пот на спине; второй рукой — с лица, со лба, — и в жесте было столько заботы, что Джерри задохнулась и сбилась, смущённая лаской и отсутствием всякого отвращения к ней, к её телу, к тому, что она делала и чем была; Мика уже видела такое, с другими. Она не стыдилась, она говорила ей всё. По правде, в юности и она испытывала подобное. И знала, что в такие моменты нужно быть как никогда понимающей и нежной, потому что легко ранить и так израненное сердце. — Скоупс, я хочу, я хочу, мне можно, мне можно… — горячо бормотала она ей в плечо, путаясь в пижамных штанах, не дававших ей приникнуть к женщине полностью. — Да, да, кроха, да, — глубоко ответила ей Снайперша, и ощутила, как ей расстёгивают пижамную рубаху. Тонкие пальцы подрагивали и не слушались, путаясь в пуговицах; светлые брови были нахмурены, между ними лежали морщины. Она потянулась к Разведчице и погладила ей шею, чувствуя, как её потрясывает, и не спускала с неё синеющих блестящих глаз. Вторая, третья, четвёртая. Она раскрыла рубашку, чувствуя под подушечками пальцев мягкость застиранной ткани, и приникла губами к отметине от приклада на правом плече. Снайперше будто отказали ноги, а сама она тихо и гортанно захрипела, когда ощутила тёплые губы и мокрый язык на себе, когда услышала громкие чмокающие и чавкающие звуки. Девушка не переставала вылизывать её, а женщина не переставала гладить её, обнимать, потирать бёдра и крепкие ягодицы — результат работы наёмницей, и это был… единственный плюс от этой работы, морщась, признавалась себе Снайперша. Мика любила Джерри до боли, и всё бы отдала, чтобы с ней всё было хорошо, положа на это жизнь, если потребуется, любила её душу, сердце, её глуповатые шутки и ужимки, но в довесок ко всему, к своему стыду, она, порой, глаз не могла отвести, (пряча взгляд за полями старой фетровой шляпы), от её округлой мускулистой попы. И сейчас, неловко и несмело, переместила горяченную шершавую ладонь прямо туда, чувствуя, как мышцы то сокращаются, то расслабляются, то становясь стальными, то невообразимо мягкими. Разведчица заурчала и лениво рассмеялась, подаваясь назад к любимой руке, поднимаясь над Снайпершей, позволяя видеть своё светлое и лучащееся истинным счастьем и удовлетворением лицо. Они всё делали правильно. — Ты моя хорошая, — ласково забормотала женщина, протягивая к ней руку и гладя её скулу, оглаживая бровь большим пальцем. — Моя хорошая, моя красавица, моя кроха… Девушка тихо усмехнулась и снова прильнула к ней, находя её тонкие горячие губы, и поцеловала. Снайперше не было дадено такое телосложение — она была тощей и высокой с детства, с выпирающими ключицами и костистыми и большими руками, но с её работой она стала сильнее, жилистее, крепче — в плечевом поясе особенно. Разведчица любила её руки, её плечи — она знала. Но ей было дадено то, что Разведчице нравилось более всего на свете, особенно сейчас, особенно с ней. Девушка полностью раскрыла ей рубаху, почти раздевая её, заглядывая мерцающими голубыми глазами ей в зрачки, словно кошка, увидевшая что-то завораживающее. Она опустилась к ней и бережно коснулась её правой груди, приникая, целуя нежную и тонкую кожу, чувствуя мягкость и успокаивающее тепло, и, переместившись чуть ниже, утонула в женщине, едва ощутимо прихватив губами сосок. От медленных и расслабленных движений языком перед глазами Снайперши всё начало плыть. Тонкие цепкие руки как никогда были чутки и бережны; обнимали, гладили. Разведчица положила ей голову на грудную клетку, не отпуская из губ сосок, прижимаясь щекой (и прижимая её самостоятельно) ко второй груди. Тепла было так много, она словно пьянела. У женщины кружилась голова, нижние губы налились и пульсировали, и влаги было так много, что уже начало течь на матрац — она чувствовала, — и хотелось разрядки, но так не хотелось соскальзывать с этих ощущений. Мика прижимала Джерри к себе, распластавшись на матраце, словно безвольная, брошенная кем-то кукла, выгнувши шею и неестественно согнувшая ноги. Было так хорошо. Джерри держала её и обнимала, защищая от всего на свете, и было слишком хорошо; так, что хотелось умереть. Разведчица закончила, отстраняясь и оставляя в покое раскрасневшийся мокрый и твёрдый сосок, и перешла ко второму. Левый был чувствительнее, и Снайперша даже чуть сначала забеспокоилась, но едва любимые и горячие губы накрыли её вновь, всё стало хорошо. Девушка смелела. Лизала шире, целовала со всем чувством, что в ней теплилось, но сосала не глубоко, не сильно, не жёстко. Это было нежное место; нужно было обращаться осторожнее, грубость была ни к чему. Она долго мучила её лаской, наконец, успокоившись, делая то, что считала правильным. Разведчица сверкнула лукавым голубым взглядом (на что Снайперша ответила чуть дрожащей улыбкой и затуманенным взглядом синих глаз), и снова вернулась к ней, и потянулась второй рукой. Снайперша прижала её ладонь к лицу, целуя и целуя сухую и загрубевшую кожу, но рука двинулась ниже, и подушечка среднего пальца нашла зацелованный прежде сосок, и начала легко и едва ощутимо поглаживать. На женщину обрушилась тяжёлая многокрасочная волна, от таза, сквозь всё тело и до кончиков пальцев, и возбуждение пулей выстрелило ей в мозг. Внизу поселилась знакомая пульсация; мышцы влагалища сокращались и расслаблялись сами собой, а влаги было слишком много. Она подняла ноги и бёдрами обхватила девушку, обдавая её жаром возбуждённости. Она была готова. Немного ласки любимых тонких и сильных пальцев — и волна её снесёт. Разведчица всё ещё осторожничала; дошла до живота, обнимая и нацеловывая его, а потом метнулась выше, к челюсти, и прижалась, чуть сутулясь. Снайперша потирала ей грудную клетку и спину, успокаивая, но сил больше не оставалось. Она нашла руку девочки, сжимая, и их пальцы переплелись. Когда девушка чуть отпрянула, переводя дух, ложась рядом с ней на подушку и поворачиваясь к ней, женщина увидела слёзы у неё в глазах, хоть она и улыбалась, и беззвучно лучисто смеялась. — Всё хорошо, теперь всё хорошо, — сбивчиво зашептала Снайперша, поворачиваясь к ней, обжигая дыханием ей лицо, протягивая к ней руку, кладя ладонь на скулу, вытирая мокрую обветренную кожу. Разведчица закивала, щурясь, и спрятала лицо в подушке. Шмыгнула носом, глубоко и отрывисто вдыхая. — Всю жизнь, — начала девушка сгоревшим и дрожащим голосом, — думала, что всё не так… со мной… а тут, теперь… с тобой, всё хорошо, хорошо… — Джерри, — обронила женщина и замолкла. Она не знала, что было нужно говорить, потому что любое слово могло ранить в такой момент, хоть всё в ней тянулось к девчушке, обнажившей перед ней самое сокровенное. Она не знала, что говорить, но знала, что делать. Разведчица тихо смеялась, щурясь и плача, прижимая ладонь Снайперши к лицу, прижимаясь к ней щекой. Снайперша приникла к ней, легко и тепло касаясь тонкими губами её бровей, лба, переносицы, потом чуть выше, левого века. Простая ласка трогала девушку до глубины души; она глубоко вдохнула и выдохнула, успокаиваясь будто по щелчку пальцев, и отдалась ощущениям. Старшая женщина приподнялась над ней, двигаясь размеренно и спокойно, укладывая её на постель, приглаживая растрёпанный ёжик волос. Девушка смотрела доверчиво и искренне, вверяя себя мозолистым и нежным рукам, которые так сильно любила. Снайперша всё ещё хотела разрядки, да; но было нечто гораздо важнее, некто. А она подождёт. И не остынет. Она коснулась подушечкой большого пальца губ Разведчицы, и та поцеловала, и лизнула, и заулыбалась, прикрывая глаза. — Ладно, кроха, — низко забормотала женщина, устраиваясь подле неё, потирая ей грудную клетку и ноги, пока не касаясь грудей и живота. — Хочешь попробовать? Разведчица дёрнулась, приподнимаясь на локте, раскрасневшаяся и раскрытая перед ней, приподнимая брови в неверии и смущении. — Что, типа… что? Внизу? Снайперша облизнула губы, глянув куда-то в сторону, а потом обратно — вперяя в неё взгляд синий, искрящийся и лукавый. Она загладила растрепавшиеся серебристо-каштановые волосы, выдыхая от жары, подставляя свету рубленные линии ключиц и плавные округлые изгибы грудей. Разведчица так и смотрела неё, замерев. Снайперша ещё раз вздохнула, полностью раздеваясь, (потому что в зимней пижаме она уже спеклась), и снова посмотрела на Разведчицу. И улыбка начала сходить с её губ. — Нет, мы… мы не станем, если не… не хочешь. Только то, что ты захочешь, — тихо пробормотала женщина, склоняясь над девушкой, но та продолжала молчать. Разведчица моргнула. Потом ещё. В фургончике начало разливаться тягучее молчание, такое, что Снайперша стала слышать удары собственного сердца у себя в ушах. — …Тебе не противно? — обомлённо произнесла она, дрожаще и рвано, глотая. Снайперша молчала; слова застряли в глотке. — Нет, — в недоумении буркнула она. Потом опомнилась, вернулась к ней, обнимая лицо и плечи. — Нет, что ты, — мягче заговорила женщина, — почему мне должно быть противно? Девушка таращила на неё огромные голубые глаза, с опаской и ошеломлением, словно олениха, пойманная в свет фар. — Потому что… — трясущимся шёпотом ответила Разведчица, глядя куда-то в сторону, словно искала там ответы. — Все так говорят, — и снова посмотрела на Снайпершу, и во взгляде было и доверие, и печаль. — Что это плохо. Что с женщиной… мерзость, — почти беззвучно окончила она, снова опуская глаза, будто стыдилась, словно она в чём-то была виновата. Снайперша чуть отстранилась, садясь на матрац рядом, закидывая локоть на согнутое колено, смеривая Разведчицу остекленевшим взглядом. — «Все»? Кто — «все»? Твой отец? Сёстры? Училка-католичка? Кто — «все»? — в её голос крались холодные и низкие ноты, знакомая злоба полыхнула у неё за грудиной; но злилась она не на Джерри. Джерри ни в чём не была виновата. У Джерри была чистая душа, несмотря на всё, что ей удалось пережить. Мика сомкнула челюсти, сводя густые брови к переносице. Джерри молчала, зажмурившись. — Джерри, — мягко позвала её Мика, и Джерри ответила, раскрывая блестящие глаза, наблюдая, как Мика кренится над ней и приникает к ней, чувствуя её дыхание у себя на губах. — Всё нормально, — и Мика сказала это так просто и искренне, что в груди Джерри что-то надломилось, грозясь хлынуть наружу или воплями, или рыданиями, или смехом. — Это не мерзость, понимаешь? — Джерри закивала. — Многие что говорят. Так… так бывает, и всё, и ничего не поделаешь. Джерри слушала её, не спуская глаз, вглядываясь в широкие зрачки, окаймлённые глубоко-синей полосой. Жёсткое лицо Мики просветлело, когда она улыбнулась, и Джерри заулыбалась в ответ. — Я думала, что ты отбросила подобного рода мысли, — ласково усмехнулась Снайперша, не упрекая её, — когда ты стала увиваться за мной хвостиком. — И погладила её по голове, зарываясь пальцами в короткие светлые волосы. Разведчица прыснула и рассмеялась, ёжась и зарываясь лицом ей в ладонь. — Ну… всё по-другому оказалось, — захрипела она в ответ, — не так, как говорят. С тобой по-другому. Ты другая, — решительно и серьёзно выдохнула она, и Снайперша не переставала улыбаться. — Классная. — По-другому? — переспросила женщина, изгибая бровь и понижая голос. — А как ты хотела? Хотела, чтоб оказался мужик? — и тихонько засмеялась. — Не! Не-не-не! — воскликнула девчонка, звонко смеясь, мотая головой, и Снайперша сгребла её в крепкие объятия и горячо зацеловала в щёку, бормоча нежности. Разведчица хваталась за неё и прижимала к себе, обнимая и руками, и ногами. Знакомая дрожь поселилась в теле, а дыхание спёрло в горле. Было так страшно, и горько, и радостно, и так хотелось. Крупные жилистые руки нашли её бёдра и стали потирать, спокойно и уверенно. — Вот и всё, кроха, вот и всё, — тихо бормотала Снайперша, осторожно спуская с неё пижамные штаны, кладя их на край матраца. Она обнажила её, являя своему затуманенному взгляду её сильные ноги и крепкие бёдра. Волосы на её теле вспыхнули янтарным в золотисто-рыжем свете лампы. Разведчица глубоко и часто дышала, не спуская взгляда со Снайперши. Та склонилась, и медленно, совсем бережно и осторожно, прижалась губами к низу живота, там, где было горячее всего, где была матка. И поцеловала. Подняла на девушку блестящий взгляд — встретила её мерцающий и всё ещё не верящий — и вернулась к ней. Губы нашли выпирающие тазовые кости, изгиб бедра, внутреннюю сторону бедра — и на второй ноге тоже — а потом Снайперша снова вернулась в центр. Она опустилась и прижалась губами к пушистому лобку, крепко. Задержалась. И вдохнула. Она обхватила руку девушки у себя на щеке своей собственной, и, подарив ещё один поцелуй, чуть ниже, в губы, подняла на неё опьяневшие от любви глаза. Вместо живота была впадина, рёбра выпирали сквозь растянутую ткань спальной майки. Боже, какой худой она была. Снайперша потянулась к ней и осторожно коснулась грудной клетки, и Разведчица накрыла её жилистые руки своими, тонкими, более мелкими, со шрамами и чуть покрасневшими суставами. И прижала к себе. Женщина снова взглянула ей в глаза; серебристо-каштановая прядь упала ей на блестящий лоб. Девушка закивала, прикрывая глаза. И женщина вернулась к ней, приподнимая край майки, обнажая белую сухую кожу. Свободная одежда и форма делали из неё мальчишку, но её бёдра, женственный изгиб талии, и, тем более, небольшие груди — всё было совсем не мальчишеским. Джерри была такой маленькой, несмотря на её грубость, деланную борзость и попытки ходить набычившись, что Мика испытала прилив нежности, такой, что защипало глаза. Джерри завозилась, шире раскидывая бёдра, не сводя с неё беспокойного взгляда. Мика обнимала её и целовала, целовала живот, чуть вылизывая, опускаясь ниже, к лобку, ко внутренней стороне бёдер, к сгибу между губами и бёдрами, где было нежнее и чувствительнее всего, и Джерри тихонько смеялась. Было щекотно. Мозолистые и ласковые кисти Снайперши потянулись выше и мягко накрыли груди Разведчицы; женщина пока ничего не делала, просто давала привыкнуть к прикосновению, не останавливая ласки губами. Кисти девушки не отпускали её кисти, и она поняла, что ей был даден зелёный свет, когда девушка сжала их. Подушечки больших пальцев нашли соски и стали медленно массировать, чувствуя, как они наливаются и твердеют. — Не больно? — тихо пробормотала женщина, поднимая на неё темнеющий синий взгляд. — Нет, — почти беззвучно выдохнула девушка, рассеянно хмурясь и прикрывая глаза, прислушиваясь к ощущениям. Снайперша нежничала с её грудью ещё некоторое время, даря игривую ласку, а потом оставила Разведчицу отдыхать, поцеловав напоследок под животом, и опустилась ниже, к ней. Большие губы набухли и разрозовелись, едва пульсировали внизу — мышцы сокращались. В расселине поблёскивала влага, а между губами, совсем немного, проглядывали лепестки малых — пугающе бордово-алых, но всё было хорошо. Снайперша даже улыбнулась сама себе — так довести девочку. Она легла рядом, обняла ей сильные ноги, и медленно, совсем медленно поцеловала её в губы. Плоть была тепло-горячей, мягко-упругой и до головокружения мокрой — влага размазалась от их игр, и так было лучше. Она высунула кончик языка и чуть проникла, меж губ, совсем немного, ничего не касаясь. Разведчица рвано и тихо выдохнула. — Скоупс, — задохнулась она, — хорошо, Скоупс. Что «хорошо»?, засмеялась в мыслях Снайперша. Мы ведь даже ещё не начали. Джерри была возбуждена так сильно, что для проникновения пришлось помочь рукой. Мика мягко помассировала правую губу, чувствуя эрегированную луковицу клитора сквозь тончайшую кожу, не давя слишком сильно. Сама она любила пожёстче, но она не хотела, чтобы Джерри испытывала дискомфорт. Мика устроилась удобнее, и, наконец, её язык, напряжённый, узкий и тёплый, скользнул внутрь. Теперь и она утонула в девушке. Это было самое успокаивающее, самое благодатное чувство на свете — между ног у любимой женщины. Она лизала и целовала со всей любовью, медленно, спокойно, даря ласку, обещая, что она не прекратится. Было и жарко, и мокро, и скользко, и хорошо — им обеим. Мика прихватила губами её левую малую губу, горячую и приятно-шершавую, загнула её языком наверх, к головке клитора, и стала лизать сквозь неё, надавливая постепенно, так, чтобы не произошло онемения от тактильного перегруза. Всё-таки, это был комок оголённых нервов. Нужно было быть аккуратнее. В первый раз, особенно. Язык был то плоский и широкий, то узкий и напряжённый; Мика ласкала Джерри то снизу-вверх, то сверху-вниз, не доходя до преддверия влагалища, вылизывая внутри больших губ, чувствуя, как пульсируют луковицы. Джерри гладила её по голове, успокоившись и откинувшись на подушку, пребывая будто в полукоматозном состоянии, неслушающимися пальцами перебирая влажные серебристо-каштановые пряди. Неописуемо было то чувство, когда её касались там, где она больше всего была уязвима, и ей дарили только ласку и доброту, и никакой боли. Никогда — боли. Мика лизала долго — они достигли плато. Тихие звуки и вздохи Джерри сводили её с ума, ей казалось, что стоит ей напрячь мышцы посильнее, потереться о постель — и она кончит сразу же, (тем более, хотелось уже избавиться от чёртовых штанов, они и мешались, и намокли, хоть выжимай), но она хотела быть с Джерри до конца, увидеть, почувствовать. — Так хорошо, — почти неслышно всхлипнула Джерри, и у неё задрожали бёдра. Совсем скоро. Мика приникла ближе, даже хмурясь, полностью сосредотачиваясь, и присосалась губами к головке клитора. И немного, едва ли ощутимо, но проникла внутрь средним пальцем — чувствуя твёрдую и бархатистую текстуру у входа, а дальше — гладкую и ровную. Джерри дёрнулась вбок, приподнялась — увидела Мику, её руки — и её мышцы сжались вокруг длинного жёсткого пальца. Она гортанно хрипела, стонала, дрожала, пульсировала вокруг пальца и заканчивала. Джерри всхлипнула, тяжело задышала, сжала зубы и остервенело откинулась назад, подскакивая на матраце, а потом её затрясло во второй раз, и она стонала будто от боли, измученная и уставшая, достигая пика. И потом она перекатилась набок, зажимая голову Мики между мускулистых бёдер, крепко сжимая её руками. — Скоупс, Скоупс, Скоупс, хорошо, хорошо, Ско-у-пс… — бормотала она в исступлении, обнимая Мику со всей горячностью. Мика прикрыла глаза, утопая в обжигающей теплоте. Ей казалось, что это был единственно верный момент в её жизни, самый светлый и самый лучший. Но она не надеялась, что Джерри думает также. Ей просто хотелось, чтобы ей было хорошо. Прошло несколько минут. Джерри всё ещё сжимала Мику, Мика всё ещё лежала между ног Джерри, буквально. Но они были недвижимы. Но потом Джерри стала приходить в себя; раскрыла прояснившиеся ярко-голубые глаза, словно кусочек июльского неба, раскрыла ноги, освобождая Мику, и встретила её смеющийся и счастливый взгляд серо-синих глаз. Мика чуть приподнялась, а потом подняла вверх правую кисть — блестящую и мокрую в оранжево-золотистом свете, и засмеялась, и Джерри засмеялась — гортанно и лениво и успокоенно — и Мика поднялась к ней, ложась рядом. — Как ты, кенгурёнок? — хрипло спросила Снайперша, не переставая улыбаться, отчего на её жёсткое лицо легли морщины, но так она казалась ещё красивее и статнее. Разведчица засмеялась, щурясь, отчего вокруг её глаз появились морщинки-лучики, и она потянула к ней руки, обнимая за шею, и прижалась к её мокрым губам собственными. Весь мир остался где-то там, холодный и злой, с его людьми, а здесь был лишь самый важный ей человек, и её добрые руки, дарившие столько тепла и любви, и родные губы, приносившие так много ласки и заботы. Они поцеловали друг друга и устроились вместе. Они лежали и отдыхали в молчании. За окнами была глубокая ночь. — Скоупс, — глухим шёпотом позвала Разведчица, и Снайперша раскрыла сонные глаза. Девушка выглядела живее и здоровее, чем когда-либо. И на её обветренные губы прокралась её вечная лукавая улыбка. — Мы ещё не закончили. — Подождёт, — качнула головой женщина, прикрывая глаза, чистой рукой касаясь скулы девочки. — Ты узнала, что это такое. Это самое важное, — и приподняла брови, чуть кивая. Разведчица приподнялась над ней, нависая, не спуская с неё глаз, и повернула к себе. Она глянула в сторону, о чём-то подумав, а потом, отсев назад, сдёрнула с себя майку, в лучах света являя себя Снайперше. У женщины расширились зрачки, девушка заметила; но ей было невдомёк, какая сильно прилила у женщины кровь к паху и тазу, отчего пульсировало всё почти болезненно. Но это была сладкая боль. Джерри заулыбалась, хитро, но лучисто, и, приподняв ей бёдра, сняла с неё пижаму, как Мика обнажала её до этого. Мика раскинула ноги перед ней. Она ей доверяла, всецело и безоговорочно, а в теле поселилась горячечная слабость. Голубые глаза горели, зажигая синие. — Скоупс, — со внезапной серьёзностью позвала Джерри, кренясь над ней, и Мика увидела её веснушки и пушистые ресницы. — Как ты хочешь? — Как ты захочешь, — сгоревшим голосом зашептала Мика в ответ, не сдерживаясь и гладя Джерри по лицу. — Только ты. — Скоупс, — снова произнесла Джерри, заминаясь, облизывая губы. — Знаешь, я… ну… потом, я ещё хочу. Мика хрипло и глубоко засмеялась, щурясь в истинной неге, и обхватила Джерри бёдрами и жилистыми руками. Девушка вжалась в её сильное плечо и глубоко вдохнула. По фургону, стоящему в ночи посреди унылых холодных пустошей, разнёсся эхом тихий стон женщины, когда ловкие и тонкие пальцы девушки нашли то, что нужно было найти.