выстрелы в молоко

Олег раскладывает гречку с тушенкой по трем плошкам из нержавейки. Две порции — обычные, одна — побольше. Вадим с Джесс рассаживаются на складные стулья вокруг остывающего котелка, Джесс уже тянет загребущие ручонки к миске, стоящей на земле, но Олег перехватывает ее быстрее, и ей достается порция обычная. Она щурит глаза и сдувает со лба волнистую прядку. — Че? — хмуро спрашивает Олег. — Почему ты себе вечно больше кладешь? — все продолжает щуриться кошкой она. — Не кладу, — отвечает Олег и отдает плошку Вадиму. Тот самодовольно улыбается. — Я, может, тоже жрать хочу, — злится Джесс. — В следующий раз раскладываю я. — Жри, что дают, — советует Олег и берет свою миску в руки. — Будешь готовить на всех — тогда и командовать можешь. А пока… Джесс шумно выдыхает, и Олег не сомневается: еще пара колких фраз друг другу — и ее плошка вместе со всей гречкой окажется у него на голове. Тогда он заломит ей руку, уложит на землю, вытрясет на нее свою тарелку, напомнит, что она вообще ржала над ним за то, что он вместо сухпая котелок на своем горбу потащил, а теперь ест и добавки просит… Но Джесс, взяв себя в руки, лишь холодно улыбается и принимается за еду. Вадим веселится: — Не ссорьтесь, девочки. Все мы понимаем, кто тут самый большой… большой во всем, кстати, королева, — подмигивает он Джесс. Она фыркает. Похоже, ей неинтересно трахаться, когда намечается взаимность. А Олегу — неинтересно смотреть, как Вадим с ней флиртует. В грудной клетке саднит, будто кто-то подцепил его кишки на крюк и теперь медленно вытягивает между ребер. Они молча едят, и на миг ему кажется, что он снова пятнадцатилетний, сидит в лесу у костра, они торопливо поедают сухпаек, даже жевать забывают, вожатый, потащивший их в поход, неестественно смеется: да не торопитесь так, не отнимут, а они — не слушают, они — жизнью приучены, что обязательно отберут, не взрослые — так старшаки, и едят на скорость, только волками друг на друга смотрят, лишь бы никто изо рта кусок не выхватил. Расслаблен только Сережа, потому что уже набил за щеки, как хомяк, всю свою долю, и теперь пытается ее проглотить. Хорошее было время. Простое. Можно было просто признаться в ответ на взволнованные слова, а не искать способ понравиться человеку, которого он, по сути, совсем не знает. Его беспокоит собственный интерес: как так вышло, что у него сердце удар пропускает, когда Вадим подшучивает над ним? Почему, когда он, проходя мимо, случайно касается, то перехватывает дыхание? И хочется. Как же его хочется. Все это совсем не к месту, это никому не нужно, но он все равно, дурак, пытается оказать какие-то знаки внимания. Самые доступные ему: положить побольше гречки в тарелку и вызваться мыть вместо него котелок. Вот молодец, Волков. Он ржет на пару с Джесс за твоей спиной, наверное, и радуется, что ты за него всю работу делаешь… В лагере он не ржал. Когда проводили зачистку, он разом переменился, пропала бравада, глаза мигом — равнодушные и внимательные. Может, именно тогда Олег начал с ума по нему сходить. Увидел за любителем посредственных каламбуров что-то большее. А может, он на самом деле каламбуры любит, и анекдоты на ночь, и вообще… Он вздыхает, доедает гречку и спускается к ледяной горной речке сполоснуть тарелку. Он не знает, чем еще привлечь Вадима. С детства в голову вложили: хочешь понравиться девчонке — таскай ее портфель, дари цветы, за косички не вздумай дергать, говори, что она красивая. Рюкзак на тридцать литров Олег и так таскает, они по очереди его несут — вещи общие, раз дали столько вещей, могли бы и квадрик выделить, а не заставлять их скрываться через горную местность… Цветы? Ага, так и подарил ему цветы. Чтобы он издевался до конца жизни. Косичек у него нет, но за них и нельзя дергать. А он красивый? Олег оглядывается через плечо. Вадим сидит к нему спиной, и плечи у него широкие, трапецевидные спины раскачаны, футболка цвета хаки облегает талию, он крупнее Олега — хотя тот и сам не маленький; и он пиздец какой красивый. Сказать ему это, что ли, чтобы кудрявая обозлилась еще сильнее… Вадим вдруг оборачивается, смотрит на него и зовет: — Утонул? Олег, встряхнув тарелку, возвращается к ним. Руки околели в ледяной воде. Он подносит их ко рту, греет. Старается на Вадима лишний раз не смотреть. Иначе точно спалится. Зато шкурой чует его внимательный взгляд на себе. Они продолжают путь. К вечеру ненадолго останавливаются передохнуть, но палатку не ставят — ночь теплая, безветренная, лучше идти, а не спать, поспят в перевалочном пункте через пару дней. Вадим не курит, но зажигалку таскает в кармане; и когда Олег, прислонившись к коре иссохшего дерева, вгрызшегося корнями в каменистую почву, достает сигареты, то Вадим подносит ему огонь. Джесс рядом выгибается кошечкой, разминая уставшую за день спину. Щелкнув зажигалкой, Вадим прячет ее. Глядит на Джесс и говорит: — Хороша. Че не подкатишь, Поварешкин? — Больно надо, — фыркает Олег. — Ты из этих, что ли? — хмыкает Вадим. — Нет, — врет по привычке Олег и будто бы оправдывается: — Характер дрянной, не люблю таких сук. Едва не добавляет: у меня последний год примерно такая и была. Только рыжая. Спасибо, не надо, еще от той не зажило… — А кого любишь? — вполголоса спрашивает Вадим. Он все не отрывает глаз от Джесс, а та, словно красуясь, поворачивается к ним спиной и легко касается земли ладонями, выставив в лучшем виде задницу. — Да попроще, — рассеянно отвечает Олег. Тоже смотрит на Джесс, но внутри ничего не шевелится. Никогда на них не шевелилось. А она ведь — объективно — красотка. Хоть и вешается всем подряд на шею. Ну, всем, кроме Олега. Будто насквозь видит: с ним ловить нечего. — Чтоб там, знаешь, пошутить вместе, ну и помолчать тоже… — Информативно, — резюмирует Вадим. — Ладно. Бычкуй и пошли. Королева, — уже совсем другим, расхлябанным тоном обращается он к Джесс и идет к ней вразвалку. — Время выдвигаться. Ваш экипаж уже готов… Он кладет ей руки на плечи, а она не выворачивается, наоборот — подступает ближе и касается упругой грудью его груди. Рядом с Вадимом она совсем крошечная. Олег прикусывает щеку изнутри. Идут почти всю ночь, а на рассвете все-таки разбивают палатку. Пока мышцы были в движении, холода не ощущалось, а теперь вот резко сковал, солнце встает ледяное, безжалостно светит в воспаленные от недосыпа глаза. Джесс ныряет в уголок, забивается в спальный мешок, только кудряшки и торчат наружу, а Олег остается еще на час-другой снаружи — должен же кто-то стоять на стреме. Он не разрешает себе присесть, знает: заснет. Ходит туда-сюда вокруг палатки, курит одну за другой, пока не начинает мутить. Солнце поднимается все выше, и он даже немного согревается. Вжикает наконец молния на двери палатки, выбирается Вадим, зевает так, что рот может разодрать себе, наверное. Хрипло говорит: — Отбой, Поварешкин. — Я не хочу спать, — врет Олег. Вадим трет глаза. Опять зевает. Все тем же сонным голосом отвечает: — Не заливай. Быстро шуруй. Олег бросает на него взгляд. Волосы у Вадима всклочены, словно на подушке спал, а не на жесткой плоской пенке, подсунув куртку под голову, щетина на солнце сверкает рыжим. Он не стал надевать куртку, только накинул ее на плечи, и руки его покрылись мурашками. Присев у рюкзака, он выуживает предпоследнюю бутылку воды и жадно пьет. Ничего. Скоро снова спустятся к реке. Олегу страшно хочется опуститься на корточки за ним, обнять со спины за плечи, провести носом по загривку, прикусить… В нем клубятся бестолковые желания, несбыточные отголоски вожделения. Нет. Нельзя. Он молча уходит в палатку и вырубается сразу же, едва ложится на нагретое Вадимом место — свой спальник разбирать не стал. Он не просыпается, даже когда у Джесс пищат наручные часы и она меняется с Вадимом местами. Осознает, что это произошло, лишь когда пищат собственные, и рядом слышится дыхание Вадима — его шумные тяжелые выдохи никак не спутать с беззвучной Джесс. Олег невольно тянет к нему руку, невесомо касается плеча. Спи. Еще пять минуточек. А потом — снова полезем к точке сбора по горам… К вечеру они ввязываются в короткую драку. Местные, воспользовавшись их беззаботностью, подкараулили за очередным выступом, выследили еще, наверное, с прошлого привала, а они уже расслабились, автоматы — разобраны и убраны в рюкзак, броники — они забыли, что у них были броники, слишком тяжело в них продолжать путь. Вадим отбивает атаки голыми руками, Олег выхватывает у одного нож, рубит им, как штыком, чтобы крови поменьше, чтобы попасть в грудь, а не мазнуть по шее — тогда фонтан целый будет, придется в окровавленных шмотках идти. Джесс придушивает еще двоих, и они, обшмонав карманы, оставляют трупы лежать на закатном солнышке. — Красиво, — вздыхает Вадим. — Ага, — соглашается Олег. У Вадима на щеке крошечный порез, будто от бритвы. А еще почти кончилась еда. Олег незаметно уменьшает свою порцию и подкладывает Вадиму. Тот ест так медленно, что Джесс успевает забраться в палатку отдыхать, оставив миску грязной у затоптанного костра — больше привлекать внимание нельзя, лишь ненадолго зажечь, чтобы прокипятить воду, — и все, никакого огня. Оставшись вдвоем, Вадим протягивает Олегу плошку с остатками еды: — Твое. — Свое я съел, — возражает Олег. Вадим сверлит его взглядом. — Думаешь, я не вижу, что ты от себя кусок отрываешь и мне отдаешь? В чем дело, Волков? Несварение? Он все держит миску и, разозлившись, ставит ее на колени Олегу. Олег подхватывает ее, чтобы не упала. Ну да, есть хочется. И не совать же ее обратно Вадиму. Олег ставит ее в свою, опустевшую, и неторопливо доедает. А как ему объяснить, что это вот единственное, что он умеет — делиться едой? В детдоме ее вечно не хватало, они ходили голодные и злые от этого, пацаны гурьбой налетали на рынки, ларьки, могли и отхватить серьезно, и приводы были в милицию, зато — успевали набить животы. Он сам крал то печенье, то фрукты для Сережи, потому что оба недоедали, но Сережу было жальче, он — совсем тощий, еще и не может жрать все подряд. Сейчас-то такой проблемы нет, а привычка, единственное доступное ему проявление заботы, осталась. Тем более завтра уже дойдут до перевалочного пункта, переоденутся, отзвонятся, нормально отдохнут и получат уже свои деньги, разлетятся кто куда. По Джесс он скучать, конечно, не будет, а вот Вадим… Он так ничего и не говорит. Вадим словно бы раздраженно выдыхает. Ворчит: — Если запал на меня, то так и скажи, а то мнешься, словно институтка… — Не запал, — тут же вспыхивает Олег, едва не набычивается — та же привычка с детства, сразу броситься в бой за свои честь и достоинство, иначе совсем убьют. Ощеривается весь, а Вадим хмыкает. Может, разочарованно. Кто его поймет. Олег выдыхает. Ну да, так всю жизнь и будет делать вид, что он вовсе не такой, уж точно не из этих… В груди все сжимается, лицо горит, и он угрюмо произносит: — А даже если и запал, то что? — То мог бы это как-то поярче показать, — фыркает Вадим. — За жопу там схватить, член потрогать… А то держишься, как пионер, на расстоянии, и нормально пожрать от своей неразделенной любви не можешь. Ладно, успокойся, — велит он, стоит лишь Олег оскорбленно поджать губы. Слова его странным образом не обижают. К такому Вадиму Олег привык. Он ставит миски и вилку на землю и кладет ладонь Вадиму на колено. Ждет, что тот отскочит, но он зачем-то поддерживает игру и не сдвигается с места. Олег смотрит ему в глаза и скользит ладонью вверх, но и до середины бедра не доходит — рука сама замирает, не может ведь так просто все быть. Вадим глядит на него с укором, вздыхает. — Заебал, — коротко говорит он и, резко подавшись вперед, кладет ладонь на загривок и притягивает к себе. Врезается губами в губы, и Олег весь каменеет, словно в первый раз целуется. Каменеет и та часть тела, о которой он хотел бы сейчас забыть. Каменеет так крепко, что почти больно, а они ведь просто целуются, царапают друг другу небритые лица, язык Вадима лезет в рот, а Олег так и цепляется за его бедро, пальцы будто судорогой свело. Вадим тянет его к себе ближе, и Олег падает с раскладного стула на колено, оказывается между ног Вадима, и руки наконец оттаивают, он обнимает его за шею, задыхается, ледяными пальцами проскальзывает за воротник его футболки, греет об обжигающую шею. Вадим обнимает в ответ так, что дышать трудно становится. Но воздух и не нужен. Нужен только жар его рта, грубая хватка рук, жадные поцелуи. Вжикает молния на палатке, и Олег, вздрогнув всем телом, оборачивается. Джесс мрачно смотрит на них, скрестив руки на груди. То еще зрелище, наверное, проносится в голове: он на коленях между ног Вадима, вцепившийся в него, как в единственный выступ на отвесной скале, оба разгоряченные, раскрасневшиеся. — Ладно, — будто бы разрешает Джесс. — Уединитесь. И обиженно надувает губы. — Даже не попросишься присоединиться, королева? — ухмыляется Вадим. Она морщится. Понимает, наверное, что ей между ними места не найдется, а она точно привыкла получать максимум внимания. Олег торопливо поднимается с колен; пригнувшись, проскальзывает в палатку. Ставит таймер — ему следующим стоять на стреме, каждому — по три часа сна, а им с Вадимом — меньше, если они хотят вдвоем напоследок… Додумать мысль он не успевает. Вадим забирается следом за ним, закрывает палатку наглухо, и в полной темноте Олег нащупывает спальник, а Вадим валится на него сверху, горячо дышит, прижимает к себе, и сзади утыкается членом — такой же твердый, как у Олега. Застонать в голос хочется — словно тысячу лет не чувствовал такого… Возбуждение мигом зашкаливает. Изголодался, лихорадочно думает Олег. Вот по этому — изголодался, а еда, комфорт своей кровати, долгий сладкий сон — это все второстепенное, вот по мужику голод страшный, и любого не хочется, хочется — именно Вадима… Извернувшись, Олег ложится на спину, сразу разводит ноги, и Вадим вклинивается между ними, губы его — уже на шее, а потом — мусолят плечо через футболку. Руки пляшут, сражаясь с пряжкой на ремне — сначала с его, потом — со своей, и Вадиму помочь даже приходится. — Да что ж ты такой весь невинный, — шепчет Вадим. — Не говори, что я у тебя первый. — Второй, — так же шепотом отвечает Олег зачем-то. Вадим обхватывает его через нижнее белье, трет через ткань, и Олега прошивает дрожью. — Лучше первого? — мимолетом спрашивает Вадим, и ладонь его ныряет наконец в трусы, кулак смыкается на стволе. — Посмотрим, — выдавливает Олег, а в голове — смятение, зачем-то всерьез пытается сравнить несравнимое, две величины в разных системах измерения, но стоит Вадиму провести от головки вниз, как все лишние мысли выбивает. Олег, ахнув, пытается развести ноги шире. — Завтрак мне приготовишь, — шепчет Вадим. — А?.. — Завтрак приготовишь. Когда на ночь с тобой останусь. Он на миг отпускает член, и возвращается способность мыслить. Останусь на ночь, звенит в висках. Да, останься, если ты действительно этого хочешь — хоть тысячу завтраков, обедов, ужинов, все равно больше ничего не умею, только драться, готовить и молча влюбляться… Члена касается упругий ствол Вадима, головка к головке, от собственной смазки сколько-гладко-нежно, и Олег цепляется зубами в плечо Вадима, глуша стон. В тесноте тел кулак ходит с трудом, но зато — близко, с одним дыханием на двоих, душно и хорошо. Олег проводит губами по шее Вадима, прикусывает, и тот рычит, Олег кусает сильнее — и он начинает ласкать быстрее, нетерпеливее, находит его губы своими и целует неаккуратно, яростно. Олег первый кончает — он даже сам себя почти не трогал с последнего раза, а с другими — и вовсе никогда бы не… Скручивается в судороге, а Вадим еще несколько раз проводит, заставляя вздрагивать, у него-то стоит, пальцы он не размыкает, так и ведет по двум сразу, и у него словно становится еще больше и горячее — и выстреливает на живот, на футболку. Валится сверху, придавливая, и шумно дышит в ухо. Они валяются друг на друге, валяются в обнимку, опять лезут руками в штаны, пытаются не отдаляться ни на йоту до тех пор, пока не задается писк часов Олега. Тогда он застегивается и отталкивает Вадима, но тот упрямо выбирается из палатки следом за ним. Джесс, ворошившая палочкой угли, оборачивается к ним, смеривает взглядом. — Как-то тихо, — ехидно говорит она. — Просто Олежка стеснялся, — хмыкает Вадим. На стреме они остаются вдвоем. — Так все-таки сработало, — говорит Олег. — Что сработало? — удивляется Вадим. — Мои ухаживания, — улыбается Олег и дергает его за прядь коротких волос за неимением косичек.