***
Маринетт касается подрагивающими замерзшими пальцами застывшего пара на оконном стекле поезда и задумчиво пририсовывает своему отражению кошачьи уши. Внутри вагона прохладнее, чем в коридоре, потому что старая скрипучая форточка не желает закрываться даже под самыми страшными угрозами, и Маринетт приходится накинуть себе на плечи старый плед и смотреть в бегущие вдоль железной дороги пейзажи с мрачным разочарованием. Она не хотела покидать дом, но долг как всегда требует иного. Мастер Фу говорил, что когда-нибудь они уедут, но она не ждала этого так скоро и не думала, что все это случится из необходимого чувства долга. Она, без сомнений, любит свою работу больше жизни, но предпочла бы, чтобы их первая поездка случилась не так. Ей нравилась ее размеренная жизнь в Храме. На самом деле, у нее не должно быть предпочтений, если уж на то пошло, и она не должна переживать или ставить свои чувства выше долга — ее научили, что цель всегда превыше человека, и она строго следовала этому завету. До этого дня, пожалуй. Но она не жалуется, не требует вернуться назад, не позволяет себе даже думать об этом, даже если сердце болезненно сжимается от обиды на этот мир за то, что ее ожидания не соответствуют действительности. И все же Маринетт знает, что это нужный день ее жизни, что все идет как надо и что она нужна на конечной станции пути, как нигде не была нужна — ее готовили к этому много лет, и она собирается отринуть все свои желания ради достижения цели. Хотя пока что она не отказалась бы оказаться где-нибудь, где не будет так холодно, потому что зуб на зуб у нее уже не попадает. От мысли, что, возможно, она никогда не вернется обратно домой, в свою комнату, ей становится неуютно и тошно. Она рада исполнять свои обязанности и счастлива, что ее выбрали, чтобы она прошла следующий этап становления Хранителем, но еще больше она была бы рада, если бы можно было забрать оставшиеся там ощущения тепла вместе с собой и держать его под сердцем. Тикки смотрит на нее понимающе. Не она первая, не она последняя — Маринетт знает, что она лишь элемент настоящего, после которого будет кто-то другой. Она звено, и у нее есть обязанности, и она сделает все, что от нее требуется. — Тебе понравится в Париже, — слышит она голос мастера Фу и оборачивается в его сторону, встречаясь с ним глазами. — Это красивый город. — Это не имеет значения, — спокойно говорит Маринетт, стараясь не выдать своих чувств, потому что мысль, что ей должно понравиться в незнакомом городе, куда они едут работать, почему-то ее слегка раздражает. От винтика в музыкальной шкатулке не требуется, чтобы ему нравилась мелодия, да никто и не спросит — так почему ей должно где-то нравится или не нравится, если цель у них иная? — Ты должна чувствовать себя хорошо там, куда мы приедем, — мягко парирует мастер Фу. — Разве тебя не научили, что гармония разума и души очень важны? Ты не сможешь выполнить свой долг, если твоя душа будет в том же раздрае, что и сейчас. — Вы правы, мастер, — вздыхает Маринетт, понимая, что за этим последует, поэтому, прежде чем он успевает дать ей команду, забирается на сиденье с ногами и убирает их под себя, складывая на коленях руки и закрывая глаза. Она слышит молчаливое одобрение, и все окончательно затихает в ее сознании, пока она пытается сосредоточиться. Где они? Она ищет, ищет, ищет, перед веками лишь темнота и мрак, то серый, то черный, то с синевой, но не меняющий своей сути — она чувствует все точки соприкосновения с реальностью, чувствует Тикки, Вайзза, Плагга, витающих рядом с ней, и сосредотачивается на последнем, когда он подает ей знак. — Готово. — Где он? — послушно спрашивает мастер Фу. Маринетт чуть хмурится. — Ушел вправо, — повторяет она вслед за темной точкой с яркими зелеными всполохами — Плагг перемещается выше, предположительно на верхнюю полку. — Вверх и влево, — еще мгновение, она опаздывает, а должна быть впереди. — Вниз, назад, снова влево, — ей не поймать, не угнаться, он всегда быстрее, но вот она ловит ритм и ощущение правильности и, не успевает Плагг подумать, как она уже знает, где он будет, и отвечает одновременно с тем, как он зависает над ней. — Прогресс, мой сырочек, — фыркает тот, плавно опускаясь ей на макушку, и Маринетт открывает глаза, выдыхая неприятие и раздражение. Она училась ощущать квами еще когда ей было четыре, но до сих пор это кажется слишком сложным, чтобы она могла предугадывать их мысли. Плагг гладит ее по волосам, и это немного помогает собраться с силами. — Наденешь кольцо обратно? Маринетт послушно обустраивает кольцо вокруг среднего пальца, сжимая и разжимая их в кулак и обратно. Носить талисманы созидания и разрушения одновременно запрещено Храмом, но вне его мастер Фу разрешает ей вольности. Присутствие квами успокаивает разгоряченное подсознание. Она так любит своих квами, так привыкла к ним, что не представляет, что они могут быть далеко. Они ее лучшие друзья, единственные, кому она доверяет свою душу, потому что Хранителям не положено, потому что иметь близких для них опасно. Маринетт хорошая ученица, даже если не все и не всегда у нее получается с первого раза. — У тебя прогресс, — мягко говорит мастер Фу, замечая ее раздражение. Маринетт смотрит на него и делает глубоких вдох. — Благодарю, мастер, но это не кажется мне достаточным, если я хочу выполнить свою миссию. — Тебя выбрали, — мастер Фу смотрит ей прямо в глаза. — Значит, ты достойна и справишься с возложенной на тебя задачей. Она знает, что ей делать, она умеет бороться, она упорная и сильная. Ее многому научили, она впитывала знания, как губка, она точно настроила свой моральный компас и не собирается сдаваться. В нее верят слишком многие, но дело не в вере, а в том, что это ее предназначение, необходимость, к которой она готовилась, которую она приняла, как часть себя. Это ее страстное желание, даже если сдаваться на волю страстям ей запрещено — она сама себе запрещает. Цель, к которой она идет, ее жажда, ее смысл, и ни одно сожаление не собьет ее с пути. Она скучает по дому, потому что она человек, это нормально, но ее дом, на самом деле, всегда с ней, прижимается к ее коже под свитером — ее маленькие друзья, которых она поклялась защищать любой ценой. Она сделает все, чтобы мир оставался в гармонии и безопасности, чтобы никто больше не мог навредить квами, чтобы все они были свободны, включая Нууру и Дуусу. Маринетт укрепляется в этом намерении все сильнее и сильнее, пока холодный поезд мчит ее через заснеженные города навстречу застывшему в ожидании перемен Парижу. — Приехали. Маринетт поднимается, так и не отняв взгляда от окна, и подхватывает с пола рюкзак со шкатулкой. У нее почти нет вещей с собой, да и брать что-то из Храма смысла не было — слишком разные страны для одной одежды. Выходит из вагона она в смешанных чувствах: Тикки и Плагг обнимают ее запястье в рукаве куртки, и Маринетт чуть соскальзывает рукой внутрь, чтобы они могли уцепиться за ее пальцы. — Долго идти? — спрашивает она у мастера, забирая его сумку и закидывая ее на плечо, и тот, благодарно кивнув, отвечает что-то неопределенное. Она принимает его ответ как данность и отворачивается, просто идя за ним. Маринетт тренировали, она почти не чувствует усталости и тяжести его сумки, — она не тяжелее ответственности на ее плечах, которую она чувствует, стоит только ступить на чужие земли, — поэтому у нее остается время на то, чтобы рассмотреть мир, в который ее выбросило. Париж кажется ей сосредоточением шума после уединенной гавани их Храма. Много людей, много эмоций — меньше созидания и красок. Пока они идут по улицам города, то и дело застревая в толпе, у Маринетт не исчезает странное чувство, будто бы на серый от растаявшего комковатого снега город наклеили симпатичный фасад, но как-то некачественно, поэтому, кажется, он вот-вот оторвется. Этот контраст удивляет ее. Она привыкла к чистоте — город чист, но так, будто только притворяется чистым. Она привыкла к тишине — шум становится безмолвием, забирая все звуки, даже из ее головы. Маринетт чувствует, что квами цепляются за нее крепче, и сама прижимает к ним руку ближе. Она не имеет ни малейшего представления, как в таком хаосе найдет два маленьких дыхания, наверняка хорошо спрятанных и угнетенных. — Твоя комната на третьем этаже, — произносит мастер Фу, когда они останавливаются перед неказистым домиком, на первом этаже которого находится целебный комплекс. Маринетт не удивляется, просто кивая, когда им открывают двери, и показывают лестницу. — Можно мне пройтись? — спрашивает она чересчур торопливо для человека, которого учили держать при себе эмоции, но не может сдержать волнения. Она хочет обойти весь Париж прямо сейчас, прислушаться к каждому шороху, выполнить необходимое. Ее тянет эта возможность найти двух квами, потерянных от Хранителей последние десятки лет, и она хочет сделать это как можно скорее. Она сомневается, что сделает это в первый же день, но мастер Фу не останавливает ее, отпуская. Она оставляет вещи, вежливо прощается с мастером Фу и выскакивает на улицу. Холодно. Как-то неприятно холодно. В нос лезет странный солоноватый запах, и лишь опустив голову, она понимает, в чем дело. Чистые тротуары усыпаны едва заметной солью — наверняка ее смоют в ближайшие полчаса. Так много эмоций, что привычка сдерживаться растворяется, как снег под ногами. Она изучает свои чувства и раскладывает по полочкам, чтобы сделать следующий шаг, чтобы прислушаться и нащупать в этой реальности другую, скрытую от глаз. В этот раз она не одна, квами ей помогут, направят или, по крайней мере, поддержат. Ей нужно сосредоточиться. Она нащупывает сначала Плагга — с ним ее связь чуть лучше, — потом Тикки в том безразмерном пространстве, где обитают их мысли. Раскладывает свой разум, как огромную карту, расправляет складки, тянется так далеко, как только может. Очень неприятное ощущение — раз за разом нащупывать пустоту, куда бы не пошла, и каждый раз начинать заново, потому что эмоции засоряют сознание быстрее, чем она успевает их отогнать. И с каждой новой попыткой сосредоточиться все сложнее. — Чувствую божественный запах, — внезапно доносится до нее из пустоты голос Плагга, и Маринетт открывает один глаз. Квами выглядывает из-под ее рукава, явно готовый кинуться вперед, а Тикки крепко держит его за лапку, не позволяя выдать их. — Сахарок, отпусти, ты же слы-ышишь, это сыр. Маринетт растерянно поднимает голову и натыкается взглядом на сырную лавку, от которой — она понимает это довольно запоздало — исходит потрясающе ужасный запах. — Моя сырная булочка, ну пожалуйста, давай зайдем, — просит Плагг, обняв ее за большой палец, и Маринетт, неопределенно кивнув, послушно заходит внутрь. Ее моментально обдает запахом молока и закваски, и она чуть морщится, осматривая полки с различными сырными кругами. В помещении тепло, даже чересчур, спустя несколько минут становится совсем жарко, и запах как будто вместе с тем — невыносимее, но она упорно сосредотачивается на ощущениях Плагга, подходя то к одной витрине, то к другой в попытке понять, что именно он хочет. Когда на особенно вонючем сыре одновременно отказывают все ее рецепторы и в голове раздаётся чужим голосом «бинго», Маринетт приподнимает руку и подзывает продавца. Тот нахваливает выбранный сыр так, что Плагг в ее сознании чуть ли не верещит от счастья, а Маринетт хочет только одного — поскорее взять вонючий сверток и бежать так далеко, где ее не достанет этот ужасный запах. Она кое-как расплачивается с продавцом непривычными деньгами и выскакивает на свежий воздух, который кажется ей почти спасением. Маринетт сворачивает в переулок, присаживается на какой-то выступ в позе лотоса и, убедившись, что за ними нет слежки, достает подарок для Плагга. Тикки тут же отлетает поближе к голове Маринетт, с той же смесью неприятия и нежности, что и она, наблюдая за тем, как быстро Плагг уплетает самый вонючий сыр в их жизни. — Вы что-нибудь чувствуете? — спрашивает Маринетт, когда от сыра остается только обертка, которую Плагг упрямо облизывает, пока на ней не появляются дырки. — Может, я что-то делаю не так? Я ведь должна уловить хотя бы след других квами. Тех, что остались в нашем новом доме, я чувствую. — Они могли скрыть их от Хранителей, Маринетт, — ласково произносит Тикки, погладив ее по волосам, и Маринетт устало прислоняется затылком к стене. — Кто бы это ни был, он наверняка знал, что Храм отправит людей на поиски. Возможно, тебе придется находиться на расстоянии не больше метра, чтобы почувствовать хозяина талисманов. — Не подходить же мне к каждому жителю Парижа с просьбой помедитировать рядом? — фыркает Маринетт, погладив между ушей приластившегося к ее ладони Плагга, и тот сразу начинает забавно мурлыкать, укладываясь на ее бедре. — Это будет сложнее, чем я думала. Придется составить план патрулей. — Ты не говорила с мастером обо мне? — спрашивает Тикки, и Маринетт мотает головой. — Ты знаешь, он не одобряет идею Хранителей-героев. — Но ведь ты лучшая, — возражает Тикки и спускается ниже, чтобы обнять Маринетт за щеку. — Такая хорошая и сообразительная, и тебя много лет тренировали. Кто, если ты не, сможет защитить Париж? — Но это ведь против правил, так он скажет, — вздыхает Маринетт и чуть ударяется затылком о стену. У нее из головы не выходит, как она сможет обойти весь Париж, чтобы услышать квами. Ей ведь придется подходить к каждой квартире, обходить все подвалы и лестничные клетки, и тогда закончит она примерно к ста семидесяти годам, когда злодей уже сам положит… в общем, когда ему станет безразлично, поправляет себя Маринетт, не позволяя себе ругаться даже мысленно, и смотрит на довольного Плагга. — По-моему, ты все усложняешь, сырочек, — мурчит Плагг, подставляясь то одной стороной, то другой под палец Маринетт. — Просто перевоплотись в кого-нибудь из нас и хаотично побегай по Парижу, вдруг что-то почувствуешь? А мастеру Фу можно и не говорить, ты же ненадолго. — Чему ты ее учишь, Плагг! — возмущается Тикки, в мгновения ока оказываясь над ним, и хватает его за голову двумя лапками. — Не слушай его, Маринетт, таких безответственных созданий нужно еще поискать. — Я бы и сама так сделала, Плагг, но это нечестно, — Маринетт внезапно стискивает их обоих, крепко прижимая их к своему лицу. — А когда я думаю, что вас придется кому-то отдать, мне и вовсе становится плохо… — Одного из нас-то точно можно будет оставить, — заверяет Плагг, несильно кусая ее за щеку. — Упрись и скажи все, что думаешь! Мы все знаем, что ты справишься с ответственностью героя. — Одного! — почти в ужасе говорит Маринетт, жмурясь от появившейся перспективы. Отдать даже одного почти что оторвать кусочек от самой себя, только намного-намного хуже. — Нет, я не отдам никого из вас, я могу быть Леди Нуар, я справлюсь, — бормочет Маринетт, прекрасно понимая при этом, что соединять в себе две противоположные силы просто-напросто глупо, и что ей придется найти достойного, кто будет сражаться с ней бок о бок. Проблема в том, что она не видит достаточно достойных, равных ей по силам, и не хочет их искать, не хочет отдавать кого-то из квами, ее раздражает сама необходимость это делать. Она справится и без помощи. Маринетт не хочет никого больше впускать в свою жизнь, здесь нет места чужакам. — Это не очень зрело, Маринетт, — говорит Тикки довольно грустно, упираясь лапками в ее лицо. — Ты ведь Хранительница, а значит, должна понимать всю суть обладания нами. — Но ведь… — начинает она глухо и потерянно, и Плагг прикладывает лапку к ее губам. — Благодаря магии Хранителей, сырочек, ты проживешь еще как минимум пару столетий, так что мы с тобой вместе очень и очень надолго. К тому же, — продолжает он, чуть отлетая и ухмыляясь чистой нуаровской улыбкой, — я навсегда останусь единственным любимым парнем в твоем сердце. — Плагг, — недовольно тянет Тикки. — Это правда, — Маринетт тихонько смеется, не заботясь, как это выглядит со стороны, и протягивает ему раскрытые ладони, на которые тот моментально опускается. Она целует его между ушами, и Плагг окончательно млеет, оплетая хвостом ее запястье. Тикки закатывает глаза и забирается в воротник ее свитера, прижимаясь к шее Маринетт. — Что бы я без вас делала, — с улыбкой вздыхает она, искренне благодарная той поддержке, которую они ей оказывают. Она всегда может на них положиться, и даже если ей придется их отдать, она ведь все равно будет слышать их и иметь возможность с ними общаться. Она знает, что не должна привязываться, не должна вообще испытывать любовь, но кто может запретить ей открывать эти маленькие замочки на сердце, чтобы насладиться хотя бы кратким мигом искренней близости. Маринетт смотрит на все еще млеющего в ее руках Плагга. — Ну, без меня ты никогда не познала бы великолепия и совершенства, — мурчит Плагг и открывает один глаз, яркий и блестящий. — Так что ты решила? Хочешь стать совершенством на полчаса, мой камамберчик? — Все еще не уверена, что это хорошая мысль, — со вздохом говорит Маринетт, ощущая, как завозилась в ее воротнике Тикки, посылая недовольные сигналы. Она должна охранять их, у нее нет права на ошибку. Никто не должен знать, что у нее есть другие квами, если она не хочет сама попасть в руки Бражника. Она ведь не хочет, да? Маринетт поднимается на ноги и снова выходит в промозглый сырой декабрь в городе, который не обещает ей ничего хорошего в ближайшие пару лет, а, возможно, и дольше. Но она будет очень стараться, ради сохранения баланса она даже готова стать наживкой, приманкой для злодея, вот только Маринетт понимает, что мастер Фу это не оценит. Она точно знает, что он скажет и не позволит ей рисковать всем, чтобы закончить это дело как можно раньше. К тому же, совершенно не факт, что Бражник сразу же не раскусит даже очень сложный план — Маринетт понятия не имеет, с кем имеет дело и насколько он умен. Она только надеется, что ей сойдет с рук ее небольшое желание — оставить себе кого-то из квами Чудесных, потому что она четко осознает, что без них справиться будет куда тяжелее. Тикки права, ей стоит поговорить с мастером Фу. Речь давно заготовлена и также давно отрепетирована перед всеми квами, ей остается только набраться смелости, чтобы ее озвучить. В конце концов, если она здесь только для того, чтобы вычислить Бражника, есть ли смысл в ее двадцатилетней подготовке? И почему люди, которые не знают совершенно ничего о квами, — более достойны, чем она? Потому что, если их поймает Бражник, они не смогут выдать ему секретов? Так она и не даст ему себя поймать — разве это не лучше? Она знает, чего ожидать, и ей проще будет учить возможного напарника — все же она надеется, что его не будет, — чем если герои будут постоянно ходить к мастеру Фу и давать шпионам злодея наводку на временное убежище Хранителей. Маринетт заходит в первое попавшееся на пути кафе почти в центре Парижа и опускается за маленький свободный столик у самого окна. Для отвода глаз она заказывает чай и несколько наименее дорогих пирожных, которыми можно будет угостить Тикки, и, стоит только официанту отойти, закрывает глаза, прислоняясь локтями к поверхности стола. Дышать, думает она медленно и размеренно, пока мысли тягуче растворяются в черном пространстве сознания, вдох — выдох. Она вдыхает глубоко, через нос — сразу чувствует запах трав и кофейных зерен, муки с кухни, свежей выпечки, мяса и рыбы, но все это отставляет в сторону мысленным движением, от волнения поправляя на пальце кольцо Плагга, — а выдыхает через рот, приоткрывая губы совсем немного, чтобы их коснулся привкус поставленного официантом десерта. Карамель и клубника. Она только начинает чувствовать, что закрывается от внешних раздражителей, как из медитации ее выводит незнакомый мужской голос: — Простите, с вами все в порядке? Маринетт медленно открывает глаза, поворачиваясь в ту сторону. Брюнет, смуглая кожа — официант, который принимал у нее заказ, — нервно поправляет очки, смотря прямо ей в глаза. На бейджике у него вручную выведено заглавными «Нино». Маринетт встречается с ним взглядами и выдавливает из себя улыбку. — Просто хочу побыть в одиночестве, все нормально. Вам не о чем беспокоиться, — отвечает она максимально вежливо. — Фух, слава Богу, — Нино так чувственно усмехается, взмахивая рукой, что Маринетт непроизвольно дергается в сторону. — А то я совсем недавно работаю, прикиньте, то есть, представляете, третья смена всего, как бы вы тут в обморок не свалились, то есть, не то чтобы вам нельзя, я просто… Маринетт скромно ему улыбается, но это не акт вежливости, это искренняя, спокойная улыбка, потому что ей нравится этот парень, хоть она и не может понять, почему, ведь это должно было ее раздражать. В отличие от остальных Хранителей, она обладает пылким темпераментом и успокоить свои чувства для нее намного сложнее, но даже тот факт, что этот человек касается ее эмоциональных рецепторов, не пугает ее. — Да-да, — соглашается Маринетт, опуская голову. — Это было бы очень неприятно. — Вот и я о чем! — с энтузиазмом говорит Нино и прижимает к груди поднос. Такой странный. Маринетт никогда не встречала таких людей в Храме, в нем, пожалуй, слишком много эмоций даже для нее. — А я вас… от чего-то отвлек, да? Я закажу вам еще пирожное, за мой счет, в качестве извинений, вам же оно понравилось, да? — Я пыталась медитировать, — Маринетт проводит рукой по поверхности стола и опускает взгляд. — Было бы здорово, если бы вы принесли вместо пирожного сырное печенье, я видела его в меню. Они в одной ценовой категории, если это важно. Маринетт не очень уверена, что так делают. Во время обучения она иногда выбиралась из Храма в город по поручениям, но бывала в кафе всего пару раз за свою жизнь. Она не чувствует себя неловко, старательно блокируя ненужные чувства, но все же не до конца понимает особенности данного вида социального взаимодействия. — Не беспокойтесь об этом, чу… мадемуазель, — говорит Нино, и хотя Маринетт не смотрит на него, все же явственно слышит в его голосе улыбку. Он уже делает пару шагов в сторону, когда поворачивается к ней и добавляет: — Довольно неподходящее место для медитаций. Могу посоветовать вам крутое кафе для таких целей, хоть и не должен рекламировать конкурентов. — С удовольствием вас послушаю, — улыбается она ему в ответ, и Нино, кивнув, исчезает за дверью кухни. Маринетт отворачивается, не в силах стереть с лица удовлетворение. Стоит ей только подумать, как легкомысленно она отвлеклась от основного занятия, она тут же встряхивает головой, бегло разминает пальцы, и на скорую руку пытается просмотреть пространство на чувствах, закрывая глаза и прощупывая каждого из посетителей — это не то же самое, что она собиралась сделать, но хоть что-то вместо бездействия. Если совет Нино окажется полезным, она сможет помедитировать в не менее хорошем месте в центре Парижа, и тогда будет проще понять, в какой стороне в первую очередь нужно будет искать квами. Мастер Фу не занимается этим в силу возраста — и, к тому же, в его обязанности с давних пор входит лишь воспитание Маринетт и ее обучение всему необходимому. Он не имеет права вмешиваться в задание, данное ей Высшими из Хранителей, он может лишь направлять и давать советы, а испытание принадлежит в первую очередь именно ей. Она обязана доказать свою дееспособность, должна убедить их, что годы практики и теории не прошли для нее зря и что она способна принять от мастера Фу шкатулку Чудесных. Маринетт, убедившись, что никто из присутствующих на ближайшие несколько кварталов никак не связан с талисманами, распахивает глаза как раз на том моменте, когда Нино ставит перед ней тарелку с печеньем — в явной степени большим, чем предполагалось меню — и опускается на диван напротив нее. — Вообще-то, — начинает он, что-то торопливо выписывая в своем блокноте для заказов, — я так никогда не делаю. Но, — он выпрямляется и протягивает ей лист, который Маринетт без промедления принимает, опуская на него глаза, — вот мой номер. Не подумайте, я не пытаюсь типа подкатить или что-то такое, у меня так-то девушка есть, это просто… ну знаете, для связи, мало ли чего вам может быть надо. Если не захотите — не напишите, — Нино чуть приподнимает руки, как бы показывая, что не настаивает, и Маринетт поддерживает его монолог легкой улыбкой. — Спасибо, — искренне благодарит она, чуть выпрямившись, потому что Плагг в ворохе свитера начинает ползать по ее руке, видимо, учуяв сырный аромат. — Я тоже так никогда не делаю, — она усмехается, чуть дернув рукой с номером, — и, хоть у меня и нет парня, я напишу вам. Меня зовут Маринетт. Она первой протягивает ему ладонь. Это кажется странным и непривычным, но она игнорирует это новое чувство почти с легкостью. Ей нужны связи в Париже, если она хочет добиться успехов, а Нино кажется человеком, который знает многое о многих. Он пожимает ее ладонь с открытым дружелюбием и удовольствием, так искренне радуясь тому, что обычный незнакомый человек ему улыбается, что это отзывается в сердце Маринетт теплом. Ей никогда не казалось, что люди могут быть такими, хотя она и не очень в них разбирается — по крайней мере, опыт ей подсказывает, что в стенах Храма живут особые люди с особым укладом характера. — Нино, но, — он показывает на свой бейджик, — вы и так это поняли. Вообще, никто не заказывает у нас это печенье, я слышал его хотят убрать из меню. Плагг в ее рукаве завозился еще сильнее, поэтому Маринетт приходится протянуть руку и взять несколько печений с тарелки, ловким, незаметным движением подталкивая несколько в свой рукав. Одно она откусывает и тут же понимает, почему его хотят убрать из меню, но многолетняя практика ее не подводит, поэтому она изображает восхищение. — Очень необычно, — говорит Маринетт, и это чистая правда. Будущих Хранителей не слишком баловали по этой части, считая, что гедонизм раскрывает ненужные чувства и эмоции, которые их учили тщательно контролировать. Маринетт, конечно, ела печенье, ведь некоторым квами, в том числе Тикки, они были необходимы, но со временем она научилась исключать из своей жизни продукты, не несущие никакой пользы, поэтому не помнит даже, какие они на вкус. Но сырные ей точно не нравятся — в отличие от Плагга. Когда Нино отворачивается, Маринетт скармливает квами еще парочку. — А почему ты решил помочь? — Не знаю, — внезапно честно признается тот, пожимая плечами, и Маринетт удивленно на него смотрит, приподнимая брови. — Ну типа, знаешь… мы же уже на «ты»? Ну типа я увидел тебя, и что-то внутри такое «оу, кажется, ей нужно помочь», и я просто такой «что ж, ладно», и вот: мы здесь. — Информативно, — тихонько смеется она, непроизвольно чувствуя себя очень тепло от этого странного диалога. — В таком случае, спешу доложить, что твое внутренне нечто было право. От нашего разговора мне в самом деле стало спокойнее. — Шикарно, — довольно отвечает Нино. — Моя девушка, ее, кстати, зовут Алья, постоянно мне говорит, что я как ходячая хлопушка на новый год. Правда, еще чаще она говорит, что я дурак, но я предпочитаю это игнорировать. Маринетт снова находит себя смеющейся — это довольно удивительное открытие, потому что всю свою жизнь она старательно сдерживает любые эмоции, контролируя себя до крайности, искусно притворяясь, что ничего не чувствует, даже когда в ней бушует ураган. Но ведь для того, чтобы налаживать социальные связи, которые нужны ей для достижения цели, она должна оправдывать ожидания других людей. А Нино ждет, что она будет открытой. И в глубине души она тоже этого хочет. — Она мне уже нравится, твоя девушка, — говорит Маринетт, скромно опуская взгляд и рассматривая свои пальцы, покрытые сетью едва заметных шрамов от долгих тренировок. Все это кажется таким странным, словно происходит не с ней. Еще несколько дней назад она была в саду в Храме и медитировала, а сегодня уже сидит на шумной улице, в непонятном кафе и разговаривает практически с незнакомцем так, будто они дружат последние десять лет. Все это она не может как следует уложить в своей голове. — Надо будет познакомиться всем вместе, — с энтузиазмом говорит Нино. — Сходить куда-нибудь, потусить. Ты ведь не местная, да? Прости, это ничего, не подумай, что я с каким-то так предубеждением, просто услышал твой акцент. Вот и подумал, что тебе будет прикольно ходить куда-нибудь развеяться, а то такая грустная, что аж жуть. — Я и правда только что приехала и чувствую себя очень… растерянной. Это очень большой город, — Маринетт говорит очень осторожно, чтобы не обидеть Нино, но с удивлением отмечает, что он понимает ее эмоции, чувствует ее отношение к своему городу. — Париж разный, он может не нравиться тебе сейчас, но найдет путь в любое сердце, будь уверена, — добродушно говорит Нино без тени неприятия в голосе. — Просто дождись ночи прежде, чем судить. — Я и не смела, — мягко отзывается Маринетт и, чувствуя, как к ее запястью ластится Плагг, осторожно и незаметно прячет руку в рукав и гладит его по голове под столом. — Просто всегда немного странно переезжать. Я всю жизнь росла в другой стране, с другими людьми. Мы с дедушкой сюда приехали, буквально пару часов назад. — И ты решила сразу осмотреть свои владения? — с улыбкой интересуется Нино, и Маринетт осторожно кивает ему в ответ. — Не переживай так, сис, все будет по фен-шую, это я тебе точно обещать могу. Короче, — он резко подрывается, когда слышит со стороны кухни свое имя, и тянется к волосам, как будто хочет поправить кепку, но, не обнаружив ее там, просто опускает руку обратно, — напиши мне как-нибудь, я возьму выходной, позову Алью. Уверен, вы подружитесь, а ты убедишься, что Париж встречает своих новых жителей с радушием. — Уже чувствую это, — улыбается ему в ответ Маринетт и машет рукой, когда он поспешно идет спиной назад к кухне под новый окрик. — Я напишу, обязательно! — Буду ждать, сис… да иду я, иду, у меня обед если… — он исчезает за дверьми кухни, и в мире Маринетт наступает странная тишина. Она смотрит на тарелку с печеньем, берет несколько и делит между Тикки и Плаггом, одновременно выглянувшими из-под ее кофты под столом. — Ну, что думаете? — Ты должна быть осторожнее, Маринетт, ты же помнишь, что тебе нельзя сближаться с людьми слишком сильно, да? — встревоженно спрашивает Тикки, обнимая печенье. — Но, возможно, так ты найдешь новых героев, тех, кто согласится бескорыстно помогать Парижу. — Он не выглядит, как человек, которому я могу доверить тебя или Плагга, — бормочет Маринетт, не смотря на них и затыкая одно ухо наушником, чтобы со стороны выглядело так, будто она говорит в динамик. — К тому же, это просто тарелка печенья. Если я буду ближе к тем, кто здесь живет давно, мне будет проще ориентироваться и принимать решения. — Тебе все равно придется кого-то отдать, в худшем случае — обоих, — отвечает недовольно Плагг, и Маринетт, краем глаза осмотрев пространство и убедившись, что на нее никто не смотрит, а камеры направлены в другую сторону, снова подает ему печенье. — Надеюсь, что не меня. Я люблю тебя почти так же, как и сыр. — Но ты не подходишь ей, ей будет лучше быть Ледибаг, именно она очищает акум, — возражает Тикки, видимо, настолько напуганная перспективой оказаться вдалеке от Маринетт, что забывает о необходимости поддерживать баланс в их бесконечных спорах. — А Кот Нуар может уничтожить их Катаклизмом. — Но это в крайних случаях, так нельзя делать постоянно. — Сырочек и не будет постоянно, мы будем сваливать все на тебя и твою подопечную, а сами потом будем лежать и смотреть на звезды. — Тише, — вмешивается наконец Маринетт, отпивая чай и почти сразу ставя его на место. — Пока что я никого не отдаю, а надеюсь, что вообще никогда не отдам. Она видит, как квами обеспокоенно переглядываются, и поднимается на ноги. Расплатившись и попрощавшись с выглянувшим Нино, она выходит обратно на улицу со странным чувством тревоги и нежелания возвращаться обратно в новый дом. В сознании появляется паническая мысль сбежать, прихватив с собой Тикки и Плагга, но это настолько ужасная идея, что даже не поддается логике, и Маринетт попросту сдается реальности, запахивая на груди куртку сильнее. Выбирать между ними все равно что делить сердце надвое и пытаться понять, какая половинка важнее. Они оба одинаково любимы ею, и она не хочет выбирать. Это совершенно ужасно. Она шагает по улицам, начавшим так мягко темнеть, будто сползающая вдалеке с горы лавина, и ощущает себя впервые в жизни такой одинокой. Это не так, совершенно не так, но чувство это не оставляет ее даже когда она выходит к Сене и перед ней открывается просто поразительный, прекрасный вид. Она смотрит на величественные здания на острове, на Нотр-Дам де Пари, такой массивный и старый, что сродни своим величием самой Франции, и понимает, как сама она мала и незначительна. Маринетт не понимает, почему Бражник, живущий в этом городе и каждый раз видящий все это вокруг себя, не замечает, как обычно случайны и незначительны человеческие желания. Она искренне считает, что если отправить его пожить куда-нибудь в горы, к непроходимым вершинам, и просто выслушать его, помочь справиться со всеми его горестями и страхами, которые толкают его на страшные вещи и заставляют принимать неправильные решения, то он пересмотрит взгляды на свою жизнь и на существование этого мира. Маринетт свято верит, что любого человека можно спасти, если попробовать разглядеть его душу и вылечить ее. Она хочет, чтобы было именно так. Маринетт ежится от холодного порыва ветра и поднимает воротник. Она попробует, ведь это все, что ей остается, именно поэтому она здесь, поэтому она шагает по начавшему зажигать теплые желтые огни городу в поисках потерянных талисманов, где искать которые она не имеет ни малейшего представления.***