Идеальная жертва (5)

С другой стороны, может, и повезло, что пришлось переться на боевую вылазку, я хотя бы спустил пар. Да, я знаю, что штабные просят нас, полевых офицеров, вести себя аккуратнее и не устраивать демонстративную бойню, но сейчас похрен мне на все занудные инструкции. В конце концов, штаб в нескольких днях пути отсюда, а кровь — вот она, только наклониться и укусить. Далеко не такая вкусная, как у Эйруина, но тоже помогает забыться, а это мне сейчас необходимо. К хорошему быстро привыкаешь, вот и я привык на тренировках драться со своим помощником — ну да, идеален на все случаи жизни. Раньше как-то обходился спаррингом с обычными людьми, но сейчас это кроме как «танцульками» не назовёшь. Недавно всё же решился урвать час на тренировку — не было сил терпеть кипящие внутри эмоции — позвал на ковёр троих, и что? Херня, а не драка. Слишком медленные, слишком нежные, я только и боялся зашибить их ненароком. В итоге всё равно двое попали в лазарет с вывихами, а мне — никакого удовольствия. Поэтому здесь, в поле, я наконец-то могу развернуться. Снять намордник и отпустить поводок. Рвать на куски. Выпустить всю боль, весь страх за Ру, всю ярость от того, что я ничего не могу сделать. Я подвёл его! Может, если бы я был настойчивее, то убедил его, что закрытые проекты штаба — такая хуйня, в которую не стоит лезть… Может, если бы я поговорил с Ланой, сказал, что Ру — не тот кандидат, который ей нужен, пусть ищет другого… Если бы я не потащил его на тот треклятый бал, он бы не познакомился с ней… Не знаю, что я сделал не так, но я обязан был не допустить этого! А теперь я вдруг прихожу в себя под каким-то кустом: сижу в обнимку с трупом, лениво истекающим кровью, и реву как последний дурак. *** Вылазка и в самом деле затянулась. Сутки. Ещё. Я уже места себе не нахожу, и ни бои, ни кровь не радуют. Наконец на четвёртые сутки командующий подтверждает, что смена закончена, и я чуть не бегаю по кораблю, требуя ВЫЛЕТАТЬ НЕМЕДЛЕННО, ВАШУ МАТЬ! Путь домой — восемьдесят два часа, которые растягиваются раз в десять. Я, конечно, пытаюсь читать, но то и дело замечаю, что подвис, буравя страницу невидящим взглядом. Ладно, буду исходить из оптимистичного варианта: Ру по-прежнему в палате. Ну, приду я, увижу его. А дальше врач скажет, что пора отключать. Сколько времени дадут на прощание? Вряд ли больше минуты. А может, вообще ничего, я всего лишь сослуживец. Тяжелее всего то, что я ничего не могу сделать. Врачи всё контролируют, всё решают, а мне остаётся только слушать их распоряжения и подчиняться. Нет, конечно, я привык к приказам, я всю жизнь так живу, но в армии от меня никогда не требовали подобного. Бывали моменты трудного выбора, приходилось жертвовать кем-то ради группы, но и тогда я пытался что-то сделать. А сейчас — никаких действий, просто смириться, согласиться со смертью, послушно кивнуть и сказать: «Да, конечно, отключайте», — как это, блядь, возможно?! Но это если он ещё жив. А то, может, пока я тут валандался, у него отказало сердце или случился некроз мозга — хер знает, что там может быть. Окончательно заебавшись крутиться в постели без сна, топаю в медкаюту. Като здесь нет. Точно, я уже настолько одурел, что не соображаю: на больших кораблях медики имеют личные каюты. А которая её? Лишь гудение двигателей, и мои шаги разносятся по пустым коридорам. Спят, сволочи. Хорошо им. А я брожу один, как придурок. *** В итоге медичку так и не нашёл: половины фамилий на дверях нет, а ломиться наобум не стал. На следующий день пришёл в медкаюту заранее, перед отбоем, и, недолго думая, попросил вколоть тройную дозу самого крепкого. А Като отказала. Я аж охренел: никогда раньше не нуждался в снотворном и даже не думал, что получить его настолько трудно. После долгих препирательств сошлись на двойной дозе успокоительных травок. Мол, химию она без серьёзного повода назначить не может, формально мы ещё на операции, все бойцы должны быть с ясными мозгами. Вот так и доверяй человеку. Нет, Като, конечно, следует правилам, молодец, но меня уже так вымотало, что её принципиальность не радует. Издевательство! Понятно, что мне эти травки — вообще ноль, поэтому снова не спал. Утром чувствовал себя ненамного живее, чем Ру в моих фантазиях. Кое-как дотерпел до прибытия. Хорошо хоть днём, в приёмные часы. Добравшись до части и торопливо отчитавшись, я рванул в больницу. *** Пространство до чисто-белой стойки регистратуры одновременно растягивается на пару километров и мелькает перед глазами какими-то смутными картинками. — Добрый день. Могу я навестить Эрика Смита? Медбрат щёлкает клавишами компьютера — главное, не барабанить пальцами по стойке, я всего лишь навещаю сослуживца — и поднимает на меня взгляд. — Господин Блэйк? Доктор Норнберг просил вас подойти к нему. Сердце, сжавшись, падает на место печени. Рот наполняет желчная горечь. — Конечно. Он в своём кабинете? — Сейчас на обходе, на пятом этаже. — Спасибо. В голове мечутся обрывки мыслей. Зачем вообще ему со мной разговаривать? Я же не родственник, ничего подписывать не должен. Личных вещей Ру у них не осталось. Медбрат мог бы просто сказать: «Сожалею, но его уже отправили в крематорий, всего доброго» — я бы потоптался возле стойки, пялясь на его вновь склонившуюся над журналом голову, да и пошёл бы домой. В длинный зелёный коридор выхожу как раз неподалёку от группы людей: доктор Норнберг что-то объясняет интернам. Заметив меня, он деловито указывает на скамью: «Господин Блэйк, подождите, пожалуйста, скоро закончу». Я было бухаюсь на указанное место, но, не высидев и минуты, вскакиваю и топчусь около скамейки, старательно разглядывая плакаты на стенах — напоминания для посетителей вперемешку с красочными фотографиями цветов. Из моей грудной клетки словно вынули все органы, а вместо этого накачали воздухом под завязку: так и распирает изнутри, а сердцебиения даже не чувствую — то ли оно слишком быстрое, то ли слишком медленное. Хочется поскорее разобраться со всем и свалить отсюда. Наконец Норнберг подходит, и я оперативно изображаю спокойное лицо. Однако от первой же его фразы брови ползут вверх. — Господин Смит пришёл в себя четыре дня назад. Сейчас пока рано говорить о прогнозах, но повреждения были значительные, вы должны понимать. Предварительное… — он поднимает указательный палец и веско повторяет: — Предварительное заключение таково, что у него проблемы с речью и, скорее всего, с памятью. — Что значит «с речью»? У него же челюсть сломана. То есть была. Когда я был в прошлый раз. — Я вспомнил, что вы говорили о генномодифицированных людях, так что мы позвали… кое-кого. Пообщаться телепатически, если получится. Так вот. Удалось установить контакт, однако господин Смит думает образами, а не словами. Говоря по-простому, у него нет внутренней речи, то есть он в любом случае не смог бы разговаривать, как мы с вами. — А память? Норнберг запинается, подбирая слова. — На данный момент он говорил — я употребляю это слово, но вы должны понимать, что на самом деле это были образы, к тому же местами непонятные, — так вот, он говорил о некоем, как мы поняли, детском приюте. Вы не в курсе? — Да, он вырос в приюте, насколько я знаю. Доктор кивает радостно. — А, значит, это всё-таки реальные воспоминания. Хорошо. Однако он не узнал образы, связанные с вашей воинской частью и службой в целом. На вашу фамилию тоже не отреагировал, но это может быть из-за трудностей с вербальным обозначением… — в ответ на мой охреневший взгляд Норнберг поясняет: — Он может узнать тот или иной предмет, но не суметь назвать его словом. Я имею в виду, он может узнать вас лично, но не помнить фамилию. Он и себя не может назвать. Я подвисаю — сказать ли доктору, что Ру на самом деле зовут вовсе не «Эрик Смит»? Но вместо этого спрашиваю с опаской: — Ещё что-нибудь? — Если вы решите навестить его несколько раз, будьте готовы к тому, что он забудет о вашем предыдущем визите. Это может быть временная проблема, но, с другой стороны, как вы понимаете, никаких гарантий нет. Чудо, что он вообще пришёл в себя. — То есть он… Не помнит вообще ничего? — Нет, он помнит! — доктор взмахивает руками. — Что-то он определённо помнит. Как мы предполагаем, детство, юность… Но с более поздними воспоминаниями пока неясно. В общем, давайте попробуем, но не давите на него. Нет так нет, реагируйте спокойно. Вы знаете кого-то ещё, кого он мог бы узнать? Коллеги? Подумав, качаю головой. Доктор Норнберг цокает языком, бормочет: «Ну, ничего» — и приглашающе указывает ладонью в сторону палаты Ру. *** Стоит зайти, как в груди разливается жаркая радость: койка слегка приподнята, так что Ру может видеть дверь, и это выглядит как шажок к выздоровлению. По-прежнему весь перемотанный трубками, но зато он смотрит на нас, на меня — боги, как же ахуенно снова видеть его чёрно-голубые глаза! Взгляд вроде осмысленный. И даже если в голове у него сейчас каша, главное — что он жив. Врач выдаёт бодрое: — Эрик, к тебе посетитель. Как твои дела сегодня? — заглядывает в бланк, висящий рядом с койкой. — О, очень хорошо! Тем временем я бегаю взглядом между размеренно пикающей серой махиной, на экране которой скачут цифры, и лицом Ру, дожидаясь хоть какого-нибудь знака. Ничего. Только ощущение вязкого одурения в его сознании — должно быть, от обезболивающего. Нужно всё же заговорить с ним. «Эйруин? Ты меня слышишь?» Его глаза расширяются, словно бы удивлённо. Большой серый аппарат вдруг пищит продолжительно. Ру и в самом деле отвечает только ощущениями и образами — смутными, медленными. Понять бы их ещё. «Вопрос. Имя». «Синхард Блэйк. Син. Работа». Нужно тоже использовать меньше слов. В том и преимущество мысленного общения — можно обходиться картинками. «Воспоминание: Ру за своим столом в приёмной, пялится в монитор, расслабленно подперев щёку кулаком; на экран падает луч заходящего солнца из окна за его спиной, и Ру непроизвольно морщится; замечает, что я за ним наблюдаю, — хмурится недовольно». Его взгляд не отрывается от моего лица. Такой знакомый. «Нет. Имя». А, он спрашивает не о моём имени. О своём. «Эйруин. Настоящее. Секрет». Чёрт, некоторые понятия без слов выразить не так-то просто. Ру закрывает глаза. Неразборчивый клубок чувств. «Никому не говорил. А ты знаешь». «Всё в порядке. Воспоминание: Ру в столовке, сосредоточенно жуёт котлету, говорит: “Я сказал это только тебе — не Главному и никому другому. Они мне никто”. Не помнишь этого? Ты не знаешь меня?». Открывает глаза, проходится по мне равнодушным взглядом. «Нет». Всё-таки нужно попробовать. Но что ему показать? «Воспоминание: мы втроём с Главным сидим в кабинете и обсуждаем полевую тренировку для моего подразделения. Воспоминание: штабной бал, Лана Смит в красном платье. Воспоминание: ужин на кухне в нашей квартире, Ру говорит, что генерал Смит позвала его в проект, связанный с мутантами». Чувствую так, словно балансирую на лезвии ножа — как бы случайно не показать лишнего. Пару секунд — никакой реакции, затем аппарат снова пищит, на этот раз дольше. Ру повторяет мой последний образ: кухонный стол с тарелками, наш с ним разговор. «Вопрос. Картинка: чёрная статуэтка». Кажется, это сидящая птица. Врач указывает мне на экран аппарата, где мигают красные цифры. — Думаю, на сегодня хватит. Эрику нужно отдохнуть. Что Ру имеет в виду? У нас в квартире ничего такого нет. «Картинка: кадр из чёрно-белого фильма. Картинка: та же статуэтка. Темнота, размеренный мужской голос. Картинка: птица, парящая в небе». Что это за птица? Широкий размах крыльев. Орёл? Нет. Но какая-то хищная. Меня наконец-то озаряет: по этому роману есть старый чёрно-белый фильм, просто я его не смотрел. «”Мальтийский сокол?” Да, это я. Был здесь раньше, читал. Воспоминание: Ру в каюте корабля, склонился над книгой». Серый аппарат всё пищит и пищит, теперь уже на экране мигает красный треугольник. Норнберг обнимает меня за спину и уверенно тянет к выходу. — Господин Блэйк, вам пора. Дверь распахивается, в палату влетает сосредоточенный медбрат. «Вопрос. Желание поговорить». «Я ещё приду. Скоро. Когда врач разрешит» — последние слова я выпаливаю в захлопнувшуюся перед носом дверь. Хочется сказать что-нибудь ещё, но и в самом деле не стоит его беспокоить. Пусть отдохнёт. *** На радостях я так ошалел, что очнулся от своих мыслей лишь через полчаса, в продуктовом магазине с полной тележкой всякой фигни. Пять видов чёрного чая, три пачки шоколадных колечек, про которые Ру однажды сказал, что они «ничего»… Он всё время ругался, что у нас нет запаса продуктов, весь расчёт на доставку, а она может и сломаться. К тому же продукты там чуть не в два раза дороже магазинных, а раз мы теперь платим за жильё, то нужно экономить. Вообще-то я не обращал внимания на его бухтёж, но сейчас — хочется его порадовать. Совсем скоро Ру вернётся домой, всё вспомнит и будет есть эти самые шоколадные колечки с молоком. Или без молока. В общем, похер как, лишь бы ел. Следующее включение сознания — уже дома. Оказывается, я ещё и фруктов накупил. Ладно, они полезные. Но ведь сейчас он всё равно их съесть не может? Кхм, проблема. Значит, я съем. Точно! И тогда моя кровь станет ещё полезнее. Син, ты гений! А две буханки хлеба зачем? Видимо, всё-таки не гений. Сваливаю продукты на кухонную тумбу. Через пять минут решаю, что выглядит неаккуратно. Нужно коробки ровнее поставить. Да и в целом хорошо бы порядок в квартире навести. В общем, успокоился я только через пару часов. Даже бельё на его кровати поменял — всё это время я берёг его постель, стараясь хоть где-то в квартире сохранить остатки его запаха. Но теперь-то можно, теперь он вернётся, и наш дом снова будет пахнуть чудесным успокаивающим Ру. Осталось дождаться.