бог нас поделил на двоих

— А пока ты будешь долго и мучительно  думать, я успею сходить за бинтами, — Света кидает на Диану чуть насмешливый взгляд и встаёт, кратко ероша отросший короткий ёжик чужих темных волос. Сурганова  пересекает поляну и присаживается рядом с медсестрой Настенькой, кратко касается плеча ладонью. Возвращается к Диане уже с остатками роскоши и улыбается. — Итак, надумала чего хорошего? Один поцелуй или два? — А может я буду молчать, ровно пока ты меня будешь целовать? Вот такое соглашение мне очень даже нравится. — Дина, наглость — твое второе счастье после меня, это уже давно не новость. Но такого варианта у тебя не было. Арбенина недовольно сопит и трёт нос, смотрит совершенно жалостливо, но у Светы непреклонно каменный взгляд, тут явно не пробить. — Тяжёлый ты человек, кузнечик. Твой недобор веса компенсируется характером. Танки игрушками покажутся. Ну тебя. Целуй лучше. Дважды. — Вот так бы сразу. А то ничему не учишься, — Света усаживается рядом, поворачивает к себе лицо Дианы за подбородок, мягко оглаживает челюсть большим пальцем перед тем, как поцеловать, чуть прикусив нижнюю губу. Арбенина обнимает одной рукой за шею и зарывается пальцами в короткие волосы, оглаживает ласково тонкую кожу. Света мягко касается плеча и разрывает поцелуй.  Второй следует за первым, но Диана неловко задевает рукой плечо, и Сурганова вздрагивает, невольно отстраняясь. — Прости, Светик, забылась, — Арбенина виновато улыбается  и легко касается щеки. — Да ничего, там уже подживает, — Сурганова отмахивается, на самом деле простреленное навылет плечо ноет каждую ночь, и разведки и ночи на ледяной земле отнюдь не помогали зарасти ране. После этого Диана действительно молчит даже тогда, когда Света отдирает кусок ткани, хотя проступает свежая кровь, и ей явно больно. Бинтом перематывает накрепко, так, чтобы не  развязался уж  точно, напоследок чмокает звонко в колено, отчего стальная Арбенина алеет невольно щеками и ушами. — Смущаешь, Свет, ну как ты вот умудряешься. Откуда же в тебе столько света, прости за каламбур. — Фотосинтез, — улыбается Сурганова и ласково гладит выступающую косточку колена. — А ты — личное мое второе солнце. — Все, ну тебя. Я так больше не могу. А то полезу целоваться и с активным продолжением. Ребята не оценят. — Ну меня. Потом будет тебе продолжение. Но не здесь, так уж и быть, — Света хмыкает, стягивает с себя шинель и укладывается на Дианину, подтягивает ноги к груди. — Ложись ко мне, так теплее. Очень холодно. Арбенина действительно устраивается поудобнее и обнимает Сурганову как можно крепче, прижимаясь грудью к ее спине. — Скучаю по маме. Ждёт меня ведь. Обещала молиться каждый вечер перед иконкой. Кроме нее и тебя никого нет. Ты бы знала, как я боюсь вас потерять. Не могу себя представить без тебя. Диана молчит, от этой исповеди с ноткой тихой истерики не по себе. Думает и вспоминает, что ещё осталось неизуродованного от ее жизни. Далёкие друзья, родственники, обломки личной жизни — все это осталось за горизонтом. Ни новостей, ни писем. Сосущая пустота, изредка откусывающая кусок от драной больной души.  От размышлений приходится оторваться и поцеловать в укромное местечко за ухом. — Все будет хорошо, кузнечик. Даже не думай, не накручивай. Спи лучше, надо выспаться. Прижаться крепче уже нельзя, они и так почти слились в одно тело, разорваться не выйдет. Немного кипятку с утра, и тело уже оживает, разогревает хрустящие мёрзлые вены. Сурганова уже надела на себя шинель и щурится сонно в холодный бесчувственный рассвет. Она оживает достаточно быстро, словно внутренне дала себе обжигающую пощечину и ожесточенно начинает тереть руки, разгоняя кровь по жилам. Выступают вперёд. Земля морозная, трава мягко похрустывает под сапогами и блестит под косыми лучами солнца. Руки обжигает холодом от металла, держать винтовку трудно, но пальцы сжимаются лишь крепче. Сердце пылает так, что им можно растопить вековые льды. Неровные ряды молчат, не слышно ни песен, ни смешков. Напрягающая тяжёлая тишина, в которой слышно лишь прерывистое дыхание единого военного организма — израненного, покалеченного, но живучего. Первые чужие пули ложатся, пропарывая мерзлоту земли, пробивают стволы сосен, летят ошмётки плоти ни в чем не повинных деревьев. Тишины давно нет, она растворилась в перестрелке и чужих криках, но для Дианы она остаётся, забивает уши. Она быстро теряет в этом безумии Свету, и кошки сразу же начинают поцарапывать душу. Комбата убивают практически сразу же, пробивая лобную кость, и Света наблюдает, как тяжёлое тело падает навзничь. Ослепленная и разом осиротевшая гидра заметалась неловко и неуклюже, чувствуя нутром потерю головы. Они почти подписали себе смерть, почти упали на колени, склонив разом отяжелевшие черепа. И лишь громкий и резкий вскрик «вперёд» заставляет собраться и дернуться струной, сметая на своем пути. Диана узнала кричащего — Света. Ну кому же ещё могло хватить безумия и отваги. Им жарко, горячо и душно, обоймы винтовок разряжаются в чужеродных и ледяных немцев, которые сейчас кажутся не больше, чем картонными фигурами, декорациями на старой сцене. Вспышки света и пулеметы — какофония войны, застилающая глаза. Время здесь давно остановилось, зациклившись на одних и тех же пустых секундах. Воронки от снарядов, тела, кровь вперемешку с землёй и человеческими останками. И благостное затишье. Они пробились. Диана, не думая совершенно не о чем, бредёт, волоча ставшую невыносимой тяжёлую винтовку за собой. Среди немногих выживших она не видит того единственного, который был именно ей нужен. Эти глаза уже искала среди немногих выживших раненых, смотрела в лицо каждого с такой безумной надеждой, что после неудачи черты лица искажались так некрасиво, что казались уродливой маской. Тянущая тоска застилает глаза, а собственное тело кажется слишком тяжёлым и неуклюжим, чтобы им можно было управлять. Свету она находит чуть вдалеке от остальных погибших и смотрит в такое родное лицо, в такие знакомые черты. Диана опускается рядом на колени и касается ладонью чужой щеки. Как живая. Чуть позже замечает, разумеется, пробитую в двух местах грудную клетку и плечо, но это сейчас так неважно. Самое страшное уже случилось. И нет слёз, лишь сухой комок колючкой застревает в горле. Она безумно боялась потерять. И она потеряла человека, с которым и ради которого хотелось жить со славой ли или без. Эта слава стала для одной из них посмертной. Диана снимает с себя шинель и укрывает осторожно Свету, будто боится потревожить ее чуткий сон. Она бы не двигалась дальше, но ее забирают, оттаскивают, медсестра (удивительно, выжила) Настя шепчет что-то успокаивающее на ухо и крепко сжимает чужую ледяную ладонь. — Мне надо было отдать ей шинель. Без нее ей холодно. Понимаешь? — Понимаю, Дин. Нам пора. Ей уже не холодно. Замёрзнешь. Арбенина не чувствует, как мягкая, но уверенная ладонь ложится на плечи и кратко гладит успокаивающе. Ей не до этого. Рука в руке, и Дину уводят. Она до последнего не отводит взгляд. Не может просто себе этого позволить. и старушка в цветастом платье у иконы свечу зажгла. я не знаю, как написать ей, чтоб тебя она не ждала.