Где-то и когда-то (где-то между 1774 и 1788)
на очередном празднестве высшего света Австрии.
— Моцарт, сыграйте ещё! — слышны выкрики из толпы зажравшихся свиней, которые нарядились в изысканные платья и костюмы из великолепной ткани из дальних стран, стоимостью каждого из которых можно было бы на месяц прокормить семью из 10 человек, однако данная одежда весьма соответствовала моде и времени, ведь это же период рококо! Период всё той же изысканности и внимания к деталям из барокко, но с некой лёгкостью и отсутствием эмоций, то есть что-то вроде пограничного между безвкусицей и идеального. А пока — банкеты и живая музыка! Бурный вечер хорошо скрасит умелый музыкант, который станет хорошей фоновой музыкой для пирующих господ, но только Моцарт сможет не только стать ожившей в фона картиной, а заставить их хоть на долю секунды отвлечься от еды и прислушаться к музыке, скрасив серые будни занятых богатеев. Ладно, господа, а ведь этот молодой музыкант всё-таки служит при дворе архиепископа Зальцбурга, ведь мало кто мог похвастаться умением импровизации за клавесином, ни у кого не было сколь же много таланта, так столько и смелого и необычного взгляда на музыку, как у этого мальчишки за клавиатурой. Пока он играл всё было хорошо, все смотрели на него, восхищались им. В момент когда он был во дворце, хорошо ладил с Сальери и производил впечатление на Иосифа II, тогдашнего императора. Именно, всё было хорошо до тех пор, пока он играл, ведь стоило ему получить на руки деньги, они тут же оказывались совершенно в разных местах Австрии, именно поэтому от него и ушла его жена, хотя, особого влечения он к ней не имел почему-то. Так же вышло и в этот раз, оказавшись за порогом богатого поместья, он каким-то невообразимым образом оказывался в баре где-то в переулках города, но оказался он там не один.20 минут до этого…
— Не обращай внимания, здесь не на что смотреть, кроме как на говнарей в костюмах, — в очередной унылый вечер телега, полная доставляемых товаров, с двумя крестьянами: чуть старше и чуть помоложе, проезжала через город и то поместье, в котором громко играла музыка. — Если б у меня было столько денег, я бы, ну, не сидел бы здесь сейчас, может, — сказал молодой. — Тебе-то такие деньги явно и в руки никогда не попадут, поэтому не грузи меня своей болтовнёй и. Эй! Куда ты вылез, нам ещё доставлять это барахло! — Я, может, в руках и не подержу таких денег, но точно должен хотя бы взять за жопу одного из этих говнарей! Не успел Аркашка стать ямщиком, он не справляется с довольно простым заказом и лезет на поместье. Очевидно, его даже за ворота не пустили, поэтому он затаился… И начал ждать… Дождался! Некий молодой человек вышел за ворота и направился в сторону центра города, наперекор остальным немолодым людям, которые отправились в свои дома после позднего увеселения. Это и на руку Аркашке, ведь выцепить одиночку намного легче. Немного понаблюдав, недоямщик отправился в тот же бар, где и Оказался Моцарт всё же не один, чуть повеселевший Амадей, сидел в углу и мирно приставал ко всем кого видел, пока не вошёл человек, на вид совершенно неместный, хотя вёл тот себя вполне решительно и быстро. Музыкант редко видел в своём окружении особ быстрее лошади кучера в час пик в центре Вены, это весьма взбудоражило его, когда незнакомец приземлился за соседнюю к нему табуретку и выложил: — Отдыхаете, Ваше Высочество? — А ты, видимо, новый шут при дворе? Все Ваши Высокие уже отправились на покой в свои владения. Вдруг резко, неожиданно вжух вжух трам трам они оба оказались в совершенно пустом огромном поместье на окраине Вены, где за милю оттуда не было ни души. Аркаша долго думать не стал, да и не умел, быстро скрутил Моцарта, что было вполне легко и потащил на второй этаж, где предположительно располагались спальни, в которой он собирался явно не спать. — Эээй. Ты чего творишь, вроде же хорошо поладили?.. — Расскажешь мне как хорошо и ладно ты живёшь только тогда, когда я привяжу тебя и стану это расспрашивать! — Я мог бы и *ик* так рассказать. Мне жалко что ли?.. — Молчи! — Резко треснул Аркашка лежачего Амадея ногой по руке, при этом ощущая полную власть над ним и, неожиданно,. Удовлетворение? Аркашка распахнул двери в огромную по его меркам спальню, где витражные окна открывали вид на прекрасный сад, который ни капли не интересовал юношу. Сорвав прекрасный балдахин, он связал им руки великого музыканта к столбам кровати. — Да ты проказник, ха-ха… Только вот, слушай… Это как-то уже не сильно весело, не мог бы ты уже отпустить меня? Я могу хорошо отплатить… Если у меня осталось что-то… — Ты хоть знаешь сколько таких как я, трудяг, мучаются на своих работах, чтобы такие мрази как ты, устраивали свои роскошные пиры и балы, и банкеты, и выставки золота… Или что у вас там сейчас в моде? — Я даже не понимаю, о чём ты *ик*, мы ведём мирскую жизнь без излишек и просто радуемся жизни… — Ах, вы радуетесь жизни, тогда позволь мне тоже принести чуточку радости в мою жизнь! Уже повзрослевший Мистер Аркашик в боевой готовности вот-вот выпрыгивает из штанов, пока Аркашка стягивает панталоны с недоумевающего маэстро, однако стягивать их было трудно, ведь вставший на преграде Хуй Моцарта мешал это сделать. И вот когда они оба поняли, к чему всё пришло, Аркаша начал жёстко долбить в жопу Моцарта, не давая ему и шанса продохнуть. Аркашик в своё время повидал множество статных мужчин, с которыми он прекрасно обучился орудовать своим копьём с двумя ядрами, поэтому долбёжка была сколь страстной и величественной, столь дикой, озлобленной и жестокой. При входе в очко хуй вонзался так же быстро, как мог играть Моцарт в пылу музыки, а выходил намного медленнее, как будто набирал силы для нового хода на таран. Моцарт же в это время не мог делать ничего, кроме как лёжа принимать на себя это удары в очко, однако всё же он мог что-то сделать, а именно — уткнувшись лицом в подушку, коих здесь было достаточно, делать вид, что ему сильно неприятно от происходящего, хотя с каждым толчком он лишь сильнее расплывался в удовольствии. Может, на этом сказался алкоголь, а, может, это путь к которому он всё равно рано или поздно пришёл бы. В любом случае, закончив оприходовать задний тоннель расположившегося на карачках обездвиженное тело некогда великого мастера клавесина, он развернул Амадея лицом к себе и без всяких лишних движений и слов начал яростно ебать его в рот. Теперь никакой пощады: резко, не останавливаясь по гланды всовывал ему и всовывал, пока Амадей пытался восстановить дыхание. спустя 10 минут беспрерывного, грубого и жестокого отсоса, горячая сперма, минуя все преграды устремилась прямо по горлу Моцарта вниз. Сделав пощёчину на прощанье, с пульсом как после получасовой высокоинтенсивной тренировки, Аркашка отправился сам не зная куда, пока Моцарт лежал в экстазе, а приведя сердцебиение и мысли в порядок, не заснул наикрепчайшим сном, что был в его жизни. Это было не просто похищение с изнасилованием, это был дикий, необузданный трах, с которым никто бы не смог совладать. Аркаша — это не кто-то вроде человека, а великий мастодонт траха, мастерство которого стоит записывать в хроники, а трах его должен стать легендой или мифом, который будет передаваться из поколения в поколение, пока не найдётся не менее выдающийся трахарь. Не найдётся в русском языке столько слов, скольких удостоено его величество, поэтому и Аркаша долго не задержится в жизни Амадея.