Много нас, охотников за Светом,
да Азолана говорит, все сгинули
в пещерах, не достав звезды.
Но моя ведьма хороша, она
уже была здесь.
Говорит, с подругой спрятали они в ущелье
чашу, а в ней Свет.
Имирен из Даосида — «По пути на Восток»
От взрытой колеями дороги, луж и мокрой глинистой земли поднимался пар, влагой оседая на коже. Высокая трава грязнила ступни в скользком иле. Он шёл за длинной белой рубашкой, и рука, сжимавшая его руку, уверенно тянула вперёд. — Тут недалеко, — раздался будто бы издалека детский голос. — Пошли, Сеггел. Они очутились на поляне в гнезде плотного тумана. Лес, сомкнувшийся над их головами, как пронизанный солнцем мешок, дышал свежестью, ветер сеял с хвои росу, переливающуюся радугой в бледных лучах. Вокруг толпились дети около десятка, побольше и поменьше, они с любопытством обступили его и изучали — трогали длинные волосы, вели пальцами по прямой переносице, переворачивали ладони и рассматривали чернеющие под прозрачной кожей вены. Будто кошки, ластились к чужаку. Даже их старший, может, ровесник Сеггела, не устоял перед диковинкой. — Покажи, — потребовали они, тыкая пальцами в вены, в ладони. — Покажи колдовство! — Я не умею… — попытался Сеггел, но дети были настойчивы. Тогда он, помня материн запрет, убежал. Босые ноги несли через туман, мимо деревьев и поваленных стволов, вывороченных корней и глубоких оврагов. Мимо жутких тварей, что комочками грязи сидели на высоких ветках. Солнце капелькой алой рамейской крови мелькало то слева, то справа меж белых ветвей. Он выбежал на ту же поляну. Теперь там стоял один старший, и карие глаза с укоризной смотрели из-под растрёпанных каштановых волос. — Покажи, — приказал он. В голосе зазвенела сталь. Бывают ли такие ожесточённые голоса у детей? Сеггел поднял с земли ветку, потому что старший пошёл на него со сжатыми кулаками. — Покажи колдовство! — А-ааа! Он замахнулся, и ветка вспыхнула в его ладони чистым пламенем. Обрушилась на голову парня кнутом. Тот завопил и упал, зажимая пузырящийся ожог. Тотчас из-за деревьев вывалились люди — вся деревня взрослых разъярённых людей. Они кричали, показывая на него. Они выволокли его мать на деревенскую площадь. Её волосы цвета заката спутались в колтун, по грязным щекам текли слёзы. Сеггел бросился к ней, но что-то держало, не давало шевельнуться. Небо над головой вспенилось, завихрилось грозовым смерчем. Сеггел будто провалился сквозь землю — упал в темноту, дышащую камнем и сырой соломой. Руки нащупали прутья, а потом он услышал надрывный крик матери. Голоса мужчин, поминавших своих богов. Их жёсткий, звенящий цепями смех. Её стоны. Он не знал, сколько это продолжалось. Но в один миг его плеча, прислонённого к решётке, легонько коснулась рука. Сеггел поднял глаза, и храмовый мальчик отшатнулся, но уверенно вставил ключ в замок, повернул. Решётка дрогнула и приоткрылась. На нём были амулеты тех рамейских богов, а его лицо, полузакрытое обгоревшими волосами, пересекал свежий шрам — уродливый ожог от макушки до левой брови. Сеггел поднялся, подошёл к матери. Позвал её, тормоша плечи в разодранной одежде, но её кожа была холодной, в кровавых разводах и синюшных пятнах. Она слабо отозвалась, сняла с себя его руку. — Пошли, — напомнил мальчик со шрамом, стоя в дверном проёме. И Сеггел более не медлил. — Почему? — только и спросил он, когда, выведя его на улицу, тот поспешил обратно в темноту. Храмовый мальчик обернулся, и всё внутри Сеггела сжалось от стыда, потому что это лицо, ещё детское и чистое, уже никогда не будет прежним. Потому что он сделал с ним нечто ужасное своими руками. Тот вздохнул, будто бы собираясь с мыслями, сжал кулаки. С его губ, медленно открывшихся, как тяжёлые двери, сорвался оглушительный и резкий петушиный крик. Сеггел подскочил на кровати. Рубаха прилипла к спине, мокрая от пота. Он даже не почувствовал одеяла под собой, как будто не первый раз просыпался в постели. Смяв перьевую подушку, он закутался в одеяло и попытался заснуть. Но перед глазами остался силуэт мальчика, обвешанного амулетами, который вывел его из рамейского храма. — Почему? — прошептал Сеггел, ведя рукой от лба к затылку, расчёсывая пальцами волосы. — Почему я не помню, что ты ответил? Солнце проникало в комнату сквозь ставни, тонкими полосками света расчерчивало потолок. Сон ещё держал его, эхом отзывались под сердцем стоны матери в темнице. Он соврал бы себе, если бы сказал, что не видел творившегося насилия. И всё же среди грязи и липкой темноты в его камеру пробился лучик света. Мальчишка жреца был безумцем, или Сеггел его таким сделал, но всё же… Он заплёл волосы в короткую косичку, сверля взглядом отражение в приставленном к стене медном тазу. Быть может, Таэтар — богиня безумцев. Сейчас он уже умел отличать её амулеты — вырезанные из кости собачьи головы и острые, точно ножи, языки пламени белого дерева. Богиня мести и разрушений, властвующая на Межи, приходящая под руку со смертью. Он слышал молитвы, возносимые к ней вместе с треском костра и криками, обращёнными к восточному берегу. На подоконнике была оставлена склянка с иглой. Так лекарь ходит ночью по их комнатам или моуров посылает вместе с кошмарами? Он ругнулся под нос, зажмурившись, когда краска упала на радужку. Но Акелиас был прав, теперь ему ни шагу не ступить без маскировки. Не теперь, когда полгорода знает его в лицо. Дожидаться Акелиаса он не собирался. Мало ли куда утащил Эзхен этот лекаришка… да ему же хуже. Не одолеет же он дух своенравной колкой метели, воплощённый в девушке. Приняв его в дружину, Мариас расщедрился на кафтан, за который, как он прознал, бесплатно наливали в таверне. Серый, с тонкими чёрными разговорами и блестящими пуговицами, выделанный мехом, распоротый по бокам. С такой одёжей зима не страшна. Сеггел вздел это чудо, приглаживая полы вразлёт и затягивая пояс, на нём обернувшийся дважды. Поднял ворот от ветра, закатал рукава до локтей. Не хватало только ушастой шапки набекрень да лихого оружия. Хотя отчего это не хватало? Ему ведь положено вооружиться, так с чего бы просто не спросить с князя тот же топор да щит… Как оказалось, Мариас не слепой, но белоглазых всё ж в упор не видит. И поэтому Сеггел вышел на двор, по длинной дуге обходя дерево. Притихло вороньё, следя за ним. Над головой ворчало сизое небо. Зачастил что-то Маэс к ним, раньше грозы случались лишь на жарком исходе лета, и то — как забава свиты его, но без самого громовержца. Сейчас точно что-то ворочалось в лоне туч, и полз высокий грозовой фронт с севера. Трава приминалась от ветра, серебрилась под ногами, обнажила запутавшуюся в ней деревяшку. Он поднял потемневшую от сырости фигурку, нахмурившись: то был амулет, слетевший со шнурка из-за сколотой петельки. Кольцо со свернувшейся в нём спиральной змейкой, без всяких камней и украшений, да отчего-то тяжёлое, холодящее ладонь. По спине взобрался осенний ветер, бросил под ноги ворох сухих листьев и влагу скорого дождя, заставил поёжиться. Сеггел оглянулся на поместье, даже днём прячущее в своём лоне отголосок ночи. Но амулет заткнул за пояс, рука сама не хотела его отпускать. Хвостом змейка проколола нити и ухватилась за ткань. До городской стены было недалеко: поле и пара дворов. На воротах же ждала ищейка, и, как назло, другого пути в город он не знал. Ищейка никак та самая, что почуяла его на торге, стояла недвижимой тенью рядом с двумя ребятами в серых кафтанах, которые перекидывались в кости. Фигура под хламидой была женской, Сеггел попытался пройти мимо, но та выставила перед ним руку. Маска, воронкой скрученная в острый и длинный крючковатый нос, подалась вперёд. — Нашла чего-то? — поднялся один из ребят. Сеггел пренебрежительно скривил рот, пытаясь пройти мимо. Ищейка ткнулась маской ему в грудь, шумно потянула носом. — Дела, — хмыкнул второй, переворачивая свои кости на «шестёрки», пока товарищ отвернулся. — Ты не от лекаря ли идёшь? — А что? — отступил Сеггел, удержавшись от того, чтобы оттолкнуть ищейку. Если он навредит ей, без внимания точно не останется. Ищеек в городе было две или три. Родри говорил, одна следовала за беглым узником через плато Златнекора, весь Пыльник и болотистые дебри Иллантайна да нагнала тихой тёплой ночью близ Мабринёля: загрызла во сне. Боле не человек — ходячая жажда, верность о двух ногах, месть во плоти. Он не сомневался, что Фтеница, богиня, взрастившая эту тварь, была способна и на нечто более чудовищное в годы войны. — С вечера тут стоит. Мы её стережём, думали, умом тронулась. А она тебя ждала, оказывается. — Всегда было интересно, что у них под маской, — оттянул Сеггел уголок рта, чтобы придать себе храбрости. Ищейка-то ясно видела, что у него дрожат колени. — Говорят, собачья голова. — Рубаху ей задирать не советую, даром что баба — мрачно буркнул другой, потянувшись за палицей на поясе. — А ты сними маску-то, проверишь. — Ага, — усмехнулся первый. — Снимай, снимай. Сеггел сглотнул и наклонился к ищейке. Та стояла неподвижно, руки побелели от напряжения под короткими перчатками. Он снял с неё капюшон и отдёрнул руку. Под коротко остриженными волосами виднелись татуировки, спускающиеся сзади по шее и под маску. Дружинник шагнул к нему, и Сеггел поддел ремешок на её затылке, маска упала меж длинных носков её сапог. Нет, ищейки не были людьми. И на лице, когда-то принадлежавшем девушке, поселился звериный оскал в разводах чернил. Рот ей распороли от уха до уха, ввернули железные собачьи клыки. Провалы выскобленных глазниц обратились на его пояс, на то место, где был амулет. Ищейка прыгнула, и Сеггел увернулся от цепких лап, сбежал к воротам. Сцапав воздух, та испробовала на нёбо его запах, и безошибочно побежала следом. Стража кинулась вслед за подопечной. Когда ноги застучали по дощатому настилу, он нырнул в подворотню и отцепил от пояса амулет, замахнулся его выбросить, но отчего-то просто сунул за пазуху, надеясь, что тот не повырывает из шарфа нитки. Может, позже найдёт, кому его продать. Сеггел ушёл через открытые двери бедняцкого дома, выбравшись на тесный дворик и прыжком перемахнув через плетень. Оказался недалеко от пристани, судя по усилившемуся ветру и воткнутой в небо мачте. Стена здесь была невысокой, грозила возникнуть за поворотом, а вместе с ней — ещё пара таких же отрядов. Так что он завернул прочь, к уводящей в гору центральной улочке. Ищейка шныряла парой домов позади, принюхиваясь. Запахи города сбивали её со следа, а дружинники пытались натянуть ей маску, чтобы та не распугала людей. Через несколько дворов их голоса затихли, оставив Сеггела наедине со скрипом досок настила, стуком дверей и шорохом повозок. Следовало разобраться, отчего во дворе лекаря валялся амулет мёртвого бога. Уж не снюхался ли он взаправду с Тёмным… Кто бы ещё знал. Наверняка Гаррет, даром, что распознал его обман. Раз так, то он должен найти великана. Выспросить, что здесь творится и кто помог ему одолеть рыжего на суде. Сеггел вынырнул из тени у стены и пошёл вверх по улице. Между домов мелькнули палатки торга, донёсся аромат свежей выпечки. Соблазн был слишком велик, чтобы с ним бороться. Он притаился в подворотне, прижимая к груди свёрток с пирожками. Дыхание ещё не восстановилось, торговка кликнула прохожих на подмогу, но куда им было до легконогого белоглазого, который перескакивал через бочки и прилавки как через пеньки. И который к тому же отрывался от погонь столько раз, сколько все эти рамейцы в своей жизни пирогов не напекли. Свёрток приятно согревал сквозь промасленную холстину. Его он развернёт позже, если получится залезть на одну из этих утыканных кольями крыш. Приноровившись к неровному срубу, Сеггел так задумался, что подскочил, когда над ухом раздался осуждающий голос: — Не похоже, чтобы у тебя не было ни доли. Он обернулся, втягивая голову в плечи. Ведь точно оторвался от преследователей, не должно, чтоб его выследили… Но вот он, парень его возраста, крепко сбитый и такой же высокий, стоит, смотрит из-под повязки, закрывающей полголовы, тяжёлым взглядом карих глаз. Сеггел съёжился, попятился. — Стой! — его схватили за плечо. — Скажи мне, для кого это, и я, так уж и быть, тебя отпущу. Ты подкармливаешь нищих? Младших? Я не осуждаю. — Пошёл ты нахер, — выдохнул Сеггел. — Меня зовут Кет, — тот ещё не отпускал, но уже ослабил хватку. — А тебя, кажется, Янёк. У тебя запоминающееся лицо. Ты с восточной границы? — Хочешь сказать, я не чистокровный рамеец? — Нет, вовсе нет. Я… — Тогда пошёл ты нахер, Кет. — Если точнее, Кет Ри́гатсон, но я бы не хотел, чтоб ко мне обращались так… — Сеггел всё ещё глядел на него исподлобья, и парень немного стушевался. — Имя моего отца на тебя не действует, да? — Мне всё равно, кто твой отец, хоть сам Мариас, — Сеггел дёрнулся, и его прижали к стене одним непринуждённым движением. Он фыркнул и напустил на лицо скучающее выражение, соображая план побега. Губы нервно дернулись. — Если ты меня не отпустишь, я покажу, как победил на поле. — Ты очень лёгкий, — хмыкнул Кет. — Так, наверное, и победил. К тому же я наблюдал за поединком. — Пойдём, — рука Кета спустилась к его запястью и потянула, вынуждая крепче обхватить свёрток. — Я же видел, что ты украл. Поверь, есть те, кто не может даже этого. С кислой миной провожая далёкий свет улицы, Сеггел позволил тащить себя следом. В конце концов сынок Ригата или кого там мог кликнуть дружков. И надо же было ему родиться таким узнаваемым… Они пошли под сень рваных тентов сожжённого квартала, куда даже Сеггел бы не сунулся безоружным. Нищие и невольники, выдворенные хозяевами за порог, стягивались к этой оконечности города, и земля здесь стала влажной от содержимого язв. Дружина не совалась в мрачные закоулки, рискуя подхватить или заразу, или метательный нож. Посему предпочитали уповать на чад болезни, который выкурит из полуразваленных хибар порядочных людей, а остальных задушит. К тому же под соприкасающимися вторыми этажами было не продохнуть от запаха вяленой рыбы, тени путали мелькающие за ставнями огоньки и отблески в лужах, полоскающееся на верёвках бельё. Одинокая доска посреди улицы шириной в три локтя вынудила пойти гуськом. Сеггел бросал хмурые взгляды на калек, провожавших Кета беззубыми улыбками. Тот явно был здесь дорогим гостем. Хоть его одёжка и резко контрастировала с обшарпанным подгнившим брусом стен белым пятнышком суконной рубахи, красноватым выстиранным коротким плащом. Снежинка в грязи. — Кетти, мальчик, — проскрипела одна из женщин, поджавшая под себя неходячие ноги, похожие на сухие палки. — Кто это с тобой? — Это Янёк, он ранил нашего Лиходея, — потряс его за плечо Ригатсон, отчего Сеггел взглянул на него как на слабоумного. — Он великий боец всея тига! Где Нанна, ей уже лучше? — Лучше, — ответила другая женщина. — В свите Йолы ей куда как лучше, чем на земле. Иди навести малышню. — Да, — кивнул тот, с печалью в голосе. Сеггел вскинул бровь, продолжая сжимать свой драгоценный свёрток. Он что, действительно переживал за этих полумёртвых старух… В одном из домов сновали тени, замотанные в бинты по самые глаза. Последние ходячие больные таскали лежанки и ковры, покашливая от пыли и смрада. Улочки вели их во всё более путанную постройку, в которой уже не угадывались прежние очертания дворов. Трудно было поверить в то, что под носом у князя пухнет почерневшим срубом этот гнойник. — Слушай, отпусти, — дёрнулся Сеггел посреди обгоревшей комнаты, где колонны грозили разломиться в щепу под весом потолка. И только кристаллы красной мари держали старое дерево. — Я сам пойду. Всё равно уже запутался, откуда мы пришли. — Не врёшь? — Кет с сомнением разжал руку. — Я похож на лжеца? — Нет, вовсе нет… — усмехнулся тот. — Как и ты на больного моровой язвой, — отёр запястье Сеггел. — Я не болен. — Ну-ну, — глянул на повязку он. — Таэтар говорит рушить то, что истлело, но я так не думаю, — вздохнул Кет. — Видишь ли, Хранительница — сама война, а война не нужна этим людям. Им нужен кров и забота, и это единственное, что должно заботить жрецов. — Ты жрец, что ли? — Стану им, — кивнул Кет. — Ну, пойдём. Сеггел закатил глаза, но пошёл следом. Через несколько поворотов их встретила распахнутая пасть дверного проёма очередной лачуги, на сей раз не пустой. Около десятка детей ютились возле небольшого костерка рядом со стариком, закутанным в одеяло, как тряпичная кукла. Кет прошёл в центр комнаты и опустился на колени рядом с детьми. Сеггел помялся на пороге, но тоже прошёл, кривя губы от того, что Ригатсон, должно быть, надеялся, что его тронет вид заморённых детей и он не подумает сбежать. Из-за поднятого ворота безразлично глядели окрашенные в карий глаза. С тем же выражением они смотрели на детей куда младших, что работали в придорожном борделе, куда более тощих, что были на побегушках у толстобрюхих купцов, куда более жалостливых, что лежали на обочинах лесных троп, привязанные к деревьям своими же родителями. Если бы эти дети не ждали подачек, то нашли бы себе место в мире. Если бы не позволили язвам расцвести на нежной коже, а смирению притаиться под сердцем, они бы пережили эту зиму. Сеггел оттянул уголки губ, очерчивая скулы. Если бы он не ушёл тогда на большак, несколько недель прячась от собак и питаясь крысами, его бы не нашёл Серый. Он выжил, каждый раз выживал своими силами. — Мы принесли вам еды, — Кет махнул рукой. — Вы знаете, кто это? Это Янёк, победитель Рыжего Лиходея! Ну же, подойди. Сеггел подошёл, открывая лицо тусклому свету костерка. На лицах детей проскользнул страх, несколько ртов приоткрылись в немом вопросе. Сеггел не был красивым, он напоминал хищную птицу чуть больше, чем положено человеку. И всё же Родри брал за него меди по весу собственной кисти. И всё же много кто платил. Он скривил губы и вручил свёрток Кету. Тот раздавал пироги тощим ручонкам, голодным ртам, слезящимся от запаха еды глазам. И улыбался, тепло, как домашний очаг. Сеггел отвёл глаза, сплюнул. — Ты говоришь так, как будто Гаррет один из богов, и победить его могут только избранные, — процедил Сеггел. — Не ручался бы… — задумчиво протянул Кет. — Его корабль пристал в конце весны, накануне того, как слегла княжна, и порт закрыли. Никто не знает ни откуда он, ни кто такой. Их зелёный фонарь заставляет старых моряков вспоминать нехорошие байки. Да и команда… С его появления прошло три суда, и в каждом поединке противники не оставили на нём ни царапины. Да что там, даже сам господарь Дирк Ульварсон, положивший несколько курганов на границе, не смог его одолеть. А Дирку меч клеймил ещё старина Вульст, да не пропадёт он в Бездне. Опираясь на покосившийся дверной косяк, Сеггел вспомнил то сражение. Странное колдовство, исходящее не от Гаррета, не от него, но от кого-то несравнимо более могущественного, помогло ему победить. Вышло против Гаррета, откликнулось на вызов и стало руками, ведущими оружие. Неизвестному заклинателю было нужно, чтобы лекарь вернулся за стены. Вот только перед боем Сеггел думал о воле Тёмного. Осознание обрушилось ушатом холодной воды, так, что он перестал слышать мяуканье детей и воркование Кета. Гаррет вышел не против богов, а против Тёмного, который в тот момент был на его, Сеггела, стороне. Который направлял его тело и смог ранить великана. Он схватил амулет под поясом и на мгновение ему показалось, что змейка шевельнулась. — Я приду ещё несколько раз до холодов, — успокаивал детей Кет. Старик под одеялами, который по виду уж несколько дней как отбыл в Бездну, тоже помахал парню костлявой рукой. — Бывайте, малышня. Дотяните до весны. На лице Ригатсона отразилась искрящаяся звёздным светом грусть, он вышел, отирая нос рукавом. Сеггел нехотя отклеился от косяка и двинулся за ним. На пороге Кет обратил взор к проёму между крыш, где сизое небо грозило лечь на колья и, проколов брюхо, вылить дождь. Что он там видел… Что-то своё, что было выше облаков. Влажные глаза блестели, уголки губ оттягивала мечтательная улыбка. Сеггел вздохнул, достал из-за шиворота заныканный пирожок и прикончил, пока тот не смотрел. Всё-таки не родятся у богачей нормальные дети. — Отцу не стать хорошим князем, — нарушил тишину Ригатсон. — Он не считает этих людей достойными света очей богов. Он — нехороший человек. — Разве положено сыну так нелестно отзываться о своём отце? — Сеггел облизал пальцы от крошек, вытер о штаны. — Это тоже нехорошо. — Да, но… — Кет поправил повязку, находящую на левую бровь. Узелок запутался в волосах и больно дёрнул его. — Он сделал много плохого. Он убил женщину. Не справившись с узелком, Ригатсон всё-таки снял повязку, отводя взгляд от Сеггела. У того сердце пропустило удар, стукнулось о рёбра и упало. Наполовину облысевшую голову парня уродовал шрам, похожий на ветвящуюся молнию, что тянулся от макушки до левой сгоревшей брови. Но Сеггел знал, что молнии тут ни при чём. Он будто бы наяву увидел очертания той ветки, вспыхнувшей в руке. — Знаю, отвратительное зрелище. Кто сказал, что шрамы украшают, просто не видел меня, — усмехнулся Кет. — Ну хватит, не смотри так. Пошли возьмём на рынке что-нибудь за деньги и отнесём бабушкам. Я же вижу, что у тебя доброе сердце. — Что ты сказал? — Сеггел ещё был на пороге храма, перед мальчиком, которого изуродовал его нечаянный огонь. — Что у тебя большое и доброе сердце, Янёк, — Кет перевязал голову, улыбаясь как летнее солнце. — А ещё большие глаза и уши. Пошли. — Эй! Нормальные у меня уши! Кет сбежал с крыльца и пошлёпал по грязи в сторону дощатого настила улицы. Сеггела он не ждал и уже не тащил за собой. Тот стоял на крыльце и пороге храма, перед мальчиком со шрамом и позади него. И, подчиняясь какому-то новому колдовству, шагнул как рухнул с обрыва вслед за ним. Кет обернулся с хитрым прищуром из-под повязки и пошёл к просвету между домов, едва ли такому яркому, как он сам. Эта часть города была попросторней, но до того провоняла рыбой от мостков пристани до бельевых верёвок, гудящих на мокром ветру, что туман у лодок казался выбравшейся на берег рекой. Улица свернула на маленькую площадь, где стоял алтарь Маэса. Под каменной аркой сидел деревянный человек со скрещенными босыми ногами, а перед ним стояла знакомая троица. Сеггел схватил Ригатсона за рукав, но их уже заметили: ищейка зарычала, медленно оборачиваясь. Двое в серых кафтанах отделились от каменных фасадов, преграждая им путь. Один сплюнул и кивнул на Кета. — Тебе-то что от него надо, ублюдок Ригата? — Кажется, ты не один, кто считает его плохим человеком, — скосил глаза на него Сеггел. — А разрешил ли князь охотиться на того, кого сам в дружину пожаловал? — парировал Кет. — Да ещё и с ищейкой. Или вы не были на суде? Не знаете, что он одолел Лиходея? Двое опешили, но ищейка бросилась на него, захрипела от сдавившего шею ремешка. Руки в перчатках полоснули воздух. Ригатсон сбледнул с лица, расслышав булькающий лай из-под маски. Дружинник пока что держал поводок, но вот с раздражением глянул на парня: — Отойди, не видишь разве, кого покрываешь. Князь у нас слепой, не разглядел белоглазую нечисть. — Он в дружине, — уперся Кет. — Значит, брат твой по оружию. И какая тебе разница, кто он, алерде или человек? Тот цокнул и потянулся к петельке на скобе, отвязывая свою подопечную. Этого дожидаться Сеггел точно не планировал. Он рванул Кета прочь, и вот они уже со всех ног драпали прочь с площади. Сеггел потащил его в подворотню и перескочил через хлипкий заборчик чьего-то двора. Ригатсон повалил плетень и выругался, потеряв повязку. — Так это правда? — крикнул он. Сеггел стиснул зубы и оглянулся, стянул Ригатсона с плетня за шиворот, вздёрнул на ноги. Уже не такой холёный да чистенький… даже глаза так не режет этот его свет. Из-за угла дома выбежала сперва ищейка, за ней двое ребят с палицами наизготовку, пока не заметив их. Сеггел пригнулся за облетевшим кустом, прокрался к опрокинутой телеге и потащил за собой Кета, отчаянно скрипящего старыми досками настила, хлюпающего грязью разлившихся сточных канав, дышащего хуже курильщика мари. Только чудом ищейка перешла на шаг, прислушиваясь. В паре саженей от них. Сеггел понял, в чём было дело: рыбная вонь била по чуткому обонянию. Прыгая через лужи и доски, он побежал к ближайшему дому, где над заколоченными окнами болталась вывеска в форме щуки. На заднем дворе обнаружилась свалка, заставившая его заулыбаться. Выскочив из-за угла следом, Кет страдальчески закатил глаза, зажимая нос и рот, оглянулся на просвет улицы, убеждаясь, что ищейка потеряла их. — Отчего тебя ищут эти… — на выдохе прошептал Кет. Сеггел впился пальцами в его плечи, прижимая к стене. Его ногти могли быть очень крепкими, уступая когтям разве что в остроте. Ригатсон болезненно охнул и уставился на него. — Алерде или человек, Ригатсон? — оскалился Сеггел ему в лицо. — Для рамейцев мы уже не люди? — Мать Бездны… Я не думал, что говорил. Хотел, чтобы он испугался… — Если кому скажешь… — Не скажу, — выдохнул Кет. — Клянусь. Сеггел прищурился и с напускным презрением расжал руки, отряхнул ладони о кафтан, с наморщенным носом отыскивая выход из грязного и пропахшего помоями тупика. Ничего, разве что вплавь через сточные канавы, которые здесь по колено. Зато брус в этой части дома был неровный, должно быть, в угоду фасаду, а заколоченные от запаха и паршивого вида ставни укрепляли горизонтальные доски. — Тогда давай на крышу. Кет сглотнул и проследил, как Сеггел забирается ногами на наличник первого этажа. Уже явно собираясь предложить план получше, Кет проглотил возражения: с улицы послышался оклик одного из дружинников. Пришлось карабкаться следом. Сеггел ухватился за открытые ставни чердака, раскачал чуть, подпрыгнул и повис на коньке. Закинул ногу на ребристое крыло, подтянулся и оказался на двускатной пологой крыше, ощерившейся кольями в его рост. Внизу Кет безуспешно пытался добраться до второго этажа. Сеггел перепрыгнул на соседнюю крышу, где к стене была приставлена телега, гружённая ящиками. Они облегчили дело, и вскоре малость потрёпанный Ригатсон стоял над Раверградом вместе с ним. — В жизни столько не переживал, — поделился Кет с идиотской улыбкой. — С тобой всегда так? — Боишься привыкнуть? — повёл Сеггел плечом, выдержав взгляд, потушенный о выражение его лица. — На них тоже не подействовало имя твоего отца. — Отец пока что не сидит с князем у огня. Но ему обещано это место, если в старшей дружине наберётся восемь голосов. — Их пятнадцать человек? — Сеггел прошёл до крыши соседнего дома, перемахнул узкую подворотню, пошёл в обход кольев прочь от рыбацкого квартала. — Вместе с Мариасом, — поморщился тот, нагоняя его. — И все там со знаменательной осады. Старые псы, сточившие зубы, но возомнившие о себе невесть что. Когда-то они отвоевали Межь и уходить со своих постов не думают. — Неужто они уступят Ригату? — ветер трепал воротник, пока он пытался рассмотреть преследователей среди лабиринта улиц. Те как в Бездну канули. Здесь, наверху, Раверград походил на молодой березняк, уходящий под откос к самой стене, и только княжеский детинец высился над крышами, протыкая тучи башнями, отражая хмарь туч позолотой яблока и шпиля, что увенчивали чешуйчатые маковки. — Если так случится, моё имя, наконец, будет что-то значить. — И зачем тебе имя? — Сеггел пригляделся к фигуркам сторожевых на стене, держась за два кола, почернённых истёршейся кровью. Его косичка снова распалась, он мотнул головой, и грязные волосы распались по плечам. Надо было их помыть, даром, что ли, у лекаря живёт. Хорошо, что воротник и шарф надёжно прикрыли шею, иначе бы Ригатсон преисполнился к нему ещё большей жалостью, чем к голодным детям. — Хочу наладить справедливость в городе, — кашлянул Кет. Сеггел покосился на него, подозревая, что рамейцы считают справедливостью. — Народ не любит дружину, та позволяет себе слишком многое. Грабит, требует задаром гимели наливать, а кого неугодного и вовсе убить может. Им нужна война, а за городскими стенами они себе её придумывают. — Значит… пойдёшь на границу? — Нет, — отрезал тот, линия губ ожесточилась, побледнела. — Пусть другие сражаются на берегах, я не хочу проливать кровь. Ни белоглазых, ни чью-либо. Я знаю, что отец натворил дел на границе, но стать таким самому… никогда, пусть даже я единственный сын, — он перевёл дух, сжимая кулаки. Не похоже, что эти белые и нежные руки когда-то держали оружие. — Ты знаешь, откуда у меня этот шрам? — Не знаю, — медленно проговорил Сеггел, хотя сердце стучало как бешеное. — От белоглазого, — усмехнулся Кет. — Когда ты сказал, что не чистокровный рамеец, я тебе не поверил. Тем удивительнее, что ты можешь жить здесь, в последнем оплоте рамейской ненависти. Сеггел затаил дыхание, и в тишине раздался далёкий громовой раскат. — Ты на восточной стороне? — спросил он шёпотом, как будто громовержец стоял у него за спиной. — Что? Нет, — вскинулся Кет, нагнав на Сеггела мрачную мину. — Не говори никому, ладно? Но будь моя воля, я бы прекратил эту бессмысленную войну. Не знаю, какое из себя колдовство, но уверен, что оно и вполовину не так ужасно, как о нём говорят. Уверен, что двум берегам надо договориться. Мало у нас, что ли, других проблем? За столько лет мы не могли не перенять друг у друга какие-то вещи, нам будет чем торговать, чему учиться друг у друга… Сеггел скептически усмехнулся, отворачиваясь и шагая к другой крыше, не слушая этот поток наивного бреда. Того, что он знал о белоглазых, было достаточно, чтобы навсегда пресечь эти мечты. Его собственные порывы порой говорили красочней всех баек. Его едва сдерживаемая ярость, его голод, поднимающийся с глубины голос, жаждущий рамейской плоти… Что бы они сделали с человеком, не умеющим их обуздать?.. — Ты там живёшь? — спросил он у Кета, которого, видимо, мучило затянувшееся молчание. Тот вздохнул, перекинул волосы на шрам, проведя рукой по белым бугристым линиям. Тоже посмотрел на детинец. — Я там бываю. Живу, как ты видишь, на улице. Не хочу лишний раз бередить раны отца. Как меня ранили, так он и озлобился. И, по правде сказать, с того времени его считают немного… помешанным. — Ты, должно быть, ненавидишь того, кто тебя изуродовал, — поморщился Сеггел. — Он сделал это не нарочно. К тому же он потерял мать, а что может маленький алерде без матери на западном берегу… Она, должно быть, была сильной ведьмой, если им удавалось столь долго скрываться на Межи. Я не думаю, что он выжил. Большее, что я мог сделать, это простить его. Показалось, или из-за туч, громоздящихся на горизонте, выглянул краешек солнца, но Сеггел зажмурился и отвернулся в тень. — Он этого не заслужил. Твоего прощения. Он не умел обращаться с кровью как нормальные колдуны. — Но хотя бы научился? — облокотился на кол тот. Сеггел помотал головой, со вздохом уставившись на свои руки. Кет моргнул, легко улыбнулся своим мыслям. Поджатые губы держали массу вопросов, но только он собрался с духом, как Сеггел заставил его присесть, потянув за плечо вниз. — Посмотри, — он показал на знакомую троицу, идущую отнюдь не по их души, а к маленькому закутку, где под навесом ждал человек в плаще. — Это же… — Гаррет, — согласился Кет. Спутать великана с кем-то было невозможно. Рыжий откинул капюшон, обмениваясь с дружинниками короткими, заглушенными расстоянием фразами. Сеггел выругался от нехорошего предчувствия. — Так и знал, что с ним надо быть настороже. Кет растерянно взглянул на него, как на улице появился всадник, заставив его подавить вздох узнавания, а Сеггела задержать взгляд на чёрной одежде, просторном плаще и дорогой упряжи вороного коня. Когда всадник повернулся, Сеггел уловил странное сходство. Ригат спешился рядом с ищейкой и бросил дружиннику блеснувший серебром осколок. Ещё пара фраз, заставивших парней в сером понурить головы и закивать. Гаррет распахнул дверь невзрачного помещения, пропуская дружинника и Ригата вперёд и заходя последним. В темноте вспыхнули огоньки факелов. Ищейка и дружинник с поводком остались сторожить лошадь своего хозяина и повисшую надо всем этим действом неприятную тайну. — Куда это они… — Кет поискал глазами спуск и двинулся на карачках к краю крыши. — Надо проверить. — Рехнулся? — прошипел Сеггел. — А вдруг это заговор? Ты хочешь влезть в опасные политические игры, Кетти? Тот проигнорировал его тон, примеряясь прыгнуть и, по-видимому, расшибиться. — Я обязан знать, в чём замешан отец, причём тут капитан «Пенной Девы». Это не последние люди в городе, и, похоже, затевают они что-то нехорошее. Тем более, это напрямую меня касается. Зная отца… он снова влез в какую-то историю. Сеггел прошёл мимо него, легко спрыгнул за край и повис, держась одной рукой за основание кола, носком сапога зацепившись за водосток. Кет отпустил поражённый вздох. — Отвлеки ищейку, — кивнул Сеггел. — Я прослежу. Всё равно от тебя шума больше, чем от кабана в гончарной лавке. Кет сосредоточенно кивнул и с его помощью спустился сперва на соседний дом, затем на забор чьего-то до сей поры опрятного дворика. Отряхнув свой короткий плащик, получивший пару разрезов и вылезших ниток, Ригатсон выглянул на улицу и поднял камень. Ищейка повела носом, натянув поводок, привязанный к седлу коня Ригата, и Сеггел весело хмыкнул, наблюдая за тем, как Кет замахивается. Камень ударился о круп и заставил лошадь потрусить прочь с испуганным ржанием. Поводок придушил ищейку, и та повалилась на колени, тотчас вскакивая и пытаясь поспеть за лошадью. Дружинник бросился успокаивать животное, не уследив за прилетевшим камнем. Ригат с рыжим великаном ушли достаточно далеко, чтобы не услышать. Когда Кет обернулся к Сеггелу, тот уже перебежал улицу и притворил дверь за спиной у стража. Оказавшись на крутой лестнице, он скользнул вниз, ощупывая рукой стену и ступая как можно тише. Ступени терялись во мраке, уводили в бревенчатую закопченную кишку коридора, на пустых скобах для факелов колыхались космы паутины, капала вода. Ноги скользили на старых досках в плесени и кристаллах соли. Он поморщился, понимая, что два человека здесь не разойдутся. Пробегая на носках пологие дощатые спуски, огибая повороты и ругаясь на лекарское зелье, мешающее нормально видеть в темноте, он уже собирался повернуть назад, как остановился перед очередным витком лестницы. На стенах блеснули скобы, когда-то держащие тяжёлые двери. По кладке высокой арки вилась затейливая резьба. Всё это смутно походило на храм. Только вот чей… Сеггел перевёл дух и, прижимаясь спиной к сырому камню, ступил уже на холодный гранит. Дыхнуло затхлым ветром и пылью, под пальцами, ведущими по стене, прослеживался старый, кое-где отколотый барельеф. Он прокрался по ступеням, слыша впереди гулкие голоса. Показался огонёк факела, блеснувший на влаге каменных колонн. Зала далеко разгоняла звуки, эхо улетало высоко под своды. Он поражённо оглядел утопающие в сумрачной дымке колонны, ровными рядами уходящими во мрак, резьбу орденов, в которой угадывалось что-то звериное и без сомнения древнее. Троица явно была здесь не впервые, их размашистые шаги разносило эхо. Сеггел бесшумно пошёл их тенью, украдкой рассматривая Ригата со спины. Мужчина был невысоким, но будто выточенным из мрамора. Жёсткие черты лица, когда он поворачивался, казались рубленными. Черные волосы, собранные в короткий хвостик, перехватывала посеребрённая лента. Вскоре из сумрака возникла стена, над дверью в нише стояла женская статуя. Время и темнота делали её неузнаваемой, стирали черты. Троица остановилась у одной из дверей. Парень в сером заметно нервничал, в его руке загремел замок, дверь медленно отползла от стены на скрипучих петлях. Сеггел подался вперёд, тень среди теней, отлепился от колонны, неслышно крадясь за спину Гаррета. Тот выглядел совсем не так, как в день суда. Свет факела рисовал совсем другое лицо — заострённое, лисье. Этот человек был опасен, и теперь Сеггел не верил, что победил его. Даже с посторонней помощью. Гаррет повёл взглядом по мраку, но тот уже стоял у двери и, когда дружинник с Ригатом вошли, скрипя старыми досками короткой лестницы, он был его тенью, скользнувшей в комнату след в след. Комната оказалась камерой, разделённой надвое толстой решёткой. Скудный свет очертил стойки с инструментом, полки с верёвками и клеймящими прутами, ржавыми гвоздями. У дальней стены виднелись крепления для скоб. По-видимому, комната предназначалась для пристрастных допросов, проводимых за стенами детинца. Осознание заставило Сеггела сглотнуть: он был в пыточной. Словно прочитав его страх, Ригат обернулся и приказал запереть двери. Не оставил иного выхода, кроме как нырнуть за один из стеллажей, промелькнуть тенью моргнувшего от сырости факела, в следующий миг сливаясь со стеной. Дружинник поставил факел в подкову и, пройдя к ближайшей стойке с инструментом, протянул Ригату крюк на длинной рукояти. Тот взвесил его в руке, обхватил и подошёл к решётке, велел отворить её. Сеггел рвано выдохнул, когда во мраке от скрипа несмазанных петель что-то шевельнулось, оживая. Затем он различил женскую фигуру в изорванной грязной рубахе. Чёрные кудри падали ей на обнажённую грудь и выступающие рёбра спутанными колтунами, темнота скрадывала остальное. — Здравствуй, — слегка неуверенно произнёс Ригат голосом, похожим на звон цепей. Девушка подняла голову, и факел осветил её лицо. Сеггел потерял опору под ногами от страха, облокотившись на стену. Её лицо покрывала редкая жёсткая шерсть, пасть от уха до уха истекала слюной, скалилась выступающими клыками то ли кошачья, то ли крысиная морда. Взгляд человеческих глаз проследил за движением крюка. Она часто задышала, тонко заскулила. Кандалы на опущенных руках зазвенели, она попыталась выпрямить согнутую спину и встать, но тяжёлые цепи ей не позволили. Её гортанный рык пробрал до мурашек: последнее предупреждение не подходить, сорвавшееся с обезображенных губ, искорёженных челюстей. Но Ригат шагнул в камеру, факел выхватил из резких теней его полубезумную улыбку: — Давно не виделись, княжна.***
Эзхен чуть больше поспешила, и комната расплылась перед глазами, пол скакнул навстречу, по нему рассыпались сухие листья. Она принялась собирать их в холстяной мешочек, заставляя пальцы не дрожать и стиснув стучащие от озноба зубы. Эзхен молилась всем богам, чтобы лекарь не заметил, что она кутается в шаль. Но она врала самой себе — ей становилось хуже. То ли от страха, то ли от выступившего холодного пота. Ноги она замотала тканью, чтобы те не замарали юбку. — Сказка моя, ты что копаешься? Просыпала? — она понурила голову, увидев перед собой острые носки полусапог Акелиаса. — Сейчас соберу, — прошептала Эзхен. Холодные руки были как деревянные, сердце гулко и редко стучало в груди, будто липкая дрянь добралась и до него, мешая колотиться. — Как ты себя чувствуешь? Что-то ты бледная, — Акелиас присел на корточки рядом, помогая собирать крошащуюся в пальцах смесь трав. — Посмотри на меня. Она медленно подняла голову, не встречаясь с ним взглядом, боясь проницательных чёрных глаз. Акелиас протянул руку и развязал тесёмку на её рубашке. Эзхен зажмурилась. На её груди расцвёл один из маленьких бутонов, ещё не распустившийся яркой и влажной плотью. Взгляд Акелиаса потемнел. — Эзхен… Я-то думал, ты девица. Он поднялся. Эзхен всхлипнула, пальцы потянулись завязать тесёмку, но дрогнули, впились в мягкую кожу рядом с язвой, она заставила себя не раскрывать её. — Я умру? — прошептала она. — Это моровая язва, моя милая, — покачал головой Акелиас. Эзхен подняла на него увлажнившиеся глаза. — Вставай. Она послушно пошла вслед за Акелиасом в полумрак подвала, на негнущихся ногах спустилась по ступеням. Её обдало холодом, странным запахом. Помещение заполнял липкий страх, оно было больше, куда больше открытой её глазам части. За плотными занавесками скрывалось что-то ещё. Но лекарь прошёл к стеллажу, пробарабанил пальцами по ряду склянок. — Акелиас, я должна кое-что сказать, — Эзхен облокотилась на поручни лестницы, прерывисто дыша. Озноб дрожью прошёл по спине. — Если я умру… Ты должен знать, что меня ищет не только князь. — И кто же ещё? — флегматично отозвался тот, взвешивая на весах кристаллы и горстки порошка. — Я сбежала из саэла под носом у… того, кто занял место отца. Меня ищут его люди. И… не только они, — Эзхен проглотила ком в горле, стискивая край рубашки. — Отец продал меня ему, я — часть его ритуала… Моя кровь… и меч… — Бреда раньше не отмечалось, — задумчиво поскрёб подбородок Акелиас. — Интересно. Надо было понаблюдать за ними чуть дольше... Он насыпал порошок в миску, вылил содержимое склянки и перемешал. С сомнением повертел в слабых лучах солнца, проникавшего в подвал сквозь маленькие окошки под потолком. — Что это? — подала голос Эзхен. — С этим я умру без страданий? — Кто же разрешал тебе говорить такие слова? — ласково улыбнулся Акелиас. — Нет, девочка, это лекарство. Лекарство от моровой язвы.