И увидели мы зверя, и ужаснулись,
но, к моему удивлению, не побежали,
а приняли бой.
Поднялись в воздух,
и полетели перья, и кровь почернила землю,
и колдовство просочилось в мир.
Имирен из Даосида, «По пути на Восток»
Сон, тревожный и зябкий, оставил на них свою тень. Теперь по болотам шли трое уставших и голодных путников. Акелиас всё чаще посматривал на край жемчужного полога волос Эзхен, следя за плавным движением бёдер, а Сеггел приходил к мысли, что рамейское мясо не так уж и плохо на вкус. На рассвете дальние деревья снова утонули в тумане, но направление предрешил бледный блик на молочном небе, поднявшийся с востока. Пруды хлюпали под ногами, вспыхивали светлячками и шуршали в подлеске мелкими тварями. Эзхен теперь шла в широкой лекарской рубахе и юбке из голубого платка, подпоясанная так, что и не сразу заметишь голые ноги. Шёлковые кисточки изрядно потрепались о сучки, но это её мало заботило. Вдобавок Сеггел отдал ей плащ, чтобы та спрятала ромфею, как они выйдут из леса. По пути она распотрошила лапти и теперь увлечённо сплетала берестяные ремешки, только успевая уворачиваться от попадающихся на пути деревьев. Сам он взял из лекарской торбы шерстяной зелёный шарф, чтобы прикрыть шрамы от цепи. Акелиас вывел их к едва заметной тропе, и надежда забрезжила первыми дневными звёздами на сиреневом куполе. Замшелые ветви открыли окно в небо, и солнце разогнало золотистый туман. Эзхен первая шагнула в густой папоротник, пригляделась к повязанной на стволе тряпице. — Дальше по отметкам, — устало выговорил лекарь. Сеггел обрушил руку на его плечо, проходя мимо и хватаясь за выцветшую ткань, словно ещё не отличая её от прочей растительности. И беззвучно рассмеялся. Когда деревья поредели, они нашли в себе силы ускорить шаг, даже запах с большака не остановил их. Та вонь, которая сопровождает границы городов — амброзия отхожих ям, свинарников и полумёртвых нищих, — вместе с печным дымом парящая над скопищем хибар в низине, сегодня вселяла тёплое чувство приобщения к людям. Покорёженная физиономия уставилась из-за плетня на троицу, что вывалилась из кустов на обочину тракта. Поскребла наросты, сочащиеся чёрной слизью, и проводила их взглядом. Путники миновали указательный столб, украшенный клеткой со светлым камнем на ржавой цепи, взобрались на пологий холм по выкатанным колеям дороги. Раверград радушно встретил их величественным, старинным, раскидистым висельным деревом, больше напоминающим доску почёта. Над куполом кроны снова тяжелело небо, обещая скорый дождь. Ствол испещряла грубая резьба, изображавшая Зверобога в тугой хватке колец Змея. Чудовищный облик Тёмного резчик передал из рук вон плохо, отчего рогатая рептилия с чешуёй, которая по легендам резала не хуже стали, походила на туполобого ужа с переломанным хребтом, а Зверобог, которого он душил, и вовсе напоминал вепря только клыками и внушительным пятаком. Двое несчастных, отмеченных табличками, качались на ветвях. Вороны снялись с их голов, перебрались повыше, с терпеливым интересом поглядывая на живых. Эзхен пригрозила воронам кулаком в золоте колец. Птицы встрепенулись, не вполне сознавая, почему стоит бояться блеска выгравированных знаков. — За что их? — толкнул Сеггел лекаря, отчего тот сдавленно крякнул. — Читай, ты же умеешь. — Разбойник и грабитель, — флегматично отозвался Акелиас. — Ничего не меняется. — Не меняется? — начал раздражаться Сеггел. Последние вёрсты он так и норовил пристать к лекарю по любому поводу, иногда у него даже капали слюнки. Акелиас не желал проверять, что будет, затей они драку. — Всегда будут их вешать, и всегда будет мало. Разбойничать и грабить, оно в человеке — не деться. Сеггел только хмыкнул, покосившись на крыши домов в низине. Если кто и не мог сбежать от своих глубинных побуждений, то только те заплесневелые до костей существа, что чудом пережили мор в своих хибарах. — Знаете, пришла ко мне мысль… — произнёс Акелиас, вынимая из-за пазухи небольшой узкий кинжал. — А ну как всё равно в город пойдём. Подойдя к висельнику, он поднял его ногу и перерезал сухожилия, выпуская тёмную застоялую кровь. — Боишься, что он за нами пойдёт? — подлез ему под руку Сеггел. — Боюсь, что твои чудесные глазки принесут нам неприятности, — пробормотал лекарь, примешивая кровь к содержимому пузатой тёмной склянки. Сеггел с интересом уставился на стекло, напоминавшее цветом и блеском гладь воды, ударил пальцем по склянке, и лекарь взглянул на него исподлобья. — Стекла не видел? — Нет… — Сеггел сглотнул и попятился. С острия кинжала уже стекала странная смесь, когда Акелиас поманил его пальцем. — Ага, только попробуй! Я на тебя порчу нашлю! — Это не больно, орлёнок. Подойди. — Так я и поверил рамейцу, — он попятился ещё дальше. — Вы все говорите, что будет не больно. — Давай я это сделаю, — Эзхен повисла на плече лекаря, пара капель сорвалась с острия и обагрила землю. — Я умею колоть глаза! Меня папа учил. — Милосердные боги! Я не имел в виду ничего такого! — Не имел ниче такого! — передразнил Сеггел. — Всё ты имел, что у тебя там в башке было. — Да чтоб тебя… — вздохнул лекарь. — Просто подойди, я тебя не трону. — И не надейся, — Сеггел забежал за дерево. — Не дамся. — Лови его! — вскрикнула Эзхен. Акелиас выругался под нос и сбросил с плеча лямку торбы. — В твоих интересах послушать учёного человека, — пробубнил он, помешивая субстанцию остриём кинжала. Зашёл за дерево, но Сеггел быстро обогнул его, и лекарю пришлось ускориться на следующем круге. Затем ещё на одном, и ещё. Оба перешли на бег. — А ну стой и позволь мне тебя перекрасить! Сеггел схватил висельника за ноги, потянул, верёвка заскрипела. Когда Акелиас выскочил из-за поворота, одеревеневшие ноги ушли в свободный полёт. Сеггел уже отбежал прочь, когда, скрипя табличкой «разбойник», труп качнулся на лекаря и пнул его в лоб, заставив упасть навзничь. Акелиас успел накрыть склянку ладонью, прежде чем встретиться затылком с вытоптанной землёй. — Немёртвые боги, за что мне это… — простонал лекарь. Оторвав ладонь от горлышка склянки, он поднял её, демонстрируя чёрный кружок. — Вот, смотри! Это краска. Очень стойкая краска… Эзхен присела над ним, с разочарованным вздохом подняла кинжал и принюхалась к почернённому краской лезвию. Кажется, её расстроила упущенная возможность показать свой навык. — Я просто перекрашу твои птичьи глазки, — поднялся Акелиас, отряхиваясь. — Неужели ты думаешь, что я выкалываю глаза всем твоим собратьям, чтобы они прошли в город? Ну выйди уже, да, ты не ослышался. — Ты помогаешь белоглазым? — выглянул из-за дерева Сеггел. — С чего бы это делать рамейцу… — С того, что лекарю не пристало отворачиваться от нуждающихся. Да и купцы нынче озверели, по золотой доле за горсть перца брать, а на востоке даже золото дешевле. Сеггел недоверчиво нахмурился, но подошёл, не сводя взгляда со склянки. Акелиас снова обмакнул в неё кинжал и решительно занёс его, держа как писчее перо. — Если ты меня обманул, я… — что сделает в этом случае, он придумать не успел. Оказавшись рядом, лекарь схватил его за плечо, и сорвал с острия каплю краски в распахнутый глаз. Зашипев, Сеггел попятился, зажимая лицо, потом выпрямился и с укором посмотрел на Акелиаса золотым и тёмно-карим глазами. Эзхен шумно втянула носом воздух. — Долго это не продлится, разве что до темноты, — предупредил Акелиас. — Если ты, конечно, не будешь плакать. — Мужчины не плачут, — буркнул тот. — Тогда подставляй правый. Сокрушённо вздохнув, Сеггел позволил наклонить себе голову и перекрасить вторую радужку. — А как быть с ней? — кивнул он на Эзхен, проморгавшись. — Я дочь новского воина, павшего в бою от руки белоглазых, — задрала та нос и запахнулась плащом до глаз, прищуренных в две чёрточки. — Так и сдались нам вшивые новцы, — фыркнул Сеггел, заплетая на затылке тугую косичку. — Молчи, колдун! Ибо месть моя будет страшна и настигнет тебя в час предрассветный… — Если ты из новского отребья, то с чем ты пойдёшь на великого колдуна белоглазых? С заточкой из рыбьей кости? — Из твоего носа! — Эзхен подскочила и запустила руки в подмышки. Сеггел вскрикнул и попробовал достать её, но та отбежала. — Потому что это больше похоже на клюв! — Поганка, — процедил Сеггел, когда та сбежала со склона холма по выкатанным колеям тракта, ведущего в город. — Слышишь, ты пожалеешь о своих словах, новская дикарка, я заставлю пожалеть о них твой род и всю твою деревню на твоих грёбаных колёсах! Иди сюда, мелкая ты… Акелиас сокрушённо вздохнул, закинул торбу повыше на ноющую спину и пошёл за двумя полудурками, которые не устали лаяться и до первых покосившихся изб и дворов, окраин города-крепости, что возвышался над крышами блёкло-сизым силуэтом скалы. Путь их лежал мимо поместий за высокими стенами, подворий и скопищ приземистых изб, тынов и частоколов. Мимо высившихся по обочине кольев с нанизанными светлоглазыми головами. Фонари на покосившихся воротах были призваны отпугнуть ночных тварей, коньки крыш вырезали в виде змеиных голов, облупившейся краской рисовали обережные знаки. Столбы венчали светильники — клетки для светлого камня. Часто развороченные, с пожёванными прутьями, они напоминали о когтях ночи, оставленной за порогом. Камень добывали недалеко от Зелёной речки, и стоил он немало. Даже если ничто не угрожало рабочим, те всё равно требовали втрое больше за риск. Как будто не сбывали его втихаря белоглазым. Зато камень жил долго, впитывая и отдавая солнечный свет. Не видно было женщин, возвращавшихся от колодца, детей и прохаживающихся по заборам котов. Из-за плетня поглядывали настороженные и угрюмые лица. У витрины с лопатами сидел мальчишка, призывая позаботиться о соседях. Девушки с алыми поясками раскуривали искристую марь в длинных трубках, приваливаясь бёдрами к стенам закопченных изб. У многих шлюх шея и руки были обмотаны тканью, местами пропитавшейся чёрным содержимым язв. Вот уж кто не побрезговал бы запыленным путником ради пары медных долей. — Не по этим ли местам прошлись собаки? — протянул Сеггел, заглядывая в распахнутое окно. Если и жил в избе человек, так некоторые крысы лучше живут. — Недели две тому стая разнесла мор из ближайших деревень. Скот полёг, людям прилично досталось… — Акелиас сдвинул брови, шагая по грязи через глубокие колеи. — Меня ещё тогда не выгнали, сюда пришёл. Проверял, принесла ли служка припарки для местного старосты, обоих нашёл… в одной яме. Около маленького торга стоял рамеец с двумя ищейками на поводке. Твари вынюхивали колдовство в разложенном на половиках товаре. Вот одна, закутанная в бесформенное тряпьё, разворошила кучку грибов и принялась тыкаться в них длинным носом кожаной маски, полностью скрывающей лицо. Сеггел не задерживался около этих созданий: выходцы из одного из самых пугающих культов, культа Фтеницы, обитавшей чуть южнее Межи, они чуяли колдовство лучше любого янтарного амулета. К тому же одна по-звериному поворотила нос в его сторону. Не хотел бы он узнать, что сталось с её лицом. — Откуда взялся мор? — Эзхен морщилась от боли в стёртых ногах, в то же время боясь снять лапти и коснуться земли, по которой ещё недавно тащили трупы. — Я видела собак. Это боги сделали? — А то как же, — вклинился Сеггел, спешно поравнявшись с ней. Интерес, с которым провожала их троицу одна из ищеек, подстёгивал ноги ускорить шаг. — Собрались да порешили в кои-то веки благое дело свершить. — А у нас говорят, что мор наслали алерде, — обернулся к нему Акелиас. — И, знаешь, чем богов порочить, будет лучше, если ты тоже будешь так говорить. — А знаешь, что будет ещё лучше, рамеец? — Сеггел оскалился, уперев руки в бока. — Не оскверняй своим языком честное имя моего народа, вот что. Есть слова поблагозвучнее «продавшихся». — Приношу свои глубочайшие извинения. — Вот-вот, засунь их поглубже. И сам туда пойди. — Тот человек с мотыгой, вас, кажется, слышал, — улыбнулась Эзхен, тут же ожесточаясь и прижимая за капюшоном уши. — Может, пойдём?.. Молча? Дорога изгибалась, вымощенная речным камнем, забиралась на утопленные в землю глыбы валунов. В тех угадывались поверженные тролли, обращённые в камень. Глядя на грубые, искажённые гневом и поросшие мхом физиономии, кто-то мог и поверить в байку про то, что тролля убивает солнечный свет. Увы, каменели эти чудища только после смерти, и магия была тут ни при чём. Тропа поднималась каменными ступенями, утопала в полевой траве, её провожали плетень и кривые яблони. На площадке замшелой головы, что лишь благодаря длинному носу не скатилась вниз, пристроился алтарь. Сеггел обернулся, встретившись глазами со статуей. Показалось, суровый взгляд вырезанной из дерева женщины смотрит не на скудные дары у своих ног, а прямо на него исподлобья. К обнажённой груди богиня прижимала ниспадающее полотнище и устремлённый в землю меч. По коже её широких плеч и босых ног бежали псы, словно плотные татуировки. Таэтар. Сеггел потянулся было за миской с молоком на алтаре, но отдёрнул руку. Из пустых каменных глазниц вылетели две мухи, так похожие на зрачки. Эзхен сбежала по тропинке с головы, глянула в лицо троллю и исчезла за углом кособокой домушки. Сеггел остался у статуи один. — Одной ей на милость отдан Раверград, — пробормотала женщина, устраивая на алтаре ломоть хлеба и горсть зерна. — Одна она хранит нас от проклятых алерде… От алтаря к столбам и конькам крыш протянулись огненно-красные ленты, опутали хмурое небо. Что-то было в этих тонких струйках огня, обвивших дочерна старый сруб с позабытой самим деревом резьбой. Сеггел засмотрелся и чуть не налетел на проходящих людей, схватился за колышек забора, чуть не навернувшись с тролльей головы. — Видишь, как Рига́т постарался для нашей защитницы, — усмехнулся один, кидая на Сеггела понимающий взгляд. У того кровь хлынула к щекам. — Кто-кто, а он уважает Хранительницу. Правда, скоро этот помешанный и княжий детинец разукрасит… Сеггел пробормотал извинение и поспешил убраться из-под взора богини. До сих пор спиной чувствуя её тяжёлый взгляд. И за что только гневалась… Вроде бы грабить светлый храм он не собирался. Дорога поднималась в гору ленивыми изгибами, предназначенными для громоздких телег. Чёрные гнёзда яблоневых рощиц и голых кустов переходили в косые заборы и заболоченные низины. По обочине выстроились знаки рамейской доблести, вытаращились на прохожих птичьими мёртвыми глазами, распустили по ветру рыжие, слепленные кровью волосы. Сеггел и сам не верил, что сможет сойти за рамейца. Не после десятков дворов, где Родри с порога клеймил его цепным колдуном перед людьми, не после стольких насмешек поверх ненавистного страха, не после боли, которой глотнул сполна из-за одного своего происхождения. Но мимо них проходили люди, проезжали повозки. Никто не косился в его сторону, никто не хотел украсить ещё один кол его головой. И это оглушало. Город расположился на полуострове, вдающемся в излучину реки. Одного взгляда на Раверград хватало, чтобы понять, какой была его последняя осада. Высокие глинистые берега не оставили штурмующим шансов; смоляные котлы, и поныне ждавшие за бревенчатыми зубцами стен, сожгли карабкающихся, а град стрел с островерхих, чешуйчатых башен завершил дело. На крыши ставили колья, вышки сменяли лучников трижды за день. Ощетинившийся ёж поднимался скалой над крышами предместий, и среди игл его покатой спины выделялись только маковки детинца, где деревянная чешуя почернела от времени до смоляного блеска. Единственный город, который выстоял против белоглазых, повернув ход войны, до сих пор не мог забыть старых привычек. У ворот, расписанных боевыми ладьями на волнах, они оказались не единственными вхожими в город, но явно самыми заметными. Местные дружинники — два мужика в серых стёганых кафтанах с бердышами в собственный рост — откровенно скучали, перекидываясь в кости. На их плечах топорщились меховые плащи, из-за торчащих колтунов вояки казались внушительнее. Проходившие мимо люди спешили прикинуться ветошью, по широкой дуге огибая местных блюстителей закона. Что бы ни говорили, а в Раверграде правил не совет старейшин, как в мелких городках Межи, а князь. И военные люди его привыкли вершить закон мечом и топором. А в случае показных казней над ведьмами ещё и огнём во славу своей богини. — Ты смотри, кто идёт, — протянул один, тяжко вставая со скамьи и оборачиваясь на дорогу. — Это ж лекарь наш! Недаром говорят, что чирий на том же месте не вскочит токмо ежели прижечь. — Мор ещё не выветрился, чего вернулся-то, — подначил второй. — А ну стоять. Не велено тебя пущать. Эзхен выругалась под нос, останавливаясь в воротах вместе с остальными. Акелиас приосанился, поморщился от натёршей плечо лямки. Дружинники подошли вразвалку, заткнув пальцы за пояса. — Вернулся, лекарь? — свысока обронил один. — Не уяснил, что проход за ворота тебе заказан? Ещё притащил с собой какой-то сброд… Мало тебе, что ль, изгнания, хочешь ещё и в петле сплясать за ихнюю заразу? Ежели мор за стену протащишь, можешь прям на лобное место переть, к мамке не заворачивая. — Я пришёл просить суда, — отвечал тот, но уверенности в голосе явно недоставало. — Эти люди заступятся за меня перед богами. — Эти люди не похожи на заступников. Пусть они назовутся. — Янёк из Брааса, — буркнул Сеггел. Имена белоглазых знающему человеку сразу сказали бы, что перед ним иноземец. Значения своего имени Сеггел не знал, не подозревал даже, чем оно может быть. Да ясно как день, что матушка дала ему имя своего народа. — Браас сгорел по прошлой луне, — дружинник пробарабанил пальцами по окованной рукояти бердыша. — Поэтому мне там делать нечего. — Что ж ты, молодой воин, не сгорел вместе с ним? — прогнусавил другой вояка с козлиной бородкой, торчащей из-под кожаной маски. — Наверное, отец твой сгорел, матушка, жёнушка, а ты в путь подался. — Не приставай, — буркнул на него первый, по говору северянин. — Не видишь, с ним чья-то девка. Может, его. — Я дочь новского солдата, погибшего от рук белоглазых, — процедила Эзхен, усердно выговаривая твёрдые звуки. — И ничья я не девка. — Ничья? О! — О-оо… Вояки загоготали. Девушке хватило ума не показывать оружие, а просто стоять, ссутулившись и надеясь, что плащ не выдаст спрятанной ромфеи. Как назло, изогнутый меч всё время грозил приподнять плащ сзади, если ей удавалось опустить рукоять спереди. — Такое надо брать. Опять собираешься упустить свой шанс, лекарь? Князь, помнится, тебе двор предлагал, за дочку-то. Только ты нос воротил. Али проблемы у тебя какие, али ты, — лицо под маской стало багровым от смеха, — не по бабам?! Северянин смачно высморкался. Акелиас отступил на шаг, убирая сапоги из-под обстрела. — Собираете тут всякую чушь, — процедил лекарь. И в гневе обернулся, застав Сеггела смеющимся не хуже вояк. — Только и умеете, что добрых людей порочить… — Что-то я не вижу здесь добрых людей, — протянул тип с козлиной бородкой. — Поздно ты, лекарь, в добряки-то подался. После княжей-то дочки… — Мы просто идём на суд, — лицо Акелиаса непривычно застыло, в голос пробралась едва ощутимая сталь. — Хотим добиться поля, заодно спросим у богов, поздно ли. — Идите, — буркнул северянин, с неудовольствием убирая оружие с их пути. — Но боги вам не помогут. Однако не вздумали преграждать путь, и Сеггел выдохнул: со всеми этими вооружёнными рамейцами им не тягаться. В открытые ворота путники вошли, мимоходом оценивая толщину стен. Таких у Раверграда было две: одна подковой огибала скалу у подножия, защищая от угрозы с берега, а вторая замкнулась вокруг окольного города, настоящей крепости с детинцем в своём сердце. Углы обозначали вышки с крышами, похожими на зазубренные наконечники копий. Внимательные взгляды в спины преследовали их до самых ворот. Даже не оглядываясь, можно понять, что весь невольничий сброд окрестных дворов и прохожие, не считая торговок и нищих, сейчас провожают их глазами. И хорошо ещё, что среди них не нашлось старых знакомых лекаря. — Что за поле? — нахмурилась Эзхен, оборачиваясь к Акелиасу. — Непривычное значение слова, я не помню его. — Это суд поединком, — вклинился Сеггел. — Только, помнится мне, женщин там не слушают. Я думал, что ты поведёшь её на обычный суд, где люди словами дела решают. Торопишься ты, что ли? — Без права жить за стенами я не смогу вернуться домой, так что спешка пришлась бы кстати, — вздохнул тот. — А женщинам дали право голоса ещё при Ми́ссе. — А, — Сеггел пренебрежительно фыркнул. — Миссе Четырёхкрылая забрала с собой в могилу те времена, когда рамейские женщины могли выступать на поле. Вы с чего-то решили, что она одна была достойной стоять на равных с мужчиной. — Представься она дочерью Скал, ей ни слова не скажут. — Ну да, ведь вы, рамейцы, их и за женщин-то не считаете. — Я… — замялась Эзхен. — Я не знала. Но я могу сойти за парня! Спрятать волосы… Акелиас сокрушённо покачал головой: — Где ты этого набрался? Пока я был при Мариасе, он разрешал дочерям Скал выходить на арену. Зрелище было жуткое, Маэс свидетель, — и, прерывая уже открывшего рот оппонента, поспешил смягчить свои слова. — Ты, конечно, будешь отстаивать священный матриархат белоглазых, но прошу тебя, не беспокойся за Эзхен. Уверен, толпа разрешит ей участвовать хотя бы из любопытства к её технике. — Посмотрим, рамеец, — он взглянул на притихшую Эзхен, ушки которой едва подрагивали под низко надвинутым капюшоном плаща. — Если она окажется в беде, я уведу её отсюда не задумываясь. И мне резко станет наплевать на нашу славную дружную команду. — Могу я спросить… — Не можешь, — отвернулся Сеггел, и косичка хлестнула его по щеке. Свернув с центральной улицы в хитросплетение подворотен, они нырнули в темень сходящихся над головой крыш. Здесь почти на каждой балке болталась вывеска, слышался лязг кузниц, запах кожевенных и красильных смешался с ароматом свежего хлеба и мари, лошадиного навоза и сточных канав. Суета оглушала, и, пока Акелиас выбирал путь по утопленным в грязи доскам настила, Сеггел и Эзхен неуклюже тащились за ним, глазея по сторонам, запинаясь и налетая на прохожих. Небо окрашивалось в серый от печного дыма, да неба этого была лишь узкая полоска, перерезанная кольями. В промежутках меж домов просматривались река и пристань, одинокая приставшая ладья со спущенным парусом. В обычное время в порт заходили торговые суда из восточного снежного Эстаа́ти и западных скалистого Мигрее́са на севере и пыльного Златнекора на юге. Судоходная Геанна спускалась со скал на востоке, заснеженных вершин Сатхара, и впадала в море на западе. А Раверград, обосновавшийся на полуострове, был связующим звеном между северным и южным берегами. — Это тот корабль, который пристал в конце весны? — указала на ладью Эзхен. — «Пенная Дева», боевое судно ярла Астальта, причалило перед самым началом мора, — остановился Акелиас, поясняя и попутно отстраняя девушку от сточной канавы, в которую та чуть не ступила. — Мариас не дал разрешения на отплытие, и команда который месяц маринуется в здешних тавернах, пропивая последние деньги. Что не может не действовать на нервы дружине. — Островитяне не могли занести заразу? — заметил Сеггел, отмечая размеры судёнышка и прикидывая, сколько десятков людей оно вмещает. Но лекарь отчего-то засмеялся, качая головой, словно тот сказал что-то смешное, а потом и вовсе похлопал его по плечу и пошёл дальше. Вихляющая улочка, пересечённая маленькими колодезными площадями, лестницами и арками, уводила в гору. Метнувшись за открытую дверь, Акелиас прошептал что-то нищенке и та беззубо улыбнулась, поспешила в темноту. Сеггел заметил мелькнувшую тень, хотел уже попрекнуть лекаря, как дома расступились. Улица вывела их на длинную узкую площадь, пестревшую тентами палаток и тканями шатров. Торжище не пустовало, но и не ломилось от натиска толпы, как обещал Родри. — Так про весь свет мне тоже наврали, — процедила Эзхен под нос. — Ты бы у Родри ещё про Златнекор поспрашивала, узнала бы, что там улицы вымощены золотом. Этот проходимец тут ни разу не был, Эззи, иначе бы его сразу повязали. — У Клыка Молний в середине зимы и то больше народу, — фыркнула она, прижимая уши под капюшоном. — Клыка чего? — Сеггел где-то уже слышал это название, кажется, от одного из торгашей при не самых приятных обстоятельствах. Кажется, рот был в тот момент занят, и переспросить он не мог. — Клык Молний. Саэлы заезжают туда торговать, обсуждать разное с людьми и… — её взгляд вдруг подёрнулся наледью, стал неподвижным. — И с остальными. — А? — Сеггел прислушался, когда она замолчала. — С кем? Эзхен?.. Та не отвечала, сосредоточившись на дощатом настиле под ногами. Сеггел нахмурился, встряхнул её за плечо, и та резко повернула голову. — Я не знаю, — Эзхен сбросила с себя его руку, поведя плечом. — Не знаю, кто они. Отец почему-то доверяет этому… ящеру. Мне он ещё у Клыка казался жутким. — Ящеру? Знаешь, а вы бы с Родри спелись по части баек, — фыркнул Сеггел и поспешил догнать лекаря, пока тот не завернул за очередной поворот городского лабиринта. — Пойдём. Та со вздохом побежала за ним, морщась от боли в стёртых ногах. — Сказка моя, — появился Акелиас, вернувшись от ближайшей лавки и демонстрируя на ладони тяжёлую брошь, на которую, по-видимому, только что обменял часть содержимого торбы. Он взял Эзхен за руку, наклоняясь и переплетая пальцы. — Негоже приличной девушке ходить в обносках. Пойдём подыщем тебе что-то подходящее для господарыни твоего происхождения. Что скажешь? Эзхен моргнула, возвращаясь из воспоминаний в шумную круговерть настоящего дня, и тепло улыбнулась. Миновав несколько лавок и с десяток расстеленных на голой земле ковров, усыпанных товаром, они вышли к большому шатру, возле которого даже была поставлена охрана. Микейцы с клеймёнными смуглыми лицами — не здешние изморённые рабы, а статные воины с тяжёлыми серпами на длинных древках. Металл наплечников отливал медным, а зелёные платки повязаны на шеях так, чтоб при случае закрыть лицо от песка. Но и эти взгляда не поднимали без позволения хозяев. Да только для многих так было всегда: когда-то вольный и процветающий народ, теперь лишь выживающий на разорённом юге, откупался от северян своими детьми. Сеггел не удивился бы, узнай, что никто из этих остроухих оленят цвета перги не знает не то что родного языка, а и вида южного неба. Видимо, их хозяин приехал в город незадолго до мора, раз всё ещё торчал здесь без притока клиентов. Среди торга его шатёр — кусок цветастого юга — смотрелся как самоцветная пещера в гранитных скалах. Эзхен испуганно подняла взгляд на лекаря, но тот доверительно улыбнулся и подал ей руку, откидывая тяжёлое полотнище. В шатёр Сеггел скользнул первым, и с порога его внимание приковали разложенные на красном сукне ножи. Он даже не сразу заметил полного мужчину в углу, настолько оружие показалось завораживающе элегантным, неброско украшенным и… знакомым. Он присмотрелся к купцу, но не почувствовал узнавания. Тот торгаш был не выхоленным толстяком, а патлатым пронырой. Голова этого была лысой и круглой, как яйцо, на котором выросли уши, нос картошкой и пара маленьких свинячьих глазок. — Известно тебе имя Родри? — на всякий случай спросил Сеггел. И только потом заметил шёлковую вышивку на рукавах купца, золотые нити на узком воротнике, которые блеснули в тусклом свете корзин, полных зимнего солнца. Внутри зашевелилось холодное беспокойство, что этот человек может носить на себе металла больше, чем Сеггел видел за всю жизнь. — Хм-м, — протянул купец. — Считаешь, что я должен знать твоего брата, воришка? — Никак нет, господарь, — помотал головой Сеггел, склоняясь под его взглядом и протягивая руку в сторону входа, откуда по мягкому ковру протянулись лучики света, — я не воришка. — Этот человек утверждает, что я должен знать некоего Родри, — пожаловался купец вошедшим Эзхен и Акелиасу. — Сег… Янёк! — грозно окликнул Акелиас. — Я наказывал тебе посмотреть отрезы шёлка, а не выбирать, каким из ножей ты сегодня будешь чистить репу. Сеггел обернулся на него и показал неприличный жест. Акелиас покраснел от праведного гнева. После чего белоглазый натянул неведомо как взявшуюся у него кроткую улыбочку харизматика и проблеял: — Как вам будет угодно, господарь-хозяин… Лекарь насупился, после чего намеренно громко стал обговаривать новые туфли и одёжку для Эзхен. Когда девушка и купец перешли к выбору, он отвёл Сеггела подальше, в закоулок за шатром. — Веди себя прилично, — прошипел Акелиас. — В твоих же интересах не привлекать к себе внимания. — Ты попросту печёшься о своей заднице, господарь рамеец, — улыбнулся тот. — Я здесь с Эзхен, и, заметь, я ещё ни разу не говорил, что тебе доверяю. — Мы в одной лодке, — тихо напомнил лекарь ему в лицо, притягивая за воротник. — Господари любезные, я вам не помешаю? — купец откинул тканевый полог. — Девушка готова, вы можете посмотреть. Эзхен крутилась посреди шатра, разглаживая складки широких серых штанов, которые запросто сошли бы за юбку. Ворс ковра топтали лёгкие кожаные туфли, расшитые красной нитью, поверх шерстяных носков. Голубой платок она повязала на бёдрах, и присборенная ткань приятно округлила их. Ромфея получила перевязь и теперь крепилась на несколько ремней у левого бедра. Рубаху оставила, но пара стежков на боках сделала её приталенной и свободной в груди, Эзхен присборила на запястьях широкие рукава. Ушки восторженно подрагивали, она не стеснялась клыков, светясь улыбкой. — Здесь уже поговаривают, — тихо проговорил купец, ловко хватая сзади за локти Акелиаса и Сеггела, и заставляя их вздрогнуть, — что князя интересует некая блондинка с острыми ушами. И что она путешествует в компании, можете себе это представить, белоглазого. — Так и говорят? — быстро прошептал лекарь. — Слово в слово. Я не стану вас спрашивать, имеете ли вы какое-то отношение к этим, без сомнения, беспочвенным слухам. — Сколько? — спросил Сеггел, сглатывая комок в горле. — Или… если не металлом… — Вижу, что мы договоримся, — выбритое лицо растянулось в лягушачьей улыбке. На Эзхен обратились три взгляда — два настороженных и один предвкушающий. — Я про чары эйлэ, — прошелестел купец. — Не знаю, где вы достали её, но то, что я слышал об этом народе, весьма и весьма прелестно. Пускай девушка зачарует мои весы. Тогда с вас только эта, без сомнения, позолоченная брошь. Объяснив всё Эзхен, они оставили её один на один с посудой. Та сразу сделалась нервной, то и дело кривила свою фирменную кислую улыбку и мяла краешек платка. Ждать пришлось долго. Солнце уже поднялось, когда желудок Сеггела взвыл, и белоглазый сбежал. Он стянул луковицу и полоски солонины с ближайшего прилавка. Луковицу с сомнением протянул лекарю, а сам в два укуса прикончил остальное. — Почему «Янёк»? — поинтересовался Акелиас, оборачиваясь к Сеггелу. — Не имя, а какая-то кличка. Скажи, так звали твоего кота? — Так звали парня, который заблудился у Зелёной речки, — по голосу того было понятно, что дальше с парнем не случилось ничего хорошего. Но лекарь всё-таки спросил. Сеггел оскалился, показывая верхний ряд зубов. — Ты любопытный, рамеец. Такие долго не живут. — У меня несколько другие планы… Эзхен торопливо вышла из шатра, глубже прежнего спрятав лицо в капюшон. — Нам нужно уходить и быстро, пока он не взялся проверять мои чары, — протараторила она, дёргая кисточки платка. — Ты не уверена в заклинаниях? — нахмурился Акелиас. — Не знаю я никаких заклинаний! — выпалила девушка, хватая лекаря за ворот рубахи и отрывая от скамьи. Её щёки горели. — Я просто списала на его весы знаки с ромфеи. Я даже прочитать их не сумею! — А чары эйлэ… — Я тебе кто, чаровница?! — Уходим, — кивнул Акелиас и закинул на спину торбу. Хотя затеряться у них не вышло: улица вывернула на очередную площадь, на сей раз куда более многолюдную. Дома здесь собрали на балкончиках зевак, покачивая вывесками таверн, постоялых дворов и одной оживлённой кузни. В центре внимания оказалась огороженная реденьким плетнем и рядом щитов арена. — Не придётся созывать суд… — проговорил Акелиас, растерянно оглядывая толпу поверх голов. На песке один рамеец сидел на другом и увлечённо набивал тому морду под кожаным шлемом. Зрелище было не особо захватывающим, и публика украдкой позёвывала. — Отлично, кого мне дадут в противники? — привстала эйлэ на носках, хватая рукоять ромфеи. — Или меня сперва испытают, чтоб найти кого-то равного? А такой у вас будет?.. — Эзхен, ты сама слышала. Люди князя ищут тебя, — Акелиас положил руку ей на плечо. — Будет лучше, если откажешься от своей клятвы биться за меня. Здесь слишком много народу, а тех примет достаточно… — Да что они знают! — дёрнулась она, но тот оказался сильнее. Лекарь развернул её к себе одним движением, впиваясь в плечо пальцами. Жест вышел слишком непринуждённым, даже привычным, и Сеггел прищурился, вовсе не от солнца. — Эзхен, я надеялся, что мы обойдём этот разговор стороной, но ты всё-таки вынуждаешь меня спросить… От чего вы бежите? Почему вас ищут? Эйлэ побледнела, сжала губы и уставилась на носки своих новеньких туфель. — Да по мелочи, — выдавил ухмылку Сеггел. — Вчера мы только учинили резню в храме Йолы и убили саму богиню, явившуюся на пир. — По мелочи… — повторил лекарь. — Что, твою мать, для тебя не по мелочи? — Руки убрал от моей матери, Кшеров уд… — Какие мы знаем слова. — Заткнулись оба! — возникла Эзхен. — Да, мы вспылили, но меня чуть не принесли в жертву! Та девка хотела натравить на меня всё это сборище! — Скольких ты убила, Эзхен? — словно бы умоляя богов, спросил лекарь. — Двоих? — пискнула она. — Я не знаю! — Ты знаешь, что за убийство свободного человека полагается платить серебром? Та скривила губы и помотала головой. — Я… Я не хотела. Честно. Мне дурно от мысли, что пришлось их убить, — по её посеревшему лицу это было видно. Пальцы теребили край платка. — Теперь мне ещё важнее заслужить прощение богов, — вздохнул Акелиас. — Иначе кто приютит беглую преступницу… Остаётся надеяться, что моих заслуг ещё не забыли те, кого я лечил. И что кто-то из них дожил до этого дня способным выйти на бой… — Исход суда решат ваши боги, — сказал Сеггел. — Чего тебе волноваться, если тебя действительно изгнали ни за что? Акелиас не ответил, поднимая голову к маковкам окольного города, которые тёмной черепицей упирались в набрякшее небо за башнями. — Колдовство не подчинилось бы рамейцу, — прошептал Сеггел, подходя вплотную к нему. — Я слышу сомнение в твоих словах? — вздёрнул бровь Акелиас. — Сам-то как думаешь, мог я обратиться к твоему богу, когда вокруг свирепствовал мор? Когда город располагал одним лекарем на всю княжескую дружину? Светлая Дюжина на то и светлая, что не желает марать руки. Сеггел замер, тихо прошипев сквозь зубы. Лекарь подтянул торбу на плечо и попятился к помосту, что высился близ арены, напоследок подняв в их сторону руку: — Ждите меня здесь и… ради немёртвых богов, не привлекайте внимания. Сеггел понятия не имел, какого моура проглотил лекарь с болотной водой, если так заливает, да не стал того останавливать. Ежели хочется ему под удар подставиться, пускай. Он не встречал ещё ни одного рамейца, что вот так бы говорил о Светлой Дюжине. В неё входили самые сильные из оставшихся богов. Избранная дружина Маэса летним громом и зимней пургой из года в год проносились над Угодьями, пожиная плату за защиту людей от тварей Тёмного. Винить их в чём-то значило даже не смерть, а то, что стократ хуже неё. — Куда ты? — окликнула его Эзхен, но он уже нырнул меж столпившихся на зрелище людей, проталкиваясь к ряду щитов. Отсюда было хорошо видно, как лекарь поднялся на помост и говорил с глашатаем, а тот жестикулировал что-то не вполне приличное. Но охрана не спешила спускать лекаря с лестницы, и вскоре он, кажется, договорился. — Люди добрые! — начал глашатай, перекрикивая гул. Два раза дунул в рожок с зелёными лентами, заткнул за цветастый кушак. — Этот человек осуждён на изгнание, но пришёл просить у богов права вернуться. И желает, чтобы суд свершился поединком! Дадим ему на то право? Сеггел закричал «Да!» вместе со всеми. Но бой отчего-то не начинался. — Что скажет наш достопочтенный господарь Мариас? Только сейчас Сеггел заметил, что за боями наблюдают ещё несколько человек. Конструкция напоминала большую крытую телегу, спущенную с оси, и вмещала несколько широких лавок. Окружённые стражей, словно нахохлившиеся воробьи, на скамьи забились упитанные разодетые боровы. Под хмурым полуднем золото и самоцветы мантий поблёкли и выцвели, меха воротов и оплечий лежали грязными клоками. Один из наблюдателей, совсем старик, пренебрежительно махнул рукой. Седые волосы на охваченной тонким серебряным обручем голове встали дыбом от ветра. К нему тотчас склонились несколько голов в высоких шапках. Одного старик разве что не скинул со скамьи. — Суду быть! Кто выйдет за правду лекаря нашего, Акелиаса Остриксона? Возникла заминка, люди переглядывались, Сеггел подобрался ближе к баррикаде щитов, схватился за испещрённый боевыми отметинами железный обруч. — Так кто же заступится за лекаря перед богами, кто докажет его правоту кровью врага?! — тон глашатая был близок к насмешливому. — Неужто никто? Сеггел ждал, что появится хоть кто-то, но собравшиеся вокруг бездействовали, то и дело отворачиваясь и бросая колкости. — Вот и княжий лекарь, — процедил он. — Никто тебе добра не желает, никто за тебя не выходит. Недорого стоят твои припарки… Глашатай уже откровенно смеялся: — Не найдётся среди вас тех, кого этот человек спас от смерти? Чьих детей он вылечил, чьей жене помог разродиться? Нет?! Неужто все помнят ему княжью дочь? В липкой тишине вокруг арены раздались отдельные смешки. Кто-то за его спиной выругался. Светлая Дюжина не откликнулась, ещё бы — после того, как тот оскорбил их братию, они вовек его не забудут. Сеггел сокрушённо вздохнул: ну и дурак этот Акелиас. А если дело не в одной запальчивой фразе… Может, его обвинитель и был прав. Сеггел нахмурился. Ясно как день, что на стороне богов Акелиасу не дождаться ответа. Раз так, то хотел бы Тёмный, чтобы он вернулся? А если бы не хотел, то разве бы соединил их с Сеггелом тропы? Ещё не до конца уверенный в воле немёртвого бога, он, тем не менее, схватился руками за преграду из щитов, перепрыгнул и оказался на арене. — Не по-рамейски это, не отвечать на зов богов. — Сеггел попробовал носком сапога землю, притопнул пыль, хорошо ли та поднимается. Взглянул против солнца на помост, стараясь разглядеть выражение лица Акелиаса. — Я выйду за него. Только оружие дайте. — Назови своё имя, — потребовал глашатай. — Янёк из Брааса. — Кто же выйдет против? На этот раз ждать не пришлось: растолкав собравшихся плечами, раздвинув ряд щитов, в круг арены вышел воин. Сеггел попятился, уперся спиной в ограду и судорожно сжал протянутую ему рукоять бердыш на длинном древке. Воздух со свистом покинул грудь. Человек, что стоял перед ним, был выше на две головы, одна его рука была толщиной с Сеггела. Тёмно-рыжие длинные волосы — едва ли не ниже пояса — были заплетены в две косы, утяжелённые медными кольцами, борода топорщилась короткими косичками, блестела вплетёнными в неё алыми и чёрными бусами. За распахнутым на груди лёгким синим кафтаном поблескивала потрепанная в боях кольчуга. Он стоял, накренившись вперёд, будто сам небесный купол давил ему на плечи, и на лице его — широком, угловатом, с глубоко посаженными глазами — светилась ласковая улыбка. — Чу, девочка, испугалась? — прогремел он, качнув крепким топором. — Иди сюда, я тебя не обижу. Сеггел почувствовал меж лопаток озноб, с трудом выпрямился во весь рост и закинул топор на плечо. — На другом краю арены — Гаррет, — возвестил глашатай. — Бой до первой крови! Раненых не добивать, кровью не колдовать, других правил нет! Да начнётся суд! Его руки похолодели, отказываясь слушаться, от шага к шагу великана сердце падало всё ниже и ниже. На что он вообще надеялся? Ему не тягаться с этой громадой, которая надвигается грозовым фронтом. Но будто кто-то из толпы за плетнем мягко подтолкнул его в спину. Голос, который он прежде не слышал, зазвучал с гулом крови в ушах: «Иди. Пока в тебе чёрная кровь, ты мой». Эти слова, странные и жуткие, подарили спокойствие. Сеггел сжал рукоятку топора. Кровь с новым вдохом выровняла сердцебиение, побежала по жилам чистой силой. Тело стало лёгким, ощутимым до кончиков пальцев, до заострившихся когтей и суженных зрачков. С порывом ветра пришло понимание, что именно ему делать, куда и как бить. Пусть великан, неподвижный на том краю арены, бездействует, мышцы Сеггела напряжены, готовы к рывку. Он погрузил пятки в пыль, чувствуя в венах текучий, податливый лёд колдовства. Он резво скинул тяжёлый топор с плеча, широким замахом подброшенный в воздух, в два прыжка преодолел арену. На третий топор полетел прямо в грудь воину и намеренно мимо, едва не отскочив от встречного удара. Сеггел ударил со спины, пока великан не успел обернуться. Поздно. Рука запросто отбила древко, перехватила и отбросила в сторону. Сеггел приземлился на ноги, тут же кинувшись вновь. С новым замахом инерция понесла тело вперёд, круговым ударом он нацелился в закрытый бронёй бок, и попал в древко топора. Дерево хрустнуло, пустило трещину. Воин замахнулся, и Сеггела сдуло ветром, и брызнула пыль арены там, где он только что стоял. Под чужим доспехом взбугрились мышцы. Сеггел перевёл дыхание, а воин тихо рассмеялся. И, словно не чувствуя своего веса, сорвался с места, ударил по свистящей, рассекающей дуге. Сеггел едва успел уклониться. Чтобы вываляться в пыли, встать, побежать, волоча топор противнику под ноги, замахнуться и промазать, и получить удар, от которого заплясали искры в глазах. Но не упасть. Сдержать блок, едва не потеряв пальцы. Отшатнуться и резко, не дав опомниться, ударить… Лезвие его топора со скрипом распороло креплёную кожу доспеха, вошло глубже, погрузилось в мясо и выскользнуло окровавленное. Сеггел почти не верил, что порезал плечо великана. Он отступил на пару шагов и дождался, когда тот поднесёт к глазам испачканные в крови пальцы. — Суд окончен! — завизжал глашатай. — Боги заступились за княжьего лекаря! На помосте нетвёрдо стоя на ногах, Акелиас блуждал взглядом от княжьей скамьи к кому-то в толпе и выглядел очень обеспокоенным. Сеггел прислонил топор к ряду щитов и перелез через ограду. Волосы облепили лоб и шею, в груди громко ухало сердце; он чувствовал, что ещё немного, и упадёт, но верные ноги держали. То ли это колдовство, разлившееся в жилах, застыло вторым скелетом… Когда Сеггел растолкал людей и глотнул воздуха, к нему подбежала Эзхен, схватила за плечи и встряхнула. — Где ты так научился? — вскрикнула она, грозя порвать ему рукава. — Как? — Тебя как будто в воздух подкидывало, когда ты взмахивал. Ты был таким лёгким! Тебя и туда, и сюда, и вверх… Никогда такого не видела! Он мягко отстранил её, потому что девушка была слишком громкой. — Я всему научился в братии, — соврал он. Серый, конечно, был умелым воином, но сейчас… Сейчас Сеггел не вполне понимал, что произошло. Тело будто не до конца принадлежало ему. Он не знал ни приёмов таких, ни даже движений, и уж точно не мог выдумать их в порыве вдохновения. Выходит, что кто-то помог ему победить. Но что за колдовство на такое способно… — Вот это да. Я ещё не видел такого боя, — рука лекаря легла ему на плечи, и Сеггел скинул её, смущённо поведя лопатками. — Пошли посидим в таверне. Такое дело надо отметить, а? Еда кажется в разы вкусней после боя. От еды он отказаться был не в силах, поэтому для вида смерил лекаря безразличным взглядом сверху вниз, хмыкнул на кривую ужимку Эзхен и нехотя согласился. В таверне их ждал недавний противник Сеггела, уже без доспехов, с демонстративно перевязанной рукой. Он махнул им, и Акелиас направился прямиком к нему. Сеггел с опаской переступил порог круглой залы, стараясь не смотреть на рамейцев за длинными столами из половин древесных стволов. Но всё равно оказался в центре внимания: наблюдавшие за боями люди ввалились в двери вслед за ними. — Эй, Янёк, почему о тебе раньше никто не слышал? Ты откуда? Так ведь Браас погорел… Вот это бой! Рыжего Лиходея ранил, видели? Эй, налейте парню горячей гимели! Сеггел с трудом протиснулся мимо спин, сгорбленных над столами, проходя ближе к лекарю. Эзхен семенила следом, но на неё обращали куда меньше внимания, хоть коса и выскользнула из капюшона. Когда Акелиас добрался до Гаррета, Сеггел прильнул к Акелиасу сзади, надеясь стать его тенью. Ухватившись за его рубаху, покосился на своих незваных друзей, которые отнюдь не спешили подходить к косматому островитянину и лекарю. Несколько людей махнули руками и вышли, и Сеггел облегчённо выдохнул. — Ну и соперника ты мне подбросил, — осклабился рыжий великан, распахивая объятия. Он был огромный, как медведь, и пахло от него не лучше. Из-под ворота рубахи торчали кудрявые волосы, прилипшие к потной груди. — Я даже не сразу разглядел в нём парнишу. — Скажешь, что с тобой такое в первый раз, дружище? Тот рассмеялся, сотрясая бутылки на столе. Акелиас обнял его, посмеиваясь. Сеггел прислонился к стене, с неприязнью поглядывая на испещренные резьбой колонны и небольшой алтарь Йолы рядом со стойкой трактирщика. Большие окна почти до самого пола открывали вид на небольшой дворик, заросший бурьяном до косого заборчика. Даже в пасмурный день в таверне было достаточно света, а на балках высокого потолка притаились вкрапления светлого камня, словно вплавленные в щербатый сруб. — Это Гаррет, — обернулся лекарь. — Капитан «Пенной Девы», бывалый моряк, замечательный человек, в конце концов, мой хороший друг и товарищ. — Рада знакомству, — Эзхен пожала широкую ладонь двумя руками, пока Сеггел исподлобья следил за великаном. При виде её жемчужной косы тот помрачнел. — Видел я эти амулеты, — поймал он конец и провёл пальцем, обнажая глубокие пряди. Девушка вздрогнула, уже хотела потянуться к рукояти, но Гаррет её остановил. — Несусветная глупость, топил я такие корабли. А этот что стоит? Они сели за один из квадратных столов у окон: Сеггел напротив Гаррета, лекарь напротив Эзхен. — Так вы сговорились ещё до боя? — мрачно процедил Сеггел, заплетая растрепавшиеся волосы обратно в косичку, чтобы не падали в суп. Живот требовательно урчал, почуяв еду. — Ни в коем разе, — лекарь впился зубами в сухой хлеб и говорил с набитым ртом, выплёвывая крошки. — Я, понятное дело, знал, что Гаррет в городе, и что он любитель подраться, но на помощь не рассчитывал. Таков уж Гаррет: никогда не выйдет за волю богов, но всегда выходит против. Да только я не думал даже, что ему хватит безрассудства проиграть у всех на виду. — Я не поддавался, — заметил рыжий великан. — То есть как, не поддавался? Ты себя видел?! А если бы ты победил?.. — распалился Акелиас, покраснев от праведного гнева. — Ещё другом называется. Гаррет повёл плечами, кривя угол рта: — Такое мастерство я видел всего однажды и не думал, что встречу его снова. От удивления и не совладал. — Ну… стало быть, тебе не стоит подходить к восточной границе. — Да нет, — Гаррет прищурился, и в чёрных глазах мелькнуло что-то, заставившее Сеггела похолодеть. — Этот стиль был в ходу на Акульем острове. — Акулий остров на самом севере архипелага Хиссар, — подсказал Акелиас Сеггелу, недоумённо воззрившемуся на него круглыми блюдцами глаз. — Быть может, Эзхен… — Слышала, — буркнула та, прищурившись на Сеггела, — оттуда пираты приплывают в Пустошь. Отец пообещал при случае спалить дотла этот остров. — Я никогда не был там. Я всю жизнь промотался по деревням и весям Межи… — Верю, парень, — кивнул Гаррет, криво улыбаясь и складывая на груди руки. — Видишь ли, ты никак не мог перенять эту технику боя. В частности оттого, что родился куда как позже… Ну да о чём это я… Ты нарочно, что ли, в бабском ходишь? За столом повисла тишина, вдруг прерванная громким смешком Эзхен. Сеггел прожёг Гаррета взглядом и накинул шарф на цветочную вышивку по широкому вороту, скривив губы и ниже наклоняясь к миске. И волосы всё-таки упали в суп, отчего он зашипел и выпрямился. Гаррет невозмутимо отпил гимели. — Какие мы обидчивые. Знавал я ваших, что не гнушались и юбку напялить, только чтобы кривые ноги не показывать. А ты, кстати, тоже в юбке. — Это такие штаны, — процедил Сеггел. А потом заметил дырку от серьги в ухе великана и чуть не подавился. Серьги? У мужчины? Их дарили в знак своего покровительства жёнам, чтобы украсить женщину подле себя. Сеггел начал медленно выпадать в осадок и на всякий случай уточнил. — Что ты сказал насчёт «ваших»? — А как же, — тот постучал пальцем около глаза, — уж я не знаю лекарских штучек. Сеггел попробовал встать из-за скамьи, но чьи-то ноги поставили ему подножку, и он рухнул обратно. — Спокойно, — утробно проурчал Гаррет. — Пока бояться нечего. Эзхен вылавливала из миски размокший хлеб пальцами, слизывала с запястий бульон, напрочь игнорируя ложку. Акелиас следил за ней с плохо скрываемым любопытством. Когда она разделалась с содержимым супа и выпила бульон, опрокидывая миску, то вытерлась рукавом и вгрызлась в луковицу. У трактирщика и сидящих поблизости мужиков она вызвала лёгкий румянец, сдобренный одобрительными смешками. А когда подняла над собой миску и принялась махать ею, пока трактирщик не послал к ней девку с котелком и плошкой, и вовсе, похоже, начала покорять сердца. — Как там старик? — спросил Акелиас, не обращая внимания на Сеггела, готового уже кинуться через стол довершать над Гарретом суд. Благо, в таверне они были не одни. — Живее всех живых, ни хворь его не берёт, ни зараза, — великан почесал бороду, выудил из неё цепочку бус и покрутил в пальцах. — Это хорошо. — Тебе уж точно, — великан закинул за спину одну из своих кос. Они выползали из-за плеч, будто волосатые змеи, и медные кольца их отчего-то не волновали. — Если ж что случится, обвинят-то тебя. Да и под Ригатом придётся несладко. — Тем, кто сейчас в старшей дружине, трудно будет найти замену, а за Ригатом, стань он князем, пойдут далеко не все. Да и я не верю в то, что Ригату позволят надеть обруч Межи. Гаррет задумчиво кивнул, потом оглянулся и шикнул на разносчицу. Та убежала, успев налить Эзхен половину плошки. — Поместье твоё в порядке, — продолжил Гаррет. — Я проследил, чтобы туда не ходил кто попало. Илейн подметает пыль, вроде пока не болеет, только сторож который день в запое. Надо бы его вернуть… Вроде у пристани ошивался. — Я в неоплатном долгу перед тобой, дружище. — В оплатном, — пожал тот плечами. — Жизнь ещё не завтра кончится, успеешь. — Откуда тебе знать? — Эзхен отирала глаза от едкого лукового сока. Тот только ухмыльнулся в бороду, вытащил из тарелки куриную ножку и протянул через стол Сеггелу. Встряхнул перед носом, будто кота подманивал. Тот не оценил жеста, отвернулся и уставился в окно. Как оказалось, вовремя. Ведь через двор, отмахиваясь от надоедливого трактирщика, шли трое мужчин в стёганных серых кафтанах дружины. И в руках у них были бердыши. Сеггел резко обернулся, когда дружинники вошли в зал, и покрылся липким холодным потом, когда они направились к ним. Гаррет меланхолично потянулся. — А, Дирк, как поживаешь? — осклабился он. Один из дружинников, хмурый малый с обвешанной амулетами грудью, в накидке из мышиных шкурок, кивнул: — Неплохо, благодарю. — Захотелось хлебнуть чего крепкого? — Мы здесь за другим, — мотнул тот тяжёлой головой в металлическом островерхом шлеме с чешуйчатым узором. Его сопровождение хмуро приглядывалось к посетителям таверны, но взгляды неизменно останавливались на лекаре. — Это мои друзья, Дирк, — с укором пробубнил Гаррет. — Ради исключения, — судя по тону, он был весьма разочарован, — сегодня никого не повяжем. Янёк, верно? Сеггел вскинул голову. — Где ты научился так драться, если не секрет? — Секрет, — тот спрятал взгляд в миске. — Очень плохо, потому как спрашивает князь. Ему ты тоже не ответишь? Тот поджал губы и сцепил под столом пальцы в замок. Сердце бешено билось о рёбра. Его всё-таки нашли, всё-таки поймали. Под непроницаемым стальным взглядом Дирка он затаил подозрение, что Родри не удалось сдержать слухи о цепном колдуне. Хоть они и не оставляли свидетелей, да часто появлялись в трактирах. Кто угодно мог сопоставить пропажи людей и белоглазого на привязи. Но раз дело дошло до князя, то это значит только одно, понятное по неприязни в мелких морщинах дружинника и заставившее Сеггела остолбенеть: гореть ему на потеху публике. — Меня научил мой отец… — голос сорвался, Сеггел отчаянно закашлялся. — Как его звали? — Азолар, — чуть помедлив, сообщил он. — Жив твой Азолар? Сеггел медленно помотал головой. Дирк вздохнул и подошёл ближе, оперся руками на стол. Тот посмотрел на него исподлобья, чувствуя, как кровь предательски приливает к коже. — Мариас хочет видеть тебя, — отчётливо проговорил Дирк ему в лицо. — Его очень впечатлило твоё выступление. Так его поведут к князю… Вряд ли так поступают с опасными преступниками, тех бы сразу волокли в темницу. Сеггел нахмурился, всё ещё сомневаясь, спляшет по итогу на виселице или нет. — Вставай, — махнул Дирк. — Князь не любит ждать. — Дайте ему хоть причесаться, — запротестовал Гаррет. — А то растрёпанный как огородное пугало, и осунулся весь от усталости. Пристало князю такое подавать? — Не на пир. Пошли, парень. Сеггел неуклюже выбрался из-за стола. Мышцы и правда ныли от усталости, требуя ещё хоть немного отдыха. Акелиас поднялся следом, пригладил свои порядком грязные рукава, откашлялся. — Позвольте мне пойти с ним. Как лекарь я должен осведомиться о здоровье князя. Тем более парень впервые говорит с такими людьми, ему нужна поддержка. Дирк скривился, будто сама мысль повести недавнего изгнанника к Мариасу присосалась к нему слепнем. Из-за его плеча другой дружинник, одетый уже попроще, едва ли не харкнул в сторону Акелиаса: — Сиди и благодари богов, что до сих пор жив. — Князь ничего о тебе не сказал, — наконец решил Дирк. — Незачем бередить его раны. Акелиас опустился обратно. Обернувшись, Сеггел прочитал по его губам пожелание удачи. Люди провожали их молчаливую процессию настороженными, удивлёнными взглядами. Вот как бывает — сперва пришлый парень ранит здоровяка на поле, а затем его ведут к князю, тесно обступив со всех сторон. Сеггел понурил голову — после такого он вряд ли сойдёт за своего. А значит, придётся придумать себе легенду. Его привели на ту же площадь, к княжей скамье. Толпа ещё не рассосалась, бои тянулись друг за другом уже не столь зрелищные. Но люди всё же стремились испытать удачу на этом пятачке земли, отмеченном знаковым сражением. Наверняка капли крови Гаррета ещё не истоптались. Сеггел невольно улыбнулся. — Великий господарь Межи, князь Мариас! — разом гаркнули дружинники так, что Сеггел от неожиданности покачнулся. — Перед тобой Янёк из Брааса! Казалось, старик вот-вот рассыплется под своими тяжёлыми бесформенными одеждами, пестрящими золотым и алым, не сгибающимися от металлической вышивки и камней. Старик медленно повернулся, будто не вполне расслышал, что же от него хотят. С подозрительным прищуром по очереди пригляделся к Дирку, двум его воякам, затем к Сеггелу. — А… ты тот, кто поцарапал нашего Лиходея? — губы Мариаса растянулись, являя миру редкие жёлтые зубы с белыми гнойниками на дёснах. Голос походил на скрип непромасленных петель. Князь поманил его рукой в перчатке, как в доспех забранной крупными перстнями. Сеггел осторожно приблизился, украдкой оглядывая и других знатных рамейцев, одинаковых разодетых кукол с жёсткими, будто из дерева вырезанными лицами. Холодком меж лопаток пробежало осознание, что они куда больше походят на иссохших трупов, чем на людей. Один из стражей шикнул на него и опустился на колени, заводя руку за спину, другой касаясь земли. Сеггелу пришлось повторить. Мариас пригляделся мутными глазами и протянул руку. Сеггел поднялся на колени, поцеловал перстень и сморщился от вони. Кажется, старик под этими одеждами уже начал разлагаться. — Кто ты? — хрипло спросил князь. — Янёк из Брааса, — ответил Сеггел. — Да? — Да. — Из какого ты рода? — спросил Мариас, тут же схватил жёсткой, сухой рукой с отросшими ногтями Сеггела за челюсть и подтащил, приглядываясь. Тот зажмурился и послушно позволил себя рассмотреть. — Ты не из знати, верно? — Моя мать была… — Кшер с твоей матерью, кто твой отец? — рявкнул князь. — Подними веки, ну! Сеггел послушался, чувствуя, как за рёбрами бешено подскакивает сердце. Краска могла уже смыться. Но Мариас отпустил, видимо, не найдя в его глазах ничего интересного. — Мой отец… Азолар… Был воином и погиб на границе. — А откуда на тебе эти шрамы? Тебя душили? Сеггел почувствовал холодок, пробежавший меж лопаток. Даром что зрачки Мариаса закрывали непрозрачные бельма, тот как-то заглянул ему под шарф. — Да, — ответил он с поразившей его самого лёгкостью. — Вешали? — Нет. Это были… — он замялся. — Детские игры. Князь хохотнул, обернулся к Дирку, тот угодливо засмеялся в ответ. Что выходило у него так плохо, будто он только пытался повторить подслушанный за кем-то смех. — Дети жестоки, — сказал Мариас. — Хорошо… как там тебя… Янёк. Найди себе имя поприличнее, и называй после него своего отца, а не деревню. Сеггел кивнул, гадая, стоит ли ему подняться с коленей. Но князь явно не закончил. Он переменился в лице, став мрачнее грозовой тучи. Обруч наполз на брови, сверкнул серебряным змеем среди клочков седых волос. Проследивший за переменой Дирк поудобнее стиснул бердыш, готовый направить оружие на Сеггела. У того по спине пробежал табун мурашек. — Вот только недоброе нынче время, — начал князь, перебирая пальцами и издавая перстнями стрекот гремучей змеи. — Никому нельзя верить. Развелось волков в овечьих шкурах. Кто раньше был другом, тот предал, кто не предал, тот предаст… Кому верил, все отвернулись, только и жди, когда нападут исподтишка… Не двор, а гадюшник. Все хотят меня побыстрей в могилу свести, Кшер бы их так-растак… Вот что я скажу, Янёк… Сеггел подобрался, метнув взгляд на Дирка, что готов был снести ему голову по одному слову Мариаса. Он не был уверен, что сможет уклониться, стоя на коленях, на затёкших до боли ногах. — Вот что я скажу… Ты верхом ездить умеешь? Сеггел распахнул глаза и закивал так, что косичка распустилась и волосы рассыпались по плечам. — Иди ко мне в дружину, Янёк, — нахмурился Мариас, и обруч упал ему на переносицу. — Все мы здесь видели, что ты можешь. Человек так не умеет. Ни один мой воин не мог ранить Лиходея. А тебе покровительствуют сами боги. Сражайся за Межь, парень. Ну, что скажешь? — Да, — облегчённо выдохнул Сеггел. Он уже почти распрощался с жизнью, пока стоял на коленях. И, только опустив голову, понял, на что согласился. Замер, не чувствуя под собой опоры. Его что, правда… принял в дружину тот, кто посылал людей на границу… Тот, кто командовал ещё в годы Сечи… На чьих руках кровь всех нанизанных на колья голов его народа, князь Мариас?..