Невинный инкуб

Я не помню, когда в последний раз крепко спал. От скуки я часто дремлю днём, потому не удивительно, что мой ночной сон постоянно прерывается без таких явных причин, как жажда или малая нужда. Я открываю глаза, чтобы увидеть над собой опротивевшие очертания металлических балок и тёмно-синее небо, но ощущаю знакомое напряжение внизу живота и проваливаюсь в транс, за которым неизбежно последует эротический кошмар. Только не снова. Я опять останусь совсем без сил, а чем чаще я пребываю в апатии, тем стремительнее моя жизнь подходит к добровольному завершению. «Может, это и к лучшему,» — думаю я и позволяю себе отдаться очередному суккубу, который пришёл высосать из меня энергию. Тяжёлое горячее дыхание обдаёт лицо, длинные волосы касаются моих плеч. Её тело давит на меня сверху, но в этот раз я не чувствую большую мягкую грудь. Только упругие мышцы, нежную кожу и маленькие твёрдые соски. Не знал, что эти демонические женщины могут отличаться друг от друга телосложением. Дрожащая ладонь ложится на мою щеку, и это ощущение оказывается неожиданно нежным и приятным. Несомненно, секс с суккубом приносит наиболее яркий оргазм, и это одна из причин, почему многие люди пытаются призвать их нарочно, но ко мне они приходят так часто, что о подобных прикосновениях, в которых нет и тени похоти, мне оставалось только мечтать. — Нет, я не могу, извините, — неожиданно звучит отнюдь не женский голос. Как только существо отстраняется от меня, я избавляюсь от сновидения и чувствую себя на удивление свежо. Постепенно светает, и теперь я могу разглядеть это недоразумение. Несомненно, это суккуб: чёрные рога, крылья, хвост, откровенный латексный костюм. Мальчик-суккуб. В прежней жизни мне приходилось иметь дело как с женщинами, так и с мужчинами, но откуда демоны об этом прознали? И почему только сейчас? Может, стоит спросить его об этом, пока он не ушёл? Должен заметить, что он, несмотря на очевидное адское происхождение, выглядит безобидным. Но разве не в этом заключается суть суккубов, быть притягательными, чтобы люди легче поддавались и кормили их? — Прошу прощения, могу я остаться здесь ненадолго? — его вопрос прерывает мои размышления. — Ну ладно, — я отвечаю как можно более сдержанно, не желая признаваться ему, что только этого и хочу, чтобы он побыл со мной ещё немного и поговорил. Глупо отрицать моё одиночество: я ушёл жить на вышку три года назад, и, несмотря на то, что общение давалось мне крайне тяжело, мне его не хватало. Должно быть, люди и в самом деле социальные животные, даже такие больные отшельники, как я. И, очевидно, этот юноша вызывает у меня наибольший интерес, поскольку он не закончил начатое и не ушёл молча, как поступали мои прежние демонические партнёрши. Я вылезаю из-под футона, игнорируя свою ещё не спавшую эрекцию, надеваю маску и старательно расправляю её, чтобы она казалась моим настоящим лицом. Если я что-то и люблю в суккубах, так это то, что им безразличен мой внешний вид. В противном случае я бы и вовсе её не снимал, даже если бы в жаркие дни моя кожа болела и чесалась от пота. Мальчик озадаченно наблюдает за моими действиями, но молчит. Должно быть, он думает, что это один из вариантов нормы, и я бы предпочёл, чтобы он остановился на этой мысли, потому что фальшивое лицо помогает мне чувствовать себя более уверенно, даже если моя настоящая, далеко не привлекательная внешность, уже раскрыта. Я взбираюсь повыше, расправляю водонепроницаемое полотно и лишь затем задумываюсь, есть ли в этом необходимость. Если бы солнце было для него угрозой, он бы не остался. Или он настолько неопытный суккуб, что даже сам не подозревает, насколько это для него опасно? — Эй, разве ты не должен сгореть на рассвете, если не найдёшь укрытие? — наконец спрашиваю я у него. — Благодарю за заботу. Но мы, инкубы, нормально переносим солнечный свет, несмотря на то, что обычно ищем пищу ночью. Могу лишь вздохнуть с облегчением, что ещё не успел назвать его суккубом вслух, но всё равно сильно стыжусь своей неосведомлённости. Я знал о сексуальных демонах, приходящих к женщинам, но, впервые повстречавшись с одним из них лицом к лицу, совсем забыл, что у них есть отдельное название. — Так и… — осторожно начинаю я, пытаясь отвлечься от прокручивания в голове вымышленных ситуаций, когда он недовольно фыркает или, что ещё хуже, смеётся надо мной, — что привело тебя сюда? Разве ты не должен нападать на девушек? — Прежде я действительно приходил только к женщинам, но мои сёстры советовали мне вас, уверяя, что ваша энергия насытит меня надолго. Кроме того, они считали, что с вами я преодолею свою проблему, — он тяжело вздыхает. — Правда? И в чём же заключается твоя проблема? — лишь теперь я замечаю, что его щёки так и не переставали гореть, а тело — дрожать. Мы сидим на расстоянии в один метр друг от друга, но я чувствую исходящий от него жар. Во мне стремительно нарастает беспокойство и тревога. Я бы не назвал себя отзывчивым и добрым человеком, но уязвимый вид этого существа внезапно вызывает во мне такой прилив необъяснимой нежности, что его хочется приютить, как брошенного котёнка. Если бы только у меня был настоящий дом. — Я не могу переступить через себя, — неуверенно начинает он. — Близость без согласия кажется мне неприемлемой. Сёстры уверяют меня, что мужчины всегда хотят этого, но у меня есть сомнения. Скажите, пожалуйста, они говорили правду? — Нет, конечно нет. Более того, ни одна из них и вовсе не спрашивала разрешения, — слегка раздражённо отвечаю я, не то от воспоминаний о наглости суккубов, не то от мысли о том, что они солгали кому-то столь наивному. — То есть тебе достаточно, чтобы кто-то сказал да? — во мне поднимается уже не только физическое, но и эмоциональное возбуждение. Я стараюсь бороться с этим наваждением. Если в этот раз мне удалось выбраться из чар инкуба невредимым, то я сам уж тем более не должен поддаваться собственному либидо, которое, однако, мне никогда не казалось столь высоким и завидным. — Это не так уж и трудно… — приглушённым голосом, переходящим на хрип, заканчиваю я. — Дело не только в этом, — он мнётся и с трудом подбирает слова. — Не знаю почему, но я не могу ни с кем сблизиться, даже если люди сами хотят этого. Но от недостатка энергии я болен уже долгие годы. — Вот как, — всё сексуальное напряжение мгновенно улетучивается: теперь я знаю, что даже моё согласие не поможет ему. Остаётся лишь беспокойство и удручающее осознание собственной бесполезности. И почему меня настолько волнует здоровье того, с кем познакомился час назад? — Раз ты пока не уходишь, может, отдохнёшь? Выглядишь так, будто вот-вот сознание потеряешь, тяжело на тебя смотреть, — я хлопаю рукой по футону, предлагая ему прилечь. — Я очень вам благодарен, — он встаёт, кладёт руки мне на плечи и переступает через мои колени, а я замечаю, до чего узкие и маленькие его латексные шортики, едва прикрывающие пах и ягодицы. Я никогда не был тактильным человеком, но длинные пышные волосы этого инкуба, который наконец представился мне по имени — Микитака — выглядят настолько мягкими, что руки так и тянутся их погладить, пока он лежит под одеялом и мы разговариваем. Кажется, что он и в самом деле замурчит от этого, но я воздерживаюсь от подобного удовольствия. Я узнаю чуть больше о его природе и мире, откуда он пришёл. Несмотря на то, что их прямое предназначение — это бессмысленное совокупление с людьми, они так же способны находить увлечения и испытывать различного рода привязанности, хотя, учитывая поведение его так называемых сестёр, я бы в жизни не подумал, что у них бывают иные интересы. Но больше всего меня чарует личность моего гостя, рассказы о его хобби, его предпочтениях, его друзьях, его опыте. Микитака засыпает, и я остаюсь наедине со своими мыслями, но больше не в одиночестве. Кто бы мог представить, что даже при отшельничестве жизнь может перевернуться с ног на голову? При отшельничестве, когда в течение дня не происходит абсолютно ничего, кроме рыбалки, ухода за садом и вылазок в безопасную, практически безлюдную часть внешнего мира за дровами для печи? Не то чтобы моя рутина сильно разбавилась, но присутствие этого доброго дьяволёнка, бесспорно, скрашивает её. Прозвучит романтично, наивно, глупо, но каждое его появление — это рассвет, а исчезновение — закат. И с каждым рассветом я молюсь, чтобы в сутках стало больше часов, когда он будет радовать меня своим хрупким, но желанным присутствием. Но разве я не нуждаюсь во времени, когда смогу отдыхать от его болезненного вида, при виде которого моё сердце обливается кровью? — Тебя опять знобит, — я провожу ладонью по его взмокшему лбу — это одно из немногих проявлений привязанности, которые я могу себе позволить после того, как однажды по его просьбе оставался рядом с ним до тех пор, пока он не уснул. — Не беспокойтесь за меня, Тоёхиро-сан, мне гораздо лучше, когда я здесь, — отвечает он мне со слабой улыбкой, дрожащими руками берёт мою кисть и прижимает её к своей щеке. — В таком случае тебе не нужно отсюда уходить, — остаётся лишь надеяться, что эти слова не прозвучали как отчаянный крик: «Пожалуйста, останься со мной навсегда!» — Ну… Если это тебе поможет. — Вы уверены, что это не причинит вам неудобств? — Конечно, иначе я бы не предлагал, — я лгу. Но я делаю это во благо. Мои странные, неопределённые, чрезмерные чувства, которыми я пылаю к Микитаке с каждой встречей всё сильнее, приводят меня в тревожное смятение. И если бы не определённое приятное томление, то я бы воспринимал их как отношения с неким подобием питомца, забота о котором могла бы сделать меня счастливее. Хотя наверняка так оно и было бы, будь он хоть слегка менее разумным: всё же его одеяние едва ли вызывает во мне физическое вожделение, а порой лишь его рога, хвост и крылья напоминают мне о том, кем он является. В противном случае, он был бы миловидным юношей лет эдак семнадцати, максимум — двадцати. Хотя, несмотря на его сформировавшееся тело и предельно вежливую гладкую речь, я невольно называю его мальчиком. Как и я, он бы считался человеком высокого роста, но что-то в нём — нечто эфемерное, неописуемое, во внешности, в поведении или в сочетании и того, и другого — заставляет меня чувствовать, будто ради него я способен на многое. И я определённо способен на такую мелочь, как подавить свои собственные беспокойства, особенно если это означает заслужить чуть больше его расположения и облегчить его страдания. — Ты можешь сторожить мои вещи, пока меня нет. Да и суккубы не нападают на меня, когда чувствуют остатки твоего присутствия, так что я буду только… рад, — нерешительно завершаю я, не сумев подобрать более нейтральное слово. — Конечно, моё присутствие очень сильно: от меня пахнет смертью, — он нехотя отстраняет мою ладонь от своего лица, чтобы устроиться удобнее, но переплетает свои пальцы с моими. — Мне следует найти другое место для сна, этот футон нужен и вам. — Мы что-нибудь придумаем, — я успокаиваю его, вспоминая, что у меня ещё осталось немного сбережений на начало новой жизни, которую я откладывал уже не первый год, а деньги тратил на сигареты и пиво. И, конечно, я молчу о том, что наверняка его запах плох для его сородичей, но точно не для меня. Наше сосуществование проходит гораздо легче, чем я мог себе представить. Теперь, когда старый футон вернулся ко мне, а новый достался ему, я могу не отказывать себе в удовольствии прилечь и днём. Большую часть времени Микитака спит или лежит рядом со мной, пока я рыбачу или готовлю. Иногда он бывает в состоянии проведать своих подруг из мира людей, его несостоявшихся жертв, особенно женщину слегка за тридцать, местного косметолога Аю Цуджи. Могу только радоваться, что она часто угощает его сладостями и многое он приносит мне, но, признаться, я слегка ревную, потому что не могу оказаться на её месте и подарить ему те же самые материальные блага. Удивительно, как я умудрился загнать себя до абсолютной подавленности, просто съев несколько шоколадных конфет. Не то чтобы хоть одна из моих печальных мыслей была неправдой и коварной проделкой моей нездоровой психики. Я действительно считаю, что Микитака заслуживает куда большего и лучшего, чем те мелочи, что способен дать я, бездомный и уже без единого гроша в кармане. Он достоин лучшего собеседника и соседа, чем я, отвергнувший и отвергнутый обществом с самого рождения. Не принятый даже собственными родителями, не оправдавший их ожидания. Что означает моё настоящее имя? «Золотой ребёнок»? Ага, как же… Пальчики, окрашенные в золотой цвет огня дровяной печи, ложатся на моё плечо. — В последнее время вы выглядите грустным, что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает меня Микитака. Он выспался, и теперь у него достаточно сил, чтобы прожить без жара до завтра. — Микитака-кун… — я выдерживаю длительную паузу, сомневаясь в своём решении. Когда я произнесу его вслух, пути назад уже не будет, это перестанет быть фантазией, трусливой идеей на необозримое размытое будущее. Теперь это будет план на ближайшие недели или даже дни. Робкий и нерешительный, я обязан сдержать своё слово хотя бы перед ним, раз не смог перед самим собой. — Я подумываю найти работу. — Хорошо, желаю вам удачи. — Это будет долгий путь, — его улыбка в очередной раз заставляет моё сердце таять, и при виде неё я больше не могу сдерживаться, — но, если постараюсь, то подзаработаю на первый месяц аренды маленькой студии. Конечно, ни в какую крутую компанию меня не возьмут. Всё же у меня нет диплома о высшем образовании, да и пробел в трудовом стаже большой. Найти бы что-то простое, где требуется только сила, а ума не надо… П-прости, я слишком разговорился, да? — Всё хорошо, мне нравится вас слушать, — он кладёт голову мне на плечо, и я вскипаю в унисон с чайником, изо всех сил подавляя визг, поднимающийся из глубины моей души. — Я просто хочу нормальный душ, плиту и крышу над головой. Я мог бы покупать продукты и готовить что-то ещё, помимо рыбы. У меня так давно не было простого риса с яйцом. Мы могли бы чаще смотреть телевизор, ходить в кинотеатр, куда захочешь. Я бы покупал тебе всякие безделушки и дарил подарки. У инкубов бывают Дни рождения? Даже если нет, то есть ещё такие праздники, как Рождество. Тебе бы понравилось Рождество. И летний фестиваль тоже: там много развлечений и вкусной уличной еды. Что-то тёплое на секунду касается моей щеки и обрывает поток сознания. Губы, о которых я не смел и мечтать, подарили мне один невинный поцелуй, память о котором я буду беречь до самой смерти. Мои щёки вспыхивают, этот огонь вмиг расползается до кончиков пальцев, и я отворачиваюсь. Я должен сказать, что ему не следует этого делать, но теряю способность излагать мысли, чтобы объяснить почему. И один взгляд на его хорошенькое лицо бесповоротно меня прикончит. — Да, мне очень понравится, — он обнимает меня, и этот эпизод томит меня ещё многие ночи, когда я смотрю, как он прерывисто сопит и морщится, видя сны о своей болезни. Мне удалось устроиться на две низкооплачиваемые работы. Поздней ночью я выдвигаюсь пешком, чтобы успеть до рассвета разгружать фуры, а затем бегу на стройку. Благо, текущий объект находится недалеко: я ещё не заработал на велосипед или хотя бы на проезд. От меня не требуется коммуникативных навыков, и прежде я считал себя человеком, привыкшим к физическому труду. Из-за передвижений по башне моё тело стало сильнее, но возвращаюсь на неё я совершенно разбитым, принимаю душ и отключаюсь на своём футоне возле знобящего Микитаки, чтобы затем сварить уху или пожарить рыбу и вновь уснуть. Ему становится хуже день ото дня. Моя усталость усугубляется наихудшими опасениями, что он не доживёт до зимних праздников и мы не встретим Новый год под котацу, поедая вместе мандарины в тесной, но в хоть какой-нибудь квартире, а я не дождусь идиллии комфортного сосуществования, когда я играю роль добытчика, а он — золотистого ретривера, ждущего моего возвращения. — Тебе лучше переодеться во что-то более свободное. Скоро мне должны выдать зарплату, я куплю тебе что-нибудь из одежды, надень пока это, — я кладу рядом свою толстовку. Мой страдающий инкуб сбрасывает с себя одеяло и в спешке расстёгивает молнию на костюме. Бледная, почти молочная кожа его груди, на которой выделяются лишь розовеющие ареолы аккуратных чувственных сосков. Меня всегда привлекал запах его пота, и этот аромат с двойной силой врезается в мои ноздри, когда он с трудом стягивает с себя прилипшие перчатки и чулки, но его агония вызывает во мне ужас, который препятствует малейшему возбуждению. Чайник полон тёплой воды, и я переливаю её в глубокую тарелку. Мои ногти лязгают о металлическое дно, когда я смачиваю полотенце, и в моём рассудке, затуманенном надвигающимся паническим приступом, он отзывается таким мерзким эхом, что меня разрывает изнутри, а к глотке подступает рвота. Я обтираю его лицо, затем спускаюсь к груди и животу. Когда полотенце ложится на внутреннюю сторону бедра, он беспомощно перехватывает мою руку и со слезами на глазах умоляет: — Пожалуйста, не ходите больше на работу! Не оставляйте меня одного! — Не говори так, — обессиленный, бесполезный, я прижимаюсь к его груди, как будто пряча от него своё лицо, изуродованное рыданиями, хотя, конечно, он может их видеть по моей вздрагивающей спине и чувствовать удары капель на своём теле. — Иначе я подумаю, что ты и в самом деле умрёшь. Прежде я никогда так не радовался простым удачным совпадениям и стечению обстоятельств. Хотя это, скорее, не радость, а отчаяние. У меня первый выходной за три недели, и целый день я делю один футон с Микитакой. Измождённый от болезни, он впервые спит настолько крепко, но хнычет во сне, стоит мне шевельнуться. Его сон лишь усиливает моё беспокойство. Кажется, что он уже никогда не проснётся и я не пойму, в какой момент стал обнимать не трепещущего тёплого птенчика, а его холодный трупик. «Если это последние часы его жизни, то я хочу провести их с ним,» — с этой мыслью я забываю даже о таких потребностях, как пища и малая нужда. Вопреки моим страхам, ближе к ночи он приходит в себя и медленно отстраняется от меня. Выглядит истощённым, но лучше, чем вчера. Мы молча выпиваем несколько кружек чая, как будто оба ждём одного: ответа на вопрос, уходить мне сегодня на работу или уже вовсе на неё не ходить. Разумеется, он не спустится к нам с неба и никто нам его не подаст, поэтому я беру на себя ответственность: — Я никуда сегодня не пойду. Я больше никогда никуда не пойду, — тяжело выдавливаю я из себя. Я увлёкся своим стремлением подарить для нас новую жизнь и забыл, что лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я готов остаться на башне навсегда: без Микитаки моя мечта утратит весь смысл, мне будет не для кого стараться, не о ком заботиться. Никто не будет ждать меня дома. — Вам не нужно отказываться от своих стремлений ради меня. Я погорячился тогда. Пожалуйста, простите меня за это, — Микитака, ёжась в огромной толстовке, совсем не подходящей ему по размеру, опускает голову. Затем он вновь смотрит на меня и со слабой, вымученной улыбкой уверяет, — Мне уже лучше. Пожалуйста, идите на работу и ни о чём не волнуйтесь. — Я не хочу тебя потерять, — я озвучиваю мысль, которую таил в себе с первой встречи, но если не сейчас время выразить малейшую часть чувств, то когда оно настанет? Когда всё будет позади и он уже меня не услышит? — Не потеряете. Я буду жить очень долго, если пообещаете обнять меня, когда вернётесь. Я прижимаю его к себе так крепко, как никогда прежде. Правой рукой держу за талию, а левой зарываюсь в его влажные волосы. Готовясь к худшему, я делаю всё возможное, чтобы наше прощание стало моим самым ярким воспоминанием. Хотя, должен признаться, я бы предпочёл, чтобы оно и стало последним. Микитака — честный мальчик, но в этот раз я ему не верю. Мой разум, воспалённый возможной утратой, не позволяет этого сделать. Мысль о самоубийстве меня удивительно успокаивает. Повстречав того, кому от меня ничего не нужно, но кому без раздумий хочется отдать всё — а если у тебя ничего нет, то получить и уже тогда отдать — всё стало таким ясным и ярким. Как будто на самые сложные вопросы нашлись предельно простые ответы. И пусть я до сих пор не могу понять, за что судьба меня так ненавидит, чтобы подарить мне счастье, которое продлилось не так уж и долго, одно мне известно точно: я больше не смогу видеть мир тусклым и бессмысленным. Не важно, где я окажусь. На той же самой башне или в квартире. Или даже в другой стране в попытке начать всё с чистого листа. Голова кружится после суток без сна, мышцы отяжелели от работы. Меня мучит жажда и голод. Несмотря на самочувствие, я бы непременно зашёл в какой-нибудь магазин одежды прикупить пару футболок и что-нибудь на замену чёрным шортикам, под которыми вряд ли есть трусы, но выбор отнял бы слишком много времени, а его и так мало при состоянии Микитаки. Но я получил свои первые деньги, поэтому мне не хочется возвращаться с пустыми руками. Более того, вид мясных булочек в руках у каких-то школьниц, стоящих у продуктового, чрезвычайно меня соблазняет. Микитака беспомощно лежит, когда я поднимаюсь к нему. Зато он жив: его грудь то поднимается, то опускается в такт тяжёлому сбивчивому дыханию. Я касаюсь его плеча, давая знать о своём возвращении. Он открывает глаза и увлекает меня в волшебный хрупкий мир своих горячих объятий. Это определённо стоило всех тревог, пережитых мной в течение дня. Но так не может продолжаться вечно. Когда-нибудь он должен выздороветь, потому что иного исхода я не допущу. — Ты когда-нибудь пробовал снимать напряжение сам? Понимаю, это не то же самое, что получать энергию от людей, но вдруг хоть немного поможет, — преодолевая смущение, неловко спрашиваю я. — Что вы имеете в виду? — он смотрит мне прямо в глаза с неподдельным удивлением и любопытством. — Сложно говорить о таких вещах, знаешь ли… И вообще, разве инкубы и суккубы не должны знать всё по умолчанию? — Мне жаль, но я действительно мало что знаю, — Микитака отвечает печально и виновато. — Мой вид практикует половые отношения друг с другом, но я в них никогда не участвовал. Вы говорите об этом? — Ну, не совсем, — я глажу его по голове, как бы извиняясь, если мои слова прозвучали как упрёк. — Это когда ты трогаешь себя сам. Люди часто этим занимаются. — И вы тоже? — от него это звучит так естественно, будто речь не идёт о чём-то неприличном. Такой простодушный и наивный, хуже ребёнка. Не занимаюсь ли я сейчас совращением, рассказывая ему о мастурбации? В ответ на мой отведённый взгляд он с энтузиазмом говорит, — Звучит очень интересно и полезно, я хочу, чтобы вы меня научили! Как такому можно научить? Строение гениталий инкубов вряд ли отличается от человеческих, если сравнивать суккубов и живых женщин. Значит ли это, что я должен спустить штаны и показать ему на себе? Или объяснять словами, пока он работает своей рукой? Любые варианты совершенно неприемлемы, как и сама ситуация. Проще всего было бы помочь ему своими силами, но разве не отвращение к сексу всё время препятствовало ему в получении полноценного питания? И это определённо сотрёт все границы. Наши отношения всегда было сложно назвать дружбой: Микитака был для меня кем-то гораздо более особенным. И моя привязанность к нему была гораздо выше любых романтических стремлений, которые, в моём мировоззрении, не имеют ничего общего с подобным огню желанием беззаветно оберегать и заботиться. Я бы всегда поддерживал её на исключительно платоническом уровне, если бы не его болезнь, симптомы которой немного облегчались тактильным контактом. — Прости, это плохая идея. Будет сложно научить тебя без моего непосредственного вмешательства, — я отстраняюсь, вылезаю из-под одеяла и наконец-то вспоминаю о еде. Булочки остыли ещё по пути, но их можно разогреть. — Я не против вашего вмешательства. Более того, я очень хочу его. Как я могу ему отказать, когда он сам меня умоляет? Хотя это нисколько не снимает с меня ответственности. Я сажусь в кресло, и он послушно устраивается на моих коленях. К счастью, моя толстовка для него достаточно большая, чтобы снять её без лишних прикосновений к его телу. Пуговица поддаётся малейшему нажатию, но стащить с него тесные шорты оказывается гораздо сложнее. Микитака дрожит и звучно выдыхает, когда мои пальцы задевают его бёдра. Теперь на нём нет ничего, кроме чокера на шее. Я стараюсь подавить в себе сожаление от невозможности полноценно полюбоваться им, но невольно возбуждаюсь, когда он случайно трётся задом о мой пах, а хвост, движения которого он уже не контролирует, щекочет мою грудь через одежду. Я выглядываю из-за его спины, чтобы лучше ориентироваться, беру его за руку и кладу её на твёрдый член. Смазки так много, что не остаётся сомнений: он пребывает в таком состоянии постоянно. Бедняжка. Плавные движения вниз и вверх моментально заставляют его течь на мой кулак поверх его кисти. Не привыкший к подобной ласке, Микитака громко стонет от сочетания боли и облегчения. Сейчас он настолько чувствителен, что я вынужден ослабить хват. Его голос становится более размеренным, бёдра движутся в такт рукам, и наше дыхание становится единым целым. — Тебе хорошо? — последнее слово срывается с моих губ с хриплым стоном. Я должен сдвинуться, потому что это уже совсем не похоже на безвозмездную помощь страдающему инкубу, пока сам получаю столько порочного наслаждения. — Да, это здорово. Пожалуйста, трогайте меня ещё! — Микитака убирает ладонь со своего члена и кладёт её поверх моей, предоставляя мне возможность полноценно ублажать его. — Смотри и запоминай, — проговариваю я ему на ушко, напоминая, что это всё ещё своеобразное обучение, из которого он в первую очередь должен извлечь полезный опыт для возможной профилактики. — Можно трогать себя не только здесь, — я то поглаживаю, то слегка сжимаю пальцами свободной руки его идеально гладкую красивую мошонку. Мною овладевает животная похоть, и я с неимоверным вожделением мечтаю тщательно рассмотреть и вылизать всю его промежность. Микитака извивается, прижимаясь плотнее, и ширинка моих натянутых брюк ложится аккурат между мягких ягодиц. — И тут тоже может быть очень приятно, — я провожу вверх по животу и груди, чтобы затем потирать и слегка натягивать твёрдые соски своими пальцами, смазанными его скользким предэякулятом. — Ах, вы так правы, Тоёхиро-сан, — инкуб восторженно стонет и поворачивает голову ко мне. Мы сливаемся во влажном поцелуе, и сложно сказать, кто стал его инициатором. Этот жест настолько гармоничный, даже для невинного дьяволёнка, который щедро отдаёт мне все свои первые разы. Ни один секс под колдовством суккубов не сравнится с этой не то помощью, не то греховной шалостью с моим милым Микитакой. Его сёстры бесцеремонно овладевали моим разумом и заставляли пылко совокупляться с ними так, как мне бы и вовсе не пришло на трезвую голову. Микитака, не используя никакой магии, медленно окутывал моё сердце и разум нежностью своего кроткого характера и ярким, но спокойным присутствием, которое затмевало многолетнее одиночество, пожиравшее меня и в прежней жизни, когда я жил в человеческом обществе. И так до тех пор, пока он не стал обладать мной, без малейшего сопротивления с моей стороны. И теперь, крепче обхватив его член и поглаживая головку большим пальцем, я понимаю, что пути назад нет: я добровольно отдал в его полное распоряжение своё тело и буду безмерно счастлив приласкать его в любой момент, как только он попросит, чтобы Микитака хотя бы ещё раз произнёс моё ненастоящее имя так же страстно и жадно. Из него снова вырывается: «Тоёхиро-сан!» — и он выгибается в спине, чтобы затем обильно излиться мне в руку. Мои губы припадают к его взмокшей шее, и я позорно кончаю себе в трусы. — Я никогда не был так здоров, спасибо, — спустя несколько заветных минут абсолютной безмятежности после оргазма Микитака крепко меня обнимает и, удовлетворённый, обмякает, уткнувшись носом в моё плечо. — Я и представить не мог, что это так поможет. — Я… рад, что тебе лучше. Но ещё надо проверить, сможешь ли ты справиться с этим один, — я поднимаюсь вместе с ним, придерживая его за ягодицы. Как я и думал, на обивке осталось большое влажное пятно. И на моих штанах, разумеется, тоже. Отвратительно, как будто я мальчишка в пубертате. Мною овладевает гадкое чувство вины. Я усаживаю Микитаку обратно в кресло и отворачиваюсь от него, сдерживая слёзы. — Это не то, что должно было произойти. Я случайно дал тебе свою энергию, мне очень жаль, — не желая продолжать разговор, я сбрасываю с себя одежду и встаю под душ. Электроэнергии от солнечной батареи едва хватает на обогрев, и холодная вода окончательно смывает с меня блаженную истому, оставляя лишь опустошение. Микитака позволял и просил меня трогать его, но я позволил этому зайти слишком далеко. Как будто я воспользовался безвыходной ситуацией и его отчаянием. Да почему «как будто»? Так и есть. Я дал ему то, что ему было жизненно необходимо, но он сотни лет избегал неприемлемой близости. Он не мог быть готовым испытать её со мной. Ни лёгкий флёр романтики, витавший между нами, ни моё безудержное обожание не оправдывают мой проступок, граничащий с преступлением. — Я сожалею, — вдруг доносится до меня сзади. По-прежнему обнажённый Микитака подходит ко мне, но я больше не стремлюсь разглядеть его прелестное тело спереди. — Как мне вернуть то, что я отнял? — Солнышко… — умилённый этим возникшим недопониманием, ласково шепчу я в сторону. — Ты ничего у меня не отнял. — Уверены? Как вы себя чувствуете? Вы рассказывали, как вам было плохо после визитов моих сестёр, — какой же он проницательный, когда не нужно: видит мои перемены в настроении и стремится выяснить причину. — Я в порядке, правда, — и опять я ему лгу, не в силах собрать мужество в кулак, чтобы честно поделиться с ним своими опасениями. — Удивительно, но я чувствую себя не таким истощённым, — здесь я говорю ему правду. Я всё ещё очень уставший и голодный после работы, но меня не тянет пролежать на футоне двое суток, как случалось после суккубов. — Интересно, я бы хотел узнать причину такой разницы, — Микитака берёт меня за руки и прижимается щекой к моей груди, его рог упирается мне в подбородок — мне всегда странным образом нравилось это маленькое неудобство от объятий с инкубом. — Уверен, Джоске-сан объяснил бы мне все нюансы. — Но ты же можешь вернуться в свой мир, чтобы спросить его, разве нет? — меньше всего мне сейчас хотелось говорить о его друзьях, особенно о таком близком, как этот инкуб Джоске, но проигнорировать весьма важное замечание было бы невежливо. — Ох, нет, он живёт в мире людей! Но я не знаю, где именно. Он так же, как и я, покинул родной дом, чтобы жить вместе с кем-то очень особенным для него. — Давай-ка оденемся и поедим. Ты пробовал булочки с мясом? Я купил довольно много. Если завтра ты будешь в порядке, то наконец-то куплю тебе одежду. — смущённый, я неловко перевожу тему, но позволяю себе вздохнуть с облегчением, что по крайней мере пока Микитака не испытывает ко мне отторжения. На следующий день Микитака сообщает мне, что попробовал мастурбировать и что это было приятно, но, естественно, он не получил насыщения. Как я и предполагал, улучшение его самочувствия связано только с моим постыдным оргазмом. Но он всё ещё нездоров, и чем больше времени проходит с нашего первого раза, тем хуже ему становится. Хуже становится нам обоим. Он просит всё больше объятий, и, конечно, я выполняю все его нежнейшие просьбы. Но мы отдаляемся друг от друга. Вернее, я отдаляюсь от него. Он беспомощно жалуется на одиночество и холод, и изредка я застаю его плачущим, когда возвращаюсь на башню. Ни мои слова о том, что мы станем жить лучше, ни вкусная еда не помогают мне его утешить. — Не могли бы вы поделиться со мной энергией? Пожалуйста, я вновь окажусь при смерти, если не почувствую то же самое, что тогда, — спустя месяц говорит он, цепляясь за рукава моей кофты. — Послушай, Микитака-кун, раз ты смог преодолеть свою проблему, тебе не обязательно обращаться ко мне. Вокруг много людей, с кем тебе будет гораздо лучше, чем со мной, — наконец-то мне представился удобный случай высказаться, и я решил его не упускать. — Вы меня прогоняете? — он приподнимается на футоне. — Да с чего ты так решил?! — раздражённо отвечаю я, но вмиг жалею о своих словах, когда вижу, как он испуганно отшатывается и встаёт, как будто и в самом деле собирается уйти. — Прости, просто… Я очень хочу быть с тобой. Больше, чем когда-либо, — я тяну его за низ толстовки, призывая сесть рядом со мной. — Я вам не нравлюсь как сексуальный партнёр? — Глупости, ты не представляешь, до чего сильно мне нравишься… — ещё один поцелуй в губы, совершенно естественный и взаимный, возникший в назревающем наваждении. Но, пока я не утонул в нём окончательно, я должен спросить, — Ты уверен, что снова хочешь сделать это именно со мной? — Вы единственный, кого я когда-либо хотел, — Микитака аккуратно снимает с меня маску и кладёт её на балку рядом. К счастью, день сегодня безветренный, и она никуда не улетит. — Сегодня я хочу посмотреть на вас. Пожалуйста, покажите мне себя, — он целует меня снова и снова, как будто с каждым разом вкладывая всё больше чувств. Милый, как же хочется верить, что ты способен любить меня хотя бы на четверть так же сильно, как я тебя. Но я боюсь. Боюсь, что однажды меня будет недостаточно, и я умру от ревности, когда ты однажды радостно скажешь: «Я смог вступить в связь с ещё одним человеком, и теперь я здоров. Спасибо, Тоёхиро-сан». Я буду ревновать, несмотря на осознание, что такова твоя природа и что я тебя не достоин. А до тех пор, пока ты остаёшься со мной и особенно когда говоришь такие сладкие вещи, я действительно всегда буду счастлив удовлетворить тебя всеми возможными способами, пусть и не без определённой доли сожаления, мешающей мне полноценно наслаждаться тобой. Когда он расстёгивает и снимает с меня топ, я легонько тяну колечко на его чокере и приглашаю разделить очередную дюжину поцелуев по всему лицу и шее. Я осознаю, насколько сильно успел соскучиться по его восторженным вздохам, когда мои губы останавливаются на его щеке, а ладони ныряют под толстовку, ощупывая каждый сантиметр вполне подтянутого, но безумно нежного тела. Забавно: я наконец-то купил ему одежду по размеру, но не учёл, что во всех футболках нужно сделать прорези для крыльев. Теперь мы оба полуобнажённые, и Микитака обнимает меня ногами за пояс. Он медленно, будто желая растянуть момент, расстёгивает ширинку моих штанов и неуверенно произносит: — Я ещё не очень опытен в таких вещах, но надеюсь, что вам понравится, — как можно выглядеть так непорочно, поглаживая гульфик моих трусов? Согревая мой член в ладонях, Микитака приводит его в полную готовность и продолжает растирать, изучая с явным любопытством. — Он такой горячий, его температура гораздо выше, чем у моего. — Глупыш, это только так кажется. Иди сюда, — я приподнимаю его за ягодицы, устраивая на моих коленях, и приспускаю с него шорты. — Для меня ты гораздо горячее здесь, — обхватив его член, шепчу я ему на ушко и нежно прикусываю мочку. Но до чего сложно не терять самообладание, когда Микитака уже заставил меня намокнуть. От моих размеренных движений и тяжёлого дыхания в неожиданную эрогенную зону его голос дрожит и переливается в красивой мелодии, состоящей из сладких стонов и моего имени. Я крепко прижимаю его пенис к своему, но этого мало. — Ну же, помоги мне немного. — Мм, Тоёхиро-сан… — он следит и повторяет темп моей руки, то откидывается, то вновь прижимается плотнее ко мне, не желая упустить из вида и секунды. — Это что-то новое. Как это называется? — Это называется фрот, тебе нравится? — Да, а-ах, — его речь прерывается стоном, когда из головки выделяется ещё одна крупная прозрачная капля от интенсивного трения. — Это лучше, чем мастурбация. Это прозвучит странно, если я скажу, что мне нравится наш контраст? О-ох, пожалуйста, чуть нежнее. Я не продержусь долго. — Всё в порядке, твои странности очень симпатичные, — действительно, там «внизу» мы сильно отличаемся друг от друга. Инкубы отнюдь не половые гиганты, как можно предположить. Но Микитака выглядит идеально с головы до пят. Даже его член, средний по размеру, значительно меньше и тоньше моего, выглядит необъяснимо очаровательно. И вовсе не из-за того, что у него, в отличие от меня, нигде не растут волосы, кроме головы. Гладкая кожа приятнее на ощупь, но меня никогда не привлекали чрезмерно юные тела. Неужели дело только в чувствах? Именно они заставляют меня хотеть попробовать его на вкус, чтобы рассмотреть и полноценно прочувствовать, почему за возможность ласкать его я без раздумий продам душу верховному дьяволу? Я не могу не поверить в это, когда он так счастливо пыхтит, приближая нас обоих к оргазму. Мой мозг хочет продлить это удовольствие, но тело перестаёт его слушаться: если я ещё контролирую мимику, сжимая зубы, то мои бёдра подаются навстречу, чтобы мы резче скользили друг по другу вниз и вверх, но сочетание наших движений создаёт хаос и неразбериху, отдаляя нас от изначальной цели. Ещё один поцелуй, в этот раз особенно влажный и страстный, помогает нам собраться и возобновить плавные, но крепкие поглаживания. Микитака больше не смотрит вниз и полностью отдаётся ощущениям, прикрыв глаза. Его будто пронимает электрический разряд, голос становится тихим, едва слышимым. Он выгибается и хнычет, когда мы оба с разницей в пару толчков переживаем волнительные секунды оргазма, а затем прижимается ко мне и выдыхает в шею страшное слово: — Люблю… Я скоро стану «нормальным», если это понятие можно применить к человеку, который сожительствует с инкубом. Теперь у меня достаточно денег, чтобы снимать небольшую квартирку, и я уже присмотрел приемлемый вариант за небольшую стоимость. Конечно, Микитака ходил выбирать вместе со мной, и ему приглянулась ванна, в которой, по его предположениям, мы поместимся вдвоём. Кроме того, я привык к работе, чтобы рассчитывать остаться на ней подольше, а затем, может быть, найти чуть более оплачиваемый вариант с официальным трудоустройством. Во многом это связано с тем, что я выделил средства на велосипед, благодаря которому добираться стало проще. Несмотря на многочисленные тревожные предчувствия о Микитаке, я стараюсь радоваться и у меня это хорошо получается. «Скоро я смогу готовить на плите,» — с предвкушением думаю я, когда выхожу из продуктового и вдыхаю полной грудью свежий воздух, к которому внезапно примешивается запах сигаретного дыма. Как же давно я не курил! Но не стоит возвращаться к этой привычке: сигареты стоят недёшево. Кроме того, курение плохо влияет на потенцию. У входа в стеклянный куб стоит молодой мужчина. Хотелось сказать «человек», но он определённо не из нашего мира: под полупрозрачной рубашкой виднеются крупные чёрные крылья, а помпадур нисколько не скрывает рога, хотя, кажется, его причёска и вовсе не связана с желанием их спрятать. Микитака испытывал определённые трудности с восприятием чужой внешности: он никогда не говорил о наиболее общих вещах, а его описания — не важно, людей или других инкубов — были основаны на каких-то абстрактных общих впечатлениях или на деталях. Так, например, в своей подруге, Ае Цуджи, он выделял частые вздохи и ласковый голос, а меня, по его же словам, описывал как большого и сильного мужчину с детскими глазами. Но я уверен, что сейчас вижу Джоске, «уверенного, но расслабленного». Микитака очень обрадуется, если я приведу его к нему, но оно того не стоит: интуиция подсказывает, что я заочно ревновал к нему небезосновательно. — Чё уставился? — неожиданно спрашивает меня инкуб-незнакомец. Должно быть, я и в самом деле смотрел на него слишком долго, размышляя, в каких неприличных подробностях они бы начали обсуждать нашу интимную жизнь, ставшую ежедневным ритуалом. — Н-нет, ничего, — мямлю я в ответ, убирая велосипед со стоянки. А ведь он меня не простит, если каким-то образом прознает. Да и не то чтобы я рассчитывал на длительное продолжение наших странных отношений, которые не вписываются ни в один ярлык. Друзья с преимуществами? Нет. Конечно, я обожаю близость с Микитакой, но её сложно назвать преимуществом, учитывая то, что он так и не может выздороветь полностью. И я делаю это с ним вовсе не из-за бессмысленного желания спустить пар… — Ты знаком с Микитакой? — Он ещё жив?! — Джоске бодро кладёт ладони мне на плечи. — Жесть, я так рад! Слушай, нам надо посидеть где-нибудь. А давай прям щас! Ты давай, кати его сюда, а я своему позвоню, — не дожидаясь моего ответа, он отходит в сторону, достаёт из кармана мобильный телефон и быстро находит нужный номер в списке контактов. «Hey, babe, как насчёт двойного свидания?» — Джоске начинает ворковать. — А ты чего ещё здесь? Давай-давай, езжай за Микитакой! — обращается он ко мне, поторапливая. Чёрт возьми, надо было соврать, что я занят! Путь довольно долгий, а на высокой скорости, когда меня одолевает голод и сонливость, он и вовсе невыносимый. Я вынимаю пакет из передней корзинки и небрежно опрокидываю велосипед на траву. Микитака рыбачит, и, когда он поворачивается ко мне, я вижу, как его рта наполовину торчит ещё живая рыба и бьёт его хвостом по щекам. Эта сцена вызывает у меня смешок, и я успокаиваюсь. Положив две баночки пудинга в комод, я говорю ему: — Одевайся, сегодня ты встретишься со старым другом. Микитака обнимает меня сзади и прижимается щекой к спине, и дорога пролетает незаметно, как наиболее спокойные моменты моих давно ушедших школьных лет: одиночные дежурства в классе, неторопливые возвращения домой в безлюдные часы и такие редкие бесценные ночи, когда меня не мучила тревожность и я позволял себе помечтать о мирной взрослой жизни. И эта жизнь, неужели она скоро настанет? Не имеет значения, сколько она продлится и как долго Микитака будет выбирать меня из миллиардов людей. Пусть судьба, если она есть и на что-то влияет, хотя бы ненадолго позволит мне быть тем, кто имеет право на существование. Тем, кто что-то делает. Тем, кого ждут дома. Жаль, что в нашей будущей квартире нельзя держать питомцев. От взглядов на нашу странную компанию с двумя демонами у меня пропадает аппетит и накатывает тошнота. Хотелось бы обладать тем же безразличием, что Джоске и Окуясу, которые ведут активную беседу и с энтузиазмом уплетают полноценный обед. Или быть как Микитака, который с видом самого счастливого ребёнка ест большую вазочку парфе из пёстрого летнего меню. Поймав себя на том, что я любуюсь им, подперев голову рукой, я решил тоже сделать заказ. Нужно как можно скорее начинать бороться со страхом чужого мнения, потому что я обещал своему милому дьяволёнку отвести его куда угодно, куда ему захочется, и в места, которые я сам когда-либо хотел посетить, но не делал этого из-за отсутствия друзей. Джоске, прозорливый гадёныш, с ухмылкой наблюдал за моими действиями, чтобы именно тогда, когда я буду есть картофель фри, выдать: — А я ведь подозревал, что ты закончишь так же, как я: счастливым и с любимым человеком. Ну, пятьдесят на пятьдесят, либо так, либо совсем плохо. Ты реально паршиво выглядел, Микитака. — Мы не… — давясь и кашляя, я не могу закончить предложение. — Да ладно? А от кого тогда Микитака получает энергию? — Джоске выглядит искренне удивлённым. Может, в его словах изначально не было никакой хитрости, а я просто максимально ненадёжный рассказчик. — Неужто ты всё-таки смог? — шёпотом обращается он к моему инкубу, своим тоном намекая, что именно он имеет в виду. — Нет, — коротко отвечает поникший Микитака, ковыряя ложечкой клубнику на дне прозрачного стакана. Здоровый румянец пропадает с его лица, взгляд становится опустошённым, как в худшие дни болезни. — Ой, Джоске, да тут всё ясно же! — в разговор вступает его бойфренд очень непривлекательной наружности, как я без маски. Интересно, у всех инкубов такой скверный вкус на людей? Или Джоске так же, как Микитака во мне, выделяет в нём только хорошее и не замечает общей картины? — Не видишь, что ли? Загнался просто, что вы живёте тысячи лет, а у нас в сорок пять-пятьдесят уже встаёт с трудом! И подыхаем рано, в семьдесят-восемьдесят. А тебе, чел, уже ведь давно не восемнадцать? — отвратительно, он раскусил меня по всем пунктам и выразил мои основные переживания простыми словами. — Тоёхиро-сан… — ох, зайка, ты ранишь меня в самое сердце, глядя на меня с таким упрёком. — Вот срань, Джоске, нам надо поторопиться! Смена через два часа, а форма дома! — восклицает Окуясу, указывая на свои наручные часы. Время пролетело незаметно, и на улице давно стемнело. Для меня, как для бездомного, такое прохладное лето наиболее благоприятно. Хотя скоро мне больше не придётся беспокоиться о погоде. Я живу в предвкушении домашней осени и тёплой зимы и на секунду забываю, что мне предстоит серьёзно поговорить с Микитакой, и никто не знает, чем закончится этот разговор. Может, после него я и вовсе не захочу жить в доме. Оказавшись в тупике своих тревог, я замедляю шаг, и Джоске вмиг сравняет свой темп с моим. Он по-дружески обнимает меня за плечо, приглашая в диалог: — Тебе не о чем париться, пойми. У нас безумно высокое либидо, мы хотим секса постоянно и много, но это не главное! Я не Микитака, у меня было очень много девчонок и парней. Но после Окуясу мне уже никто никогда не будет нужен. Он такой… — он теряет дар речи от завладевшего им абсолютного обожания. — Я не знаю. Просто мне так запало в душу, когда после нашего первого раза он, вообще без сил, благодарил меня, а потом ещё и позавтракать предложил. И с ним так весело и хорошо. — Ты тоже заболеешь, если откажешься от всех людей. — Не-а, не думаю. Потому что знаешь что? Прикинь, я сам недавно это понял! Для нас есть другая, куда более сытная кормёжка. Это любовь. Люди выделяют столько энергии, когда любят, хватит хоть на десятки тысяч лет! А Микитаке, кажется, только любовь и поможет. Сам видишь, что с ним стало, когда ты стал отнекиваться, — в самом деле, Микитака идёт впереди, но его походка гораздо более вялая, чем днём. Джоске оставляет меня наедине со своими мыслями и настигает Микитаку с Окуясу. Неужели всё было так просто? Я был не самоотверженным партнёром, а конченым уродом, когда не давал Микитаке то, чего у меня было в избытке, и единственное, в чём он нуждался на самом деле? Мы приехали на вышку в гнетущей тишине. Кажется, что мир схлопнется, если мы всё не проясним здесь и сейчас. Я повторяю вопрос, который задавал себе, но в несколько изменённой формулировке: — Тебе надо, чтобы я просто сказал, что люблю тебя? — Только если вы и в самом деле меня любите. Мне нужно это не только слышать, но и чувствовать, — Микитака отвечает угрюмо, отвернувшись от меня и устремив свои глаза на сгущающееся ночное небо, на котором уже проступают первые звёзды. Земля уходит из-под ног, и я падаю на колени. Я подползаю к нему так, как делал бы всегда, если бы никогда ему не лгал, в благоговении, как божий раб, беру его за руки и смотрю снизу вверх: — Но я всё время тебя любил! Неужели недостаточно? Что мне ещё сделать, чтобы тебе стало лучше? Покупать тебе больше конфет? Более усердно ублажать тебя в постели? Я сделаю всё, что скажешь. — Похоже, между нами возникло недопонимание, — его взгляд смягчается, на лице вновь возникает лёгкая улыбка, которая неизменно вызывает у меня трепет. Он присаживается ко мне, — Должно быть, я неправильно истолковывал ваши действия и воспринимал их как проявление сочувствия, потому что вы хороший человек, который дал мне приют. — Я ужасный человек. Потому что я бы и пальцем не пошевелил для того, кого не люблю. — Для меня вы лучший, — Микитака накрывает ладонями мои щёки и целует меня в губы, так медленно, но легко и воздушно, как никогда. — Я стремился заниматься с вами сексом, потому что только тогда чувствовал вашу любовь, но сейчас она меня переполняет: словесное подтверждение делает удивительные вещи. Джоске-сан прав: живя на такой энергии, инкубы больше не будут болеть, — его крылья, которые прежде выполняли декоративную функцию — полёты отнимают силы, а у Микитаки их не было — стремительно увеличиваются в размерах. Он взмахивает ими, и мы вместе поднимаемся над землёй. — Он так же сказал, что при обоюдном желании люди не теряют энергию от близости с нашим видом, но я не уверен. Скажите, вы когда-либо уставали от меня? — Конечно нет. Как минимум из-за этого я часто думал, что ты вовсе не инкуб. — Кто же я тогда? — озадаченно спрашивает он, когда мы приземляемся возле расправленных футонов и его крылья принимают свой прежний облик. — Ангел, — умилённый, я широко улыбаюсь ему, а затем оставляю мимолётный, но крепкий поцелуй на его щеке. — Будешь пудинг? — Не возражаю, но вы не хотите заняться со мной любовью? — Кисёнок, дай мне для начала принять душ! Я сделал и прошил специальные прорези для крыльев на его футболке и для хвоста на джинсах, поэтому теперь он носит свою собственную одежду. Удивительно, как я без замеров умудрился подобрать ему всё по размеру. Я бережно помогаю ему раздеться догола, чтобы он ничего не зацепил, и наскоро сбрасываю всё с себя. В бочках полно воды, и мы намыливаем друг друга, успевая обмениваться нежностями и очередными поцелуями. Мы возбуждаемся от прикосновений друг к другу, но никуда не спешим. Микитака здоров, поэтому пока не нуждается в подпитке. А у меня впереди, надеюсь, ещё пара десятков лет здоровой потенции. Мы разделили столько дней и ночей, но сегодня иссиня-чёрное небо воистину волшебное. Звёзды впервые кажутся такими крупными и яркими. Они всегда были такими или бескрайние космические просторы наконец-то решили воспеть инкуба с ангельским лицом и мою любовь к нему? Конечно нет. В масштабах Вселенной даже он не значит ничего, но для такой песчинки, как я, он весь мир и Солнце одновременно. Привкус ванильного пудинга и горечь крепкого чёрного чая медленно тают и растворяются на наших языках, когда мы возобновляем ласки и я укладываю Микитаку на футон. Наши взаимодействия отнюдь не были механическими, ни в один из великого множества эпизодов, когда я насыщал его своей энергией, но порой они сопровождались некой нетерпеливостью, чтобы как можно скорее достичь оргазма. Особенно это было заметно, когда он ублажал меня орально и я старался быстрее кончить, чувствуя себя недостойным такого радушия от него. Я не зацикливаюсь на его эрогенных зонах и позволяю себе разгуляться, оставляя нежно розовые засосы, которые быстро исчезают, по всей чувствительной коже его торса, пока его колено изредка задевает мой член через толстый хлопок трусов. Мы часто отвлекаемся на объятья и словесные напоминания о любви, мои губы проходятся по каждому пальчику обеих его кистей и один раз даже касаются ступни, но его это смущает. Длительный петтинг раздразнивает нас обоих до предела, но мы пока не переходим к основной части акта. Микитака, мой прелестный затейник, массирует и качает мой член обеими руками, одной потирая головку, другой — всю длину с особым акцентом на венах, а его хвост обвивается и сжимает мои тестикулы, создавая интересный эффект эрекционного кольца. Я в свою очередь ласкаю его и спереди, и сзади, подготавливая пальцами. В отличие от людей, инкубы в состоянии возбуждения выделяют естественную смазку из ануса, прозрачную и солёную, как вагинальный секрет или мужской предэякулят — я уже пробовал её на вкус, когда знакомил своего демонического любовника с щекочущими радостями римминга. Мы практиковали все чувственные удовольствия, которые не требовали дополнительных приспособлений и затрат, но я впервые собираюсь войти в него по-настоящему. — Пожалуйста, Тоёхиро-сан, — обвив меня руками, ногами и хвостом, просит Микитака и выдыхает горячим дыханием слова в моё настоящее лицо, — я больше не могу ждать. — Скажи, если будет больно, — я дразню нас обоих, потирая членом его проход, после чего плавно проникаю в него, неожиданно легко и глубоко, но он так туго обхватывает меня изнутри, что я вынужден застыть, чтобы не кончить слишком быстро. — Я вам правда нравлюсь? — после сладкого стона удовлетворения спрашивает он. — Я тебя обожаю, ты ещё сомневаешься? — нас увлекает страстный влажный поцелуй, и, когда нить слюны обрывается между нашими языками, я неуверенно спрашиваю, — А я тебе? — Я люблю вас очень сильно, — Микитака отвечает мне с улыбкой и съезжает бёдрами вниз, призывая меня двигаться. Он стал гораздо тише с нашего первого раза. Громкие болезненные стоны сменились на чувственные вздохи и приглушённые ахи. Мы облюбовали все возможные места на этой башне, и, кажется, то же самое вскоре произойдёт с нашей квартирой. Может быть, соседи даже никогда не услышат ни его, ни меня, ни когда я буду целовать его промежность в ванной, ни когда мы будем совокупляться на кровати или, может быть, даже на кухонной столешнице. Его выраженное довольное мычание, когда я вхожу до основания, и мой сдавленный стон от жара, узости и странного ощущения, будто внутри него двигается что-то ещё, выжимая из меня всё, что я скоро выплесну, дают понять, что нас могут и услышать. Может, владелец позволит мне сделать ремонт и поставить звукоизоляцию? Однако, если я буду так же возбуждён, мне будет всё равно, даже если кто-то станет свидетелем нашего безудержного пламени. Микитака издаёт тихий смешок. Его спектр выражения эмоций гораздо ниже, чем у среднестатистического человека, поэтому я испытываю особенное внутреннее ликование в те редкие моменты, когда он делает что-то подобное. — Что тебя так развеселило? — ласково спрашиваю я его, пылко целуя в щёчку и продолжая энергично проникать в него с большей амплитудой. — А-ах! Простите, просто ваш лобок щекочет меня. — Правда? Я могу его побрить потом, — весело отвечаю я ему, сильнее налегая на его промежность грубыми волосками. — Не надо, мне нравятся ваши волосы там! Пожалуйста, не останавливайтесь… Это так приятно, ох! Милый, я бы уже не смог остановиться, даже если бы захотел. Я бурно изливаюсь, наполняя его, и одного толчка его члена в мой кулак хватает, чтобы заставить его испачкать нас обоих перламутровыми каплями его семени. Мы не выпускаем друг друга из объятий до тех пор, пока мой обмякший член не выскальзывает из него. Я валюсь рядом с его тихим вздрагивающим, ещё отходящим от оргазма телом и провожу пальцами по животу, размазывая сперму. Нужно подняться и найти платок, но я лежу и предаюсь мечтательной истоме от взаимного обмена энергией. Микитака кладёт голову мне на грудь, и рог снова упирается мне в подбородок. Наши пальцы сцепляются в крепкий замок, и мы растворяемся в остывающем воздухе летней умиротворяющей тишины. Наверное, стоит оставить здесь кресло и один футон на тот случай, если нам придёт в голову освежить это заветное воспоминание, когда впервые открыто и беззастенчиво мы полюбили друг друга.