Все беды нолдор

       Застрявший в горле крик выдергивает Маглора из сна. Судорожно дыша, он глядит в потолок и не может вспомнить, где он и кто он. Тонкие деревянные балки, легкая крыша. Широкие проемы завешены легкой кисеей, за нею — зелено-золотое сияние солнечного сада, голоса птиц, плеск воды, нежный посвист воздушных колокольчиков.       Лориэн.       — Вот же дрянь, — бормочет Маглор.       Он садится на постели, неверными руками берет кувшин с соседнего столика и пьет прямо из горлышка. Остаток воды выплескивает себе на лицо. Струйки, текущие за ворот, помогают прийти в себя.       — Какая же редкостная, какая изощренная и мерзкая дрянь! — еще раз с чувством произносит Маглор и встает. Вытершись, поправив одежду и тщательно расчесав волосы (он не собирается делать ни малейшей уступки замыслам Ирмо вывести его из себя), Маглор отдергивает занавесь с проема, ведущего в сад.       Ирмо неподалеку: сидит на бортике большого пруда, спустив босые ноги в воду, и кидает какие-то крошки карпам. Маглор выходит из маленького павильона, в котором спал, и чувствует, как вала медленно, деликатно переводит на него свое внимание. Когда-то, в юности, когда душа была невинной до прозрачности, Маглор и не подозревал, каким тяжелым может быть взгляд такого существа. А теперь при каждой встрече ему сначала нужно делать над собой усилие, чтобы подойти — как к слишком жаркому костру. Но отступать он не собирается.       Ирмо помогает ему: как-то приглушает себя, рассеивает. Сочтя это приглашением, Маглор направляется к нему, и Ирмо встречает его слегка виноватой улыбкой.       — Хотел бы я сказать «С добрым пробуждением!», но, пожалуй, воздержусь. Присаживайся, Макалаурэ, — указывает вала на бортик рядом с собой.       Маглор не отказывает себе в том, чтобы высказаться:       — Подожди, владыка Ирмо. Я еще не решил, сесть ли рядом с тобой — или столкнуть тебя к рыбам. Я тут во сне увидел отличный способ решения проблем. Вот думаю, не опробовать ли его на тебе. Пруд по колено — это, конечно, не огненная пропасть, но удовольствие я определенно получу!       В глазах Ирмо начинают плясать веселые искорки.       — А это хорошая мысль! Давай попробуем, может получиться что-то интересное!       — Пожалуй, все-таки в другой раз, — не без яда отвечает Маглор. — Мне надо продумать месть как следует. Раз уж у меня открылись такие таланты.       — Договорились! — с воодушевлением восклицает вала.       Маглор садится рядом с Ирмо и опускает босые ноги в воду. В первые минуты она кажется прохладной и как будто смывает досаду на глупый и оскорбительный сон. А может быть, это делают неизменно исходящие от Ирмо волны беззаботной уверенности в том, что всё идет хорошо, как бы странно это «всё» ни выглядело.       — Тяжело тебе сейчас от того, что ты видел? — спрашивает Ирмо мягко, и Маглор задумывается.       — Противно. И… обидно, что ли?       Ирмо кивает:       — Это очень хорошо.       — Обидел нас с братом и рад, да? — хмыкает Маглор.       Ирмо разводит руками:       — Твой отец давно еще предупреждал, какие мы все нехорошие.       — А еще ты злопамятный.       — У меня просто хорошая память, — смеется Ирмо. В такт его смеху качаются воздушные колокольчики, и Маглор окунается в эти звуки, как в свежую воду.       Потом Ирмо говорит тихо, оставив на мгновение легкий тон:       — Знаю, что тебе больно. Это очень дурной сон. Вспомни наш уговор. Одно твое слово — и я буду показывать тебе только счастливые сны. А сегодняшний — помогу забыть.       Маглор качает головой.       — Нет уж. Я пришел сюда работать, а не смотреть счастливые сны. Если ты, Ирмо, решил, что мне нужно увидеть именно это — буду работать с этим. Просто… гадость же несусветная! Как ты только это все придумал! Светлый вала...       — Это не я! — Ирмо моментально принимает подчеркнуто невинный вид. — Я только составил скелет истории. Мясо нарастил ты сам. Да кое на что даже мне страшно было смотреть! Бррр!       — Я?!       — Конечно. Ты еще не понял? Это всё многократные преломления того, за что ты чувствуешь вину. Отдаленные и искаженные отголоски.       — Но я же не делал ничего, что было в этом сне! Не предавал Финвэ, не убивал отца и Нельо и так далее.       — Не делал. Зато часто думал, как ты мог и должен был все эти несчастья предотвратить. Вразумлять отца. Не оставлять Финвэ одного в Форменосе. Я уж не говорю о том, сколько всего ты передумал о том, как должен был не допустить плен Майтимо и спасти его из Ангбанда. И так далее по всем остальным точкам, вплоть до Элронда, перед которым ты виноват вообще во всем решительно. Фантазия у тебя безграничная.       Маглор трясет головой и фыркает:       — Не наговаривай на меня! У меня всё в порядке с рассудком, Ирмо, я не воображаю себя всемогущим и всеведущим. Я ведь прекрасно знаю, что не мог предотвратить все беды нолдор.       — Да. Твой разум понимает. А душа все равно болит. Можно перебрать каждый эпизод, как бусины, и найти, за что ты там чувствуешь себя виноватым.       Маглор знает, что по сути Ирмо прав, но раздраженно вздыхает.       — Все равно не понимаю, зачем это подавать в такой абсурдной обертке. Я не удивился бы кошмарам о том, что действительно было. Но ведь этого ничего не было! Даже близко!       — Зачем же мне показывать тебе то, что было? — удивляется Ирмо. — Ты и так помнишь об этом лучше, чем нужно. Ты успел за годы и века так много передумать о бывшем, что на него наслоились прямо-таки геологические толщи твоих выводов и приговоров. А здесь всё свеженькое.       Маглор понимает, о чем говорит Ирмо. Эти толщи, лежащие на душе, он ощущает почти физически. Он и стал ходить в Лориэн, когда понял, что сдвинуть их сам не в силах. Но нынешний подход Ирмо всё равно ставит его в тупик.       — И… зачем же всё это «свеженькое» нужно? – осторожно спрашивает он. – Какой урок я должен извлечь из этого абсурдного сна?       Ирмо всплескивает руками.       — Что ты, Макалаурэ! Какой еще урок? Это у моего брата на каждую фэа составлен подробный и обоснованный план исцеления. А я… я просто импровизирую.       Маглор не может удержаться от того, чтобы хмыкнуть:       — Я всегда знал, что я самый невезучий из всех братьев. Угораздило же меня выжить и попасть к тебе, Ирмо.       — Никто в этом и не сомневается! — смеется Ирмо, но потом продолжает серьезно:       — Итак, что ты чувствуешь от этого сна?       — Брезгливость. Обиду. Злость. И ты сказал, что это хорошо. Почему?       — Потому что это говорит о том, что ты можешь здраво подходить к вопросу вины.       — Я всегда к нему здраво подходил. Никогда не брал на себя лишнего! — восклицает Маглор, но под скептическим взглядом Ирмо поправляется:       — Ну… может быть, иногда, сгоряча. Ну да, может быть, я и сейчас временами не совсем верно оцениваю свою роль, может быть, я пристрастен и склонен к лишнему самообвинению, но всего этого я точно не творил!       Вала довольно кивает. Маглор нахохливается:       — Это же нелогично. То, что я не сговаривался с Мелькором, не убивал Майтимо или не делал еще чего-то столь же абсурдного, ничуть не уменьшает вину за то, что я действительно делал. Это не-ло-гич-но!       Ирмо величественно пожимает плечами.       — За логикой — к моему брату. Мое дело — образы и эмоции.       — Ты самый вредный из Феантури.       — А ты самый вредный из Феанариони. Мир справедлив, и рано или поздно каждого находит его возмездие. Вот и мы с тобою нашли друг друга!       — Хорошо, я понял. Когда в следующий раз на меня найдет чувство вины, я вспомню этот мерзкий сон и стану злиться на тебя, а не на себя!       — Тоже хорошая мысль, — благодушно соглашается Ирмо.       Маглор смотрит на рыб, снующих возле его ступней. Подумав, он говорит:       — Я понимаю, что этот сон — ответ. Но я не знаю, на какой вопрос.       — Как любой сон — на тот, что тебя сейчас мучает.       Маглор отгоняет лезущие на язык колкости и задумывается. Пикироваться с Ирмо приятно и легко, и может быть, когда-нибудь настанет день, когда он придет в Лориэн только за этим. Но еще не скоро. Пока он каждый раз приносит с собой груз, и каждый раз уносит немного меньше, чем принес. Но для этого приходится работать.       Маглор делает над собой усилие и произносит:       — Мой вопрос всё тот же. Как себя простить и как с самим собой жить дальше.       Ирмо согласно прикрывает веки.       — Если бы я был тем, из видения — смог бы я простить себя? —пытается Маглор нащупать дорогу.       — Тот из видения никогда не задался бы таким вопросом.       — А я задаюсь. Потому что у меня есть совесть. Но если у меня есть совесть и я шел против нее, разве это не большая вина, чем если бы совести вовсе не было?       Ирмо вздыхает.       — Ты, Макалаурэ, вырастил у себя в голове своего собственного Намо. Причем совершенно непохожего на настоящего. Довольно гадкого, если честно. И он тебя судит не только без жалости, но даже без справедливости. Мне часто хочется свернуть ему шею, и очень жаль, что мне не положено.       — Мне уже тоже, — вздыхает в ответ Маглор. — Но какое отношение этот внутренний Намо имеет к сегодняшнему сну?       — Маглор из сна — это то, каким он тебя видит. Только доведенный до самой крайней, абсурдной степени, — отвечает Ирмо.       Маглор наклоняется к воде, опускает в нее ладони и смотрит, как крошечные волны расходятся, когда он шевелит пальцами.       — Что ж, это правда. Какой-то частью души я до сих пор себя ненавижу. Но что с этим делать — не знаю.       Ирмо молчит некоторое время, а потом задает вопрос:       — А тебе не было их жалко? Тех Маглора и Маэдроса?       — Было, — отвечает Маглор. — Но они как орки. Орков мне тоже было очень жаль, когда я позволял себе задуматься. Но им нельзя помочь. Только уничтожить. А мне — можно?       — А тебя надо запереть в Мандосе, как Мелькора, и, в отличие от него, никогда не выпускать. Ты же хуже него. В тридцать восемь раз, — предельно серьезно произносит вала.       Маглор в изумлении распрямляется, забрызгав и себя и Ирмо водой. Тот смотрит, как ни в чем не бывало.       — Ирмо!.. Почему тебя до сих пор еще никто не придушил за такие шуточки?       Тот разводит руками.       — Наверное, потому что ты у меня первый Феанарион. Придется тебе… Если я раньше сам не сбегу к брату от таких твоих вопросов!       — Вот как с тобой серьезно разговаривать, а?       Ирмо пожимает плечами.       — Зачем со мной разговаривать? Разговаривай с собой. Ты за этим здесь. А я так, подаю реплики со стороны. И не даю свернуть на веками протоптанные тропинки, которые никуда не ведут.       Маглор снова поворачивается к воде и проводит мокрыми руками по лицу.       — Я не знаю, как простить себя. Не чувствую пути. И не понимаю, как может помочь этот сон, в котором я хуже, чем на самом деле. Да, я не буду брать на себя лишнюю вину. Но я ведь всё равно виноват во всем том, что по-настоящему сделал.       — Ты подменяешь вопрос, Макалаурэ. Ты снова думаешь о том, в чем ты виноват и насколько сильно. Забудь. Эту дорогу ты уже исходил из конца в конец. Все, что ты мог получить, рассуждая и взвешивая, ты давно получил. Оттолкнись теперь от образов. От эмоций. Сравни.       Маглор смотрит недоверчиво:       — Но это странный прием — взять какое-то придуманное чудовище, а потом радоваться, что я хороший по сравнению с ним.       — Суть не в том, хороший ты или плохой, — отвечает Ирмо. — А в том, что ты — это живая фэа.       — Ты имеешь в виду, что я настоящий, а не снюсь кому-то?       — Нет. Просто представь рядом себя и того Маглора. В чем разница? Почему он такой? Чего у него нет, а у тебя есть?       — Совести у него нет.       — Это производное. Смотри глубже.       Маглор закрывает глаза и представляет того, кем чувствовал себя во сне. В том Маглоре было много всего. Самомнения. Чувства превосходства и желания его доказать. Ума — впрочем, не умеющего себя приложить ни к чему созидательному, но чрезвычайно собой гордящегося. Страха, много страха. Но больше всего — пустоты. Очень заметной, сосущей пустоты, которая требовала наполнения. Но не было чувств и эмоций, которые могли бы ее наполнить, и только после чего-то совсем уж чудовищного она насыщалась на короткое время и давала странный, извращенный покой.       «А что вместо этой пустоты у меня?»       Маглор мысленно оглядывается на самого себя. Он видит всё привычное: свои слабости и свои сильные стороны, которые знает за собой тысячи и тысячи лет. Но сейчас он обращает внимание на то, что лежит глубже. Ощущение теплоты затопляет Маглора, теплоты и света. И в какой-то вспышке всплывает вдруг все и всё, кого и что он любит, ценит, чем дорожит и к чему привязан.       Он как будто с головой, как в воду, окунается в любовь: к жене, родителям и братьям, к остальным своим родным, таким многочисленным, таким разным. К друзьям и товарищам, к тем, кто был его наставниками во всем, что он умеет, и к тем, кого сам он учил и опекал. К тем, кто так долго шел за ним, кто умирал и убивал по его приказу и кого он не мог уберечь ни от того, ни от другого. Любовь ко всем звукам этого мира, к тому, как сплетаются они в созвучия, и к той невыразимой тайне, как они трогают фэар. Любовь к Ирмо, такому доброму и терпеливому, который помогает ему, к Ульмо, который хранил его так долго, к Манвэ, который оплакивал его отца. Ко всей Арде, невыразимо прекрасной и родной до самой мелкой и обыкновенной своей частички. И к Тому, кто вдохнул в нее жизнь, в нее и в него самого, к Тому, кого он однажды оскорбил в глупости и гордыне, и кто все равно оставался источником всей любви и надежды, наполняющей его живую фэа.       Маглор долго молчит, ошеломленный, и сидит неподвижно. Рыбы тычутся носами в его пятки. Потом он оборачивается к Ирмо и говорит:       — Я ведь забуду это. Скоро забуду, и снова начну…       — Наверняка забудешь, — кивает Ирмо. — Но это не страшно. Фэа всегда с тобой, ты вспомнишь снова. Столько раз, сколько понадобится.       — Спасибо, владыка Ирмо.       Ирмо смотрит с улыбкой, которая на глазах наливается лукавством.       — Спасибо? Ты теперь мой должник, Макалаурэ. Однажды я попрошу тебя об ответной услуге.       — О какой? — Маглор чует подвох.       — Когда мне понадобится придумать для кого-нибудь кошмар позаковыристее, я попрошу тебя о помощи. Очень уж у тебя богатая фантазия!       — Ирмо, я все еще могу столкнуть тебя в пруд! — с возмущенным смехом отвечает Маглор.       — Уже не можешь. Твой брат проснулся, и нам нужно вести себя хорошо.       Маглор глядит на другой берег и видит, как из такого же павильона, в каком спал сегодня он сам, выходит Маэдрос. Его встрепанные со сна волосы топорщатся и вспыхивают в солнечных лучах, пробивающихся сквозь кроны. Он потирает правую кисть — Маглор заметил, что теперь он часто так делает, когда задумчив или рассеян.       Ирмо приглашающе машет рукой, и Маэдрос направляется к ним. Маглор спрашивает Ирмо:       — У меня остался один вопрос. Зачем в этом сне мы с ним были вдвоем? Почему творили все эти ужасы на пару?       Ирмо философски пожимает плечами.       — Я вала сна, Макалаурэ. Я очень ленив. Так что это был сон на двоих.       — Что?!       — А что? — безмятежно спрашивает Ирмо.       — Зачем это? Разве Майтимо все свои гадости уже не перевидал в Мандосе?       Ирмо качает головой.       — Он знает, зачем. Он тебе сам расскажет, если захочет.       И Маглор понимает, что больше ничего не добьется. В некоторых вопросах беспечный вала весьма щепетилен.       Когда Маэдрос подходит, Маглор жестом приглашает его сесть на бортик рядом с собой, но Маэдрос предпочитает встать позади и положить руки ему на плечи. Маглор откидывается назад, опираясь о брата спиной. Он до сих пор почти неосознанно ловит такие моменты, когда можно самым надежным образом, на ощупь, убедиться, что те, кого он когда-то хоронил и оплакивал, снова живы. И даже Морьо, никогда не любивший лишних прикосновений, сейчас это великодушно терпит.       Взяв брата под защиту, Маэдрос обращается к Ирмо с упреком:       — Неужели это было нужно? Кано и так всякого за жизнь навидался. Зачем ему показывать еще и выдуманную мерзость?       Ирмо закатывает глаза и поднимается.       — Пожалуй, двое вас на одного меня — чересчур.       — А вот Намо Мандос справлялся с шестерыми, — не удерживается от шпильки Маглор.       — Ты, Канафинвэ Макалаурэ, один считаешься за шестерых! Скажи, Майтимо, разве кто-то из вас позволял себе так обращаться с моим братом?       — Да как сказать… — немного смущено тянет Маэдрос.       — Нет, я передумал, я не хочу этого знать! — Ирмо машет руками на Феанарионов и уходит, посмеиваясь. Маэдрос провожает его сердитым взглядом.       Маглор кладет руки поверх ладоней брата и запрокидывает к нему лицо.       — Все хорошо, Нельо. Этот сон мне не повредил. Я… м… извлек урок и сделал выводы.       — Это меня и пугает, — с сомнением отвечает Маэдрос.       — Нет, сегодня это были хорошие выводы.       — Да? — Маэдрос наклоняется, заглядывая брату в лицо. Маглор сдувает упавшую ему на глаза рыжую прядь.       — Да. Я люблю тебя так, что если ты не будешь держать, меня разорвет на мелкие клочки.       — Поэт доморощенный, — Маэдрос в смущении отводит глаза. Маглор спрашивает:       — Как ты сам, Нельо? Противно, да?       Маэдрос поводит плечом.       — Да не особо. Это все-таки был не мой сон, я краешком заглянул.       — Вот и хорошо. Ты садись, Нельо, я приведу в порядок твое медное богатство. Ты ведь опять без гребня?       — Зачем мне гребень, если рядом всегда есть кто-нибудь из шестерых предусмотрительных братьев?       Маэдрос опускается прямо на траву, чтобы Маглору не приходилось слишком высоко тянуться к его голове. Маглор долго перебирает и расчесывает пряди, а Маэдрос довольно жмурится.       Когда последняя косичка доплетена, братья поднимаются.       — Ты сейчас к нам или к жене? — спрашивает Маэдрос.       — А мне можно не выбирать, — радостно отвечает Маглор, — мы договорились, что она тоже придет к вам, там и встретимся.       — Отлично! И Курво всех своих собирался привести. Ищи свою обувь — и идем.       Но Маглор не торопится.       — Подожди, Нельо. Один вопрос. Зачем ты попросил Ирмо показать и тебе эту гадость?       — Ну… — Маэдрос поднимает брови, как всегда, когда придумывает объяснение на ходу. Маглор вздыхает:       — Ты это делаешь только потому, что беспокоишься за меня.       — Ну…       — Я дома, Нельо. Со мной больше ничего не может случиться.       — Дед тоже так думал, — мрачно говорит Маэдрос. Маглор фыркает:       — Считаешь, что я все-таки смогу довести Ирмо до того, что он меня убьет?       — Я не удивлюсь! И вообще, все знают, что Ирмо, услышав о твоем возвращении, танцевал и пел: «О, наконец-то, наконец-то и мне достанется Феаноринг, о, какие интересные опыты я смогу провести!»       — Не было такого, — смеется Маглор.       — Может, и не было, но лучше я все-таки за ним пригляжу, — со смешком отвечает Маэдрос, но потом добавляет серьезно:       — Не хочу, чтобы ты был один. Даже здесь. Понимаешь?       — Понимаю, — говорит Маглор и кладет руку брату на локоть. — Но тебе не обязательно погружаться со мною во всякую дрянь. Если ты просто будешь ждать меня на берегу, это уже будет значить для меня очень много.       — А для меня — нет, — решительно отвечает Маэдрос.       Братья упрямо смотрят друг на друга. Потом Маглор говорит, кривовато улыбнувшись:       — Ладно. После сегодняшнего сна я с тобой больше спорить не решусь.       — А я, знаешь ли, с тобой! — с веселым ужасом отвечает Маэдрос.       И братья начинают смеяться самым злодейским смехом, на который только способны.