Идеальная жертва (5)

Как бы найти разумную границу между желанием отдать Ру как можно больше крови и необходимостью отдать совсем немного, потому что мне самому нужны силы? Вновь подключаю аналитик. Уже один удар сердца в минуту, прогресс. Да и поверхностные синяки на лице пожелтели, тени вокруг глаз посветлели. Пора отсоединять датчики и иголки и вытаскивать его из земли. Мысленно повторяя вдохновляющие фразы, стараюсь как можно дальше просунуть руки под плечи Ру — снизу тоже встречаются камни, за которые ногти цепляются, — и дёргаю. Мокрая глинистая земля размякла, засосала его и не поддаётся. Ещё раз. На третий наконец-то вырываю тело, будто крепкий корень. Голова безвольно запрокидывается назад — блядь, надеюсь, шея не сломана?! С ногами проще, их освобождаю за минуту. Теперь — поднять его из ямы. Я, понятно, сильный, но и Ру не такой уж лёгкий, особенно без сознания и в одежде, пропитанной грязью. Да и я тоже весь мокрый, к тому же подмёрз, пока сидел неподвижно под дождём и ветром. От усилия мышцы спины чуть не сводит спазмом, а когда закончил, вишенка на торте — поясницу простреливает боль. Блядь, что за инвалид! Приехал спасать, называется. Кто бы меня самого спас, а то того и гляди сделают из меня чучело, скрюченное ревматизмом. Расположив Ру на мокрой траве, аккуратно ощупываю. Теперь понятно, почему он не приходит в себя, хотя лицо относительно целое: сзади череп — сплошное раздробленное месиво. Пальцы невольно сжимаются в кулаки. Где эти ублюдки, лазающие по кладбищу?! Они тоже пойдут, чтобы спустить пар. Нет, стоп! Сейчас нельзя тратить время на бессмысленную месть. Главное, что я его нашёл, вытащил, и он до сих пор жив. Осталось решить вопрос с пацанами. Подхватываю из рюкзака протеиновый батончик и быстренько допрыгиваю до куртки. Дети внутри уже и вовсе легли, свернувшись клубком. Будить не хочется, однако мне пора уходить, поэтому аккуратно тормошу старшего за плечо. Мальчишка подскакивает, хлопая осоловелыми глазами, и я протягиваю ему батончик. — У вас есть родители? Отдёргивает руки в страхе. Я поясняю: — Это еда. Но что-то не помогает. Наверное, спросонок не соображает. — Родители. Есть? Наконец пацан смотрит мне в лицо. — Были. Умерли, значит. Ясно, поэтому за ними никто и не пришёл. — Чей это дом? Где вы были. — Папин. — Кто ещё там живёт? Взрослые люди? — Папа, мама и тётя. Я продолжаю как можно осторожнее: — Твои родители живы? Прямо сейчас. Или умерли? Пацан озирается вокруг и как ни в чём не бывало заявляет: — Мы умерли. Здрасьте, приехали. Может, переводчик из-за дождя барахлит? Он по идее водонепроницаемый, но вдруг. Подумав, начинаю сначала: — Твои мама и папа прямо сейчас живут в том доме? — Сейчас, — он кивает. — Живут. Ага, всё-таки они живы. А кто тогда умер? Ладно, неважно. — Они придут за вами? Сюда. Чтобы забрать вас домой. Он мелко качает головой. — Почему нет? — Живым сюда нельзя. Это кладбище. — Я видел здесь людей. — Это мёртвые. — Нет, они определённо были живыми. Он снова качает головой, и это уже злит. Мне нужно помогать Ру, а вместо этого я препираюсь с ребёнком, верящим в призраков или хрен знает во что. Однако в ответ на моё непонимание мальчишка, тоже раздражённо, повышает голос: — Это кладбище! Стоп. «Мёртвый город». Или «город мёртвых»? — Здесь живут люди, — я обвожу пальцем окружающее, — в этих домах, и вы называете их «мёртвыми»? Мальчишка кивает — радостно, видимо, от того, что я наконец-то его понял. А он, может, не такой уж и тупой, это я слишком самонадеянный. — Значит, те, кто живут в домах за лесом, — это «живые»? Снова кивает. — Хорошо. Я понял. Значит, твои родители сюда не придут. Но вы можете сами дойти. Ты же знаешь дорогу. — Нельзя ходить по мёртвой земле, — он оборачивается, указывает в ту сторону, откуда мы пришли. Опять двадцать пять, какие-то местные понятия, которые ничего не проясняют. Подумав, вспоминаю, что сюда я принёс их на руках. И с одной стороны, я не могу оставлять Ру одного, учитывая, что тут шастают какие-то типы, но с другой — нужно вернуть детей домой. Они мне помогли, а я что, брошу их посреди выжженного города? Если быстренько метнуться, то успею. По крайней мере, дорога до леса отсюда хорошо просматривается, там быстренько пробегу, а через поле они и сами дойдут, там уже дома видно. — Давай я вас отнесу. Уверенно подгребаю с земли куртку с мелким внутри и обхватываю старшего, поднимая, но он вдруг начинает брыкаться, воя в голос. Оба ребёнка так и норовят выскользнуть из рук, так что приходится спешно опустить их обратно, на землю. Тут же из куртки раздаётся быстро нарастающий рёв второго голоса. Так, блядь! Я торчу на открытой местности, на виду у местных, обожающих убивать мутантов, и у меня на руках Эйруин в крайне хреновом состоянии и двое рыдающих детей. Не будет преувеличением сказать, что это пиздец и я впервые в жизни не знаю, что делать. Последняя попытка. — Вы пойдёте домой? — мой голос звучит более раздражённо, чем хотелось бы. Старший вытирает лицо, оставляя разводы грязи на мокрых щеках, мотает головой, выпаливает со слезами в голосе: — Нельзя домой! Мы умерли! Это кладбище! Мы умерли! Фоном ревёт мелкий. Что за дурдом… Но всё же он говорит «мы умерли», вряд ли переводчик ошибается. Покусав губы в раздумьях, трогаю рыдающего мальчишку за плечо. — Послушай, я здесь впервые. Я не знаю ваших обычаев. Скажи простыми словами. Когда мы умерли? Что мы сделали? В его глазах — такое разочарование моими умственными способностями, что я и сам понимаю ответ, за мгновение до того, как он, всхлипнув, произносит: — Пришли на кладбище. Я обвожу взглядом выжженные дома. На одиннадцать часов — дорога, откуда мы пришли, это окраина города, домов немного. Как и у меня за спиной: позади линии домов виднеется лес. А вот на два часа, вправо, город простирается насколько хватает зрения. Вдалеке виднеются более высокие здания — асимметричные, разрушенные. Вряд ли столь крепкие стены развалились от огня, скорее бомбардировка. — Отсюда нельзя уйти? Никогда? Мальчишка обречённо качает головой. Ну, приехали. — А что здесь едят люди? Мёртвые? — Живые приносят еду. Оставляют на мёртвой земле. — Ваши люди не видели, что мы были здесь. Вы можете вернуться домой. Скажешь папе и маме, что вы просто гуляли. Не надо говорить, что вы были на кладбище. — Врать нельзя. Какой замечательно честный ребёнок. Вот только в данной ситуации это совершенно не к месту. Спрашиваю без особой надежды: — Если мёртвый придёт в ваше поселение, что с ним будет? Вот тут мальчишка оживляется и выдаёт громко, без запинки — как на уроке: — Если видишь мёртвого, нужно громко кричать и бросать в него камни. Доволен собой — молодец, запомнил правило. Однако смысл этого правила совсем не такой, какой мне сейчас хотелось бы услышать. Чтобы сказать хоть что-нибудь, я бормочу: — Любят у вас камни… Он продолжает тем же тоном «на уроке»: — Мёртвые — это болезнь. Нельзя подходить ближе, чем на две руки. Нельзя трогать. Книга говорит: «Пусть мёртвые хоронят мёртвых. Я выбрал живых, чтобы жить вечно». Как-то у них всё перевёрнуто с ног на голову, мне всегда казалось, что у этой фразы другой смысл. А впрочем, я не знаток, в нашей семье верующих нет. Но если отвлечься от религии, то мысль про заразу вполне разумная. Да уж, ну я идиот! Начитался, что у местных проблемы с мозгами, и вообразил, что я-то на их фоне такой умный, ага! А ведь всё на виду. Если бы я только догадался включить мозги вместо того, чтобы бегать как в жопу укушенный. Здесь до сих пор боятся болезни. Если представить эту картину: люди обезумели, убивали друг друга, сожгли всё, — то страх вполне понятен. Выжившие ушли в другие места, в старые города не заходят. С теми, кто почему-то остался в городах, не контактируют из страха заразиться. Отсюда и побивание камнями — чтобы не прикасаться. И я — очень умный, блядь! — завёл двух детей в мёртвый выжженный город. Не остановился на границе, не осмотрелся, не подумал ни о чём. А это, оказывается, зона карантина, из которой нельзя уйти. Но как я должен был догадаться? Там ведь даже никакого заграждения не было, никакого указателя. Правильно Ру говорит: лучше ничего не знать заранее, потому что это успокаивает и притупляет бдительность. Вот я прочитал, что местное безумие было от заражённой пшеницы, и действую исходя из этого. А местные до сих пор боятся любых контактов с потенциальными носителями болезни — о чём я не подумал. И в награду за своё тупоумие я теперь, получается, мало что «демон», так ещё и «мёртвый», вот уж ха-ха. Такого со мной ещё не бывало. Ладно, хватит ныть, пора действовать. Насколько я понял, дети теперь перешли в категорию «мёртвых», как и обитатели этого кладбища. Это очень плохо, я придурок и сломал им жизнь, но я не знаю, как это исправить. Вдруг замечаю, что в руке у меня протеиновый батончик. Распарываю ногтем упаковку, опускаюсь на колено и протягиваю им батончик, однако в глазах старшего — очевидная паника. На всякий случай отодвигаю руку и поясняю: — Это еда. Старший со всей дури шлёпает по тянущимся к батончику рукам мелкого, который в ответ выдаёт отчаянный рёв. В двадцать пятый раз, чувствуя себя идиотом, завожу ту же шарманку: — Разве ты не хочешь есть? — Нельзя, — и старший повышает голос на рыдающего брата: — Нельзя! Впрочем, это не помогает, младший в ответ тоже увеличивает громкость рёва. Хрен с ним, я заворачиваю упаковку обратно и убираю батончик в карман штанов. Встаю. Теперь, на фоне рыданий, всё внутри сопротивляется мысли уйти и оставить детей здесь. Но какой вариант есть, кроме этого? Не тащить же их с собой? Я — чужак, даже демон. Таких здесь режут на кусочки, чтобы выложить красивую мозаику на радость богам. Кстати об этом… Оглядываюсь на Эйруина. Яма в круге камней. У другого края круга — огромное сухое дерево. И тут смутные мысли, всё это время бродившие на периферии сознания, складываются в общую картину. Люди из поселения не убивают демонов. Это мёртвые их приносят в жертву, здесь. Дерево — тот самый «священный» дуб. И мне очень повезло, что эти уёбки решили Ру закопать, а не развесить гирляндой на ветках. Так, Син, держи себя в руках! Сейчас не время кромсать местных на ленточки. Есть более важные задачи. Старший мальчишка тоже смотрит в сторону ямы. — Ты испортил священный круг. Ты грязный. Перевожу взгляд на свои руки: кровь из ссадин перемешалась с разводами чёрной земли, перчатки хоть выбрасывай, ногти в зазубринах. — Ничего, потом антисептиком протру. Непонимающий взгляд в ответ. Н-да, ляпнул. Машу рукой, типа, «не обращай внимания». Подумав, мальчишка вздыхает тяжко, будто взрослый. — Мы тоже грязные. Оглядываю их в недоумении. Дети изначально были не особо чистые, но сейчас остались на том же уровне. И тут доходит: видимо, это очередной термин. — Что значит «грязный»? Я не понимаю. Пацан задумывается, видимо, подбирая слова. — Грязный человек нарушает закон книги. Не уважает священные вещи. Служит демонам. Боги ненавидят грязных. — Как именно «служит»? — Живёт с ними. Ест их еду. Здесь есть люди, которые помогают мутантам? Ясно, вот почему он не позволил брату взять батончик. — Но вы не ели мою еду. И священный круг не трогали. — Ты — наш патер. Книга говорит: «Грехи отцов падут на детей». Сделав умное лицо, шиплю сквозь зубы: — Словарь. Значение слова «патер». В ухе отзывается: «Священник, монах, духовный отец». Чего?! Я вообще-то слишком молод, чтобы быть отцом! Меня дома ждёт игрушечная железная дорога, и я не готов делиться ею с инопланетными детьми! Пусть даже мальчишки неплохие. Тем более не хочу быть монахом. Как вообще можно одновременно быть монахом и отцом? — Но у вас есть родители. Мальчишка качает головой и в который раз повторяет: — Мы умерли. Больше нет родителей. — Кхм. Да уж, поворот. Чувствуя себя мудаком, начинаю осторожно: — Я думал, что вы останетесь жить здесь. Мне нужно идти в лес. С моим братом, — указываю на Эйруина. — Мы вернёмся домой. А они — нет. Бля. Старший кивает. — Я понимаю. Мелкий — из горловины куртки видны лишь кудри, которые треплет ветер, и глаза — смотрит на брата и повторяет жест. Вся эта сцена кажется абсурдной постановкой. Мы стоим друг напротив друга — на Альфе, о существовании которой ещё недавно я и не вспоминал, рядом с деревом, на котором приносят человеческие жертвы, — и выдаём реплики, которые не укладываются в голове. Это не может быть реальностью. Сейчас должны прийти их родители, они обнимут своих детишек и заберут их домой, к горячему обеду. Однако всё так же дует ветер, сухой дуб поскрипывает над головой, а родителей не видать. Покривив губы в раздумье, продолжаю: — Может, кто-нибудь из местных будет вашим патером? Вы такие же, как они, — обвожу рукой дома вокруг. — Я совсем другой. Одет по-другому. У меня вот зубы… Не как у вас. Мальчишка тоже смотрит по сторонам, на дома. — Нет. Ты уже наш патер. — Почему? — Потому что ты с нами. Да уж, против логики не попрёшь. Никогда не думал, что отцом-одиночкой можно стать за пару часов. А пособие на детей мне положено? Наверное, старейшина с удовольствием бы мне его выдал — вилами под зад. Мозг норовит закипеть, так что я, плюнув на пафос сцены, разворачиваюсь к рюкзаку, за флягой воды. Мне нужно несколько минут. Уложить всё в голове. Придумать, что делать. Выбрать наилучший вариант из хуёвых. Всё-таки крови много перелил, жажда уже чувствуется, и я с наслаждением выхлёбываю всю флягу. Мысли так и скачут. Вкусная вода. Высохшее дерево. Вон из его ствола торчат рыжие от ржавчины гвозди. Ими прибивали жертв? Жертвоприношение. Демоны. «Ты теперь грязный». «Боги ненавидят». «Грехи отцов падут на детей». «Мы тоже грязные». Меня бухает мыслью, словно прикладом по затылку. Сунув пустую флягу в рюкзак, налетаю на детей. — А грязных людей тоже приносят в жертву богам? Мальчишка грустно кивает, и у меня внутри словно включается батарейка — ношусь, пакуя вещи. Расселся! А ведь до тёмного времени осталось три часа. В одиночку я бы всё успел, но с детьми задача усложняется. — Значит, так. Вы идёте со мной, — я расстёгиваю на них куртку, но, когда старший начинает её снимать, останавливаю его. — Бери брата за руку, пойдёте прямо так. Не отставать! В лесу найдём еду, может, шалаш построим… Вы знаете, что это такое? — судя по недоумевающему взгляду пацана, он впервые слышит это слово, и я изображаю воодушевление: — Я вас научу. Это весело. Построим дом в лесу, устроим приключение… Договорились? Всё, идём. Поднимаю Ру на плечо — такое ощущение, что он стал ещё тяжелее, — и перехватываю поудобнее, стараясь не обращать внимания на плоть, проминающуюся под пальцами в явно не предназначенных для этого местах. Хоть бы сломанные кости не проткнули что-нибудь жизненно важное. Точнее, хоть бы не проткнули ещё больше. Смотрю на детей: младший увлечён сосанием большого пальца, но старший отвечает мне сосредоточенным взглядом. Надеюсь, он всё же пойдёт следом. Ещё десяток редко стоящих домов, неширокий луг, а дальше уже начинается лес. Идти-то всего ничего. Там быстренько метнусь на базу за чёрным ящиком, и дело сделано, останется лишь довезти Ру до больницы. Как два пальца.