Идеальная жертва (5)

В эту сторону так же повторяется спиральный узор дорожек, но заметно менее аккуратный. Чем дальше от центрального круга, тем трава между ними выше. Даже мне до колена, а мелкие так и вовсе повалились. Приходится вернуться и протянуть старшему свободную руку. Ну и хоровод: одной рукой я тащу Ру, второй — тяну пацана, а он тянет брата. Зато не зря время на спортзал тратил. К тому же это согревает. Даже жарко стало. Спираль заканчивается. Линия выгоревших домов. Лес уже близко. Там будет проще: под деревьями в основном лежит ровный настил из листьев. Трава снова переходит в серо-чёрную полосу сухой земли. Отлично, по ней идти заметно легче. Обеими руками перехватываю Ру поудобнее. Смотрю под ноги, чтобы не оступиться. Рядом с ботинком — обожжённая головешка. Вон ещё одна. В школе на курсе истории про это рассказывали: мол, раньше для плодородия удобряли почву пеплом. Очевидно, на этом поле мёртвые и выращивают себе еду. Вот уже и луг. Привет, фиолетовые цветочки! Я, вообще, не романтик, но приятно видеть что-то живое после пожарища и шизы с жертвоприношениями. Здесь трава даже выше, чем была до поля, и я опускаю руку, рассчитывая, что пацан вновь схватится за неё. Однако нет. И где они?! Разворачиваюсь всем телом, стараясь не запутаться ногами в траве. Камуфляжный тюк моей куртки топчется неподалёку от крайнего обгоревшего дома, в метре от границы поля. Да что за такое, договорились ведь! Сквозь персиковые облака над руинами старого города пробивается красный свет огромного солнца, протягивается к земле россыпью лучей. Поле между мной и детьми превращается в красно-коричневое. Так вот почему стало жарко. Делаю шаг назад и ору: — Что такое? Почему стоим? — Нельзя. Вдруг замечаю, что за несколько домов до мальчишек, у стены, стоит всё тот же бородатый мужик. Наблюдает за нами. Не прячется, хотя и не приближается. А вот мне бы даже хотелось, чтобы он сделал хоть шаг, — я бы с удовольствием обсудил их религиозные убеждения. Но так и быть, не при детях. Чёрт, придётся всё же опустить Ру на землю — и снова это чувство, будто не человеческое тело кладу, а мягкий переломанный мешок. Не думать об этом! У него, оказывается, кровь из носа сочится. Из левого уха тоже. Ну и ничего, значит, сердце работает. Всё отлично. Он по-любому справится. Пробегаю через поле, опускаюсь на колени перед детьми. Держу бородатого в поле зрения, однако прямо на него не смотрю: не хочу, чтобы пацан заметил. — Почему нельзя? Старший с опаской зыркает на поле и, наклонившись ко мне, доверительно сообщает: — Это мёртвая земля. Ах, вот что это такое. Оглядев окрестности, соображаю, что эта полоса, видимо, окружает весь старый город. — Это граница кладбища? — Да. Поле, поле… «Не было никакого заграждения или указателя». Ну я и тупой! Местные ведь читать не умеют, поэтому обозначили запретную зону как могли — кругом выжженной земли. Бля, как я дожил до седых волос на жопе с таким уровнем интеллекта! Даже обидно. — А если я перенесу вас на ту сторону? Мальчишка раздумывает и неуверенно кивает. Вот и отлично. Сгребаю детей в охапку вместе с курткой и торопливо, почти прыжками, добираюсь до противоположного края поля. Опускаю в высокую траву. Облака на небе быстро расступаются, кирпично-красный свет из-за спины всё ярче. Оттенком накладывается на голубовато-зелёную траву, на густую синеву листьев — теперь они фиолетовые. От этого калейдоскопа голова плывёт. Только фиолетовые цветы остались прежними, и я минуту смотрю на них, как на спасительный якорь посреди разноцветного безумия. Уф, прошло. Спину-то как печёт, аж вспотел, хотя ещё недавно в футболке было холодно. Оборачиваюсь. Бородатый испарился. Молодец, нечего меня бесить, а то я ведь могу и передумать, его кишки прекрасно бы смотрелись на том дубе. Да и есть хочется. Приседаю над Эйруином, чтобы поднять. Из-за красного света его лицо кажется не трупно-белым, а вполне здорового оттенка. И кровь из носа уже остановилась, замечательно. Устроим стоянку в лесу, перекачаю ему ещё своей, чтобы компенсировать потерю, и всё будет чики-оки. Помню, меня так бесило это словечко, когда Берт где-то его услышала и начала пихать в каждую фразу, но в пиздецовых ситуациях — вот как сейчас — нет ничего лучше мелочей, напоминающих о доме, семье и тёплых деньках из детства. Командую детям: — За мной. Не отставать. Прозвучало не очень, особенно в исполнении переводчика — пролаял как злой пёс. Чтобы хоть немного смягчить приказной тон, добавляю: — Жарко стало, да? Старший брат, держа за руку младшего, смотрит вверх. — Закат всегда жаркий. Кошусь на часы: осталось два часа с мелочью. Красное солнце стоит градусов на сорок выше горизонта, очерчивая силуэты разрушенных зданий, и печёт как ад. Другие два солнца тоже висят низко: белое теперь выглядит оранжевым, а голубое — грязно-зелёным. Последнее теперь хорошо видно на фоне неба, и оно оказалось крупнее, чем я ожидал. — Это закат перед тёмным временем? Разговаривать, пока идёшь с тяжёлым грузом, неудобно, голос звучит сдавленно, дыхание тяжёлое, но лучше хоть так, общение создаёт доброжелательную атмосферу. А то сейчас мальчишка, глядишь, задумается, какого чёрта демон ведёт их с братом в лес — не иначе, как хочет заманить в пряничный домик и сожрать. Ну вот, уже не отвечает. А если он сейчас остановится и скажет, что дальше не пойдёт? Ай, к чёрту. Такое ощущение, что я делаю только хуже. И так уже забрал детей из дома, притащил в зону карантина, теперь в лес веду. В справочнике было написано, что на Альфе мало ядовитых животных, но всё же они есть, а я в местных видах не разбираюсь. Изредка мимо пролетают насекомые — вдруг они заразу переносят? У меня-то униформа закрытая, а у детей… Кстати, а что у них с обувью? Притормозив, поворачиваюсь к мальчишкам. В ответ они тоже останавливаются, смотрят на меня. Оба выглядят сильно румяными — из-за освещения или от жары? Вокруг уже начались деревья, но и луговая трава не сдаёт позиции, из-за неё ног не видно. Вроде бы я видел на детях обувь, такую же серую, как одежда. Ведь я бы заметил, если бы они были босиком? В ответ на мой изучающий взгляд старший вдруг говорит напористо: — Ты говорил, что ничего не знаешь! — Что?.. — А сам знаешь про тёмное время. Ишь, сообразительный какой на мою голову. И я молодец — поддержал светскую беседу, называется! Стараясь выглядеть уверенным взрослым, который говорит детям очевидные вещи, поясняю: — Прочитал в книге. Мой брат и другие наши люди жили здесь. Они написали книгу о том, как вы живёте. Но там были не все ваши слова. Поэтому я многого не знаю. Пацан вдруг пятится назад, да и в целом выглядит встревоженным, так что я тороплюсь добавить: — Они не хотели причинить вам вред. Просто смотрели, как вы живёте. Однако мальчишка агрессивно повышает голос: — Ты врёшь! Старейшина говорит, что книга старая. — О. Нет. Я говорю о другой книге. — Проклятье! Очевидно, у них тут существует лишь одна «книга», которую никто в глаза не видел. — Я покажу. Кстати, вам не жарко в куртке? Можешь снять её и положить на землю? Мальчишка, настороженно глядя на меня, сдёргивает куртку с себя и брата и бросает в моём направлении. Подтянув её вместе с несколькими пурпурными листьями, опускаю Ру головой на ткань. Включаю электронный браслет, открываю единственный припасённый на крайний случай роман. Не люблю читать с мелкого экрана, глаза быстро устают. — Смотри. Мы называем это словом «книга». Она другая, чем ваша. Мальчишка с опаской, но всё же подходит. Приглядывается. — Раньше мы все жили вместе. Твои люди и мои люди. Давно, когда была написана ваша книга. А потом у вас случилась болезнь. Из-за которой сгорели те дома, на кладбище. Теперь мы хотим узнать, почему была болезнь. Как вы сейчас живёте. Мы не причиним вам вреда. — У демонов не было Бойни? — он смотрит недоверчиво. — Нет… То есть… Чёрт, очевидно, он понял меня на свой лад. С другой стороны, а нужно ли вообще ему что-то объяснять? Уж точно не стоит говорить, что я прилетел со звёзд, — он не поверит и окончательно закроется. Может, даже сбежит, а я не могу искать его по лесу. — У нас была другая болезнь. Как Бойня. Теперь мы выглядим по-другому. Но мы такие же люди, как вы. Пацан молчит, по его лицу ничего не понять. — Кстати, как тебя зовут? Покосившись на меня опасливо, он с вызовом произносит: — Папа говорил, что нельзя называть своё имя. Пафос его тона портит внезапно раздавшееся бурчание в животе. Голодное. Вдруг замечаю, что младший брат, поодаль, сел на землю и сонно клюёт носом. Ситуация портится: заниматься и Ру, и детьми, да ещё с наступлением тёмного времени — красное солнце заметно опустилось к горизонту — будет сложно. Однако я держу бодрый тон: — Правильно. Твой папа прав. А меня зовут Син. — В исполнении переводчика имя звучит странно, и на всякий случай, чтобы было понятнее, я повторяю: — Син. Пацан смотрит испытующе, но по крайней мере не убегает. Нам бы поторопиться, однако чувствую, что на него сейчас давить не стоит, это вам не армия, где я имею право чего-то требовать. Поэтому я поднимаюсь на ноги, повожу плечами, разминаясь, оглядываю окрестности. В глубине леса, между палыми листьями, виднеются тёмно-красные точки. Вблизи это и вправду оказываются ягоды. Машу пацану, подзывая. — Ты знаешь такие? Они съедобные? Он кивает обрадованно. Но затем, смущённый какой-то мыслью, мнётся, поглядывая то на ягоды, то на меня. Что не так? — Это не еда демонов. Ты можешь поесть. — Ты их не трогал? — Нет. Решившись, мальчишка рвёт ягоды и жадно пихает в рот. Некоторые настолько переспевшие, что лопаются, и по пальцам течёт тёмно-красный сок. Как кровь. От этой мысли рот тут же наполняется слюной, так что, недолго думая, я стягиваю рюкзак и достаю перекус. Не особенно комфортно есть мясные консервы, когда рядом ребёнок жуёт подножный корм, но что поделаешь. На всякий случай решаю прояснить ситуацию, вдруг понадобится. — Это единственное правило? Нельзя, чтобы демон трогал еду? Пацан продолжает есть молча. Наконец говорит: — Не знаю. Много правил. Я плохо учусь. Учитель говорит, что я тупой. Дайте мне сюда этого учителя, мне просто необходимо оторвать кому-нибудь челюсть. — Всё с тобой нормально. Ты хороший парень, действуешь разумно, о брате заботишься. Не слушай всяких идиотов. Впрочем, много ли чести в похвале от демона? Мальчишка собирает в ладонь последние ягоды — для брата, и я тоже закидываю в рот остатки консервов. — Дальше остановимся у водоёма, можно будет попить. Когда возвращаемся, в первый момент сердце ёкает — мелкого нет, — но тут же замечаю его в траве. Заснул и повалился на землю. Здрасьте, приехали. В сумерках, разбавленных лучами низко висящего красного солнца, синяки и разводы крови на лице Эйруина кажутся совсем тёмными. Осторожно вытаскиваю куртку из-под его головы. В шее, у основания черепа, щёлкают позвонки. Не думать об этом! Он справится. Перекладываю на куртку ребёнка и, примерив так и эдак, в итоге понимаю, как скрепить углы карабинами. Вешаю импровизированную сумку через плечо. Левой рукой придерживаю куртку на груди, чтобы мелкий не выскользнул, правой подхватываю Ру, пристроив на плечо. Сзади рюкзак. Теперь осталось лишь разогнуться и встать на ноги. Мышцы бёдер болят так, что приходится закусить губу. Спина, конечно, тоже протестует, но терпимо, а вот ноги перенапряглись ещё когда я занимался раскопками, вися на шпагате. Радует, что хоть старший пацан сам идёт. Если бы ещё и его на шею посадить, я был бы как новогодняя ёлка, увешанная со всех сторон, со звездой на верхушке. Но пока что всё отлично. Главное, что преследования не слышно.