…И если пленные девушки в крепости видели за эту ночь множество мужчин, юношу, что защищал сестёр, Кану забрал только себе.
Наутро воевода узнал имя своего избранника — Мэйве, когда тот пожелал продолжить путь вместе с ним. Отослав его семье чуть награбленного войском золота, Кану украсил своего избранника серьгой в знак их связи и лучшими тканями захваченной крепости, посадил в седло позади себя и продолжал путь с живым знамением своей щедрости и боевой удачи.
© Рамейский сказитель — Легенда о Мэйве и Кану
Сеггел сидел на ящиках, которые медленно сгружали на огромный кнорр под полосатым, песчаный с белым парусом, передавая аж с четырёх мостков. Вокруг шумела пристань, мимо проходили просоленные моряки, плелись портовые грузчики, вышагивали торговцы. Кружились мокрые снежные хлопья, кричали чайки. Полосатый парус уже подняли, грузовой корабль вот-вот должен был отплыть в далёкий южный Златнекор. Сеггел никак не мог пойти и попрощаться, хотя его одного послали сюда передать указания Гаррета. На пирсе давно маячил знакомый розовый плащик, а он всё медлил, не решаясь подойти, сидел на ящике и убирал засохшую чёрную кровь из-под ногтей. — Едрить тебя, Ригатсон, — процедил он, наконец, поднимаясь. — Сеггел! — просиял Кет, завидев его. Подбежал, чуть не под ногами у прохожих. — Давно тебя не было, куда вы все пропали? Я весь извелся, хотел уж идти искать. — Возникли кое-какие трудности, — отвернулся он, опираясь об обвязанный верёвкой колышек и придерживая волосы от ветра. — Но вы же плывёте с нами? — Нет, — вздохнул Сеггел. — Гаррету важнее достать Чашу. Команда будет ждать его, без корабля мы не останемся. — Тогда и я остаюсь. — Не говори глупостей, — прошипел он, окидывая взглядом целую одёжку парня, его чистые нежные руки. Ригатсон и вдали от дома умудрялся оставаться храмовым мальчиком. — Мы теперь преступники. Мы собираемся сделать что-то такое, отчего на нас ополчится весь Мигреес. Я не хочу, чтобы ты в это впутывался… …Я не хочу марать тебя ещё больше, не хочу быть тем, из-за кого с тебя сдерут кожу на площади, не хочу, чтобы твои ясные глаза привыкли к виду крови. Сеггел выругался, отворачиваясь. Потому что уже не мог выдерживать взгляд, остановивший его от кровопролития на проклятом острове, и потому что холодком по коже почувствовал его сейчас. Пусть бы этот Ригатсон уже убрался куда подальше, правда что. — Ясно, — потупился Кет. — Твой пропуск на корабль настоящий, — облизав губы, продолжил Сеггел. — Это документы, хоть какие-то. Стража верит тебе. Со всем этим в Златнекоре тебе будет попроще. Тебя никто не знает и не разыскивает, ты волен делать всё что угодно. Езжай, не упускай своего шанса. — Я понял, — кивнул тот с грустной улыбкой. — Тогда… может, мы когда-нибудь снова встретимся? Отчего-то у меня такое предчувствие, что да. — Будучи на разных берегах Геанны, — хмыкнул Сеггел. — Мечтай. — А я буду, — вдруг улыбнулся тот, и Сеггел всё же посмотрел. Заметил, что тот задержал дыхание в коротком смешке, что голос чуть сломался. — До встречи, Сеггел. — Бывай, Кетти, — небрежно вскинул он руку, разворачиваясь прочь от пристани. Не хотел оборачиваться, зная, что ради какой-нибудь глупости да остановится. А там недолго и передумать, а это никому не нужно. Только на длинной лестнице на склоне, чтобы Кет наверняка ушёл, Сеггел обернулся из-за плеча как мог осторожно, смотря на суету сборов под полосатым парусом. Прикусил губу, но вовремя зачерпнул ладонью шапочку снега с забора, прижал к щекам и запрокинул голову к ярким маковкам крома, вдыхая полной грудью. Ригатсон ошибался, что так просто сможет завладеть им, когда у него наконец-то появилась цель. Кет не знал, но путь Сеггела — не тот, что он оставил на Межи, — лежал не в светлой бедности среди песков и позолоченных храмов и даже не на улицах города вечной снежной сказки. Его путь — тот, что приведёт его туда, к Медведю Мигрееса. Тот, что сделает их равными. Следуя которому он однажды проедет по этому городу плечом к плечу с его князем. А пока он поищет, как это устроить. Сеггел пошёл вверх по улице, больше не оглядываясь на пристань. Их компашка забилась в задымлённую таверну, заняв дальний столик за берёзовыми ширмами и спинами снующих посетителей. Из печи коптило, черня балки и старый сруб. За окнами рыбьего пузыря в зеленоватой дымке проглядывали паруса и склон пристани. Заведение воняло рыбой, дышало куревом и прогорклым маслом, но это была единственная таверна, где не смотрели, что за рука бросает на стол деньги. — Можно загнать их в узкий коридор, — Эзхен поставила две кружки рядом, смотря сквозь щель. Сунула в неё столовый нож. — И перебить поодиночке. Надо только как-то пронести оружие за стены крома. — Рискованно и крайне сомнительно, — проговорил Гаррет, забирая одну кружку и отхлёбывая остатки разбавленной кислой гимели. Эзхен обиженно вскинула нос. — Можно написать письмо от имени коллекционера и выкупить её… — С чего ты решил, что он продаст такую вещь? — хмыкнул Акелиас. — Нет, в старых микейских трактатах, помнится, были упоминания о чарах, что меняли облик предмета. Кражи никто не спохватится, только вот что до самой кражи… — Говорю же, пронести оружие, — грохнула кулаки о стол Эзхен. Сеггел облокотился на дверной косяк, запрокидывая голову к закопченному потолку. Его раздражали эти обсуждения несбыточного, ни одно из которых даже близко не подобралось к настоящему плану. Из них никто не был вором, и каждый мог проколоться на сущей глупости, как бы дотошно они не продумали этот кшеров план. Он отлепился от косяка и поплелся в одну из комнат, которые они сняли, но на повороте лестницы его остановил голос: — Под другими ногами эти ступеньки куда разговорчивей. Сеггел обернулся на Мирле, сидящего на пути на ступенях. В руках у того была бутылка с молоком, но стражи поблизости не виднелось, да и выглядел царевич малость потрёпанным из-за потёков мокрого снега и краски на щеках. На голову он водрузил унылый колпак, сшитый из красных и зелёных ромбов, на плащике красовалась свежая заплатка. — Что ты тут забыл? — процедил Сеггел, останавливаясь. Мирле похлопал по ступеньке рядом с собой, и тот присел, глядя меж перил на задымлённый зал внизу, снующих девушек с подносами, сгорбленные над столами спины. — Думаю, как исправиться перед ребятками, — сказал царевич. — Ваш Рыжий меня здорово подставил. — И что, они теперь недовольны тобой? — Мирле кивнул, кисло поморщившись. Похоже, что в бутылке всё же был кефир. — И ты прячешься? — Ребятки мои не любят парочку собачек на Борином ковре. Вот хочу угостить их косточкой, ребят моих, чтобы отвлеклись от того, чтоб меня по углам пытаться тыкать. — Ты хочешь что… — прищурился Сеггел. — Ничего не понял. — Я хочу отвлечь Медведя ненадолго, чтоб потравить его собак. Приманка у меня есть, но она собачья, не медвежья. Боре надо получше, а денег я до ночи не соберу. Да и не на кого. Ты ведь белоглазый, я посмотрю. Настоящий, — на Сеггела обратились два потускневших изумруда. — У тебя может получиться. — Бесшумно пройти мимо стражи? — прыснул он. — Нет, на такие трюки даже я не способен. — Ночью в кроме будет пирушка в честь удачной охоты, — наклонился к его уху Мирле. — Музыка, танцы, реки винища и… девочки. — Девочки? — вздёрнул он бровь. Никак царевич решил его соблазнить. Ну уж ради девочек он точно никуда не пойдёт. — Микеянки. Но скажу по секрету, по… секрету, — с нажимом добавил Мирле. Сеггел прищурился. — То есть этот секрет сдохнет вместе с тобой, э? Так вот. Он хотел пернатеньких. Беленьких, стройненьких. Таких… — взгляд Мирле спустился по нему. — Их даже выловили из лесов к этому дню, но они пронесли с собой яд и перетравились прямо по пути. — Умерли, чтобы не спать с рамейцами, — прошипел Сеггел сквозь зубы. — Дуры. И вместо них поведут микеянок. Но как это относится ко мне? — Ну, к твоей мамочке это вообще никак не относится. — Она мне не… — Мне больно надо! — Мирле плюнул в него кефиром. — Я ваще-т помочь пытаюсь. — Как? Я не похож на микеянку, — усмехнулся он. — Я на девушку-то не потяну. Даже издалека. И не смей делать мне такие комплименты, у меня это последние года два впотьмах-то не выходит. Мирле открыл рот и медленно закрыл его. — Не, я хочу подробностей, но как-нибудь потом, — решил царевич, присасываясь к кефиру. Зажал рот тыльной стороной ладони, будто от чего крепкого. Вздёрнул указательный палец перед носом Сеггела. — Не-не-не! Секрет как раз в том, что это были не девочки. — А, — от выражения его лица Мирле прыснул. — Тогда… нет, я всё равно не понимаю. Как я попаду в терем? — Я тебе для чего? — искренне удивился Мирле. — Мы с Борей друзья закадычные, я скажу пару ласковых, и тебя пропустят! — Ты? С… князем Боргеллесом? — настал черёд Сеггелу удивляться. Кроме смеха и жалости Мирле ничего не вызывал, что он вообще забыл в высшем обществе, было загадкой. — Ты у него в роли подставки для ног что ли? — Только не ревнуй, — скривился царевич. Сомнение и надежда смешались в нём в запутанный клубок. Он прищурился на обманчиво простоватое лицо Мирле, допивающего остатки кефира. — Не заставляй меня прокисать. Или соглашаешься, или нет, — наморщил нос царевич, отставляя бутылку тут же, на ступени. — Тебе дармовое развлечение и Чашка, мне гарантия прожить ещё чуток. Ну, по рукам? К Сеггелу протянулась узкая ладошка, и он схватил её, пожимая. Мирле захихикал, вскакивая на ноги. — Тогда свисти. — Что? — поднялся за ним Сеггел. Опережая его расспросы, Мирле сбежал по ступеням и выскочил на улицу через дверь для прислуги. Выбежав за ним, Сеггел поскользнулся в мокром снегу, остановившись как вкопанный. За забором на узенькой, мощёной обледенелой брусчаткой улочке ждала крытая повозка, двойка вороных породистых лошадей, и только скамья возницы пустовала. Мирле вытащил из-под скамьи свёрток и кинул его Сеггелу, тот развернулся в полёте, обернувшись длинным чёрным плащом. — С царского плеча, — Мирле вскочил на скамью возницы и подобрал вожжи. — Надеюсь, меня в голом виде не пришьют. Ну, будешь свистеть? Набрасывая и завязывая под горлом плащ, Сеггел усмехнулся, влез на скамью рядом с царевичем. Мирле свистнул, и они тронулись рысью, высокие колёса с тонкими железными осями застучали по брусчатке. Он проводил взглядом окна снятой ими комнаты, легко улыбнулся тому, что они скрылись за полотнищем повозки. — У тебя был план, если б я не согласился? — спросил, смотря по сторонам. Лошади явно застоялись и не сбавляли скорости в резвой рыси. — Не, я ж до мозга костей картёжник, — Мирле болтал ногами над брусчаткой. Правил он не слишком уверенно, пару раз они свернули не туда и сделали круг окольными улочками. Вдруг его рука выстрелила влево. — Гляди. Эт вот храм Маэса, я там сделал, чтоб по праздникам пироги раздавали. Надавил конечно, но то что грозы были, то их вразумило чуть. — Хочешь умаслить меня, что ли? — Сеггел проводил взглядом белые башенки с высокими железными шпилями. Должно быть, сделанные нарочно для удара молнии, чтобы бог мог спуститься в свою обитель. — Я похож на масло? — настороженно посмотрел на него царевич. — Ага. Когда проиграл Гаррету, походил. — Мне эт всё как снег на голову упало, — шмыгнул Мирле длинным острым носом. — Батьку из петли не вынули, а я уже от дел загнулся. Спать и есть не мог, вечно думал, что меня подшпилят. И не проссышь, то ли убирать всех, кому не веришь, или назначать кого самым виноватым. Они ведь батьку не в пример больше любили, и всё равно. Сеггел слушал, и тот почесал голову через колпак, принялся нервно пристукивать ногой. — Нужно было такое дело, которое бы всех нас объединило. Ну и вот, поехал я на этот остров послушать-посмотреть. Я ведь слышал, что там эта штуковина заныкана. Легенду слышал. Только ни на что она годится, ни что умеет. А тут вы пришли. Дальше знаешь. — Хочешь сказать, этот спектакль был для тебя делом жизни и смерти? — Ага, да, точно, — закивал Мирле, растягивая улыбку. — И сейчас я болтаюсь между кормом для рыб и мокрым пятном на стене подворотни. — Тот человек… Кресвар, — припомнил Сеггел. — Сказал, что вы, Крысы, даёте князю ощущение власти. Твой отец попал под руку закона из-за этого? — Да подставили его! Или другая гильдия, или кто-то из наших, не знаю, — Мирле уставился перед собой. Лошади сбавили шаг и потянули их в гору под стены белокаменного крома. На крыши упали тени зубчатых осадных башен. Сеггел заметил, что огонёк в изумрудах глаз погас. — Правда… знаю, кто, но боюсь ошибиться. И бить боюсь. А ну не согласятся. Кто я без бати… — Мирле… — Не, круто же знать, что тебя вот-вот убьют, — рассмеялся тот, запрокидывая голову к небу в куцых снежных тучках. В изумрудах глаз сверкала влага, острый вздёрнутый нос смотрел по ветру. — Даже кефир вкуснее кажется. Потрахаться, что ли? Сеггел усмехнулся. Колёса телеги свернули со стука брусчатки на хрустящую пыль. По сторонам исчезли дома, выросли сугробы в тени высокой крепостной стены. — Приехали, — спрыгнул он с повозки. — Живо натяни капюшон. У неприметной двери за аркой белокаменной стены, ниже островерхих бойниц и тупых зубцов, под козырьком выцветших досок их ждал единственный стражник, который издалека заметил повозку на пустой дороге. — А, это ты, — зевнул он. — А с тобой кто? — Нашёл ещё девчонку на праздник, — Мирле толкнул Сеггела в двери, пока стражник не опомнился. Затем провёл его по тёмным коридорам и хитросплетениям клетей в маленькую комнатушку, забитую под завязку хламом. Сеггел вконец потерялся, не зная, в кроме они уже или ещё в пристройке стены. Маленькая дверка сюда запиралась на ключ, спрятанный в щель каменной стены, на полках шкафов и в многочисленных, поставленных друг на друга ящиках и сундуках виднелись одежда и оружие. Оказавшись внутри, Мирле задвинул щеколду и схватил что-то с лавки. — Вот, надевай это, — Сеггел поймал моток тряпиц, вопросительно уставился на Мирле. — Это одежда? — развернул он причудливое переплетение золотых цепочек и ткани, вышитой камушками. — Шлюшья народная, — кивнул Мирле, пинком откидывая крышку сундука. Вытянул что-то пурпурно-изумрудное и звенящее, придирчиво рассматривая, принялся отдирать катышки. Похоже, что в этом закутке переодевались слуги. Вот только едва ли все в кроме носили яркую цветную шерсть, вышитую ромбиками по резному краю. Мирле скомкал эту одёжу и принялся искать другую. — На микеянок шилось с запасом, что эти дуры всё порвут. Мабринёльская вышивка, рафгерскьяльская выдумка, наши камушки-цепочки. — Это… на ногу или на голову? — после его заминки царевич обернулся, прыснул под нос. — Ладно, пойдём к этим дурам, чтоб тебе помогли, — он выудил со дна сундука два разных чулка, плюхнулся на крышку соседнего. — Всё равно тебе, наверное, чет ещё понадобится. Мыло там… да, здравая идея. Ты не розами пахнешь, ты в курсе? — Постой, — Сеггел замялся, после чего размотал шарф. — Это ведь… не помешает? Он почти зажил, но… Взгляд у Мирле потемнел. Затем царевич расстегнул пуговицы своего плащика, стянул зелёную кофту с высоким воротником. Сеггел отрывисто выдохнул: выше выпирающих рёбер и высокой талии грудь у Мирле была туго замотана бинтами. — Так ты… девушка, что ли? Всё это время была?.. — прошептал он. Она была худой, неестественно, даже болезненно худой. Видимо, поэтому и тянула лишь на костлявого подростка. Мирле кивнула, отбрасывая кофту и натягивая вышитую ромбиками тунику. — Шутишь. Ты слишком хорошо сходишь за парня. — Я уже давно такая, — пожала она плечами, подвязывая разные чулки с завязками под пятками, поверх длинноносых туфель. — Один у бати, а он всегда говорил, что девкой мне куда сложней придётся. С этими ублюдками уж точно. Она громко шмыгнула носом, зажала его до красноты, а когда отняла пальцы, то улыбнулась как ни в чём ни бывало. Сеггел начал понимать, когда она натянула вторую пару чулок на руки, так, чтобы со стороны зелёного чулка был бордовый рукав и наоборот, набросила на плечи накидку с длинным капюшоном. На конце у того болтался колокольчик, резной край был набит чем-то шуршащим. Шутовской костюм. — Если уж это получилось скрывать, с твоим точно справимся, — усмехнулась она и вытянула из сундука широкую атласную ленту, сверкнувшую золотой нитью. — Плащ не забудь. Не в обиду, но не хочу, чтоб твою рожу запомнили рядом с моей. Они выскользнули в коридор, снова потянулся лабиринт переходов и лестниц. Но через пару переходов в окнах галереи показался внутренний двор крома. Сеггел задержал дыхание, скользя взглядом по крышам псарен и конюшен, по двухэтажной каменной казарме с глухими ставнями квадратных окон. Вскоре серый кирпич стен украсили флаги и гобелены, а под ногами появились протёртые ковры. Даже будучи обвешанной колокольчиками, Мирле почти не звенела. Она шла впереди, ни разу не споткнувшись о длинные носки. На бубенце её капюшона ниже лопаток была нарисована круглая и весьма жуткая хохочущая рожица. Сеггел рассмотрел у неё острые зубы. — А вот и собачья приманка, — пробормотала она, подходя к высоким двустворчатым дверям в той части коридора, где не было окон, и прозрачный сумрак рассеивали клети светлого камня. Навалившись на высокие створки дверей, Мирле ступила на влажный розовый мрамор просторной залы, теряющейся в клубах влажного пара и дыма. Сеггел оглядел каменные скамьи, самоцветы на белых стенах, разукрашенный цветами на длинных стеблях белый сводчатый потолок. — Можешь снять плащ, — оттянула воротник Мирле, высунула язык от духоты. — Эй, пташки мои микейские! Я привёл подкрепление. Пар начал рассеиваться, расползаясь по углам и оседая испариной. Около десятка девушек обернулись на них с любопытством в чёрных оленьих глазах. Единственной одеждой им служили мокрые, облепившие тело тряпицы до бедер, заколотые на груди. Сеггел сглотнул, борясь с желанием сбежать. Что бы ни задумала Мирле, это было на грани. По сравнению с этими девушками он был белым как царевичье молоко и тощим едва ли не как сама царевич. Микеянки оказались высокими, с кожей цвета тёмного дерева, усыпанные веснушками чистого золота. Они не сильно отличались от Илейн: те же простоватые повадки, у многих — коротко остриженные волосы, взгляд невинной лани из-под пушистых ресниц при их-то раскрепощённом, блестящем от масла и золота виде. — Этого удалось откачать, одного! — ткнула в него пальцем Мирле. — Так что будет с вами плясать. — Плясать?.. — прошипел Сеггел, сжимая кулаки. — Ты ничего не… — Ох, прости! Надо было сразу сказать, что задарма тебе тут даже в рожу не дадут, — Мирле уперла кулаки в костлявые бока. Они уставились друг на друга, прожигая взглядами. — Спорим, что дадут и не только в рожу? — криво улыбнулся Сеггел. — Я, знаешь ли, очень обаятельный. — У тебя обаяние моей жопы. — Мои соболезнования твоей жопе. Дыра похуже Бездны, наверное. Мирле громко рассмеялась, микеянки в недоумении переглянулись. — Они тебя научат, — заверила Мирле. — Ну же, девочки. Тут тяжёлый случай. Сеггел попятился от двух микеянок, которые поднялись к каменных бортов дышащих паром бассейнов. Но Мирле подтолкнула его, и он, чуть не поскользнувшись, угодил в их звенящие браслетами руки. — Так это правда, — проговорила одна, острые ушки и губы которой были подведены жидким золотом. — Ну и князь с такими вкусами. — Нам-то что, — фыркнула совсем по-оленьи другая, веснушки которой блестели чёрной краской. — Нам отмывать это пернатое нечто… — Перья на мне не растут! — попытался протестовать Сеггел, но те уже повели его к ближайшей ванне и, сдернув плащ и штаны с рубахой, окунули вниз головой, без всякой жалости принялись тереть дратвенными мочалками. Мирле уселась на сундук, подперев челюсть кулаком и улыбаясь зрелищу. Всё ж не каждый день белоглазый пытается отбиться от десятка полуголых девок, захлёбываясь в горячей воде, стремительно мутнеющей от грязи. Одна принесла с очага золы и взмылила ему волосы, другая перекинула ноги через борт и, то ли чтоб сварить, то ли из агрессивной заботы, плеснула кипятку вослед взметнувшимся брызгам. — Никоша, ты волынку далеко спрятала? — крикнула она, повязывая вокруг лица платок, пропитанный отдушкой. — Неси, будем мучить! — Вы уже!.. — попытался Сеггел, нащупывая в пару скользкий каменный борт, но микеянки только злорадно рассмеялись. — Мы даже не брались за наше любимое оружие, — растянула золотые губы та, что была, по-видимому, старшей. Перебрала пальчиками по борту ванны и вылила в воду маленький пузырёк, наполняя пар странными яркими отсветами. Сеггел отплыл, погружаясь по самые глаза. А когда вернулась Никоша с системой кожаных трубок, полных воды, и вовсе нырнул с головой, но его вытащили за ногу. Мирле ходила из угла в угол, заложив руки за спину. Крики Сеггела стали глуше за плеском воды и бульканьем трубок. Из белоглазого оказалось неплохое развлечение. Даже вода из него вылилась почти чистая. Из первой воды его вынули за шкирку, и одна из микеянок принесла брусок мыла. По ставшей почти чёрной воде поползли пенные разводы, и Сеггел присмирел от страха. Микеянки рассмеялись. — Юсь, он мыла не видел! — прыснула одна из мучительниц, когда он отшатнулся от мочалки. Сеггел слышал о мыле, но не встречался с ним, зная только, насколько оно дорогое. Вдвойне было жутко, что мыло вот так тратят на него, не заикаясь даже о цене. Раньше он обходился только зольной водой, и пусть бы так и продолжалось. Но он не мог не признать, что пахло оно весьма приятно, и что вторая вода была уже гораздо чище. Да только мыло сделало всё ещё более скользким, и отбиваться стало труднее. Когда микеянки остались довольны результатом, тот сидел на дне опустевшей ванны, вся вода которой оказалась на полу, забившись в угол и не зная, чего ещё от них ожидать. — Хм, — вытянула губы первая с позолоченными ушками, по-видимому, старшая. — Тут ещё стараться и стараться. Никоша, неси бритву. И ещё кипяточку. — Мирле, спаси! — прохрипел Сеггел, когда названная Никоша убежала к сундукам. — Они хотят меня прирезать! — Неа! Мучайся, — задрала нос та, после чего злорадно расхохоталась. В руке Никоши сверкнуло тонкое лезвие. Сеггел задрожал, но его быстро обхватили за плечи, обездвижили. Он хотел пнуть подбирающуюся к нему Никошу, но его лодыжку схватила другая микеянка, нажала меж косточек, и до бедра вся конечность безвольно обмякла. Паника заёрзала в нём пуще прежнего, вырывая тоненький скулёж. — Юсенька, разведи ему ножки, — пропела Никоша, весьма плотоядно. Сеггел обмер, не в силах даже закричать. Мирле взобралась на высокий бортик ванны, наблюдая за ними, и захихикала. Спустя некоторое время трудов микеянок над ним, цоканья языков над синяками и шрамами, смывания волос с бортов ванны, попыток убавить ткань заколками, Мирле со скрежетом и скрипом выкатила здоровенное зеркало. Сеггел вздрогнул, подумав, что в комнате возник кто-то ещё, настолько непривычно было видеть себя в полный рост без мутного оттенка металла или воды. Первое, что он заметил, это что его глаза и вправду тускло светятся в сгустившемся полумраке. И что это до жуткого красиво сочетается со всем этим золотом, со смолью волос, облепивших завитками плечи и шею. На нём и наряда-то всего было, что пара полосок свободно висящей ткани, прикрывающей пах, держащихся на пояске из золотой цепочки, да подшитые к тонким обручам на середине бедра свободные штанины с разрезами спереди. Золотые и кристальные подвески оттягивали поясок, а тот и так сполз куда ниже талии, задержавшись на бёдрах: у девушек здесь предполагались животики, и уж микеянки-то хвастали самыми завидными формами, в отличие от него. — Может, проколоть ему, чтоб не упала? — предложила Никоша, придерживая на нём тонкую цепочку, у прочих микеянок свободно лежащую на обнажённой груди. — Повесь так, — забрала у неё украшение старшая, надела ему на плечи, застёгивая на спине. — Выпрямись. И вдохни. Та и вправду не упала, и от этого к щекам хлынула темнота. Хоть когда-то его плечи были достаточно широкими. Последней его шею украсила золотая лента, заколотая на маленькую круглую фибулу, закрыв шрам мягким сиянием атласа. Мирле улыбнулась от уха до уха: парящая над зеркалом голова в шутовском колпаке. — Ты меня озолотишь, ягодка моя, — подмигнула она Сеггелу, скаля белые зубы. — Юса, вечереет уж. Принесу свечи.***
Выскользая за дверь, Мирле слышала колкости микеянок насчёт худобы и неповоротливости белоглазого. Юса забывала, что по сравнению с ней и снежный барс будет нескладным увальнем. Она поднялась окольными тропками в терем, показала язык стражнику, и тот улыбнулся, пропуская её за тяжелые двери. Прошмыгнув за спины собравшихся, Мирле подобрала лютню и принялась настраивать инструмент, прислушиваясь к разговору. Как и рассчитывала, она успела к самому интересному. — Раверград в огне, — возбужденно говорил марл Отронсон, заставляя трепыхаться длинные усы, кончики которых были продеты в крупные бусины. Его лысая круглая голова блестела от пота, кулаки проносились над столом, будто он раскидывал свору моуров. — Мариас убит! Княжна пропала, княжич так вообще в петле болтается… Мы до сих пор не выяснили, что там произошло. Люди мелят Кшер весть что! Что видели призраков! Ожившую статую Таэтар. Белых всадников. Вспомнили байки. Об эйлэ вспомнили! — Эйлэ? — размеренно повторил воевода Ронвар, не отпуская рукоятки меча. На суровое лицо пришла гроза, куцые чёрные брови сомкнулись на переносице. — Эйлэ не заходят дальше Клыка Молний. Их единицы. В Пустошах никто не выживает. Ни один человек. Это земля моуров. — Но откуда-то они берутся. Они что-то знают про Пустошь, не иначе, — заключил марл Аттар с подозрительным прищуром, чтобы снова уставиться в книгу, выискивая в той какие-то строки. — По-твоему, это люди? — воевода повысил голос, каркая точно старый осиплый ворон. — Как они пересекли весь Север незамеченными? По воздуху?.. — Небольшой отряд мог миновать охрану крепостей, — Кеддикай, недавно обзаведшийся прозванием Хартат — «сокол» на рамейском языке, — огладил бороду в точности того же оттенка тёмного дерева, что и у князя, но ещё не тронутую сединой. — Даже береговую стражу. Но вот поджечь город?.. — Снежные моуры и не на это способны! — напыжился марл Отронсон. — Спалить терем, перебить дружину под силу даже парочке этих тварей, что уж говорить про дюжину-другую. — Если это действительно эйлэ, стоит выяснить, какие они преследуют цели, — выпрямился над картой князь Боргеллес, до этого хранивший молчание. В преддверии пиршества он был одет в расшитую мантию и оплечье, крытое бурым мехом. Скромная одёжа для того, в чьих волосах сверкает пожалованное Змеем серебро, пускай и наследное. — Что заставило их так себя повести в Раверграде. — Мой государь, эйлэ — это духи метели, ещё не испившие людской крови и не ставшие моурами, — зашептал воевода Ронвар. — У них не может быть цели. — Я видел эйлэ, — спокойно возразил князь. — Даже если они по своей природе моуры, они мало чем отличаются от нас с вами. — Ух! Я до сих пор помню, как мои удальцы выловили этого эйлэ! — марл Отронсон затрясся, топорща чёрную бороду и сжимая огромные кулаки. — Стервец не сдох даже от раскалённого прута. И всё балакал что-то на своём… А потом как крикнет, что сгибнуть нам всем в пурге! Кшер знает, что в виду имел, да по мне пурга не так страшна, чтоб в ней гибнуть. Кеддикай смерил его долгим взглядом, накреняясь над столом и опираясь локтями о скрипучее дерево. Со своего места на лавке и сваленных подушках Мирле видела, что на карте были отмечены места недавних стычек с тем, что насылала Пустошь. И моуры не были самым худшим из увиденного на этой охоте. Там стояли резные фигуры и поинтереснее. Мирле заметила гладкоголовых ящеров с длинными раздвоенными языками, косматых троллей, странных зверей. С прошлого года тварей стало куда больше, а ведь ещё даже не грянули настоящие снега. — Я вам говорю, всё это — предвестники конца, — не успокаивался марл Аттар, указывая на вязь истершихся символов в своей книге. — Что-то грядёт, попомните мои слова, грядёт нехорошее. — Или мы просто не видим каких-то подводных течений, — Кеддикай очертил кинжалом пограничную область на карте — обозначенную отвесными чертами долину на рубеже Пустоши. — То, из-за чего нам пришлось повернуть прочь от Пади… Как считаешь, князь, может это быть замешано?.. Его ответ прервал скрип распахнувшихся дверей, и в залу с шорохом юбок вошла женщина. Её голову покрывал шелковый белый платок, увенчанный тонким серебряным обручем, губы были поджаты в гневе, округлое лицо бледно от пудры. За ней семенили две микейские служанки, чьи обеспокоенные лица частично закрывали края лёгких платков. Мирле закатила глаза. — Бажена, — со вздохом обернулся к ней князь. — Неужто у тебя есть что-то важное? — Для твоей войны нет, — отвечала княгиня с тем степенным высокомерием, на которое способны только до мозга костей высокородные дамы. — Но для нашей жизни, Боргеллес. Ты не позволил Леонсию посмотреть на свой триумф ближе, чем с балкона. Не сказал ему ни слова с тех самых пор, как вернулся. Ты обещал дать ему подержать свой меч, а теперь он обижен и отказывается от еды. — Разумно давать ребёнку грязное от моурьего духа оружие, с которого ещё не сошла изморозь. — Мог бы хоть проведать нас, — жалостливо выдавила княгиня. — Тебя не было всё лето. Неужели я… неужели твой единственный сын ничего для тебя не значит? — Бажена, иди к себе и скажи Леонсию, что завтрашний день я проведу с ним. — Порой мне тревожно, что за человек может из него вырасти с таким отцом, — проговорила княгиня, пряча руки в широкие рукава платья и отворачиваясь. Когда её туфли зашуршали прочь, Боргеллес наградил тяжёлым взглядом стражника, закрывавшего за ней двери. — Мне б такое терпение. Сдаётся мне, князь, сегодня ночью ты предпочтёшь не вспоминать о ней, — усмехнулся Кеддикай. — Но найдётся ли кто-то, с кем ты её забудешь? Бажена умеет стоять над душой, даже не будучи рядом. — И не смею надеяться, — вздохнул тот, срывая понимающие смешки. — С твоего позволения, государь, — проговорил Кеддикай, — я напомню, что мы встретили в Моурьей Пади. Оно показалось мне тревожным по иным причинам, нежели те, что вынудили тебя повернуть назад. Да, эти твари были свирепее стаи бешеных псов. Да, мы никогда не видели, чтобы моуры были похожи на что-то подобное. И тем не менее, они показались мне… организованными. Я думаю, остальные тоже это почувствовали. Воевода, до этого недоверчиво хмурящий брови, вскинул голову, находя в словах Кеддикая собственные опасения. — Когда появилась первая тварь, то бросила что-то вроде клича остальным, — прошептал он. — Но разве моуры не просто жадное до крови зверьё? Эти же будто заранее спланировали нападение. — Что-то заставило их собраться в таком количестве в Пади, где с прошлой зимы не проливалась кровь, — кивнул Кеддикай. — Что-то удержало их от разоблачения вплоть до того, как мы подъехали достаточно близко. — Если бы знали больше о природе этих тварей, — протянул Боргеллес. — Но, боюсь, покуда мы не имеем представления о моурах, а пепельная сталь утеряна в веках, все спущенные по реке тела будут напрасной жертвой. — Пепельная сталь! — гаркнул воевода. — Время ли вспоминать старые сказки, когда лучше поискать реальное решение проблемы?! — Мне кажется, самое время, Ронвар, — смерил его долгим взглядом князь. — Или так просто появились эйлэ, о которых не слышали со времён Эпохи Сечи?.. — Пепельная сталь исчезла навсегда, — скрестил руки на груди Кеддикай Хартат. — Кузнец забыт, и, должно быть, канул в Бездну вслед за Тёмным. Боги позаботились, чтоб против них не осталось оружия. Оно и правильно, мало их уже. Что ж ты, князь, думаешь, она против моуров бы сгодилась? Этак можно любую сказку припомнить и наречь оружием. — Ты прав, — Боргеллес выпрямился над картой. — Нечего вспоминать то, чего уж не сыскать. Нет больше светлых душ, нет и пепельной стали. Мирле слушала, перебирая струны в ненавязчивой мелодии. Это обычно помогало сосредоточиться, теперь же перед глазами застыло лицо остроухой блондинки, её размыкающиеся перед клыками губы, выговаривающие ей в лицо: «Я убила князя Мариаса». Струна выскочила из-под пальцев, громкий звук заставил вздрогнуть. Эти люди были опасны, но самым опасным из них всё же была не Эзхен. Пусть и пришла из края Пурги. Другой из них пришёл из местечка похуже. У Мирле возникло стойкое чувство, что она стоит на пороге пропасти, и только сейчас туман внизу начинает рассеиваться, открывая её истинную глубину.***
Чтобы микеянки могли пройти по коридорам, им принесли тёмные плащи, за дверями банной залы остановилось сопровождение стражи. Сеггел облегчённо выдохнул, когда девушки накинули глубокие капюшоны. Хоть их ноги и были босы, и высмотреть белую кожу не составило бы труда, так всё же было куда больше шансов пройти незамеченным. Он сомневался, что Мирле успела всех предупредить, что приведёт белоглазого. Время подобралось к полуночи, когда они вышли длинной шеренгой в сопровождении стражников в кирасах и изумрудных кафтанах, несущих начищенные напоказ лёгкие бердыши. Зал за залом Сеггел убеждался, что праздники в Мигреесе проводятся с размахом. Разодетые знатные придурки теснились в каждом закутке, дружины и простых людей при оружии тут было немерено, и при каждом маячили слуги, личная и здешняя охрана, ворох девиц и мальчишек. Какими же они были наивными, составляя свои планы из паршивого трактира… Цепочка чуть не упала с плеч, и он приказал себе перестать сутулиться. Не думать даже, что у них могло или не могло получиться. Сейчас он был здесь. Ближе к Чаше, чем кто-либо из них. Как бы ни была сильна Гварн, как бы ловко ни сражалась Эзхен, их нельзя было отправить на это дело. Если у него получится… На губах Сеггела прорезалась улыбка предвкушения, когда перед ними распахнулись двери последней залы. Это помещение наполовину выстилали ковры близ расставленных у дальней стены высоких кресел. Вторая половина была отдана небольшому бассейну с мраморными бортами. Сегодня от него поднимался пар с розоватым оттенком. Сидящие у дальней стены люди явно не заметили их появления, продолжая увлечённо переговариваться. Сеггел выцепил взглядом среди шести затянутых в парчу и мех одного, на чьих плечах лежала россыпь самоцветов в буром медвежьем меху. Снимая плащ, он не отрывал взгляда от князя. Даже не сразу заметил, как зазвучала музыка, и Юса первая прошла к воде. Сойдя по ступеням, она окунулась по плечи, глубоко вдыхая горячий дым мари. Девушки пошли за ней, и Сеггелу пришлось не отставать. Проходя в горячей воде, он задержал дыхание, чтобы сохранить ясность рассудка, из-за завесы пара поглядывая по сторонам. Стражи здесь не было, но подле князя на коврах расположились ещё с дюжину людей. Старшая дружина, они единственные ещё следили за микеянками. Их ли Мирле называла «собаками»… Юса вывела девушек на ковёр, остановилась, сложив перед собой руки и отставив ногу. Остальные повторяли удручающе синхронно. От шума крови, капели воды на мрамор и дыма мари, всё-таки забравшегося в лёгкие, путались мысли, движения не вспоминались. Они, конечно, успели что-то выучить, но микеянки повторяли этот номер далеко не в первый раз. Сквозь пар, покашливая, пробежала Мирле, звеня колокольчиками. Плюхнулась на свободное место на ковре, по пути шлёпнув по влажным бедрам пару девушек. Сеггел улыбнулся ей, когда она подмигнула, водружая на колени лютню. Эту музыку он слышал, под эту мог двигаться. Она походила на все те песни из придорожных трактиров, лёгкая и ритмичная, под которые напевали незатейливые стишки. Микеянки тоже оживились, наверняка узнавая песню. Они пришли в движение, отставляя ноги на носки, потряхивая звенящими браслетами, подвесками об обручи, сплетая руки в замысловатые фигуры. Их танец строился из повторения заученных элементов, мелких шажков по кругу, и Сеггел пытался быть тенью Юси. Как она и объясняла, разворачивал бедро, держал спину, пытался сделать пластичными руки. Получалось настолько плохо, насколько вообще могло быть. Он попросту не мог стать тенью гибкой, полнотелой девушки, как бы не извернулся. Поэтому, когда музыка чуть переменилась, и пар схлынул с них, оставив блеск розовых капель на коже, он выдохнул и попытался внушить своему телу, что оно и без наставлений знает, как ему двигаться. — У них разве бывают беленькие? — показал на танцующих один из дружинников. Его товарищ покачал головой, отпивая из кубка, не опуская взгляда. Один из приближённых князя выругался, хватая поручни, подаваясь вперёд и таращась на Сеггела. Белое пятно среди тёмного дерева и золота, курящаяся струйка дыма. Он не знал, выглядит ли глупо, или же просто выбивается из общего ритма, двигаясь так. Чуть иначе, чуть более резко, дальше отставляя ноги, позволяя бёдрам делать всё то, что не могли плечи. Музыка звучала с явным ритмом, она сама предполагала его движения, дуги и развороты. — Кто его сюда пустил? — обернулся на присутствующих этот дружинник. — Это же белоглазый… — Видим, — накрыл его руку другой. — Я уж было думал, сегодня не будет ничего интересного. Князь обернулся к Мирле, и та заговорщически подмигнула, не прекращая улыбаться. Подперев кулаком челюсть, Боргеллес стал наблюдать, скорее выжидающе. Полумрак пересверкивал золотом его глаз. Пар снова накрыл их, и Сеггел шагнул из клубов сверкающей мари вперёд, утопил ноги в мягком ворсе ковра. Присел будто в поклоне, тут же поднимаясь витой струйкой белого пламени. Раскачиваясь на носках, откинулся назад, выгибаясь, проводя рукой по натянутой тетиве мышц, открываясь взглядам. Мокрая, блестящая от пара ткань липла к коже, просвечивала и скользила с хлюпким скрипом, держалась едва. Он сдернул с обручей штанины, те с треском дорогого атласа поддались сильным рукам. Юса заметила, что её девочки отвлекаются, раздражаясь тому, что внимание отдано не им, скривила золотые губы. Тронула ближайшую, сменяя движения на те, за которые им уж точно отсыплют золота, а то и отдадут наряды. Нашла взглядом ближайшего дружинника, и тот, сглатывая, оттянул воротник. — Шут, кого ты, к Кшеру, пригласил? — кивнул на них человек, сидящий по правую руку князя. — Я? — похлопала ресницами Мирле. — Господарь Хартат! Кто я такой? Мне вообще такие не нравятся. — Дурак, — махнул на неё Хартат, наклоняясь обратно к князю. Отсюда Сеггел прекрасно слышал даже полутона их голосов. — Я думал, они должны были быть угнетёнными, в цепях, всё-таки день нашего завоевания. А их всего один, и тот всем видом показывает, чтоб его… кхм, взяли. Государь, ты скажи, так и задумывалось? — Прекрати донимать меня и возьми себе девку, Дикай, — процедил Боргеллес. — А ты прекрати доверять такие вещи своему дураку, — бросил тот и поднялся. Микеянок уже уводили прочь, приглянувшиеся шли за гостями. Кеддикай подошёл к Микоше, и та подставила ему руку, плавным разворотом выходя из танца. Кресла пустели, ночь сгущалась в просторном зале, оставляя тусклый свет кристаллов. Сеггел шагнул ближе, остановился перед князем. Хотелось коснуться бурого меха воротника, провести по острым граням рассыпанных в нём самоцветов, рука почти огладила край оплечья, как Боргеллес притянул его за пояс, заставив сбиться с ритма, замереть, чуть не падая на него, упереться коленом о поручень. Сеггел рвано выдохнул, когда грубая рука провела по его талии, сминая кожу, заставляя мрак расцвести на щеках. Привлекая его к себе, князь поднялся. Сеггел задохнулся в объятиях меха и жёсткой ткани. Рука обняла его, прижимая к груди за мантией. — Покажешь, что ещё умеешь, — процедил князь. Сеггел загорелся от внутреннего ликования, приластился к его руке.***
Мирле проводила взглядом их, удаляющихся к скрытой за занавесками двери покоев, кивнула Юсе. Та криво усмехнулась, её помада растрескалась, сквозь трещинки золота проступила вязкий чёрный сироп. Затем она взяла руку подошедшего к ней дружинника, поцеловала глубоко, жарко, проливая капли яда ему в рот. Лютня продолжала наигрывать беспечную песенку, Мирле покачивала ногой в такт весёлому ритму. Скоро за стенами расцветёт посеянное семя раздора. К утру здесь будет не продохнуть от горя, нечистот и медленной неизбежной смерти. Никто из лекарей не справится, несчастные сдохнут в собственной грязи через пару дней, а девушки Юси будут уже далеко в своей Микее, так и не продавшей своих драгоценных убийц рамейскому миру. Мирле начала мурлыкать песенку, оставаясь наедине с собой в задушенной паром и марью комнате.***
На мгновение их проглотил мрак незажжённых свечей, но вот звёздный свет пролился в комнату вслед за одёрнутыми занавесками, упал на распростёртую на полу шкуру неизвестного зверя, на белые клыки и глаза-бусины. Тонкая колоннада гульбища огибала башню, луна серебрила узорные ордера. Боргеллес прошёл мимо погасшего камина, и Сеггел проследил, что полка его полнится кубками, резными рогами всевозможных форм. Заветная Чаша стояла меж них, кажется, до сих пор не замеченная хозяином. — Скажешь, может, кто тебя послал? — князь поднял со стола кубок и выплеснул содержимое на поленья. — Никто, мой государь, — Сеггел подошёл ближе, провёл по рукаву, расшитому золотыми побегами папоротника, чувствуя за тканью крепкие мышцы. Куда лучше им быть незакрытыми сверкающей сталью, до натужного треска натягивающими блестящий атлас. — Мне известно, что ни один из белоглазых, за которыми я посылал, не выжил. Откуда ты взялся? — Я здесь по собственной воле, — ничуть не смутившись, улыбнулся он. Одёрнул себя, что смотрит чересчур открыто, откровенно любуясь точёным профилем. — Мой государь. — Может, всё-таки по моей? — увенчанная перстнями рука схватила его челюсть, разворачивая лицом к свету, спустилась сзади по шее, металл холодком сбежал по венкам, дрожью схватил тело. — Да… государь, — выдохнул он, когда большой палец очертил ему губы. От этого тембра и без того волнительный голос грозил подсечь ему ноги. Сеггел перехватил палец губами, забирая его, пробуя соли кожи и горечь металла. Камень в кольце льдом провёл по его нёбу. Князь притянул его к себе, поморщился от того, что в его радужках сверкнул отблеск луны. Чуть болезненно оттянул угол рта, подставляя лунному свету его блеск и наготу, золото и мрак. — Если попытаешься пустить себе кровь… — медленно проговорил Боргеллес, чертя по ленте на его шее. — Никогда, мой государь, — улыбнулся он, когда его потянули за звенящую цепочку к тёмной части комнаты, укрытой серебрящимися занавесками. Распоясавшись, князь опустился на высокую перину, не спуская глаз с него. С его плавных движений в сиянии луны, с того, как он припадает на колени подле него, кладёт руки на разведённые бёдра. Сеггел прильнул к нему, провёл языком по солёной коже, прикрывая глаза. Золото погасло, растворяясь во мраке. Он обхватил его губами, скользя ниже, опуская корень языка. До сих пор он делал подобное только под приказом цепи, и тем приятнее было ощущать подживающими ранами лишь мягкий шёлк. Тем раскованнее он чувствовал собственное тело, отзывающееся на близость. Его движения срывали неровные вдохи, загрубевшие от боёв руки в холоде перстней водили по его плечам, склоняли шею, проводили меж прядей, открывая лицо. Опускаясь и отпуская, сглатывая в заворожившем его самого темпе, он, должно быть, сделал что-то не так, раз с новым глотком его притянули за цепочку, заставляя встать коленями на перину, расставить ноги над князем. Тот спустился касанием до его талии, провёл за отрезом шелка. Сеггел вспыхнул, когда тот потянулся к столику за стеклянной бутылью чего-то маслянистого, от откупоренной крышки чего повеяло сладостью. Он должен был подумать об этом ещё в банной. Не его вина, что Родри не то что скупился на подобное, порой даже слышать не желал, что ему нужно что-то кроме пары плевков. Неудивительно, что Сеггел не узнал запаха смазки. Князь разлил на руку содержимое, огладил внутренние стороны его бёдер, провел по нежности за тканью, притягивая его к себе. Ставший мокрым шёлк открыл его полностью. Сеггел уперся взглядом в распахнутую на груди князя мантию, распустившуюся тесьму ворота, до боли кусая губы, совсем позабыв о том, что ему запрещено пускать кровь. Опускаясь, он нарочно медлил, скользя по всей длине, примеряясь к размеру. Отчего-то не решаясь. Доведя до того, что его схватили за бёдра, впиваясь в кожу и притягивая с силой. Сеггел рвано выдохнул, откидываясь назад. Боль поднялась до рёбер, заставила мрак расцвести на щеках. И всё же она была желанной, тихой и нежной, иной, нежели в прочие разы. Она игралась с ним умеючи, заставляя отпускать стоны и двигаться в такт нарождающемуся спазму. Сеггел отдался ей и рукам, скользящим по его телу уже не пробуя, но наслаждаясь. Смелея, провёл по животу, проникая под атласную рубаху. Князь мог вовсе обходиться без этого показного металла, в котором был днём. Его не останавливали, потакая игре с одеждой, пока он опускал бёдра до упора, пока влага напитывала до прозрачного лоснящийся к телу шёлк. Ему бы просто доставить удовольствие и исчезнуть, не срываться на рваные движения, вырываясь из нежных спазмов, не пытаться достать до обещанной каждой растяжкой вспышки. Его сорвали с себя, и Сеггел на миг сжался как от удара, прежде чем князь развернул его от себя, поднялся. Его спина уперлась в твердую грудь. Он с выдохом, полным благодарности, вжался в его бёдра, проваливаясь обратно в тягостную блажь. — Неужто не врёшь, — прошептал князь, запрокидывая к себе его голову, сияющую золотом и пылающую мраком. Из его приоткрытых губ можно было пить мёд, Сеггел продрог от испарины, раскалился от близости, и всё это заставило Боргеллеса улыбнуться. — Неужто нравится? — его откинули грудью на перину, позволяя перевести дыхание, но Сеггел приподнял бёдра, не желая мириться с пустотой внутри. — Да, мой государь, нравишься, — промурлыкал он. Перина промялась под весом, рука провела по его шее, и он приластился к нему, подаваясь назад, находя и насаживаясь. С головой окунулся в этот омут и задохнулся в нём. Двигался как в полусне, помогая себе, проливая сквозь натянутую ткань ленивые капли. Им не хватило прежней смазки, и через несколько раз опустела бутыль, со звоном укатилась прочь. Сеггел чувствовал, как тело слабеет, поддаваясь неге, и как его подхватили за миг до падения, вжимая в удушливую мягкость постели. В нём расцвела обещанная вспышка, вырывая слабый стон, ослепляя. По мышцам разлилась нега, не давая ни двинуться, ни ответить вбивающимся в него толчкам, лишь взглянуть на своего князя, навсегда оставляя в его глазах блеск расплавленного золота. После всего его подняли на руки, убирая спутанные, блестящие от масел волосы от лица. Он и думать не смел, что с ним обойдутся так, что в этом грозном человеке могла прятаться нежность. Уже не боясь его, Сеггел потянулся к нему, ткнулся в уголок губ, обвивая рукой шею. — Нравишься, сильно, — проговорил он, ластясь к обветренной коже щеки. — Имя-то есть у тебя, создание? — вопрос застал его врасплох. Он был Сеггелом, всю жизнь был Сеггелом, но то была презренная и тёмная жизнь, сумрачная тропа в грязи, которая вела в никуда. Он мог ответить что угодно. Он мог свернуть с этой тропы, хотя бы попытаться, но в голове вместо мыслей хлопали вороньи крылья. Князь прикрыл веки. — Ну не хочешь, не говори. — Я, — Сеггел открыл было рот, как вспомнил пикирующего орла на груди того человека. В нём только и полыхало, что прежнее желание быть рядом. — Я хочу на крагу к тебе… На большее он был не способен, хоть и хотелось рассказать, что ему хочется остаться здесь насовсем, стать тем, к чьим словам князь бы всегда прислушивался в обход всех этих советников, стать его тенью и правой рукой. Сеггел бы полюбил Мигреес только ради него, достал из себя непокорное колдовство и обратил его против недругов своего князя. Но он не забывал, кем оставался вне этих пустых мечт. Изгнаннику без дома и родных нечего надеяться на подобную милость. Сеггел сморгнул это некстати проснувшееся отчаяние, поднимая взгляд. — На крагу… На крагу вряд ли пущу. Но у меня есть, чем тебе отплатить, — Боргеллес отвёл волосы от его уха, задумчиво прикрывая глаза. Отплатить, конечно. Он ведь здесь за этим. Сеггел оттянул уголки искусанных губ, треская корочку крови. — Мне… хочется кубок, один из твоих, — голос дрогнул, словно просить чего-то он не имел ни воли, ни права. — Ишь ты, — хмыкнул Боргеллес, проводя взглядом по ряду трофеев над камином, словно сомневался, не затевает ли гость какой подлости. — Ну да мне не жалко. Возьми, в конце концов, это просто кубок. Тебе, может, он куда важнее. Сеггел опасливо отстранился, готовый метнуться к Чаше, заманчиво сверкнувшей стеклом в лунном свете, как его поймали за руку, заставили встретиться с пронзительным взглядом в упор. — Бери, но так просто ты не уйдёшь.