Очарованный белоглазою ведьмой,
я пожелал её к себе в попутчики.
Дорога наша лежала через
дикие и доселе нехоженные места,
населённые кровожадными тварями
и людьми.
Имирен из Даосида, «По пути на Восток»
Солнце стояло высоко над кронами, когда они выбрались из оврага, отцепляя с ветвей малины волосы и одежду. В тени векового сосняка Эзхен распахнула платок, закрывший её до колен, критически оглядела себя за ним, задерживаясь на ссадинах и затянувшихся порезах, на отвратительных синяках. Сеггел развязал пояс и, когда эйлэ запахнулась платком наподобие платья, протянул ей, чтоб подпоясалась. Да пошёл вперёд, оглядываясь на тонкий столбик дыма за их спинами. Храм сегодня будет жечь костры до глубокой ночи, отдавая мёртвых реке. Послужит им ориентиром. Эзхен шла на расстоянии позади: ей надо было побыть в одиночестве. Сеггел не настаивал, да не мог не слышать, как нетвёрдая поступь то и дело обрывается, на траву падают редкие капельки, с губ срываются сбитые проклятия. Подождав её за широким стволом сосны, он проследил, как эйлэ прибавляет шаг, потеряв его из виду. — Далеко мы так не уйдём, — голос заставил её вздрогнуть и сжать пальцы на ножнах ромфеи, которую она несла в руках. Голые ноги исчертили струйки крови. — Тебе нужен привал. — Завались, — прошипела Эзхен, прибавляя шаг и уходя дальше. — Эйлэ не умирают от пары царапин. Сеггел подавил вздох и запрокинул голову к кронам. Небесный купол посверкивал бледными звёздами. Лес вокруг будто слабел от долгой болезни, становился тонким, искорёженным. Поджатые в судорогах корни ставили подножки, сухие ветви грозили оцарапать. Лесные хоромы притаились в липкой, настороженной тишине, потревоженные незваными гостями. Он нашёл Эзхен сидящей на замшелом поваленном стволе. Подгнившее дерево заросло грибами, поляну усеивали переспелые грузди, скрываясь под припухлостями земли. Девушка полулежала, уперев локти в мягкий мох и спасаясь от гнуса распущенными волосами. Мошкара ползала по её ногам, толпилась возле чуть подживших ранок и с жужжанием путалась в пушистых прядях. Сеггел опустился рядом, отгоняя мошек. — Сколько ещё идти до Раверграда? — вымученно начала Эзхен. — Мы сбились с дороги, потеряли реку, не пришли куда было велено, теперь что? — Теперь до темноты надо пройти столько, сколько возможно. Ночной лес полон моуров, против них твоя ромфея не сдюжит, когда ты едва на ногах стоишь. — Моуров! — простонала та. — И здесь эти твари. — Неужто они есть и в Пустоши? Она слабо покачала головой, прикрыла глаза, кривя губы от не самых приятных воспоминаний. — В Пустоши больше тварей куда страшнее ваших, которыми моуры могут завладеть. — Как-то по лесу ходила изба, захваченная моуром, — усмехнулся Сеггел, припоминая известную байку. Но какая сказка без доброй доли выдумки, приправленной нужной жестикуляцией. — На куриных ногах, вместо окон и дверей — зубастые пасти! Эзхен выдавила кислую улыбку, будто в мыслях уже успела померяться с монстром силами. — Если вернёмся к храму, сможем пойти по дороге вдоль заводи. Ровная земля — отрада для ног, по ней мы пойдём куда быстрее. К тому же вдоль тракта можно встретить заставы, а это возможность заночевать под крышей. — Я не вернусь, — покачала головой Эзхен, затем прищурилась. — Отчего тебе искать проторенной тропы, белоглазый? Неужто нет пути, которым можно срезать? — Короткой дороги нет, — отрезал Сеггел, не встречаясь с ней взглядом. Эзхен нахмурилась. — Она есть, — поняла эйлэ. — Говори. Белоглазый, что боится леса, вот потеха… — Этот путь лежит через Чёрные Пруды, — при упоминании болот он невольно поёжился, схватил себя за плечи, разгоняя зябкие мурашки. — Забудь. Там нет ничего кроме трясины, гнили и гибели. — Самое место для таких, как ты, — Эзхен безразлично скривила губы. — Я же сказал, те места гиблые, — уперся он. — Нелюдские. Там водятся… твари. Эзхен кивнула, намекая на то, что неплохо бы ему объяснить. Вряд ли эйлэ не страшились тварей, скорее уж они для них стали привычнее, нежели для рамейцев, что за версту обходили места былых сечей. Со вздохом Сеггел поднялся на ноги, принявшись мерять поляну шагами. — То есть… настоящие твари, не сотворённые Тёмным, а вылезшие из самой Бездны чудища. В Сечь эти болота стали могилой множеству рамейских ублюдков. Слишком много смертей для клочка суши, всех попросту не смогли упокоить. Их души привлекли в эти места голодную тварь, падальщика среди богов. То пресмыкающийся на дне судоходных рек и морей, Ло́рем, бог-хранитель Бездны, забрал призраков в своё царство мёртвых. Но и остался в трясинах ждать следующих жертв. Вода там как нигде близка к Бездне. Нам не стоит так испытывать судьбу, слушаешь, Эзхен? Эзхен… Ты как? Её плечи напряглись, голова поникла. Губы привычно скривились в подобие сломанной, насмешливой улыбки, только глаза увлажнились. — Тебе то что? — Я тоже… — Сеггел проглотил комок в горле. — Мне тоже было больно. — Что мне боль, — процедила та. — Боль со мной всегда, и плевать, какая она. К боли я привыкла. — Вижу, — он отвёл взгляд от её голых ног, где по смуглой коже вихрились белые шрамы и стекали тонкие струйки крови, размазанные потёки недавних царапин с сухими листьями. Любая другая девчонка разревелась бы уже от того, что осталась без юбки. — Что ты видишь, — прорычала Эзхен. — Я вижу, что ты отвыкла показывать боль, чтобы не почувствовать её, — подошёл он, обрывая её нарождающуюся ярость. — Послушай, я не посчитаю тебя слабой. Никогда. Мне знакома злоба на боль. Прошу, послушай. Эзхен не спешила щериться и кусаться, поэтому он присел перед ней на корточки, не зная, с чего начать и что именно ей рассказать. За деревьями вдалеке лениво журчала вода, и к нему пришла одна история. Сеггел вздохнул. Рассказчик из него был так себе. Сеггел помнил пробивающееся сквозь листву, играющее на барашках волн летнее солнце. Его надёжно закрыли кусты колючего крыжовника, ноги были бесшумны на лесном ковре среди трелей птиц и шума Зелёной речки. Он сжимал самодельную пращу, привставая из засады. Он уже давно выслеживал свою добычу, хоть у той при себе и не имелось ничего ценного. Парень выбрался из кустов, сбежал по пологому берегу к кромке воды, припал на колени, принявшись пить из ладони. Не чувствовал на себе слежки, был просто рад тому, что нашёл воду. Лишь на мгновение у него мелькнула мысль, что это за речка: взгляд обратился на противоположный берег. Но тихий лес не показал ни одного белоглазого, и он расслабился, сел на траву. Сеггел знал, что он плутает с прошлого вечера, всё не выходя к тыну деревни, что тропа ускользает от глупых и невнимательных рамейских глаз. Парень взъерошил чёрные волосы, скинул овечью телогрейку, принявшись выдирать из неё репей. Сеггел следил, перекатывая в руке гладкий камешек. Он не знал наверняка, зачем следит, зачем просто не оглушит метким ударом в затылок. Он будто играл в невидимку, балансируя на грани быть обнаруженным и остаться мышиным шорохом, вспорхнувшей из подлеска птицей. Единственное, что он наверняка знал, то, что рамейцу не сдался белоглазый, что у рамейцев длинные языки. И что если он обнаружит себя, парня придётся убить. Вот только Сеггелу хотелось не убивать, а узнать его имя. Серый, конечно, запретит оставить его в живых, но ведь он и не узнает. А если парень разболтает, что видел белоглазого, то его не послушают: у Сеггела есть все основания показать себя сейчас, на берегу Зелёной речки. Он поднялся из крыжовника, перешагивая колючие побеги. Лишь на полпути парень обернулся и застыл. Сеггел присел, рассматривая его, не спеша нападать. Он так редко бывал сам по себе, так редко видел сверстников среди рамейцев. А этот парень за время слежки, за все моменты, когда Сеггел в желании раскрыться, подбирался ближе, успел стать ему немного знакомым. — Я не убивать тебя пришёл, — сказал он, наблюдая, как парень бледнеет от вида его глаз — Я Сеггел. — Я... Янёк, — сглотнул тот, отползая прочь по траве. Сеггел сделал шаг, следуя за ним, уперся рукой в траву за его спиной, застыл со странной улыбочкой, не зная, что ему делать. — Я тебя не отпущу, — решил он. — Ты... чего хочешь? — Янёк ещё дрожал, ещё ловил собственное отражение в его радужках. Вспоминал, должно быть, все страшилки о белоглазых, которые, как думал, оставил за границей беспокойной ночи. — Дай-ка подумать, — приблизился Сеггел, вдыхая его страх, но и интерес. Улыбнулся этой нотке. — Сделай так, чтобы я сказал, где твоя тропа. Мне не составит труда привести тебя обратно. Янёк убрал от его лица волосы, ведя по линии скул дрожащими пальцами. От голода и страха, от ночи в лесу оставалось всё меньше, и вот уже он заправил ему прядь за ухо, тревожно оглянулся на противоположный берег. — Сеггел, да? — Да, — тот подался вперёд и приластился к нему, упал на его грудь, вынуждая себя погладить, перебрать волосы, выцепить из них листик. Янёк подавил смешок, постепенно оттаивая. Уж что было в его силах, так это заставить Янёка выдохнуть от блужданий и страхов, огладить его вены за тонкой кожей на шее и запястьях, забраться в рукава... Сеггел ловил себя на мысли, что ему начинало нравиться такое простое выражение ласки, не грубое, но осторожное, и оттого дарящее спокойствие. Сквозь листву пробивалось яркое солнце. Сеггел заслышал грузный шаг слишком поздно. Поднявшись, он только хотел сказать Янёку уходить, как из подлеска вышел громадный волк. Серый ощерился и обратился назад человеком, вот только в его руках остался длинный нож. Сеггел встал ему наперерез, и взгляд вожака — недоверчивый и тёмный, голодный до охоты, сытый рамейской жестокостью — нехотя обратился на него. — Он ничего не сделал братии! — Так сделает. Я говорил, чтобы ты с ними не связывался. Пускай его отец усвоит урок, что нельзя заходить так далеко в лес. Он получит его голову. Оттолкнув Сеггела с пути, Серый занёс нож. А затем снова, пока Янёк не перестал вырываться. Траву с лихвой обагрило кровью, бурые разводы поплыли вниз по течению под золотом летнего солнца. — Он убил его на моих глазах. А потом сказал, что я спутал звёзды с их отражением в сточной канаве, — усмехнулся Сеггел. Поднялся на затекшие ноги. — Сама суди, могу ли я тебя понять. Эзхен смотрела перед собой, не отвечая. Кажется, своим рассказом он дал ей немного времени на отдых, и она просто успокаивала гудящие мышцы. Так или иначе, её грозная гримаска разгладилась. — Я теперь тоже должна рассказать слезливую историю? — фыркнула она. — Если надумаешь, я тебя выслушаю. — У меня нет желания тебе раскрываться, — отвернулась Эзхен. — И я тебя не понимаю. Ты дурень, со всеми вытекающими проблемами. — Кто из нас ещё больше идиот... — Не знаю, — огрызнулась та, и Сеггел не решился объяснять ей, что он не спрашивал. — Я... убила людей. Эйлэ не должны так бездумно кормить свою ярость. — Но ты была права, — пожал он плечами. — Я знаю. Я была бы права, убей я каждого в этом храме. Они лишили меня всего, что у меня ещё оставалось. — В тебе ничего не изменилось. — Я потеряла свой главный товар! — крикнула она, вскакивая и сжимая кулаки. — Мою невинность… Сеггел, — на её лицо пришла ярость, и он понял, что её клыки не такие уж маленькие, — тебе не было больно. Тебе нечего было терять. Твоя судьба не зависела от твоей девственности. А свою я могла продать. Звёзды безразлично мерцали на сводах небесного купола, как и полагается слёзам Хана́йи, должно быть, самой беспомощной из богинь, великой матери, что не может и коснуться своего творения, не разрушая его. Кроме как выражать свою волю в пролитых слезах. — Теперь мне нет пути назад. Отец не отмоется от позора, а жених казнит как распутницу. В худшем случае, прольётся много крови, а в лучшем — я сдохну до того, как он узнает. Уронив руки и ослабив сжатые кулаки, она заставила себя перегореть. Глубоко вздохнула, продолжая щуриться с едкой неприязнью. — Мне всё равно, хоть моуры, хоть Лорем, — отчётливо проговорила, почти избавившись от акцента. Затем обнажила ромфею, уставившись на своё отражение в клинке. — Хоть огонь, хоть Бездна. Теперь мне нет пути назад в Пустошь, остаётся вечно убегать. Но тот, кто спас меня, и кого я не смогла спасти, хотел, чтобы я ушла от погони. Я дойду до Раверграда, а там придумаю, что делать дальше. Сеггел прихлопнул комара на шее, как она кинула ромфею в ножны и поднялась, добивая голосом, что мог бы согнуть железный прут: — Ты поведёшь меня напрямик. И на сей раз он был почти уверен, что в волосах израненной, полунагой девушки блеснёт серебро. Когда болотные комары разболтали о них всем соседям и стянули крылатые войска, они двинулись в сторону Прудов, где над зеленью крон темнели голые ветви, знаменующие начало болот. Дороги не было, их путь выстилали колючая ежевика и мягкий мох, гниль поваленных стволов и молодой ельник, оплетённый паутиной. Эзхен приглядывалась к путающимся в волосах паукам, похожая скорее на кикимору, чем на эйлэ. Тёмные щербатые стволы сменились гладкими и бледно-серыми, от влажной земли поднялись воздушные корни. Сеггел подал девушке руку, помогая не оступиться, перешагивая с корня на корень над тёмной водой. Лужи растеклись в озёра и канавы, напоминающие след огромной змеи. Вскоре земля и вовсе исчезла, сменившись подушкой мха. Эйлэ шла за Сеггелом, следя за оплетающими корни змеями. Под ясным дневным солнцем страх перед трясинами отступал, но как же всё переменится с наступлением темноты, когда ряску подсветят зелёные огни, а клочья мха на ветвях покажутся гигантскими, движущимися от ветра тварями. Они нашли подобие тропы — старый насыпной вал, оплетённый корнями, задушенный высокой травой. В чёрных озерах деревья стояли кронами вниз, мерцали звёзды. Сеггел невольно вздрогнул: Бездна. Опрокинутый лес, населённый призраками. По рамейской вере именно туда уходили мертвецы, и ничего хорошего не сулили места, где верхний и нижний миры соприкасались так тесно. Небо всё плотнее оплетали голые ветви, солнце спряталось за серой хмарью, набрякшей влагой. Заморосило, заставив прибавить шаг. Ещё чего размоет вязкий дёрн, с вала проще простого соскользнуть в воду. Потянуло дымком, но откуда — не понять. Над прудами повис гнилостный, влажный смрад, мягкими космами мха свесился с ветвей. Пятнышко в озерце заставило Эзхен оглянуться и замереть, подавившись криком. Под водой белели человеческие кости. Они прокалывали поверхность ила рёбрами, слепо глядели провалами глазниц. Подводное воинство застыло в сырой холодной вечности. — Давно они здесь? — спросила эйлэ, отчего-то положив ладонь на рукоять. — С Эпохи Сечи, стало быть, — Сеггел мягко накрыл её руку, отстраняя от кромки воды, от скользких камней, между которых застряли ржавые зубы сломанных клинков. — Доспехи старые, истлевшие уж за сотню лет. Пошли, пока дождь не стал сильнее. Но морось не унялась, удушливые смрадные испарения поднялись густым туманом. Воду заволокло молочной дымкой, скрыло белёсой завесой дальние деревья. Их тропа теперь уходила в белую неизвестность, теряясь в десятке шагов. Сеггел поминал Кшера, шныряя взглядом по внешне неподвижному мареву. Но уши Эзхен оказались острей. За его спиной прошуршала сталь о ножны. — Что это? — тихо спросила эйлэ. Как будто он слышал. Да предполагал самое худшее. — Не сдюжишь, пошли быстрей. Лес не редел, даже стоя на тонких корнях. Деревья с белой корой, все в нарывах грибов, стремились охватить тёмным спутанным пологом как можно больше места под солнцем. За туманом плясали огоньки, шли процессией, точно фонари в чьих-то руках. Под небом ветви полностью оплёл мох, цвёл мелкими чёрными соцветиями. Комочки грязи разбегались от звука шагов. Ни куда вела насыпь, ни что шло по следу, Сеггел и Эзхен не знали. Да сидящий на загривке холодный страх подгонял. Сеггел настороженно прислушивался к далёким шорохам, в которых различались скрип доспехов, ржание коней… Вблизи раздался плеск воды, последовавший за ним скрежет. Эзхен замерла и схватила рукоять, тщетно пытаясь разглядеть что-то в тумане. Сеггел похолодел, уловив неспешный звук обманчиво лёгких шагов. Что-то приближалось. Он уже потянулся к эйлэ, как та выхватила ромфею, и, безошибочно определив источник звука, заняла низкую стойку. — Эзхен, — шикнул он сквозь зубы. — Против магии богов у нас нет шансов. Помнишь, что я говорил? Лорему нужны наши души. Он утащит нас в Бездну, а воды здесь… Острые уши недоверчиво прижались, но клинок в руке дрогнул. Из тумана проступил бредущий силуэт мертвеца. Кости ему связывало слабое голубое сияние, в дыры ржавого доспеха пробрались пальцы тумана. На Межи, среди полей старых битв, не было новостью, что боги поднимали мертвецов. Присягнувшие в посмертии своему избраннику из Дюжины, люди отдавались кукловоду, надеясь на покой. Увы, в глазницах этого мертвеца синим огнём горел лишь голод самого Лорема. Эзхен выдержала пару шагов поднятого трупа, чтобы расслышать и других. За туманом проступили очертания бредущих людей. Воины шли медленно, едва волоча ноги: кто-то конный, кто-то пеший. Истлевшие знамёна сыпались прахом, скрипела кожа изношенных ремней, гремел ржавый металл, блестящий от влаги. Под старыми шлемами белели черепа. Ещё не заметившие тех, кто потревожил их покой, эти слепо брели сквозь туман. Вот они медленно растаяли, и высокий стяг знаменосца рассеял ветер. Первый же мертвец уже почуял их и распахнул пасть, ковыляя к насыпи. Сеггел метнулся к Эзхен и схватил за локоть, на случай, если та вздумает сражаться. Но ещё один плеск даже бесстрашную эйлэ заставил бросить меч в ножны и попятиться прочь. Начав отступать тихим шагом, стараясь не привлечь внимания далёкой процессии, с третьим плеском они перешли на бег, и вот уже не следили за дыханием. Блёклое солнце мелькало меж мшистых ветвей. Вал соскальзывал в низины, заставлял пробегать целые поляны и огибать озёра. Пруды не кончались, хуже того, туман не рассеивался, то и дело пряча в своём молочном мареве то высокий пень, то очередного мертвеца. Налетев на одного, Эзхен рассыпала его кости, оставив челюсти лязгать за болотной кочкой. Её ноги вязли в спутанной осоке и ряске, и эйлэ отставала, проваливаясь по колена, привычная к сугробам, а не к воде. Вал тянулся, перерезанный упавшими деревьями и обрушенными каменными башенками. Сеггел оглянулся, взбежав на очередной каменный столбик. Дождался, пока Эзхен преодолеет гладь трясины, выбирая кочки и балансируя с ромфеей. И ведь раньше здесь были солнечные рощи, плодородные поля. Нечто сотворило с землёй это безобразие. Чёрные Пруды, ещё один шрам бесконечной войны, начатой Тёмным. Старое колдовство здесь воплощало в явь самые худшие кошмары. Сеггел ни за что бы не стал проверять свои догадки насчёт некоторых силуэтов, мелькающих в тумане. — Отстали? — выдохнула Эзхен, подбегая к нему. Её ноги были покрыты чёрными разводами до самого края платка, что держался на одном поясе. — Я никого не вижу, а слышу только тебя, белоглазый. Сеггел вгляделся в туман. Вал ни к чему не вёл, точнее, уже ни к чему. Сложенный из камня столб наверняка когда-то начинал высокую стену, теперь разваленную по камешку на склоне холма. Стоило спуститься, как туман стал гуще, размазанное по воздуху молоко. Эзхен сразу обнажила ромфею и теперь шла, то и дело проверяя на остриё очередную корягу. От того, как она поморщилась, когда клинок мазнул по поганкам, у Сеггела заронило мысль, что она чувствует клинком также как он — кровью. А говорила, не колдунья. Так он и поверил. — Что смотришь? — насторожилась она, отирая ромфею о высокую траву и прожигая его взглядом, каким можно ставить клейма. Но глаза метнулись ему за спину. — Сеггел! Он сиганул прочь, спасаясь от невидимого врага, упал на кривой ствол, с которого снялись потревоженные светлячки, засветили зелёные брюшки. Но, оглядевшись, никого не увидел. Только эйлэ продолжала таращиться в туман. — Тёмного увидала? — хмыкнул он, отчего Эзхен вздрогнула. — Там огонь, — указала в белёсое марево. Сеггел нахмурился. — Клянусь! — Кому взбрело в голову разводить огонь посреди болот? Разве что моуры собрались поджарить человечьего мяска. Или остроухого. Вот только эйлэ заткнула ромфею в ножны и решительно шагнула в туман. Сеггел сокрушённо вздохнул и нагнал её, пока не затерялась. Бродить по Прудам в одиночку было верхом безрассудства даже для Эзхен. На удивление под ноги стелилась твёрдая земля, корни поднялись выше их голов, образовав подобие тоннеля. Солнце поблёкло за тяжёлым небом. Молчали птицы, скреблись мелкие коготки земляных тварей, и кружилась по воздуху чёрная, усеянная капельками влаги листва, цепляясь за волосы и одежду. Издалека донёсся плеск воды. — Эзхен, — нагнал её Сеггел, не решаясь взять за руку и повести прочь. Он наслушался баек про зачарованных огнями, что в полусне уходили прочь от отряда, теряясь в подобных местах. Никто не знал наверняка, что за твари заманивают людей. Да ясно как день, что только на Прудах таким и сидеть. — Слышишь меня? — Отвянь, — та дёрнула ушами, роняя пару листьев. — После твоей выходки в храме нам стоит быть осторожней. Боги не забывают такого. Она повела плечами, не сбавляя шагу. — Чем ты так насолила богам? — Кто бы ещё сказал, чем! — вспылила Эзхен. — Быть может, твоему лжебогу известно? За этим идёшь со мной? Сеггел остановился, чувствуя, как заостряются когти. Тёмный никогда не хотел становиться одним из тварей, коих истреблял на протяжении нескольких столетий. Он был колдуном, могущественным воином и самодержцем, но никогда — кем-то, кому поклонялись, к кому относились не как к равному. — Отвечай, — процедила Эзхен исподлобья, под кожей плеч очертились мышцы, выдавая готовность занять боевую стойку. — Моя кровь странно ведёт себя рядом с тобой… — Это всё? Волосы на шее поднялись от взгляда, что мог бы расколоть вечные льды Сатхара на тысячи осколков. Он поджал губы. Какой правды она ждала от него? — Нет, Эзхен. Не всё. — Говори, — приказала она. Царапины вихрились по её коже, платок едва держался на груди, волосы разметались в жемчужном беспорядке, но она была дочерью вождя, привыкшей не просить — требовать. Сеггел будто уменьшился в размерах рядом с ней. — Говори живо! — Ты отмечена Тёмным. Я думал, ты знаешь. — Да, я знаю, — кивнула. — Благодаря тебе. — Эзхен, я единственный, кто может защитить тебя от него. Эйлэ сдвинула белые брови, вскинула подбородок. — Во мне его кровь, я слышу его волю, я — его творение. И я могу обращаться к нему, не знаю, как, но могу! Я должен быть рядом, чтобы если не уберечь… то предупредить тебя, — он поджал губы, замолкнув. Колдовство в венах тянулось к ней как мотылёк к свету, холодело в кончиках пальцев. Даже сейчас было готово проступить сквозь кожу, чтобы дотянуться до неё. Эзхен опустила взгляд, с мгновение изучая лиственный полог и грязные босые ноги. — Ты вряд ли сможешь ему помешать, — наморщила она нос. — Но предупреждение никогда не бывает лишним. Может, от тебя и правда не больше вреда, чем пользы. Живи, пока не дашь мне повод убедиться в обратном. С порывом ветра туман расступился перед крутым обрывом, на дне которого темнела вода. Комья глины упали из-под ног и огласили округу плеском. Но на другом берегу вправду мерцал костерок, дым поднимался к чёрным сомкнутым кронам. Сеггел недоверчиво прислушался, но, если там кто-то и был, он ожидаемо притаился. Зато Эзхен уже обогнула деревья над обрывом и спускалась по пологой стороне холма. Вскоре её пятки захлюпали по лужам у подножия. Сеггел поспешил следом, как с озера послышался ещё один плеск. Он выругался. — Эзхен! — нагнал её Сеггел, когда та спрыгнула с воздушных корней на траву. — В озере кельпи. — Кто? — та присмотрелась к воде. — Хищная тварь вроде выдры, только ростом с лошадь. Надо убираться, пока… Ветер зашуршал в кронах и разогнал туман над водой. Озеро оказалось куда больше, чем показалось сперва. Вода уходила под корни, разливалась глубже в чащу. В таком могла жить целая стая кельпи. Да на берегу возле костерка приютилась стоянка: лежащее бревно и разложенные пожитки, одеяла и большая заплечная торба, заманчиво открытая. У Сеггела зачесались руки. — Хотя, может, кельпи уже сытая?.. — обернулся он на Эзхен. Та оценивающе взглянула на вещи. — Или скажешь, что ты не воровка? — Пошли, — сорвалась эйлэ к стоянке. Они выскочили на пятачок сухой земли, тут же поёжившись от тепла. Дым разгонял туман и мошкару, подле бревна была устроена постель. Торба была полной, битком набитой всяческим добром, чуть не в половину роста Сеггела. Он примерился к широкой лямке, затем сунул нос внутрь. И чихнул от резкого травяного запаха. Кусты гневно зашуршали. — Эй, вы! — раздался мужской голос. — Руки прочь! Шагов они не слышали. Но из орешника появился человек, с недоверием уставился на воров, занеся руку с маленьким глиняным горшочком. — Кто такие?! Виду болотный житель был простецкого: рубаха с зелёным орнаментом, залатанная в том числе и на локтях, сверху вязаная безрукавка, клетчатые штаны, обвязанные на лодыжках сапоги. Русые волосы, стриженные чуть выше плеч, перехвачены ремешком поперёк высокого лба. Выделялось нежное белое лицо, на нём острый нос и близоруко прищуренные глаза. Ему было за тридцать, и он не был чистокровным рамейцем, раз вместо чёрной щетины его подбородок украшал нелепый пушок. — Кого только не встретишь на Чёрных Прудах… — его взгляд недоверчиво перескакивал со стыдливо прикрывающейся Эзхен, спрятавшей ромфею за спину, на Сеггела. — С какого костра вы двое сбежали? — У него картечь, — прошипел Сеггел, жестом говоря Эзхен держаться за его спиной. — Белоглазый и блондинка с мечом, — хмыкнул тот. — Хороша парочка. А ну как дадим огонька, как вы попляшете? — Мы не причиним вреда, — эйлэ вышла вперёд. Волосы открыли лицо и острые уши, и болотный житель замешкался. Но руку с картечью не опустил. — Не привык я доверять белоглазым… — перевёл он взгляд на Сеггела, который потихоньку подбирался к нему сбоку. — И, видят боги, были на то причины! — Если ты не побежишь, — тот пригнулся к земле, то ли для прыжка, то ли в своеобразном поклоне, — мы не нападём первыми. Тот приосанился, убрал картечь за пояс и поднял острый нос по ветру. — С чего бы мне убегать… Ваше племя, что стая псов — любой страх поймёт как начало игры. Стало быть, прошу к огню… Да и не в ваших интересах убивать лекаря! — Так вот откуда эта вонь… — поморщился Сеггел, пытаясь различить в пряном соцветии отдельные нотки. — Травы спасают жизни, а что пахнут, так это пустяк. Здесь, на болотах, они ещё и отпугивают гнус. Вам это может быть полезно, на вас живого места нет. Эзхен сокрушённо вздохнула и подошла к костру, присела на бревно. Огонь почти не грел, зато одинокие всполохи в груде прутьев давали достаточно дыма. Сеггел последовал её примеру с некоторой опаской, потому что один из запахов показался ему знакомым. — Как зовут тебя, лекарь? — спросил он, протягивая к огню руки и перебирая пальцами, предоставляя человеку гадать — колдует он или греется. К счастью, рамейцы имели довольно размытое представление о колдовстве. Ведь, как правило, те, кто сталкивался в бою с настоящими колдунами белоглазых, не могли ничего толкового рассказать после. Отчасти потому, что кровавый туман и летящие клочки плоти наносят раны и рассудкам, отчасти потому, что мёртвые не говорят. — Сначала сами представьтесь. — занервничал тот. — С колдуном такой обмен будет равноценным. — Я Сеггел. А это Эзхен, дочь Занозы. — …асзена Саннозе, — процедила та. — Хорошо… Я, стало быть, Аке́лиас Остриксон, лекарь князя Мариаса, — как бы невзначай бросил он. У Эзхен округлились глаза. — Есть у тебя что пожрать, Акелиас? — усмехнулся Сеггел. Эзхен шикнула и ударила его по коленке, но лекарь не удивился бесцеремонности. — Пришли бы вы чуть позже, было бы. Я как раз собирался на охоту. За его спиной висел тоненький самодельный лук и пара стрел. Сеггел скептически оглядел его нежные руки, бледную кожу, не знавшую не то что труда, а и солнечного света. — Вижу, ты опытный охотник. — Да, да, — вздохнул лекарь. — К сожалению, мои олени и лоси падали только на письме. — На письме? — повторила Эзхен с придыханием. — Ты умеешь читать? — Да, рамейцы совсем рехнулись, если оставили на болотах грамотного человека, не правда ли? — кивнул Сеггел. — Да… — повелась Эзхен. — Погоди, чего смеёшься? — А какого Кшера княжий лекарь здесь забыл? — прошипел Сеггел. — Думай, дева. Этот рамеец врёт как дышит, только чтобы мы его не пришили и не присвоили его драгоценные запасы сонночки да мари. Или он думал, я не учую запах снотравки? Эзхен нахмурилась, стрельнула взглядом на Акелиаса, медленно поддевая ромфею большим пальцем, чтобы скрежет стали о ножны прозвучал отчётливее. — Стойте, — лекарь поднялся, выставляя перед собой руки. — Нет нужды проливать кровь. Я скажу как есть — меня изгнали из города. Сеггел недоверчиво приподнял бровь. — Изгнали? За что? — он протянул перед собой руку с двумя пальцами, направленными в глаза Акелиасу. — Ты не сможешь солгать, рамеец. Иначе я отдам твою душу на съедение моурам. — За колдовство, — пожал плечами тот. Сеггел закинул ногу на ногу и почесал затылок теми двумя пальцами, что только что обещали вынуть из лекаря душу. — Если бы ты сказал, что соблазнил князя и всю его дружину, я бы меньше удивился. — Смею уверить, что с Мариасом такого не случалось уже лет пятьдесят, — засмеялся Акелиас. — А с рамейцами и того больше. Вы же от нашей крови того… дохнете? Ни один рамеец не выживает, если его кровь испорчена колдовством. — Кто сказал, что мой обвинитель был прав?! — нервно и с вызовом отвечал тот, всё ещё следя за его руками. — Видят боги, я не виновен! — Ещё бы! — хохотнул Сеггел. — Стал бы Тёмный наделять колдовством тщедушное рамейское тельце… — Тихо ты! Не приведи Пряха, ещё кого вспомнишь! — А если и вспомню, — подставил подбородок на ладонь Сеггел. — То что, кельпи выйдет из озера? И ты сдохнешь раньше положенного? Так тебе ведь только в радость — скажешь имя своего бога, да и пойдёшь в его несмертное войско тем же лекарем, мертвецам кости связывать. Раз ты пришёл сюда, то, надо думать, смерти ищешь. И какая тебе разница, какую найдёшь? — Что ты говоришь, какая ещё смерть? — взгляд Акелиаса потемнел. — От кельпи, — указал себе за спину тот прутиком из костра. Лекарь прищурился в направлении спокойной воды. — Они, бывает, вырастают очень здоровыми. — Как ты узнал? — Не забивал нос марью, например. Эта тварь всплывает подышать, так что можно услышать, если попусту не трепаться. В подтверждение его слов донёсся глубокий плеск. Акелиас вскочил и принялся сворачивать одеяло. — А я собирался здесь заночевать… Ничего не подозревал, не слышал, — сокрушался он, наворачивая круги по поляне и кидая пожитки в торбу. — Нет в Угодьях безопасного места! И что, ты предлагаешь пуститься в путь, когда солнце вот-вот сядет, а вокруг мёртвые топи?! — Я ещё ничего не предлагал, лекарь. Но раз ты печёшься о своей заднице, то лучше выйти сейчас. Кельпи видят в темноте как совы, но дневное время предпочитают пережидать в логове. Если мы уберёмся от воды до захода солнца, то, может быть, выживем. Затоптав костерок, Акелиас перетянул свою торбу широким ремнём и закинул его через плечо, крякнул, подняв груз с бревна и устроив на спине. — Я готов. Готов пойти невесть куда за белоглазым и его девчонкой. Милостивые боги… — закрыл он рукой лицо. — Что же стало с тобой, Акелиас… — Ничья я не девчонка! — вскипела Эзхен. — Это правда. Она до сих пор ничья. — Да что ты знаешь про обычаи эйлэ?! Лекарь затаил дыхание, будто боялся спугнуть мотылька на своём длинном носу. — Вот так… Всё-таки эйлэ. А я ещё подумал, что кожа тёмная для новцев. Вы разве не только в сказках бываете? Эзхен не ответила. Чёрные Пруды всё тянулись, погружая мир у подножия белых деревьев в сумеречное безвременье. Тусклый блик солнца скользил то по правую, то по левую руку меж мшистых ветвей. Ветер разгонял туман, но тот прятался в низинах и под корнями, точно одеяло для затаившихся моуров. Выбирать направление не приходилось, лишь бы не уйти от твёрдой земли в сторону темнеющих за деревьями трясин, да не зайти в чересчур густой клок тумана, отчего-то движущийся против ветра. Но стоило в который раз решить, что болота завели их в самую утробу чащи, как деревья расступились, знаменуя едва подёрнутую ряской водную гладь, через которую некто не в меру заботливый перекинул бревно. Дерево выглядело свежим, однако кое-где кора провалилась в гнилое нутро. Попробовав переправу ногой, Эзхен скептически прищурилась. В обе стороны озерцо разлилось бездонной смолой, подобралось под тонкие воздушные корни и скрылось за туманом. — Придётся переходить. Вода может сбить кельпи со следа, если мы утопим бревно. А может и не сбить, — вслух подумал Сеггел. — Тут не больше семи шагов. — Постойте, но ведь, наверное, есть и другой путь… — Тогда иди один, рамеец, мы тебя ждать не станем. Акелиас поднял руки в примиряющем жесте, кивнул и уставился на чёрную воду. Эзхен подобрала платок, завязывая его выше на бёдрах, взяла ромфею в обе руки как балансир и взбежала на бревно. Босые ноги обхватили ствол и прошагали до самого конца. Она помахала им с другого берега, скрытая клочком тумана. — Иди, — кивнул Сеггел лекарю. — Может… — Пойдёшь передо мной, рамеец. Акелиас повыше подтянул торбу, залез на перекатывающееся в сырой траве бревно, шатаясь не хуже берёзки в грозу. Сеггел пошёл следом. Его ноги украшал ряд когтей, служивших приметой белоглазых. Обычно они прежде времени рвали обувь, отчего ботинки он снашивал только так и дорожил тем немногим, что не рвалось через месяц-два, а теперь же цепко схватились за неровности коры. Сапоги он заблаговременно стянул и сунул в торбу, надеясь, что те полежат в траве и будут пахнуть мятой. — Двигайся уже, лекарь, — буркнул в спину едва переставляющей ноги громаде из человека и торбы. И в тот момент, когда Акелиас широко шагнул через обломанный сучок, под его подошвой хлюпнули грибы и потащили лекаря в трясину. Он рухнул с бревна, расплескав ряску, чёрная вода пошла ходуном. Упав на коленки, Сеггел схватил край торбы. Вода вокруг пузырилась. Он потянул, выругался, потянул сильнее. По бревну засучила рука. Сеггел схватил её, и мокрая ладонь выскользнула из пальцев. — Бездна и прихвостни… — похолодел он. — Мои сапоги! Свесившись с бревна, он окунулся в воду и схватился за протянутую руку, перехватил до рукава. Обхватил ногами бревно, садясь верхом. Усилие выдавило из носа пузырьки, Акелиас схватил его плечи, подтягиваясь. Вскоре оба показались над водой, облепленные тиной и пиявками. Лекарь обхватил бревно, откашливая воду. Подтянул ремень торбы, Сеггел схватился за другой край и пополз на карачках к берегу. Эзхен бегала взад-вперёд по суше, что-то выкрикивала, наверняка очень полезное от умудрённой девчонки из Пустоши. Трясина раскачивалась, наползала на берег тяжёлыми волнами. Он почувствовал мокрую ладонь на плече, и скинул её, борясь с желанием столкнуть лекаря обратно. Они ползком преодолели остаток пути, хоть бревно и просело, захлебнувшись до половины. Оказавшись на берегу, Сеггел упал на спину и закрыл глаза, отстраняясь от причитаний Эзхен и ругани лекаря, отдиравшего пиявок. Накрыл лицо ладонью и засмеялся: он только что спас рамейца. Под смыкающимися кронами рано опустился сумрак, к вечеру ветер окончательно разогнал туман. Пройдя ещё немного и исчерпав последние силы, они решили, что кельпи уж не выследит их. Когда показалась полянка под воздушными корнями старого дерева, что спустило ветви чуть не до земли и распласталось широким шатром, укрывшим землю от дождя. Они устроились у самого ствола, повесили мокрую одежду на корни. Лекарь разложил содержимое торбы, среди которого оказались запасные рубахи и тряпицы, одну из которых Сеггел заприметил себе, пара лаптей, бесчисленные склянки и мешочки, пара ножей и инструментов… Не считая того, чему Сеггел не знал названия. Но подозревал, сколько за всё можно выручить в городе. — Боюсь, у меня не вышло найти сухих веток для достаточно тёплого костра, — усмехнулся Акелиас, складывая из хвороста теремок для огня. — Дымить будет так, что в Златнекоре увидят. — Подумаешь, — хмыкнул тот, подкидывая огню сучки. — Ты спас мне жизнь, Сеггел. Спасибо. Вряд ли я найду, чем тебе отплатить. Он взглянул на лекаря, будто сомневаясь в его серьёзности. Но тот едва улыбнулся, и Сеггел рванул через короткое расстояние, разделявшее их, чтобы, приблизившись вплотную, рассмотреть, что живёт на дне его глаз, но не смог пробиться через их черноту. Акелиас затаил дыхание. Сеггел прищурился и отстранился, вернувшись на прежнее место. — Не обольщайся. Всякий бы на моём месте спасал самое дорогое сердцу и карману, — он завёл прядь за ухо, улыбаясь Акелиасу, похлопал ресницами. — Мои сапоги. Отвернувшись, передёрнул плечами, чувствуя на себе внимательный взгляд. — Кшер с тобой, я не спасаю рамейцев, — огрызнулся он. — И никого я не спасаю. Кроме эйлэ. — Не знал ни одного алерде, который бы говорил по-рамейски так хорошо, как ты, — задумчиво проговорил Акелиас. — Ты будто всегда был на этом берегу. — Так и есть. — Но почему? Послушай, не надо сразу кидаться с кулаками. Я просто спросил, может, тебе есть что рассказать, — он перевернул свою рубаху, что сохла на одной из низких ветвей. — Мне интересно, как эйлэ и алерде оказались вместе, да ещё и на западном берегу. — Он здесь, потому что никак от меня не отвяжется, — подошла Эзхен. Акелиас подобрался, когда она зачерпнула рукой полог волос и села, скрестив ноги, на траву. Принялась заплетать косу, помогая себе гребешком, взятым у лекаря. Огонь играл бликами на рельефе мышц и смуглой коже, поблёскивал на корочках ран, шелковистых кисточках платка. — Я уже объяснял, — вздохнул Сеггел. — Не то чтобы я тебе поверила. — Кроме этого, — он перевёл взгляд на собственные ноги, нестриженные отросшие когти. — Я здесь вроде как тоже в изгнании. — Вот как… — Меня изгнали вместе с матерью, когда я был ещё совсем мал, — кивнул он. — Но рамейцы сожгли её на берегу, на потеху своим богам. — Извини, — опустил глаза Акелиас. Чуть помедлив, он нахмурился. — А как тебе удалось избежать казни? — Я сбежал, — буркнул Сеггел. — Это не важно. Моим учителем стал старый волк. А год назад я ушёл из стаи. Ты ведь не думал, рамеец, что я поведаю тебе слезливую историю о брошенном маленьком алерде? — Честно говоря, — Акелиас подтянул к себе ноги в клетчатых штанах, крутя в пальцах прутик. — Надеялся, что объяснишь, откуда эти шрамы. С цепи не так просто сбежать. Подозреваю, что имею дело с сильным колдуном… — Эзхен освободила меня. Девушка отвлеклась от заплетания косы и кивнула на ромфею. Лекарь медленно дотронулся до костяных ножен, поднял, взвешивая лёгкий меч в непривычной руке. — С вами шутки плохи, я так понимаю? — усмехнулся он. Эзхен вскинула подбородок, забирая свой меч. — Ага, — она поставила ножны перед собой, очерчивая узор костяной резьбы. — В этой стали девять душ. По три на каждое заклинание, но… одно я уже использовала. Так что только шесть. — Ромфея, верно? — оттянул уголок рта лекарь. — Сплав стали и души воина, особенный меч, выкованный в кузне Сатхара, вскормленный кровью и песней. Вот уж не думал, что когда-то увижу клинок, питающийся душами. Чтобы иметь такой, надо быть… — …дочерью вождя, — закончил Сеггел. — Она дочь вождя. — Не просто вождя, — потупилась девушка, — но Саннозе. В последние полгода вся Пустошь слышала это имя. И мне не повезло стать одной из тех, кто должен был поплатиться за его славу, — Эзхен помотала головой, поджимая губы и стискивая ромфею до побелевших костяшек. А когда подняла голову, в уголках глаз блестела влага. Сеггел и Акелиас переглянулись, лекарь кинул прутик в огонь и снял с ветки просохшее одеяло. — Что ж, я не в праве настаивать, тем более в беседе с северной сказкой, — улыбнулся он, и девушка сморгнула слёзы. — Вы ведь держите путь в Раверград, верно? Сожалею, что не смогу продолжить его с вами, ворота отныне закрыты для меня. — Ты можешь просить о суде, — заметил Сеггел. — Доказать, что не причастен к колдовству и вернуться в город. Есть такие, что пошли бы стоять за тебя? — Боюсь, что Мариас настроил народ против меня, оклеветав моё доброе имя самым низменным способом. Мол, я был причастен к тому, что его любимая дочь скончалась от долгой болезни. Но, видят боги, я пытался спасти её. — Так найми кого-нибудь сразиться за твоё имя, мало ли в Раверграде пришлых, что не хотели бы подзаработать? — К сожалению, моих денег не хватит и на отчаявшихся. К тому же из-за мора в городе почти нет чужаков, а наёмников и подавно. Последний корабль причалил ещё в конце весны. — Тебя обвинили, зная, что ты не сможешь оспорить приговор? — прошептала Эзхен с округлившимися глазами. — И такое при князе… — Это обычное дело. Крупной пограничной стычки не было уже несколько лет, и Мариасу нужно было обличить колдовство, чтобы сплотить народ. А лекарь, затворник книг и отваров, как никто подходит под обвинение. — Во время мора он изгнал лекаря? — прищурился Сеггел. — Какая разница, лекарства ведь нет, — невозмутимо пожал плечами тот. — Против мора я столь же бессилен, как против меча. Эхзен задумчиво уставилась в землю. Её пальцы, ловкие и твёрдые, гладили рельеф ножен, будто бы пытаясь отыскать ответ в бороздках кости. — Я заступлюсь за тебя, — произнесла она как данность. Прикусив губу, вскочила, встала в полный рост, откинув волосы и начертив в воздухе свистящую дугу сверкнувшим клинком. — Я, Эзхен, дочь асзена Саннозе, училась воинскому искусству, чтобы защищать свой народ. На юге нет эйлэ, но ты потерпел несправедливость. Я выйду от твоего имени на суд. Огонь плясал на жемчужном пологе волос, потоком обнимавших тело, платок схватывал фигуру, кладя тени и отсветы, блестела обнажённая кожа. Лекарь сглотнул, отвёл взгляд. — Я не могу подвергать девушку этой опасности, — пробормотал он. — Мне надо подумать. Я посижу пока без сна, а вам понадобятся силы на завтрашний переход. Эзхен пожала плечами, опустилась на землю и прилегла у костра, убрала от огня волосы, закуталась в платок. Она смотрела на танец костра, на обугливающиеся ветки, пожираемые огнём, пока веки не налились тяжестью, а дыхание не выровнялось. Сеггел прислонился к корню, закутался в колючий тёплый плащ, ещё хранивший не запах, но дух бывшего дома. Со стороны он мог показаться одной из теней, неровностью коры, но глаза, блестевшие расплавленным золотом, не отрывались от неподвижной фигуры лекаря. Подождав, пока тот обернётся к нему, чтобы передать дежурство, Сеггел нарушил тишину, заставив Акелиаса вздрогнуть: — Почему ты пошёл именно на болота, рамеец? Боишься смерти, подходя вплотную к Бездне... — Те, кто изгнал меня сюда, несомненно желали мне скорой смерти, — приподнял брови тот. — Но раз я всё ещё жив, значит, что-то я могу ей противопоставить.