Держи любовников близко, а врагов еще ближе

      — Я должен был заняться с лейтенантом важным делом, а вместо этого вынужден следить за тобой.       Салим легко парирует раздраженный комментарий, с вызовом смотря в глаза своему надсмотрщику:       — Это легко исправить, если ты развяжешь меня и отпустишь.       Эрик усмехается.       — Хорошая попытка, но я, пожалуй, отклоню это предложение, — и добавляет задумчиво, глядя в проем палатки с какой-то странной и явно не предвещающей ничего хорошего ухмылкой на лице. — К тому же решение я уже нашел.       Салим машинально прослеживает направление его взгляда, замечая третьего.       — Вы вызывали меня, сэр? — улыбка мужчины, которого честнее было бы назвать скорее юношей, кажется Салиму какой-то чересчур довольной. Себя бы он никогда не смог представить на его месте. По крайней мере точно не с Даром. И уж тем более не с винтовкой в руках.       — Да. И Вы прекрасно знаете, зачем.       Морпех облизывает губы, хотя в помещении совсем не душно, кивая скорее самому себе и неуловимо меняясь в лице. Возможно, это все игра освещения, но теперь его взгляд кажется Салиму как будто… томным?       — Мне отвести нашего иракского приятеля к колонне ближе к трону или двери?       — Нет нужды.       Уже было двинувшийся в сторону пленного морпех замирает на полпути, разворачивается лицом к полковнику, хмурится, по-птичьи наклоняет голову и медленно, будто не уверенный, что понял все правильно, уточняет:       — То есть… Вы хотите сделать это прямо при нем, сэр?       Салим сконфужен не меньше неловко переминающегося с ноги на ногу морпеха, понятия не имея, о чем идет речь и почему перспектива его присутствия вдруг так встревожила этого американца. Он ерзает на резко ставшем еще более неудобным стуле от дурного предчувствия.       — Стесняетесь, лейтенант? — Кинг важно складывает руки на груди и изгибает бровь, — Очень жаль, ведь приказы не обсуждаются.       Стесняется?       — Конечно нет, сэр. Не стесняюсь.       От осознания предстоящего точеные скулы парня — кажется, Ник называл его Джейсоном — почему-то вспыхивают румянцем, однако приказу тот подчиняется сразу же и беспрекословно. Внезапно подходит почти вплотную к командиру, сбрасывает возле ножки стола рюкзак, примостив на нем винтовку, опускается на колени с неким колебанием, ни на секунду не забывая о присутствии врага и бегло смотрит на того, словно всерьез ожидает, что иракец может воспользоваться его уязвимым положением и нанести удар. Салим и вправду мог бы, если бы не замеченный им ранее Глок в кобуре командира американцев и собственные моральные принципы, в любом случае не позволившие бы ему кого-то из них убить без прямой угрозы его собственной жизни.       Хотя смешно, конечно, говорить о моральных принципах, когда в текущий момент залившийся краской, по ощущениям, с головы до пят Салим, начинающий потихоньку понимать и недавний конфуз парня, и то, к чему все идет, кажется себе единственным человеком, у которого они вообще есть. Потому что если бы у этого лейтенанта было хоть немного совести, он бы не стал на глазах у пленного, которому некуда деться от лицезрения подобной похабщины, с удивительно невинным для таких обстоятельств видом и совсем недвусмысленными намерениями расстегивать ширинку своего командира, стоя перед ним на коленях.       — Эм-м, я вам не мешаю? — предпринимает Салим заведомо бессмысленную попытку образумить эту дурную парочку «кроликов». Неужели все американцы столь безрассудны? Или эти двое просто еще не сталкивались с местными демонами?       — Мешаешь, но что теперь поделать: приказ есть приказ, — вот так легко пожимает плечами Джейсон, с усмешкой подмигнув ему напоследок, поворачивается обратно к командиру и, оттянув пальцем крайнюю плоть, словно котенок, пробно мажет кончиком языка по головке под его судорожный вдох.       Только после этого звука Салим понимает, что сам он все это время непроизвольно задерживал дыхание. Он честно хочет отвернуться, рассмотреть получше носки собственных ботинков, как будто видит их в первый раз в жизни, закрыть глаза, в конце концов… но они, предатели, оказываются словно прикованы к порочному зрелищу в паре метров от него. Минуты начинают казаться вечностью, особенно когда все твое внимание концентрируется на чем-то конкретном, каким бы неправильным это что-то ни казалось.       Не то чтобы Салима когда-либо волновала внешность других мужчин, но глупо отрицать очевидное: командир американцев красив. Особенно в тусклом свете палатки, когда вот так задирает голову, прикусив губу для приглушения стонов, пока направляемая его широкой ладонью голова подчиненного ритмично двигается между его ног. У Османа не было возможности рассмотреть второго участника действа получше, но в этих плохо освещенных залах и пещерах тот кажется ему слишком юным, может, лет на пять постарше Зейна, и вот это его уже немного беспокоит. Правда, не так сильно, как влажные звуки, с которыми тот ублажает полковника с таким видом, будто это для него самое любимое занятие на свете.       Видно, впрочем, что при этом морпех почти не проявляет инициативу, не считая работы языком и то, как он периодически втягивает щеки, даже руки он держит на коленях в жесте полной покорности. В остальном же полковник просто использует его рот так, как ему того хочется, что, к собственному стыду, вызывает в Османе далеко не только возмущение от такого потребительского отношения к своему, вроде как, любовнику. И, видимо, в какой-то момент козырек кепки встает у того на пути желаемого, раз полковник вдруг без лишних раздумий срывает ее с головы Джейсона, за такую наглость зло зыркнувшего на него исподлобья. А после явно специально задевшего зубами ствол, за что удостаивается болезненного шипения, коварной ухмылки и незамедлительной мести — Эрик хватается за голову Джейсона обеими руками и резко толкается в его глотку до упора (похоже, именно это мешал ему сделать головной убор), задавая почти остервенелый темп.       Шокированный вздох как-то сам собой срывается с губ прежде, чем Салим успевает его сдержать. Почему-то со стороны лейтенанта при этом не следует никакого сопротивления, он лишь мычит от неожиданности и рефлекторно хватается за бедра командира для опоры, не пытаясь ни оттолкнуть его, ни отстраниться сам. Пока тот совершенно бесцеремонно вбивается в его горло, шепча ругательства вперемешку с похабными комплиментами, адресованными не столько Джейсону, сколько определенным частям его тела.       — Да, вот так, — пальцы полковника, зарытые в каштановые волосы, рефлекторно сжимаются от удовольствия, болезненно оттягивая несколько прядок, и спустя еще несколько сильных толчков наконец замирают вместе с самим Кингом, — расслабь горлышко для меня. Мы же не хотим, чтобы было как в прошлый раз, м?       Несколько мучительно долгих секунд уже откровенно давящегося членом морпеха просто крепко держат на месте, не позволяя освободиться, чтобы подольше погреться во влажном жаре его глотки. Его любовнику словно бы наплевать на это — он продолжает стоять с закрытыми глазами и абсолютно блаженным выражением на лице, его дыхание едва не перебивает собой этот душераздирающий звук от того, насколько оно шумное.       Тут Салим уже едва не дергается с места, чтобы… что?       Какое ему вообще должно быть дело до этого американского мальчишки с хромающим чувством собственного достоинства и того, что с ним делает его командир? Да и как бы он ему помог? Оттолкнул его? Чтобы тут же словить от полковника пулю в голову за якобы покушение? Нужна ли тому, в конце концов, вообще эта помощь, если он до сих пор смирно сидит на коленях, несмотря на то, что по его подбородку уже текут слюни вперемешку со слезами. Словно так и надо!       Тем временем судорожное сокращение мышц чужого горла подводит Кинга к долгожданной разрядке, но окончательно и, на взгляд Салима, как-то издевательски медленно, он отпускает Джейсона лишь тогда, когда убеждается, что ни одна капля спермы не была потрачена зря. Салим все равно вздыхает про себя с облегчением и старается игнорировать недвусмысленный жар в паху.       Физиология, будь она проклята, разумеется, все дело в ней.       У самого морпеха стоит так, что хоть гвозди забивай, но и ему помогать с этим никто не спешит, а сам он как будто тоже предпочитает проигнорировать это досадное неудобство. Блеснувшая в тусклом свете палатки ниточка слюны, до сих пор соединявшая обоих мужчин, заставляет Салима нервно сглотнуть и выругаться на родном языке.       — Не только Вы здесь любите показывать характер, лейтенант Колчек, — не обращая на пленного никакого внимания, вопреки жестким словам, Эрик почти нежно поглаживает Джейсона по даже на вид мягким волосам, лицу и шее, терпеливо дожидаясь, пока тот придет в себя.       Некоторое время названный Колчеком просто сидит с закрытыми глазами, опершись кулаками о бедра, и шумно дышит через нос, словно не замечая этих прикосновений; его ресницы и губы дрожат, с них то и дело срывается надсадный кашель. Но судя по тому, как вскоре он наконец откашливается, стирает тыльной стороной ладони всю влагу с лица, а после сыто улыбается и показывает все это время неотрывно смотрящему на них иракцу язык, подобная грубость не была для этой парочки в новинку.       Салим, может быть, даже посмеялся бы со столь ребяческого жеста в столь неподходящих обстоятельствах, если бы в том напрочь не отсутствовала обычно присущая ему невинность. Потому что белесых разводах на этом розовом язычке не могло быть ничего невинного.       — Готов поспорить, каждый иракский солдат мечтает выебать американского морпеха в рот, — голос кое-как поднявшегося на ноги Джейсона звучит еще более хрипло, чем обычно. Салим невольно удивляется тому, что при этом он все равно смог его понять. И что этот морпех вообще не потерял способность говорить после того, что с ним сделали.       А после, все же не сдержавшись, фыркает на такую наглость.       — У тебя очень интересные фантазии о нас, американец. Не вижу смысла тебя разубеждать, а то еще разочаруешься.       И с ужасом понимает, что его собственный голос тоже звучит не как обычно.       — Потому что это правда! Ну или просто тебе они нравятся, ха? — благо, за своей невыносимостью американец даже не замечает этого, гаденько так ухмыляясь от уха до уха от чувства собственного превосходства. Будто это не он на виду у «презренного врага» смаргивал слезы еще минуту назад. — У вас же, мусульман, за вранье по головке не гладят, насколько я знаю, так что лучше тебе сразу признаться.       Салим хмурится.       — Не втягивай мою религию в ваши грязные игры, дурной ты мальчишка.       — Это не ответ на мой вопрос, — Джейсон лишь ухмыляется на такое обращение, не впечатленный суровым тоном пленного, потому что он, ну, пленный. Что он может сделать? Только ворчать, что получается у него, на взгляд Колчека, прям очаровательно. — Ответишь — отстану. Ну как?       — А твой командир не заревнует?       Ну вот и кто, Шайтан его раздери, вообще тянул его за язык?!       Зачем он подыгрывает этому безнравственному созданию?       Лучше бы и дальше молчал!       — Ты вроде не еврей, чтобы отвечать вопросом на вопрос, — хрипло смеется это самое создание, еще раз прочищает горло с мимолетным, но крайне забавным выражением недовольства на лице, а после спрашивает, так и не оторвав словно оценивающего взгляда от собеседника, — полковник, Вы ревнуете?       И снова кашляет.       Кинг лишь закатывает глаза на его кривляния.       — Я бы не стал ревновать Вас, даже если бы Ваши люди пустили Вас по кругу прямо у меня на глазах, Колчек, и Вы это знаете.       — Слыхал? С каким бесчувственным засранцем мне приходится трахаться! — как бы жалуясь Салиму, Джейсон карикатурно всплескивает руками в фальшивой досаде и наконец поворачивается обратно к Эрику, приложив одну из них к груди в не сильно более искренний знак извинения, — при всем уважении, конечно же, сэр. И если Вы не против, я бы все-таки хотел проверить Вашу искренность.       Эрик заинтересованно приподнимает бровь, опершись поясницей о край стола и сложив руки на груди, тем самым придав себе беспечный вид. За время их недолгой перепалки он уже успел привести себя в порядок и застегнуть ремень. Не нужно быть излишне наблюдательным, чтобы понять: такое они делают не в первый раз.       — Уверяю Вас, это ничего не даст, — говорит он, сделав неопределенный жест рукой в сторону пленного, — но это даже интересно, так что препятствовать Вам я не стану. Делайте что считаете нужным.       — Спасибо, сэр!       Спасительная пара метров больше не разделяет Салима с этим распутным мальчишкой. И он пока не уверен, что именно чувствовать по этому поводу: тревогу, раздражение или все же граничащее с предвкушением любопытство, за которое он обязательно осудит себя позже.       — Морпех с повадками блудницы... — разумом не сдержавший смешка Салим понимает, что дразнить этого непредсказуемого американца, будучи в меньшинстве, связанным и безоружным, не самая лучшая идея, но что-то упорно толкает его на безрассудство, — теперь я видел все.       — А ты прямо само целомудрие, — ничуть не обидевшись, фыркает этот самый морпех, опуская более чем красноречивый взгляд между его рефлекторно сомкнутых под таким вниманием ног, — называешь меня шлюхой, а у самого стоит так, что штаны едва по швам не расходятся.       Это просто физиология, хочет уже было процедить сквозь зубы Салим.       Пока упомянутого бугорка в его штанах не касается чужая ладонь, щедро поглаживая сквозь ткань его промежность снизу-вверх до самой пряжки ремня, из-за чего Салима едва не подбрасывает на стуле от контакта, а сам он запрокидывает голову и шумно втягивает воздух сквозь зубы, чем вызывает на лице американца довольную улыбку. От этого на его щеках появляются очаровательные ямочки, а на глубине не прикрытых кепкой глаз пляшут озорные — под стать их хозяину — чертята. В каком-то извращенном смысле Салим даже рад отвлечению в виде неожиданной ласки, потому что иначе он бы вполне мог засмотреться на этого наглеца дольше, чем того подобает приличие.       Впрочем, из них двоих о порядочности своих действий стоит задуматься явно не ему.       — Помочь с этим или сам справишься? — вопрос доходит до Салима не сразу — даже не столько потому, что акцент Джейсона абсолютно ужасен для неподготовленного слуха, а сам он решил повторить движение ладонью. Просто Осман все-таки предает себя и засматривается, но в этот раз на то, как кончик розового языка морпеха скользит меж тонких губ с не меньшим голодом, чем когда тот вот так же облизывал орган его командира. — Только учти: развязывать руки тебе никто не будет.       От воспоминаний об этом — или, может, от предложения — к лицу с новой силой приливает краска. Не очень-то просто держать себя в руках, когда чужие руки чувствуются там, куда он раньше не подпускал никого, кроме жены, а перед глазами этот мальчишка до сих пор в компрометирующей позе заглатывает у своего командира с таким блаженством, словно пробует любимое лакомство.       Поэтому на выходе вопрос Салима звучит несколько обреченно:       — Тебе правда нужно мое согласие?       — Не знаю, за кого ты меня принимаешь, мужик, но я бы ни за что не опустился до того, чтобы сделать нечто подобное без согласия, — демонстративно убравший руку (Салим злится на себя за чувство разочарования по этому поводу) Джейсон выглядит почти оскорбленным его вопросом. — Союзник или враг — неважно.       Благоразумие Османа позволяет ему умолчать о том, что перед тем, как убить кого-то из иракских солдат, этот морпех вряд ли спрашивал у каждого из них разрешение. Собственно, на этом его благоразумие совсем не благоразумно заканчивается.       — Салим.       — Что, прости?       — Мое имя. Я человек старых порядков, Джейсон. И раз уж мы действительно собираемся сделать это, я хочу, чтобы прежде мы узнали друг друга хоть немного получше.       — Так… я могу считать это согласием?       Салим закатывает глаза на чужую бестолковость и демонстративно чуть съезжает со стула, посмотрев исподлобья прямо в глаза усмехающемуся Джейсону. По какой-то причине ему очень хочется повторить за ним. Но он сдерживает себя, вместо этого закатывая глаза и произнося с напускным раздражением:       — Садись уже, пока я не передумал.       — Да ты с характером! — зубасто и как будто бы даже одобрительно улыбается Джейсон, покорно подчиняясь приказу, на что Осман невольно задумывается, насколько данная «смена власти» приемлема в глазах его командира. — Мне такое нравится.       — Это я заметил, — сдержать любопытство ему все-таки не удается и он на миг многозначительно заглядывает Джейсону за плечо, пока тот не перекрывает собой весь обзор.       И одной секунды оказывается достаточно, чтобы понять по тому, как вальяжно Эрик уселся на стол, закинув ногу на ногу, а руками откинувшись назад для удобства наблюдения, что его все более, чем просто устраивает. Если эта ситуация и вызывает у него какие-то чувства, то это с куда большей вероятностью не ревность, а возбуждение, о чем недвусмысленно намекает вновь топорщащаяся ширинка его джинсов. Что ж, эти двое действительно стоят друг друга.       Джейсон, должно быть, замечает, что Салим думает совсем не о том, поэтому почти ласково приобнимает того за шею, ероша короткие волосы на затылке, тем самым почти вынуждая на себя посмотреть. И теперь он действительно может думать лишь об этом наглеце и том, насколько горячие у него ладони, которым он обязан за табун мурашек вдоль спины от самого затылка.       Поначалу это кажется Салиму даже трогательным — очень уж они сейчас напоминают со стороны (не)обычную парочку милующихся влюбленных. Если бы не одно маленькое «но» в виде его завязанных за спиной рук, совершенно бесстыжей улыбки его ноши и присутствия третьего лишнего. Влюбленная парочка, ха! Даже подумать смешно: морпех армии США и солдат республиканской гвардии Ирака.       Американские газетчики точно подрались бы друг с другом ради таких кадров.       — Хэй, ты со мной? — звучит раздраженно. Можно больше не надеяться на шанс абстрагироваться от происходящего, ведь кое-кто явно очень не любит, когда его игнорируют.       А страдать из-за этого приходится Салиму, потому что чертенок на его коленях принимается активно ерзать, пытаясь то ли поудобнее устроиться, то ли попросту свести его с ума. Скорее второе, судя по хитрому блеску в глазах напротив. Глазах, которые этот самый чертенок прикрывает, когда в очередной раз проезжается бедрами по его окрепшей плоти, чем вызывает у Салима, к смущению последнего, невольный стон. Каждый раз, стоит тому поддаться вперед, сквозь Салима будто пропускают разряд тока. Как будто над ним применяют изощренную пытку удовольствием, приятную настолько, что это почти больно, а он, словно последний мазохист, даже не может найти в себе вовсе не сил, но желания закричать «хватит».       Осман уже жалеет о своем согласии. Когда он соглашался, ему казалось, что так будет проще, ведь так он точно не навлечет на себя гнев оскорбленного отказом американца. Что станет легче, потому что Джейсон скоро наиграется и потеряет к нему интерес. Не может же такого быть, что он все это затеял не только для того, чтобы немного подразнить любовника, правда?       Так он тогда посудил и потому согласился. Только поэтому.       Но ситуация с каждой отмеренной с момента опрометчивого согласия минутой лишь усугубляется: вблизи как-то не спешащий слезть с него американец теперь вызывает не только самые низменные желания, продиктованные болезненным возбуждением и фрикциями, донельзя приятными и все же недостаточными для получения скорой разрядки, но и совершенно глупые, неуместные даже.       Осман ловит себя на мысли, что ему нравится ощущать на себе тяжесть чужого гибкого тела и то, как тонкие пальцы на его затылке на секунду сжимаются крепче, стоит только их обладателю поддаться вперед. Что Джейсон из-за припорошившего скулы румянца кажется еще моложе своих лет, особенно когда вот так смотрит на него из-под ресниц, приоткрыв рот в немом удовольствии. Что он с каждой секундой этой сладкой пытки, от которой все ниже пояса словно горит, лишь сильнее хочет впиться в него поцелуем, и столь крамольную мысль не выветривает из головы даже все еще ослепительно яркое воспоминание о том, чем этот рот был занят еще пару минут назад.       Но в своем положении он, черт возьми, не может даже придержать мальчишку за бока, чтобы тот не упал с него от того энтузиазма, с которым елозит на нем, словно кошка по весне.       Идея использовать руки для того, чтобы спихнуть наглеца с колен, как-то не сразу приходит ему в голову. А когда все-таки приходит, Салим отгоняет ее с меньшим стыдом, чем предполагал ощутить.       И это очень дурной знак…       Стул опасно скрипит, напоминая о том, где они вообще находятся. Заботит это, впрочем, только Салима — забывшийся морпех даже на секунду не думает остановиться, так что Осману приходится думать за обоих.       Тихое «Джейсон» выходит хрипло, больше похожим на стон.       Будь прокляты эти путы на руках!       Ему приходится прочистить горло и повторить еще раз, но уже громче, чтобы привлечь внимание явно недовольного таким отвлечением морпеха — это можно понять по его суровому взгляду и хмурому излому бровей. Кажется, Джейсон даже выругался в этот момент одними губами, теперь плотно сжатыми в полоску. Салим едва сдерживается от того, чтобы вновь закатить глаза на подобное ребячество.       Посмотрите-ка на этого невыносимого мальчишку: он еще и дуется! Сам же потом будет не в восторге, если отобьет свою пятую точку, когда стул под ними окончательно развалится!       — Не уверен, что продолжать заниматься этим на стуле старше твоих родителей хорошая идея, — Салим заглядывает в подернутые дымкой глаза, чтобы наверняка удостовериться в том, что его вообще сейчас слушают. Только сейчас замечает веснушки на кончике носа. И думает невольно: красивый…       Джейсон заторможенно, но кивает, облизывая губы.       Шайтан…       Салим ни за что не поверит, что он делает это не специально.       — Ты прав, — как-то слишком охотно и быстро соглашается Джейсон, наконец слезая. Неужели он свободен? — Продолжим в другом месте?       О нет…       — Продолжим…? — только и успевает глупо переспросить Салим, как его хватают за грудки и практически швыряют на уже когда-то успевший освободиться стол, укладывая вдоль него так, чтобы его голени свисали вниз.       Эрик, однако, находится взглядом сразу же. По правую сторону от Джейсона, и играющая на его лице ухмылка Осману совершенно не нравится. Почему-то его молчаливое присутствие беспокоит даже больше, чем если бы он решил как-то комментировать происходящее.       Он так и будет стоять в стороне?       Неужели действительно не ревнует?       — Ты против? — пожалуй, Джейсону стоило уточнить это у Салима до того, как он взобрался на него. И как только они до сих пор не опрокинули стол? Еще и сел, хитрец, так, что теперь его член упирается морпеху ровно между ягодиц. Чтобы теперь Салим точно не мог сказать «да».       Осознание этого пускает по телу Османа дрожь, очень похожую на ту, когда ты ложишься брюхом на землю рядом с проезжающим танком, только вместо щекотки внутри все как будто сжимается, даже легкие — иначе почему вдруг становится так трудно дышать? Ощутимее всего, впрочем, ударяет в голову, вызывая легкое головокружение. Теперь там не то что больше нет размышлений о странном поведении полковника, но и вовсе отсутствуют любые связные мысли.       — Нет, но… ты так уверен, что стол крепче?       Салиму кажется, что он спрашивает это просто для того, чтобы хоть что-то спросить. Заполнить тишину в палатке, пока его тяжелое дыхание не стало оглушительным, чтобы и без того излишне самоуверенный мальчишка не понял, насколько сильный эффект он на него оказывает. Не дождется!       В конце концов, ему просто необходимо хоть как-то отвлечься от почти болезненной потребности приподнять таз в погоне за удовольствием, буквально подбросить морпеха на себе и полюбоваться наверняка комичной реакцией обоих американцев на демонстрацию его силы. Все-таки Джейсон весит прилично, несмотря на ладную фигуру. Еще бы увидеть ее без всей этой экипировки… И потрогать.       Аллах, не гневайся на раба своего за упоминание тебя всуе, но как же он хочет его потрогать. Это сводит с ума даже сильнее неудобства, вызванного необходимостью лежать со связанными за спиной руками.       На его вопрос американцы только хитро переглядываются друг с другом, так что Салиму даже не нужно знать ответ: он и так понимает, что крепкость стола уже была проверена опытным путем. И если появление с запозданием рациональных идей казалось ему просто плохим знаком, внезапный укол ревности — это уже целое пророчество о неизбежности его скорой кончины. По крайней мере не на шутку встревоженным этим открытием Салимом тот был воспринят именно так.       Благо, уже снявший с себя разгрузку и бронежилет Джейсон, принявшийся наконец избавлять и его от подсумков, еще с их первой попытки в близость так раздражавших препятствованием его желанию прижаться к Салиму всем телом, понятия не имеет о его душевных метаниях. Иначе кто знает, какова бы была его реакция.       Он бы разозлился?       Посмеялся над ним?       А вдруг…       Нет, не стоит тешить себя надеждами, ничем хорошим это обычно не заканчивается.       К нарастающей тревоге Салима, на одних подсумках Джейсон не останавливается.       Конечно, это было ожидаемо.       Конечно, он дал согласие.       И все же…       Морпех опускается все ниже, пока отточенным движением не расстегивает форменный ремень, вновь вытаскивая из глубины души Салима то самое темное чувство, на которое он не имеет никакого права.       Но ведь он не имеет его и на этого мальчишку, и все же.       Буквально каждым своим действием Джейсон приближает их обоих к необратимому, так почему он до сих пор столь беспечен? Почему его любовник не спешит остановить его, а просто смотрит с таким видом, будто он здесь хозяин положения и это его желанию подчиняются чужие руки? Ох уж эти американцы со своим искаженным восприятием физической близости…       Джейсон вдруг сглатывает и округляет глаза почти в ужасе, приоткрыв рот то ли от предвкушения, то ли от изумления.       — Бля, мужик, да этой штукой можно убивать! — и издает нервный смешок, с трудом отрывая взгляд от чужого и, стоит сказать, внушительного достоинства, чтобы поднять глаза на вновь зардевшегося от столь откровенной похвалы мужчину. Прохладный воздух подземелья холодит разгоряченную кожу, особенно остро чувствуется на открытой, блестящей от естественной смазки головке, чем создает восхитительный контраст. А когда Джейсон несколько неуверенно — должно быть, все еще отходит от удивления — обхватывает его ствол ладонью, делая пару пробных движений вверх-вниз, неотрывно следя за реакцией партнера, становится совсем хорошо. И оттого плохо. Не должно что-то настолько неправильное чувствоваться настолько правильно.       Тем временем явно далекий от подобных душевных метаний Эрик внезапно отбрасывает роль стороннего наблюдателя и заходит Джейсону за спину, под вялые протесты последнего заставляя того неохотно отвлечься от своего крайне увлекательного занятия в виде доведения одного несчастного иракского солдата до безумия своими умелыми пальцами, дабы избавить того от одежды. Именно избавить, а не помочь раздеться: прямо на глазах Салима бывшая покорность возвращается к морпеху как вторая кожа, он даже принимает ту же самую позу, с которой ранее вверял командиру в пользование свое горло, лишь раз приподнимаясь самостоятельно, чтобы Кингу было проще снять с него штаны с бельем.       В этот момент тот, что Салим находит несколько пугающим, будто перестает быть живым человеком со своей волей и становится больше похож на одну из тех популярных зарубежных кукол, что продаются в прямоугольных цветастых коробках сразу с комплектами одежды. Только эта «кукла» ростом, может, всего на пару сантиметров ниже его, не очень-то смахивает ни (пусть и симпатичной) мордашкой, ни тем более телосложением на какую-нибудь там сказочную принцессу, или что там сейчас у детишек модно.       Чем меньше на Джейсоне остается слоев одежды, тем сложнее Салиму дается сдерживать при себе комментарий о том, что для того, кто нисколько не ревнует своего любовника, полковник Кинг нанес на это тело слишком много собственнических меток. Думать об этом в подобном ключе всяко лучше, чем допустить уже давно маячащую на периферии сознания противную мысль, что поведение и недостаток реакции полковника на соблазнение Джейсоном другого мужчины обусловлено тем, что для того он не столько романтический (да пусть даже просто сексуальный!) партнер, сколько вещь для самоудовлетворения и балования собственного эго. Остается только надеяться, что в нем самом сейчас говорит не низменная ревность, а более возвышенные чувство уязвленной справедливости и человеколюбие.       Противно тянущее чувство в груди, однако, мгновенно отступает, едва в волнительном контрасте с ними двумя полностью обнаженный Джейсон укладывается ему прямо на грудь. Благодаря этому Салим теперь отчетливо ощущает каждую его реакцию на все, что с ним происходит. Жар его кожи чувствуется даже сквозь плотную ткань формы, особенно в месте соприкосновения его живота с чужой эрекцией, а его собственной — с ягодицами чуть дрожащего от тех же ощущений морпеха.       Все внимание возвышающегося, казалось бы, над ними обоими полковника тем не менее обращено исключительно на Джейсона. Салима он как будто бы и не замечает, словно тот ничто иное, как бездушное приложение к члену, на который тому хочется усадить своего мальчика для утех. Просто чтобы понаблюдать со стороны, какие эмоции он будет испытывать, пока его берет другой мужчина. Будет ли ему более приятно? Будет ли он стонать еще громче обычного или наоборот постесняется настолько открыться перед незнакомцем? Кого он будет звать на пике наслаждения: нынешнего или все же бывшего любовника?       Вероятно, так Кинг чувствует над своим подчиненным еще большую власть, еще до появления этого самого другого мужчины вышедшую за пределы субординации и устава. Руки Салима уже давно затекли, а теперь еще и чешутся то ли от желания вмазать столь эгоистичному любовнику, то ли просто потому, что он тоже хочет вот так обхватить эти упругие округлые ягодицы ладонями вместо счастливчика полковника. Пожалуй, думает Салим, глядя на донельзя довольную ухмылку Кинга, все вместе.       — К-как мило, что Вы решили обо мне позаботиться, с-сэр, — внезапно вздрагивая всем телом, постанывает Джейсон, на секунду крепче сжимая коленями бедра Салима, и до того как-то сразу доходит, о какого рода заботе идет речь.       Совсем очевидным же это становится, как только что-то капает и сразу же впитывается в ткань его штанов. Судя по отчетливости хлюпающих звуков, Кинг явно не пожалел смазки. Из щедрости ли натуры или же просто справедливо решив, что количество должно соответствовать размеру — неважно. Потому что теперь Эрик загоняет в извивающегося прямо на иракце Джейсона пальцы с таким усердием, будто хочет лишь ими довести его до разрядки. И судя по совершенно исступленному выражению лица морпеха, вновь очаровательно покрасневшего по самые плечи, он вполне способен это сделать. Возможно, он уже это делал.       Невольно засмотревшись, Салим шипит от неожиданной смены температуры, когда холодная субстанция, скатываясь с влажного входа, попадает на самое чувствительное место в его теле. Просто прекрасно: этот заносчивый американец даже не удосужился ее разогреть!       — Это все-таки моя обязанность, как командира. Вы мой подчиненный, и я за Вас отвечаю.       Салиму кажется, что еще пара открытий рта со стороны полковника, и от рукоприкладства его не остановят даже путы на запястьях.       Благо, его отвлекает Джейсон.       Осман даже успевает ворчливо подумать про себя: «хоть кто-то меня не игнорирует!».       Хотя отвлечь морпех пытается скорее себя самого от неприятных ощущений, вдруг жарко целуя уже и не надеявшегося на это Салима, прямо с языком, да так напористо, что иракцу почти сразу становится нечем дышать вдобавок к и без того горящему словно огнем телу. Но на все это как-то восхитительно плевать. Даже когда ему кажется, что он может чувствовать на языке вкус другого мужчины, почему-то вместо ожидаемого отвращения это лишь больше его распаляет.       Тем более когда перед глазами предстает такая завораживающая картина: с неохотой все-таки оторвавшийся от него Джейсон, горящий румянцем во всех приличных и не очень местах, пленительно кусает губы, все это время неотрывно смотря на него, Салима — подумать только! — затуманенным от желания взглядом. И это при том, что сам-то он сейчас явно краснеет далеко не так красиво, на нем безнадежно грязная форма, которая уже прилипла к взмокшему от пота телу, а уж про выражение собственного лица, наверняка столь же мокрого, и тем более их заметную разницу в возрасте, и думать не хочется, чтобы от смущения иного, негативного рода за себя такого все попросту не опало. И все же в глазах напротив он не видит ничего, кроме пугающего своей откровенностью вожделения.       Не только видит, но чувствует его во всем, что делает Джейсон: от отчаяния, с которым он прижимается к нему всем телом, держится за плечи, будто боится потерять, до страсти, вложенной в каждый поцелуй-укус, беспорядочно приходящийся ему то в губы, то в шею в местах, не прикрытых воротом рубашки, которую этот ненасытный мальчишка, кажется, успел обматерить всеми когда-либо придуманными в английском языке ругательствами за одно ее существование. Салим хотя бы в мыслях на такое не стал отказывать себе в маленьком злорадстве: а вот если бы мне развязали руки, у тебя бы не было таких проблем! Впрочем, чего теперь злорадствовать, если столь досадное упущение и тебе совсем не играет на руку?       По тому, как меняется выражение лица Джейсона, можно прикинуть, сколько в нем пальцев. Сейчас точно уже не меньше четырех. Его дыхание отрывисто, обычно бледные губы теперь налиты кровью от постоянных покусываний, взмокшие виски поблескивают в слабом свете ламп, тонкие пальцы впились Салиму в плечи до боли, которую последний не чувствует: все его существо сейчас сосредоточено на том, чтобы попросту не взвыть от досады.       В один момент он хочет поскорее оказаться внутри, в другой — погладить своего — и когда он только им стал?! — мальчика по волосам, поцеловать в мокрую макушку, чтобы хоть немного унять его боль, а лучше забрать ее всю себе, только бы он не мучился. Но его руки все еще связаны и придавлены весом его собственного тела, а сам этот вредина вряд ли оценит «щенячьи нежности», как бы он точно их назвал, тут же выдавая себя густым румянцем. Салим практически уверен в этом, и плевать на то, что они едва знакомы.       — انت وسيم جدا, — все-таки не сдерживается Салим.       — Ага, тебя туда же, — криво усмехается, к удивлению всех троих, все же находящий в себе силы на разговоры Джейсон, слизывая капельки пота над верхней губой.       Салим давится неслучившимся смехом. Спасибо одному чертенку, который явно не собирался предупредить его, когда будет готов. Он просто сразу направляет мужчину в себя, не удосужившись хотя бы нанести смазку еще и на член.       — Блядь… ты зачем… такой большой… С-сали-и-и-им…       Вызванную жалобным скулежом панику — как будто он это выбирал! — суровым взглядом подавляет заметивший его тревогу Эрик, одним покачиванием головы приказывая лежать смирно. А после неожиданно опирается коленом на печально скрипнувший стол, чтобы придержать Джейсона за талию.       — Ты справишься, — шепчет он, круговыми движениями поглаживая дрожащую от напряжения поясницу, — вот так, молодец…       — Полковник, Ваша нога… — напряжение заметно даже в его голосе, — Вам не стоит вот так…       — Тише. Побереги дыхание, не думай обо мне. И не торопись. Да, я знаю, что для неугомонного тебя это сложно, но хотя бы постарайся.       Не доверяя своим словам, Джейсон решает просто медленно кивнуть на звук его голоса, так и не открыв глаза.       — Черт, и впрямь впечатляет… — Эрик для разнообразия и сам выглядит удивленным, когда из любопытства надавливает на плоский живот, вызывая у обоих мужчин стон, чувствуя под пальцами очертание твердость ствола, а Салим меж тем удивляется, как он не кончил сразу же, едва оказавшись в этом удивительно узком при явно регулярной сексуальной активности мальчишке по самое основание. — Сожми его в себе, покажи нашему дорогому пленному хваленое американское гостеприимство.       Салима буквально омывает волной облегчения, потому что Джейсон отвлекается от боли и смешливо фыркает с до сих пор закрытыми глазами на скабрезное выражение.       — Вы как всегда ужасны, полковник.       Может, он был несправедлив по отношению к его командиру. Пусть Кинга тяжело назвать воплощением ласковости в постели, но он хотя бы знает, когда вместо кнута стоит использовать пряник.       Джейсон вдруг вскрикивает, распахивая глаза и едва не падая на Салима от неожиданности, но удерживаясь на месте и только сильнее впиваясь ему в плечи, стоило Эрику больно укусить его в шею точно в месте еще не зажившей предыдущей метки.       Ладно, сконфуженно передумывает донельзя возмущенный Салим, он действительно тот еще садист.       — Стараюсь, — Джейсон не видит, но слышит и даже чувствует его ухмылку обновленным синяком, как и последовавший за ней извиняющийся поцелуй.       Так уж получается, что Салим немного завидует Эрику потому, что у него есть возможность целовать, кусать и гладить Джейсона везде, где ему захочется, а Эрик немного завидует Салиму потому, что он прекрасно знает и видит по лицу иракца, в своей эйфории пребывающего как будто не здесь, насколько в Джейсоне хорошо.       — Видело бы Вас сейчас командование, лейтенант, — Эрик ни на секунду не перестает беспорядочно шарить горячими ладонями по спине и груди Джейсона, когда шепчет это, цепляя мочку его уха зубами, а после спускается чуть ниже и засасывает кожу шеи совсем рядом с предыдущим засосом, — отдаетесь врагу как последняя шлюха, коей Вы и являетесь, — ответный стон Джейсона совсем не кажется недовольным, особенно когда он начинает потихоньку двигаться. — Теперь я понимаю, как Вы так быстро добились своего звания, — посмеивается над тем, как на этих словах Джейсон цедит «блядь» сквозь сомкнутые зубы; так сразу и не скажешь: от того ли, что Салим выбрал именно этот момент, чтобы приподнять таз, или все же от отвратительного, но в то же время чертовски возбуждающего упрека полковника.       — Я бы хотел присоединиться… — о, можно было обойтись без слов, его желание Джейсон итак вполне отчетливо чувствует бедром, — интересно, насколько сильно ощущения отличались бы от совместной дрочки? Я думаю, нам бы как минимум было очень тесно в тебе. Тем более ты уже выглядишь растянутым до предела.       Салим шипит под аккомпанемент совсем уж жалобного стона Джейсона, когда чувствует прикосновение чужой и явно не джейсоновой руки к основанию его члена, не зная, чего он сейчас хочет больше: закрыть уши, чтобы не слышать всей этой грязи, или чтобы Кинг не замолкал. А ведь еще недавно он хотел заткнуть его сам.       Удивительный прогресс за какие-то полчаса!       — Я бы сказал, в тебя сейчас и мизинец не поместится, но мы оба знаем, что это обманчивое впечатление, правда же, лейтенант? — на проверку Кинг касается средним и указательным пальцами покрасневшего от давления входа, с трудом, но преодолевая сопротивление кожи и мышц под обоюдное шипение обоих мужчин, однако, к счастью, сразу же после этого убирает руку. — А еще мы с тобой знаем, что если бы не эта чертова развалюха под тобой и твоим новым дружком, ты бы смог принять в себя и меня. Ты ведь не можешь не помнить, как я трахал тебя вместе с этим приятелем, правда? Что твоей ненасытной дырке после такого каких-то два члена, м?       На этих словах ошарашенный Салим во все глаза смотрит на ствол Глока, неясно когда успевшего появиться в руках полковника и прижатый тем наверняка ледяным боком к животу хныкнувшего то ли воспоминаний, то ли от самого этого контакта Джейсона, на секунду даже переставшего подмахивать бедрами.       О, Аллах, вновь прости раба своего, но он что… правда совал в мальчишку это?!       Эта мысль прямо-таки заставляет Салима стрельнуть полными негодования глазами во второго мужчину, словно в желании разглядеть в нем хоть каплю совести, но вместо этого он внезапно пересекается с ухмыльнувшимся уже точно ему Кингом взглядами. Воистину дьявол.       Не в силах долго выдерживать этот взгляд, Осман предпочитает вновь приковать все свое внимание к Джейсону. Даже если сам он от удовольствия, кажется, уже ничего перед собой и вокруг себя не замечает, кроме давления на гладкие стеночки и движения меж ними шелковой плоти. Еще некоторое время Эрик продолжает придерживать того за бока, помогая подниматься и опускаться на чужом члене с такой отзывчивостью и страстью в глазах, словно он на самом деле его собственный, чем вновь навевает Салиму воспоминания о прошлых ассоциациях морпеха с безвольной куклой. Но потом полковник вдруг обхватывает его затылок ладонью, вынуждая наклонить голову, чтобы прошептать ему точно в заалевшее ушко:       — Ложись.       И теперь Салиму начинает казаться, что это уже не он, а его втрахивают в стол. Зато сил что-либо говорить у Джейсона точно больше не остается, он расходует последние ее остатки на то, чтобы трахать себя об его член с таким неистовством, будто от этого зависит его жизнь. Из обычно болтливого рта на проверку вырывается что угодно, кроме слов, даже нецензурная брань если и остается, то в пределах мыслей, а на выходе получается лишь жалостливое поскуливание, редкие крики и стоны, больше похожие на слабое мяуканье.       Его дыхание на коже Салима — кипяток. А внутри Джейсон еще горячее, влажный и узкий. Прекрасный. Самое тяжкое искушение и самый главный грех в его жизни — убийства на войне и то будет проще оправдать, когда придет час платить по счетам. Впрочем, кажется, что час этот близок как никогда — Салим на грани, он не думает, что продержится долго. А там либо долгожданная послеоргазменная нега и ленивые поцелуи — ему почему-то кажется, что Джейсон их любит, — либо и вовсе смерть на месте от блаженства, даруемого этим восхитительным телом, принадлежащим не менее чудесному мальчишке. По щекам которого катятся слезы, капая Салиму на подбородок и шею, но иракцу, опять же, все равно.       Ему все равно даже на то, что рот Джейсона полон слюны, когда он врывается в него языком, и она стекает ему в горло. Плевать. Почему-то абсолютно все, связанное с этим мужчиной, будь он хоть сотню раз врагом и тысячу раз американцем, вызывает у него исключительно теплые чувства.       А почему так — он подумает позже.       Как, пожалуй, и о том, почему в последние минуты перед оргазмом Джейсону вдруг понадобились ладони командира вокруг шеи.

***

      Через полчаса они все так же сидят на столе. Однако умели же шестьдесят лет назад делать мебель!       — А ты ничего, — голос Джейсона все еще звучит немного хрипло.       А может, все это время дело было в акценте.       Он улыбается как ни в чем не бывало, осторожно, чтобы не потревожить свежие метки Эрика, натягивая футболку, пока Салим поочередно растирает затекшие запястья. Наконец-то! Он уж чуть было не начал думать, что его никогда не освободят.       — И это ты называешь «ничего»? — От возмущения Салим аж отвлекается от своего занятия и в отместку нахлобучивает смеющемуся Колчеку кепку на макушку с таким чувством, что ее козырек едва не касается кончика его носа.       — Ладно, ладно, ты был… неплох, — чуть тише предлагает тот, поправляя, казалось, обожаемый головной убор.       Салим не может поверить уже не только ушам, но и глазам: да этот хитрец пытается спрятаться от него под козырьком кепки!       Ну нет, так дело не пойдет. Только не после всего, что было между ними.       Он решает надавить еще немного. Имеет полное право, между прочим.       — Уже теплее, но все еще не то, — на кону все-таки его достоинство!       К счастью, в буквальном смысле.       Хотя Джейсон так опасно зыркает на него после этих слов, что он невольно начинает беспокоиться еще и за достоинство фигуральное, от греха подальше сводя ноги вместе, чтобы если что успеть его защитить от одного (в его случае во всех смыслах) чувствительного морпеха.       — Салим, блядь! Окей! — Джейсон всплескивает руками и вспыхивает едва ли не ярче, чем когда его румянец был обусловлен двигающимся внутри него членом. — Ты был просто охуенен, горделивый ты засранец, доволен?!       — Теперь да, — Салим широко и совершенно бесстыже, но очень, черт бы этого иракца побрал, мило улыбается, чтобы на него можно было злиться дольше пары секунд. — Спасибо, Джейсон.       — Ого, а что стало с «дурным мальчишкой», м? — успокоенный благодарностью, но в большей мере улыбкой, в чем он, разумеется, ни за что не признается, Джейсон возвращает миролюбивый, если не сказать игривый настрой. — Мне, вообще-то, даже нравилось. Звучало весьма… возбуждающе.       Салим все-таки закатывает глаза. Правда, в этот раз от смущения, а не раздражения.       — Судя по тому, что я только что услышал, он никуда не делся.       — Вы закончили ворковать? — деловито раздалось позади.       — Не ревнуйте, сэр, — Джейсон откидывается на руках назад, чтобы запрокинуть голову и вверх-тормашками посмотреть на склонившегося над ноутбуком полковника, — я и Ваши прозвища люблю!       — Я не… — Эрик на секунду отрывается от просматривания камер, чтобы дать заготовленный на такие случаи ответ, но обернувшись, обрывает себя на полуслове, едва заметив такое ребячество и невольно в очередной раз удивившись про себя тому, насколько же крепко может держаться эта дурацкая кепка, — а, черт с Вами, — а после устало машет на Джейсона рукой, возвращаясь к монитору; явно не в первый раз смиряется с кое-чьей невыносимостью, замечает тоже про себя улыбающийся на эту картину Салим, — только не проворкуйте возникновение угрозы. Вы оба.       — Так точно, сэр! — отвечают тому в два голоса.       Эрик только сокрушенно качает головой на раздавшийся следом смех, но так как он стоит к этой спевшейся парочке спиной, они так и не узнают, что в этот момент на его губах тоже играла улыбка.