Рамейцы живут близ воды, ходят над водой, а умирают в её глубинах, провожая покойников на лодках, которые затем поджигают. Место же, служащее им загробным миром, населяют, как ни странно, рыбы. Когда я спросила, куда отправляются прославленные добрые души, надо мной посмеялись. «Ты уж реши, учёная моя, прославленные или добрые», — сверкнув своим единственным птичьим глазом, усмехнулась Мате Маратхен. © Заметки о Восточных Землях, найденные среди руин башни храма Хáккет
Солнце бросало изрешечённые блики на дощатый пол, ровную гранитную кладку. Сеггел разлепил веки, не понимая, как оказался в глухом мешке каменных стен, отчего тут зябко до дрожи, до облачков пара изо рта. Во сне он даже зарылся в устилавшую пол солому, спасаясь от холода. А двинувшись, поморщился от колких мурашек в затёкших конечностях. Висок как иглой пронзило, боль заставила скорчиться в негреющей соломе, закрыв лицо от белого солнца. Со времени на цепи он помнил это мерзкое чувство по пробуждении, оттого что часто засыпал под снотравкой, сковывающей тело и слипающей в вязкий ком мысли. Кажется, он и теперь какое-то время пролежал без сознания. И, должно быть, не здесь, иначе уже окоченел бы. Сеггел сплюнул тёмное железо прикушенной щеки, а обернувшись, увидел окованную сталью дверь, запертую снаружи. Это всё паршиво походило на темницу. Сквозь решётку окна залетали снежинки и стылый ветер. Вот только последнее, что Сеггел помнил, — это появление на острове одоспешенных людей в резных накидках цветов Мигрееса, испуг от удара по голове, а после — тьма. — Доброе утро, — буркнула груда тряпья в углу. Сеггел вскочил и подобрался, узнавая голос. — Акелиас? — вытаращился он на то, что осталось от лекаря. Воспоминания нахлынули, заставив отползти подальше, забиться в угол каменных стен. Погребённый под грязными тканями, Акелиас скорее напоминал соломенное изломанное пугало, чем человека. Под спутанными волосами поблёскивало обнажённое мясо, а в нём — чудом уцелевший глаз, смотрящий на Сеггела. — Где мы?.. Как мы тут оказались? — борясь с подступившей тошнотой, протянул Сеггел, не спеша приближаться к лекарю. — А ты глянь, — предложил Акелиас, кивая на окно под самым потолком. Сеггел поднялся на ноги, с сомнением обернулся на лекаря, подтянулся за решётку. Лицо обдало стылым ветром, мелкие снежинки ужалили щеки, яркое солнце на снегу ослепило, заставив прищуриться. А как глаза привыкли, Сеггел пораженно выдохнул пар. Этажами отвесной стены ниже простирались крыши без числа. Город пестрел цветастой черепицей, столбами дыма печных труб, причудливыми флюгерами, сказочными башенками храмов и часовен, разукрашенными фасадами жмущихся друг к другу домиков из белого камня и красного кирпича. Над стенами их небольшой крепости маячили яркие маковки куполов, увенчанные яблоком и шпилем. До самого горизонта простирались двускатные крыши, и только за опоясывающей город стеной белели паруса кораблей, сверкала гладь реки. Отсюда — точно разлитое чистое серебро, окутанное туманом. Сеггел задержал дыхание от увиденного, блуждая взглядом по лабиринту узких улочек, пока руки не занемели, ужаленные холодом металла, и не пришлось спрыгнуть обратно. — Мы ведь хотели в Мигреес. Так вот, теперь мы в самом его сердце, в Кесгерлене. Кесгерлен. Сеггел слышал это название, в основном от торгашей, везущих свой товар с северного берега Геанны. Вроде как один из них даже затирал Родри о жидком негреющем камне, который добывается в этих пещерах. Сеггел был под изрядной дозой снотравки, но эти слова запомнил. Мигреес, самый обширный край из всех, что прибрали к рукам Девять Князей. На гербе его соболь, в тереме его сидит Медведь, северной, прилежащей к Сатхару оконечностью его правит охота, востоком заправляет кирка, а югом, где они сейчас, — звонкая доля. Но лицо его — порт Кесгерлен, город воров и торгашей, город вечной снежной сказки. — Оказались мы здесь по воле твоего дружка, — продолжал Акелиас, выводя гвоздем на полу колдовские пентаграммы. — К острову пристала береговая стража, уж не знаю, кто её вызвал. Только вот мальчишка Ригата живо к ним подлизался, и первым делом они повязали нас с тобой. — Кет? — недоверчиво переспросил Сеггел. Он поморщился, потирая виски. Похоже, он не только недооценил Ригатсона, он ещё и не заподозрил, что он способен на подлость похуже тисканья с этой паршивой микеянкой. И как только повёлся на светлое личико. Что ж, поделом ему, больше он не попадётся на чары мальчишки. Если, конечно, выберется из этой каменной клетки. — Что с тобой случилось? — процедил Сеггел, оборачиваясь на Акелиаса. — Ты выглядишь как ходячий распотрошённый труп. — Я и есть, — согласился тот. — Илейн… пристрелила меня. У меня оставался пузырёк того зелья, которое я готовил для Мариаса. — Всё ведь случилось из-за тебя, — процедил Сеггел. — Мы попались из-за тебя. Отчего, раз стал бессмертным, не порешил стражу?.. — У них были факелы, — Акелиас отнял руку от лица, оставив на той кровавый отпечаток. Откинулся на стену. — Когда они ворвались в деревню, когда я увидел огонь… то понял, что и теперь у меня есть слабости. Быть может, я вовсе не бессмертен. Быть может, я сделал с собой нечто похуже смерти. — К чему было орать, что ты… — Это был… побочный эффект, — он втянул воздух с влажным свистом плоти, прикрыл рукой то, что осталось от лица. За расставленными пальцами прорезалась перепачканная старой кровью усмешка, он тихо рассмеялся. — Только что я умирал и вот уже чувствую в себе небывалую силу. Будто тогда мне и вправду было подвластно всё. Будто я на мгновение стал богом… — И как, стал? Акелиас опустил взгляд на свои вытянутые ноги, больше похожи на обмотанные тряпьём размозжённые брёвна. — Бездна и прихвостни! — пнул в него соломой Сеггел, выдыхая облачко пара. — Ты же обессмертил Мариаса! Что ж себе-то не оставил того же? — Мариас получил экспериментальный образец. Он костенел на глазах… Ещё бы пара лет, и он стал бы хрупкой костяной оболочкой прежнего себя. — Так сделал бы что получше! — Я продолжал искать формулу, — процедил тот сквозь сжатые зубы. Измаранные в сухой крови жёсткие пальцы медленно сжались. — Я был слишком близко от неё. Она была… — в расширенных глазах мелькнуло нечто безумное, пальцы сжались с силой, заставив Сеггела вздрогнуть, — у меня в руках. — Так нашёл бы, — буркнул Сеггел. Акелиас промолчал, глядя перед собой. Зрачки дрожали, и Сеггел благоразумно решил отойти к дальней стене. Похоже, лекарь страдал над какой-то моральной дилеммой, а такие тонкости всегда были ему непонятны. — Я никогда не прибегнул бы к неоконченному варианту зелья, если бы не… — взгляд Акелиаса потемнел, — если бы не эта кшерова девчонка. Я недооценил того, что сам же слепил из неё. И чего она нахваталась в моё отсутствие. Следовало посадить её на цепь. Сеггел вздрогнул, в следующий миг его лицо исказил оскал. — Выродок, — сплюнул он, чувствуя, как вытягиваются его кости, и как кривые лезвия когтей снова прорезаются сквозь кожу. — Только посмей раздобыть эту кшерову штуку… Акелиас слабо усмехнулся, под спутанными прядями сверкнул неестественно живой, ужасающий взгляд. Сеггела пробрал озноб, он отпрянул, сжимая зубы, отчего-то уже не так плотно сходящиеся челюсти и кулаки, без боли распарывающие собственную кожу. На ладонях стало влажно, кровь весело вскинулась в воздух, и, кажется, засмеялась. — Я никогда бы не связался с тобой, если б знал, что окажусь в грёбаной темнице снова! — крикнул он, занося ногу и ударяя лекаря каблуком в плечо. Тот чуть покачнулся. — Так это твой повторный опыт? — изорванное мясо лица пришло в движение, открыло грязные от крови зубы. — Что ж, может, хоть сейчас закон довершит своё дело. — Ненавижу! — набросившись на него, Сеггел ударил его когтями наотмашь, задел глубоко, хлынула тёмная вязкая кровь. — Да почему я сижу здесь с тобой?! Но Акелиас перехватил его руку, выворачивая запястье. Сеггел взвыл, отлетая в ворох соломы. От удара о мерзлые доски тело закостенело на миг, прежде чем наполниться тупой болью. Сеггел приподнялся на дрожащих руках. — Потому что тебя по ошибке не прирезали на острове, — встал над ним лекарь. Он изменился, похолодел Сеггел: он стал двигаться иначе, будто незримый кукловод дёргал его конечности за нити. В фигуре будто прибавилось веса. Стало как-то легче поверить в то, что ему уже ничего не стоит одним ударом переломить его пополам. Сеггел заскулил, отползая прочь, насколько это было возможно в тесной камере. В коридоре послышались шаги. Это не был кто-то из стражи, за ним вместо лязга брони шуршала мантия. В щели возникло лицо с заострёнными чертами под тенью коричневого капюшона, чёрные глубокие глаза. — Сеггел, Акелиас? — шепнул человек. Они обернулись, когда звякнула связка ключей. — Царевич Мирле хочет заключить с вами сделку, — продолжил человек свистящим шёпотом. — Услуга за услугу. — Царевич? — буркнул Акелиас. — В Кесгерлене правит князь. — О нет, господарь, в Кесгерлене правят Крысы, — сухо усмехнулся человек, заставив того медленно обернуться. — Услугу?.. — недоверчиво скривился Сеггел, перебегая к дальней от ожившего трупа стене. — Мирле спрашивает, не согласитесь ли вы выследить для него парочку неприятелей. Взамен же он даст вам шанс уйти из-под длани закона. — Парочку? — прищурился лекарь. — Мнится мне, там далеко не парочка. Почему именно нас? — Вы уже сегодня отправитесь на плаху, а он не хотел бы терять столь ценных людей. Царевич осведомлён о ваших навыках и хочет видеть вас в своих рядах. — На плаху? — прошипел Сеггел. — Мы же ничего не… Мы ничего не сделали, хотелось выкрикнуть ему. Я буквально успел только испугаться. Если только этот несостоявшийся бессмертный не поубивал народу, пока он был в отключке. Так или иначе, они ещё только под подозрением, когда о плахе даже не заикаются. Но, похоже, закон Кесгерлена был иного мнения. — Белоглазого и ходячего трупа?.. Среди всех преступников из этой темницы кандидатов поскромнее не нашлось? — Заткнись, — Сеггел подбежал к двери и обхватил руками решётку, нервно улыбаясь меж прутьев. — Нас хотят освободить, а ты ломаешься. Господарь любезный, мы согласны, только выпустите. Ваш этот Мирле может на нас положиться. — Я лишь пытаюсь мыслить трезво… — протянул Акелиас, складывая на груди руки. — Царевич переговорит с вами лично, — кивнул человек, ключ провернулся в засове, и тяжёлая дверь отворилась. — Следуйте за мной, я отведу вас к нему. — Он здесь? — огляделся Сеггел, выходя в тёмный коридор. Акелиас со вздохом двинулся следом. — Тоже сидит, что ли… — Царевич бывает в разных местах, — отозвался человек. — Каземат целиком под контролем Крыс, и царевичу известно всё, что происходит в этих стенах. — А где ваш царь? — Второй месяц как сплясал в петле. — А, — заложил руки за голову Сеггел, провожая взглядом сплетения одинаковых сумрачных каменных гротов. — Угнетающее местечко. — Разве Каземат не полностью под контролем Крыс? — глянул на него Акелиас. Под коричневым капюшоном сверкнула улыбка. — Иногда мы даём Медведю ощущение власти. К тому же пока государь не в городе, у нас развязаны руки. Государыня не интересуется такими грязными делами, ей куда проще поручать казни третьим лицам. Они повернули на лестницу, уводящую вниз в непроглядную тьму. Их проводник остановился, простирая руку во мрак в приглашающем жесте. Сеггел с некоторым сомнением ступил на лестницу, Акелиас похромал за ним. Грот вывел их в маленькую, освещённую факелами комнатушку без окон. У дальних стен выстроились люди с арбалетами. А в центре, на стуле, явно притащенном из пыточной — со стальными скобами под конечности и шею, в подсохших пятнах крови и нечистот, — сидел бард с острова. Сеггел узнал этот пурпурный шерстяной плащик до талии, нездоровую худобу и изящные тонкие руки, длинные пальцы, сцепленные перед грудью. Сегодня он был без капюшона, и из-под сущего хаоса остриженных чёрных кудрей сверкали изумруды огромных глаз. У царевича было миловидное треугольное веснушчатое личико, что, однако, не вязалось с бесноватым огоньком в пристальном взгляде. — Ты, — выдохнул Сеггел, и широкий рот Мирле растянулся в белозубую улыбку. — Я, — самодовольно похлопал он себя по груди. — Юный и талантливый красавец, который будет вас искушать, мои… отчасти юные, без сомнения талантливые… точно не красавцы. — Говори за себя, — скрестил руки Сеггел. — Я ещё не решил, помогать тебе или нет. — Правда что. Вас ведь за каждым углом ждут предложения выкупить жизнь за сущий пустяк, — Мирле поскрёб корку крови на поручне и критически осмотрел ноготь. — Не бойся, я быстренько обозначу своё прошение и отпущу вас догнивать в камере. — Сеггел, — процедил Акелиас. — Боги, оно разговаривает, — Мирле схватился за сердце. — Боги, чем?! Не хочу знать. — Нам сказали, у тебя есть недруги, — протянул Сеггел. — И ты хочешь от них избавиться нашими руками. — Да, поверить сложно, но такой хороший Я могу кому-то не нравиться… — Ты расскажешь о них подробнее? — осторожно проговорил Акелиас. — Что тут говорить, — фыркнул он. — Два бугая и мелкая девка. Носят зелёные плащи. Убейте их, желательно исподтишка, потому что они капец опасные. Особенно мелкая… Жуть. Что говорить, если я не своих ребяток посылаю, а вас. Сеггел и Акелиас переглянулись. Наёмными убийцами они ещё не были, но, стоя в кругу вооружённых людей перед взбалмошным подростком с неограниченной властью в руках, готовы были согласиться и на это. Тем более голос разума в лице Акелиаса теперь умолк, явно не задетый перспективой возможной смерти. — А ты случайно не знаешь, что случилось с остальными нашими друзьями? — всё же спросил Сеггел. — Кет Ригатсон с этой хорошенькой микеяночкой сейчас в порту, стража обещала посадить их на корабль до Златнекора за содействие. Остальные, кажется, остались на острове. — Ясно, — поморщился Сеггел. Второй человек уже сказал ему, что Кет предал их. После того, как пообнимался со своей микейской девкой. Против воли когти поползли из кожи, но он заблаговременно сжал кулаки. Ничто не мешает ему найти Ригатсона после того, как царевич поможет им сбежать. Чтобы, так сказать, поговорить по душам. — У вас с ним что-то произошло? — улыбнулся Мирле с хитрым прищуром, перебрал пальцами. — Нет, — огрызнулся Сеггел. — Ничего. — О, как печально, — протянул тот. — Совсем ничего. Обидно, хотя в ином случае я бы это знал, не думаешь? Я обожаю сплетни, на них и выживаю. — Рад за тебя, — процедил Сеггел, разворачиваясь к выходу. — Погоди, — Мирле соскочил со своего трона, указывая пальцем на Акелиаса. — Не могу же я отпустить вас в таком виде. В вас слишком много дырок, милейший. А мой идеал — это две. Не три, настаиваю! — он закатил глаза, кивая на кого-то из арбалетчиков, — а то они пытаются. Ну же! Схватить его. Арбалетчики обступили лекаря, взяли под руки и повели к стулу, не встретив сопротивления. Мирле распахнул дверь перед человеком в кожаном фартуке и грязной рубахе с нитками и иглой. Широким жестом царевич пригласил его пройти к Акелиасу, на чьих запястьях только защёлкнулись стальные скобы. Скептически осмотрев повреждения, портной кивнул арбалетчикам держать Акелиаса и принялся за работу. — Честно, я в восторге, — шепнул Мирле, наклоняясь к Сеггелу. Тот заметил, что они одного роста, хоть Мирле и, должно быть, весил вдвое меньше из-за худобы. — От вас обоих. Люблю страшненьких. Тот нахмурился, приглядываясь к тому, как перекатывается в зелёных глазах бесноватый огонёк. — Мой батя увлекался таксидермией, — пояснил Мирле, блуждая по нему взглядом, — разных частей тела. — Я бы поторговался за своё достоинство. — Ты недооцениваешь мои воровские навыки, — цокнул он, тут же отскакивая под руку портного. Тот уже заканчивал накладывать швы. — Ну вот, уже на человека смахивает! От прежнего ужаса лицо Акелиаса сохранило два длинных пересекающихся шва и заметно поубавило в возможностях мимики за счёт того, что кожа больше не держалась за мышцы. Она немного обвисла, кривовато стянутая грубыми нитками. Лекарь ощупал своё лицо, избегая мутного отражения в стальных скобах. Вот только если разорванный он внушал страх и отвращение, то зашитый — смутный ужас от чего-то в корне неправильного. И наверняка мёртвого. — А теперь летите, мои пташки возмездия, и гадьте, куда я вам сказал! — сделал им ручкой Мирле, когда арбалетчики обступили их и вывели прочь. На вершине лестницы ждал человек в коричневой мантии, сухо улыбнувшийся их появлению. — Не могу поверить, что легендарными Крысами заправляет такой недомерок, — процедил Акелиас по пути через каменный кишечник темницы. — Легендарными?.. — хмыкнул Сеггел. — Это самая многочисленная братия воров и жуликов Мигрееса. Они здесь повсюду, владение их паутиной — это почти безграничная власть. Их царь, быть может, влиятельнее самого князя. А этот не то что на паука не тянет, до комара не дотягивает. — Царевичу Мирле многое перепало после смерти отца, — обернулся к ним их провожатый. — Возможно, он просто старается не растерять влияния. Это непросто, когда тебе всего семнадцать. Сеггел нахмурился: он был уверен, что Мирле помладше. Он, конечно, был чересчур субтильным даже для подростка, вовсе не смахивая на его ровесника, но на острове его голос сломался на совсем высокие нотки. Что-то тут не сходилось, но вот что…***
Эзхен приподняла головой крышку ящика, из зелёной тени оглядывая палубу. Длинный узкий борт карвы* лишь наполовину пересекали пустующие скамьи гребцов. Стражи осталось три человека, остальные сошли в порт, провожая телегу с подозреваемыми в поджоге. Схваченные посреди праздника жители Вышаты высовывали руки сквозь решётку и стенали, что невиновны, да стражники не поворачивали головы. Бедолагам не хватило расторопности, когда всё случилось. И как-то среди них оказались Сеггел с Акелиасом. Сеггела оглушили и кинули под скамью, а вот с лекарем страже пришлось повозиться. Должно быть, столь громкие причитания объяснялись ещё и тем, что люди боялись находиться с ним в одной тесной телеге. Эзхен не видела, что именно случилось в деревне: она сбежала с холма уже при первых огнях полыхающих крыш, заметив в отблесках золотых огней приближающийся к острову парус. Карва береговой стражи вышла тенью из-за скалы, словно заранее знала, что произойдёт, и одоспешенные люди сошли на берег уже с палицами наготове. Кто-то их предупредил. Тот, кто, быть может, всё и подстроил. Но вот что стало с Акелиасом… Эзхен была уверена, что его ранили смертельно. Стрела вошла глубоко в солнечное сплетение, и падал он вполне убедительно. В дороге она не раз пережила заново момент его падения, пытаясь понять, отчего вместо гнева в ней тогда народились только бессильные слёзы. Она не плакала от горя, она вливалась в поток ярости, отдавая свою боль клинку. Которого больше не слышала, пусть тот и висел на поясе. Остаток ночи и краешек стылого утра до рассвета она будто замерзала изнутри, сквозь зубы вдыхая рыбный смрад и украдкой выглядывая на палубу. Ромфея всё молчала, и от тишины, полной скрипа досок и плеска воды, звенело в голове. Из своего ящика Эзхен мало что рассмотрела, мало что расслышала за голосами прочих людей. Что-то происходило, но ощущения были что сползающая по спине холодная рыбина. Она передёрнула плечами, скидывая её с пропитавшейся рыбной вонью рубахи, придерживая крышку ящика на голове. Ещё только обещал разлиться рассвет, и в порту было весьма немноголюдно. Её плечо тронул Гаррет, присевший за ящиком: «Пора». Эзхен поднялась на ноги. Она вышла из-за спины зевающего стражника, поздоровалась. Тот проглотил зевок, вытаращился на неё. Но не успел издать ни звука, как его лодыжки подсекла Гварн, схватила за пояс и воротник и перебросила за борт вниз головой. Остальные обернулись на плеск, но получили стальными кулаками по носу. — Чистая работа, господарыни, — вышел из-за их спин Рыжий. Оглядел корабль, кладя руку на светлое дерево борта. — Игар, парни, как думаете, сможем сделать из этой красавицы новую Деву? — Ещё какую, — отозвался тот, пробивая головой крышку закупоренной бочки и высовываясь из неё, облепленный водорослями. — Будет краше прежней, Гаррет! — отозвался Лисер, выныривая из ящика с угрями на плечах. — Готовь отчаливать, Игар. Ты с нами, капитан? — Мы с девушками наведаемся в Кесгерлен, вытащим наших приятелей, — закинул тот косу за спину, отвешивая городу кивок, — а вы пока поколдуйте над кораблём. — А что с Кетом и Илейн? — спросила Эзхен, указывая рукой на них, уходящих вдаль по мостовой в сопровождении стражи. — Ты уверен, что нам понадобится корабль до Златнекора? Она вовсе не была уверена, что стоило выставлять «хорошими» именно этих двоих, но они правда казались самыми безобидными среди них всех. Стража могла знать Гаррета, Гварн ни слова не говорила по-рамейски, а ей самой ещё не удались ни одни переговоры. — Всегда выстраивай запасной план, Свет ты мой. Сейчас эта малышка отплывёт за скалу, где переоденется девой-воительницей, а корабль до Златнекора тем временем погрузит не только пассажиров, но и скромный скарб соболя, мёда и огранённых самоцветов… Всего, чем так богат Мигреес. — Шайсэ, — усмехнулась Гварн. — Попрошу! Делец! — вздел указательный палец Гаррет. — У нас дня два. За это время нам надо вызволить наших неудачников. И тактично спросить, куда стража спрятала Чашу. — Зачем, Гаррет? Ведь я уже вернулась и надеюсь больше так надолго не уходить… По дороге Гаррет пересказал события тех дней, что она провела в Бездне. От подробностей стычки с белоглазыми и троллем она почувствовала укол страха и стыда. Теперь ей было неимоверно совестно, что она бросила их, заставив рисковать жизнями ради себя. Но Эзхен не знала, было бы ей легче, если бы Гаррет не нырнул за ней, отпустив на дно. Едва ли. Узнав в лицо тварей Бездны, Эзхен уже ни за что не хотела к ним возвращаться. Она даже поёжилась от воспоминаний, пытаясь достать защиту ярости прикосновением до рукояти, пожалуй, чересчур отчаянным. Стальная Эзхен не отвечала. — Золотце ты блескучее моё, — тяжёлая рука легла ей на плечо. — Этот кубок куда важней, чем ты себе можешь представить. В Угодьях не так много сплава, способного извлекать Свет. Без него нам ни шагу ни ступить в той стезе, что грозит настигнуть тебя. Эзхен смерила его взглядом исподлобья, раздумывая над словами. — Хочешь сказать, Чаша как-то избавит меня от Тёмного? — В более располагающей обстановке, я обещаю, ты получишь от меня самые подробные объяснения. Потерпи чуть и доверься мне. Но прежде всего нужно выяснить, где она. — И кто кликнул береговую стражу. Она не была уверена, но, похоже, Чаша могла быть у Сеггела. Тот последним ходил к дому старосты, прежде чем Гаррет в приближающихся огнях пожара и боя ворвался туда и ничего не нашёл. — Ты знаешь, к кому обратиться? — спросила Эзхен, когда они уже поднимались по улочке порта, а корабль внизу отчалил без лишнего внимания. — Едва ли. В былые времена бывали у меня знакомые, умеющие найти иголку в стоге сена. Как и те, что нашпиговывали бы любое сено иголками. О нынешнем Кесгерлене я могу судить лишь по тем, кто перенял их дело. — Странно, ты вроде не старый... — протянула Эзхен, оглядываясь по сторонам. Кесгерлен был огромным торговым портом, но и здесь едва ли можно было встретить белоглазых или эйлэ. Поэтому, не отходя далеко от пристани, Гаррет кинул первому торговцу горсть звонких монет и взял с прилавка отрез зелёного сукна. Один из гербовых цветов Мигрееса: изумрудная зелень его глубоких шахт. Второй цвет — пурпурный, знаменующий и добываемый в здешних скалах кровяной камень, и особенную краску побережья, получаемую из моллюсков. Ну а соболиный мех и вовсе стал знаком всей мигреесской знати. Гварн распорола сукно надвое, укутавшись своим отрезом точно южным шарфом в пару отточенных движений. Второй отрез получился чуть больше, почти до колен, если заткнуть концы «капюшона» под бинты за рубашкой. Эзхен набросила на плечи импровизированный плащ, жалея, что не может заколоть его красивой фибулой. Но она не могла не согласиться, что на северном берегу Геанны заметно похолодало: уже пролетал снег, и шерстяные плащи пришлись кстати. Затем Гаррет сказал Гварн сдать оружие, и она долго спорила с ним у дверей хранилища — неприметной лавочки с высоким крыльцом. Но Гаррет выложил на стол свои топоры, и она нехотя грохнула рядом рогатину, вытянувшуюся от стены до стены этой каморки, большая часть пространства которой была отведена стеллажам с запирающимися на ключ ячейками. — В городе запрещено оружие длиннее ладони, — напомнил Гаррет, толкая плечом её, стоящую закутанной в плащ так хитро, что глаза в глубокой тени капюшона можно было различить только под особым углом. Поморщившись, Гварн вынула из ножен в рукавах доспеха парные стилеты, разложила каждый натрое, отцепила четыре на первый взгляд сшитые пластины, которые оказались восточными катарами, отстегнула широкий пояс, который на столе пересверкнул скрытыми лезвиями. Сложила поверх ещё ленту метательных ножей, вторую поуже, в толстых рукоятках которых явно был скрытый механизм, а по клинку шли то ли пазы для расщепления, то ли желобки для яда, или всё сразу. Отправила на стол складной арбалет вместе с крепящейся к нему стальной перчаткой, вторую перчатку с шипастым кастетом, тугой колчан болтов. Под левым наплечником обнаружилась гирька для булавы с длинной шипованной цепью. На верх кучи Гварн, чуть помедлив, водрузила свисток. — Всё? — склонил голову Гаррет. — «Длиннее ладони», — улыбнулась та. Ромфея осталась с остальным добром в той же ячейке. Но рука на удивление спокойно отпустила рукоять, а сердце не воспротивилось разлуке. Следя за тем, как ромфею относят прочь, Эзхен не ощутила пустоты в душе. Или же просто начала привыкать к новому чувству, которое было с ней с пробуждения на Вышате. В клинке больше не таилось чар. Сталь замолчала, похоже, навсегда. Она не знала, что ей делать с этим осознанием. Эзхен не была уверена, убивали ли эйлэ когда-либо свои клинки. Благодушного вида старичок за прилавком тщательно записал каждый из сданных предметов и собрал их подписи. Эзхен смотрела на большое гусиное перо всё время, пока Гварн с Гарретом черкались на документах, не понимая, как его держать в руке. Когда бумагу продвинули по столу к ней, Эзхен увидела, что Гаррет нарисовал заборчик, похожий на вздыбленный загривок, а Гварн — три пересекающихся ромбика и пару черточек. После недолгого размышления, Эзхен написала своё имя, противно скрипя пером и ставя кляксы. Получилась витая змейка со свернутой головой. Что ж, была бы у неё кисточка, получилось бы лучше. После всего хранитель вручил Эзхен ключ от ячейки. Та повесила его на шею и спрятала под широкую горловину рубашки. Ключ от оружия вполне мог сойти за её амулет, которые по местному обычаю носили на груди близко к телу. Выйдя из хранилища последней, она остановилась перед шумной улицей, что клином расступилась навстречу царству каменных фасадов и чугунных изгородей, причудливым башенкам с разукрашенными ставнями и двускатным крышам во множестве печных труб и флюгеров. Эзхен положила руки на каменный столбик — скульптуру стоящего на задних лапках соболя, — выдыхая облачко пара. Каково было жить здесь всё время среди извитых улочек, вымощенных белой и красной брусчаткой, под сенью широких арок мостов и каменных двухэтажных зданий за дымкой голых садов… Кесгерлен раскинулся между речной бухтой, приютившей шумную гавань, и каменистым холмом, где высился кром, белокаменная крепость. Из-за его стены выглядывали яркие маковки терема. Улицы спускались к тёмной, укрытой осенними туманами реке под небом в рваных облаках. Вдали за сизым маревом виднелись лесистые горбы островов. Самые дальние будто реяли над водой, не касаясь собственных отражений. С реки пахло водорослями, рыбой, смолёным деревом… и чем-то ещё, наводившим на мысли о чужих краях. Чем ближе к докам, тем всё больше пестрел народ на улицах. Иных Эзхен узнавала по цвету кожи, говору и одеждам, других видела впервые. Здесь, в крупнейшем порту северного берега Геанны, у перекрестья сухопутных и речных дорог торг шёл от того года, как сюда причалили первые рамейские корабли. — Посмотри лучше вон туда, — Гаррет указал на отвесную стену белого камня, высившуюся над крышами. — Это Каземат, главная темница сказочной страны. Туда-то нам и нужно. — Но мы ведь не будем попадаться страже? — уточнила Эзхен, оглядываясь на дверь хранилища. Темниц ей с лихвой хватило и в Раверграде. — Казематом заведует не стража, — Гаррет ухмыльнулся в бороду от её замешательства. — Нам нужно найти Крыс. — Крыс? — Приглядись, и ты увидишь, что этот город испещряют тысячи нацарапанных надписей, — кивнул Гаррет на ближайший забор. Тот и вправду был серым от количества зарубок, при должном ракурсе складывающихся в слова. — За то, что они вечно скребутся и царапаются, их окрестили Крысами. Это самая влиятельная организация Кесгерлена. Как Рафгерскьяль считается городом шлюх, Акулий остров — пиратским гнездом, а Рубеж Пурги — оконечностью Пустоши, так и Кесгерлен заслужил славу города воров. Да, ты всё услышала правильно. Крысы — это гильдия воров. — И мы обратимся к ним? Гаррет со всей важностью кивнул: — Не просто. Мы попросим об аудиенции у их царя.***
Перед очередной уводящей к свету полудня лестницей их проводник остановился. С выхода повеяло холодом, отзвуками далёкой улицы. Сеггел было рванул к свободе, но обернулся на замершего во мраке человека. — Спасибо, господарь… — Крéсвар, — прищурился тот с лёгкой улыбкой. — Хотя моё имя и не имеет значения. Царевич ждёт от вас дела, господари. — Пойдём, — буркнул Акелиас, ковыляя к далёкому свету. Сеггел раздражённо повёл носом: никак лекарю приспичило похвастать швами на улице. — Бывайте, господарь Кресвар, — Сеггел отвесил ему на прощание уважительный кивок. Не стоит вести себя по-хамски перед тем, кто скрывает руки за мантией. К тому же он чувствовал опасность, и когда отвернулся, а чувствам своим доверял. Кесгерлен ослеплял белизной высоких стен и снега, тонким покрывалом наметённого под самые наличники и расписные ставни, искрящегося позёмкой на каменных изгородях и столбах. Здесь, на северном берегу Геанны, он никогда не таял. Среди сплетения улочек они нашли одну широкую, ведущую к стенам крома. Там собирался народ, явно в предчувствии какого-то зрелища. — Вон они! Въехали в ворота, — возбуждённо переговаривались люди, пытаясь разглядеть что-то в конце улицы. — Что тут происходит? — раздражённо спросил Акелиас, натягивая капюшон. От такого количества народу было трудно спрятаться, к его счастью, все они были увлечены приближающейся процессией конных. — Князь Бóргеллес возвращается с охоты, — обернулась до неприличия восторженная женщина. — От самой Моурьей Пади! Мало кто из охотников заходит так далеко, но он храбрец, каких поискать! В его дружине лучшие мечники! Как здесь не выдюжить! Сеггел бросил подтягиваться на носки за спинами зевак и влез на бочку у стены. Должно быть, из Моурьей Пади должны были вернуться одни полумёртвые и раненые, но отчего-то толпа в дальнем конце улицы залилась ликующим гулом. Вскоре и он рассмотрел. — А, Медведь Мигрееса, — скрипуче протянул лекарь, складывая на груди руки. — Не знал, что он мается охотой не на лисиц, а на моуров. Всадники ехали степенным шагом, подкованные копыта могучих лошадей отбивали звонкую дробь по брусчатке, начищенные доспехи сверкали на солнце. Сеггел почувствовал, как бочка накреняется под ним, прижался к стене, хватаясь за кирпичную кладку, но ладони взмокли и предали его, скользя. Первым ехал самый величественный человек, которого он только видел, и серебряный княжеский обруч в тяжёлых волнах каштановых волос был самым неприметным из всего его облика. Князь прямо держался в седле, ясные тёмные глаза смотрели прямо и решительно, чистое лицо с окладистой бородой, казалось, даже в тени освещало полуденное солнце. Доспех как влитой сидел на его широких плечах, мощной груди, оплетённом ремнями перевязей поясе. На спину князя с тяжёлого оплечья ниспадал плащ, вышитый золотой нитью, отороченный тёмным, будто вправду медвежьим мехом. Сеггел перестал дышать, когда князь проезжал мимо. За короткий миг, длящийся целую вечность, он рассмотрел белые ниточки шрамов на обветренной коже, растаявшее на губах дыхание, расслышал скрип заиндевевших ремней. Стайка мурашек сбежала по его рукам, вены напряглись, по-своему расценив скачущее галопом сердце. В окружении князя ехали марлы в тёплой броне пурпурного и изумрудного цветов Мигрееса, в мехах и схваченной изморозью Пустоши стали. Владельцы крепостей, земельных наделов, мелких торговых городков, они без сомнения получили свои венцы из рук князя, и теперь ехали за ним, верная его свита. А по правую руку Боргеллеса ехал человек, похожий на него как кровный брат, но младше на пару лет, в доспехе, на нагруднике которого красовался рисунок пикирующего орла. Его плащ был не столь тёплым и красивым, но зато лицо сияло ярче полуденного солнца. Он, этот человек орла, бросил что-то своему князю, и тот ответил сдержанным смешком в бороду, узором мимических морщинок, украсивших лицо куда лучше отметин прежних битв. Сеггел затаил дыхание, провожая их взглядом. Боргеллесу принялись кричать, кидать к ногам лошади цветы и ленты. Сеггел забыл обо всём, смотря им в спины, стоя неподвижно и тогда, когда мимо проезжала уже конная процессия дружины. Из головы не выходило то, что человек орла сделал с этим величественным государём, как украсил его лицо за пару слов. В горле встал ком, мысли понеслись галопом, стуча в висках копытами коней. Он представил, что это на его груди красуется пикирующий орёл, что это он, Сеггел, едет по правую руку от князя, что его слова, неслышные в гуле ликующей толпы, доступные только им двоим, освещают лицо государя улыбкой. И что это им радуется народ, встречая их двоих, вернувшихся с победой. Он должен был быть там, среди пёстрых гербов и ярких одежд, ехать наравне с государём, под столь же очарованными взглядами толпы. Он должен быть рядом с ним. — Князь Боргеллес, — повторил он вполголоса то, что скандировала толпа, обращаясь будто к самому князю, будто тот мог его услышать. — Что это с тобой? — обернулся на него Акелиас. Сеггел сморгнул наваждение и как проснулся, возвращаясь к реальности, где в рванье стоял на бочке среди толпы зевак. Опустил взгляд на свои ноги, на сапоги в пыли и соломе из камеры, на руки со следами стёршейся крови. На месте князя Сеггел бы даже не взглянул на себя. Кто он? Оборванец и преступник из враждебного народа, колдун жуткой кровавой магии, которой страшится любой рамеец, к тому же бывший цепной, затасканный по всем дворам и койкам разбитой Межи. Он сжал зубы от отвращения к самому себе, невозможности самой мысли об их встрече. — Идём, — Сеггел спрыгнул с бочки и пошёл за Акелиасом во мрак подворотен, пока остальные всадники проезжали мимо.***
Добиться аудиенции оказалось легче, чем Эзхен представляла. Только они передавали во мрак подворотни свою просьбу увидеть царя, и вот уже стояли на улице Огней. Среди двухэтажных зданий с ажурными решётками на окнах, цветами на подоконниках и яркой черепицей при свете дня было малолюдно, а тусклые кристаллы в металлической оправе впитывали солнечный свет, чтобы разгореться красным и сиреневым с наступлением сумерек. Эзхен оглядывала закрытые ставни и перекинутые от крыши к крыше ленты флажков, гадая, отчего дома здесь кажутся нежилыми. Тишину нарушал только вой кошачьей драки из подворотни да редкий скрип дверных петель. Их провожатый скрылся за дверью и вскоре подал сигнал заходить. Гаррет потянулся и кинул косы за спину, отлипая от перил на высоком крыльце. — Красное Перо, одна из излюбленных резиденций Крысиных царей, — протянул он и распахнул зелёную дверь перед ними. — Крови, вина и телесных жидкостей здесь пролилось в равной степени. А этот царёк знает что-то о традициях. — Звучит как обычная свадьба в Пустоши, — кивнула Эзхен, оглядывая фасад двухэтажного дома с будто бы вплавленными в зелёный камень самоцветами. — А… что это за дом? Гаррет хмыкнул, проходя сквозь нити из блескучих стекляшек, отрезы яркого шёлка и распахивая перед ней ажурную решётку, служившую вторыми дверьми. Эзхен задержала дыхание от нахлынувших запахов, по лицу пробежала искристая сладость марного дыма, заставила застричь ушами в попытке не чихнуть. Они вошли в задымлённый холл, где розоватый дым искрился и ярко-розовыми кристаллами оседал на потолочных балках, обвитых плющом. Сверкали гирлянды цветных фонариков на тонких цепочках, очаг заменяла глыба светлого камня — белого с сиреневыми прожилками — посреди круглой залы. В тихий полдень перины и матрасы пустовали, и девушки, слишком неодетые, полулежали на подоконниках, с ленцой провожали их взглядами, затуманенными сладостью. Эзхен начала понимать, когда одна вытащила из кошелька на голом бедре монеты и начала считать, тихо и без звона, оценивающе глядя на Гаррета. Такое место, как она слышала, было у Клыка Молний, но отнюдь не для эйлэ. И никто из её народа не посещал подобных заведений, ужасаясь этой особенности рамейской культуры. Эйлэ не продавали своих тел, не покупали чужие. Они брали сами или отдавались, и платой было чувство, но не грязные монеты. Может, оттого что в Пустоши не было ни денег, ни металла. Но какие дела могли ждать их здесь, и кто такой был этот царь, если встречал просителей в столь смущающей обстановке… От дыма пересохло в горле, Эзхен закашлялась в кулак. Смущённо отвела взгляд от полностью обнажённого тела, вынырнувшего из дыма с грацией барса. Видимо, кто-то из них всё же рассмотрел в их троице клиентов. — Тебе нездоровится, девочка? — ей на плечи легли руки, попытались снять капюшон. Она отшатнулась от мужчины, схватилась за ткань, глубже пряча лицо. — Неужто плохой опыт? — Будет у тебя, — прошипела та почти жалобно, и мужчина рассмеялся. — Не надо быть такой самокритичной, — проговорил тот, как перевёл взгляд ей за спину и пожал плечами, теряя интерес и исчезая за дымом. Эзхен обернулась на Гварн, ставшей её тенью. — Будь ты твёрже, — сказала белоглазая, и Эзхен не поверила, что слышит это. — Я была, — прошептала она. Так что же сейчас… Сейчас она если и могла разозлиться, то только на себя за то, что не чувствует прежней ярости. Они пришли на переговоры с гильдией воров, им нужно показаться достойными помощи царя, а она стоит и не знает, куда делась прежняя Эзхен. Почему она больше не чувствует стали в себе. — Я убила её, — повторила Эзхен то, что и так знала, но не могла ещё понять. — Убила ту себя, которая была сталью и из которой выковали мой меч. Свет убил её. — Ты — Свет, — сказала Гварн. Она знала, поняла Эзхен. Быть может, это сделала она. Быть может, она знала, как вызволить эйлэ из поглощающей тьмы клинка задолго до того, как спасла Эзхен. — Так будь Светом. Вот только Эзхен не знала, как это — быть Светом, той собой, кто не бежал к злости и крепости клинка, кто, должно быть, спрятался в глубину её раздвоенной души ещё когда их руки взяли выкованный в Сатхаре меч. Когда она не обращалась к стали в своей душе, то вечно влипала в неприятности, было ли то доверие к чуть не убившему её Родри, глупое желание остаться на празднике у Йолы или крик в камере темницы, была ли то слабость на холме перед Илейн и шумом падающего тела. Эзхен не помнила, когда вообще плакала, но в ту ночь при виде смерти, свершившейся на её глазах, слёзы неволей пришли. И сейчас, чувствуя себя той слабой и потерянной без стали Эзхен, она тянулась к тьме и ярости и не могла осознать, что та не ответит. Она не знала, как теперь драться без стали в душе. У неё ещё есть ромфея, есть крепкие клыки и руки, которые помнят тренировки, но сталь мертва. Может быть, ей страшно. Может, ей хочется спрятаться, но больше не за кого. Может, она отчаянно завидует людям, чья душа остаётся целой, кто не ждёт от оружия чего-то, что тело не может сделать само. — Зря я её убила. Без неё я лишь половина прежней Эзхен, — прошептала она. — Половина? — хмыкнул Гаррет, оборачиваясь к ним. — Да в ком бы ещё было столько Света, милочка. Ты больше, чем половина. Ты — сокровище, почти такое же ценное, как наша Чаша. Он улыбнулся, заставив её замереть. Эзхен знала, каково быть сокровищем, не принадлежащим себе. Ценностью без своего мнения она себя чувствовала с того, как ей начали искать жениха с первой кровью, как старшую Даэнхен увезли в чужой саэл, как отец посмотрел на неё глазами, в которых впервые мелькнуло чужое серебро. Эзхен внутренне похолодела. Не зная, правильно ли злиться на то, что её снова учили безволию, что снова грозили вдеть серьги. Она сжала зубы. Выдохнула облачко пара, засверкавшее инеем. Царь ждал их, так пусть не думает, что она всего лишь сокровище. Гаррет прошёл к лестнице, развеивая перед собой клубы дыма. По сторонам от двери стояла охрана с арбалетами. Рядом с ними Эзхен ещё сильнее ощутила, насколько безоружна, и страх взобрался мурашками по голым плечам. — Царевич Мирле может уделить вам немного времени, — свысока бросил один из арбалетчиков. Перед ними отворилась дверь, и Гаррет первым шагнул в подсвеченный кристаллами сумрак. Посреди комнаты стояла широкая кровать, и Эзхен слишком поздно поняла, что пялится, прижала уши, втягивая воздух и отворачиваясь. Вокруг кровати стояла стража. А на постели по обе стороны от царевича лежали обнажённые юноши. Мирле раскинул руки на подушках, смотря на своих гостей из-под опущенных ресниц. Он был тощим и высоким, не в меру лохматым, с угловатой фигурой и длинными носами туфель, смотрящих из-под пурпурных чулок с завязками под каблуками. — Чё эт вы припёрлися, когда я занят? — с ленцой протянул он, позволяя юношам звенеть позолоченными пуговицами на застёгнутом под горло плащике с резным краем. — Или вы мастаки приходить на горяченькое? — Ты сам нас пригласил, — напомнил Гаррет. — А ты шибко умный? — в него тут же уперся острый палец. Мирле требовательно вскинул руку, и один из стражников вложил в неё стакан с тростниковой соломинкой. В стакане было молоко. — На твоё счастье, перед вами вымыли полы, так что я не буду стрелять. И пугать. Бу! — Мирле вскинул вторую руку, растопырив пальцы. Гаррет даже не моргнул. Гварн покосилась на трубку, набитую марью, но та, похоже, принадлежала одному из юношей: на его щеках сверкали наросшие кристаллы. Прищурившись, Мирле закусил соломинку и улыбнулся, глядя на Гаррета. — Ну так чего хотели, — уже спокойнее проговорил он. — Мы ищем кое-что, — проговорил Гаррет. — И кое-кого, — вставила Эзхен. Гварн кивнула. — И обращаемся к тебе за помощью. — Что ж вы ищете, — Мирле постучал соломинкой о край стакана, высосал молоко с другой стороны. Вылил на правого юношу, тот обиженно надул губы. — Кубок из металла и стекла. — Ты меня за простофилю не держи. — Чашу-в-которой-был-Свет, — вздохнул Гаррет. — Ты записываешь? — обернулся Мирле. — Так, да. А для чего оно вам? — Этого я сказать не могу. Но Чаша чрезвычайно ценна. — Да ладно, я тоже перепродаю подделки. Ну не хочешь, не говори. Кого, стало быть, ищете. — Их зовут Сеггел и Акелиас, и они, должно быть, в темнице. — Вот не повезло, — вздохнул Мирле. — Непростая судьбинушка, непростая… сочувствую. А от меня-то чего хотите? Только не денег, пожалуйста, я на мели. — Помоги нам. Я знаю, Крысы обладают влиянием в Каземате, а уж найти какой-то кубок с твоими связями должно быть легче лёгкого. Мирле прикрыл глаза, задумчиво провёл рукой по бедру юноши, тонкие губы искривила улыбка. — Ребят, я не колдунья Никла, чтобы взмахнуть гроздью фонариков и осыпать вас подарками. — Мы сделаем всё, что ты скажешь, — твёрдо проговорила Эзхен, глядя исподлобья. — Что ты, милая, можешь предложить такого, чего не смогут они? — Мирле опустил руки на плечи куртизанов, оба приластились послушными собачками. Эзхен шагнула к кровати, арбалеты поднялись, перещёлкнули как по команде, беря её на прицел. Мирле проследил, как она становится на колени, медленно проползая на четвереньках меж переплетения ног, нависая над ним, чуть подаётся вперёд, скидывая капюшон, задержал взгляд на острых ушах, томно приоткрытых губах, замирая при виде клыков. — Я могу вспороть глотку зубами, — тихо произнесла она голосом, от которого просыпался трепет и пробегала меж лопаток дрожь. Приблизилась вплотную, щекоча прядями лицо царевича, задевая длинные ресницы, заглянула в глубокие изумруды глаз. — Могу сражаться в седле, в галопе… я бегаю быстрее гигантских змей и с первого раза срубаю голову взрослому мужчине. Я дважды убила богиню, я убила князя Мариаса, его дружину и лучшего мечника Межи, стаю диких псов. Я была на пороге Бездны столько раз, сколько веснушек на твоём носу. По виску Мирле стекла капелька пота. — Мило, — пискнул он, в панике обернулся на арбалетчиков, сделал жест, будто стряхивал с груди крошки. — Уберите её. Эзхен легко увернулась от протянутых к ней рук, поднялась на ноги, прошла обратно по мягкой перине, наступила между ног царевича совсем у паха, но, как и ожидала, он даже не вздрогнул. Точнее, она. Вблизи открываются удивительные вещи. Вроде округлой линии скул или отсутствия кадыка, спрятанного за высоким воротом. Да и в целом отличить девушку от парня не так уж сложно. — Че вы её на поводке не держите? — спросил Мирле, чуть оправившись от потрясения. — Наденьте, что ли, не знаю, намордник. Остальные-то хоть сражаться умеют? Гварн показала неопределённый жест. — Видел, как это делается, — пробормотал Гаррет. — Есть тут парочка ублюдков, — перешёл на шёпот царевич, и заговорщически подмигнул зелёным глазом. — С вами свяжутся, чтобы уточнить их внешность. Пришейте их по-тихому, и я наведу справки о Чаше. — А пленники? — напомнил Гаррет. — О них не беспокойся, — заверил Мирле. Правда, тут же прикрыл рот ладошкой и мерзко захихикал, заставив их переглянуться.***
Корабль в Златнекор ещё не отбыл, и Сеггела преследовала мысль пробраться в порт, чтобы придушить Ригатсона и его девчонку. Но на город опустились сумерки, и они с Акелиасом были заняты делом поважнее. — Эти похожи, — прошептал лекарь, вынимая из-под плаща увесистый металлический прут, который стащил с прилавка кузницы. Не сказать, чтобы кузнец не заметил пропажи, но связываться с человеком, взглянувшим на него из тени капюшона, неспешно-скованно берущего с прилавка всё нужное, не рискнул. Сеггел поднял голову из-за каменной изгороди. В безлюдную подворотню вошли три фигуры в зелёных плащах с капюшонами, одна явно уступала им размерами, другая была чересчур громадной для человека, средняя звенела металлом. Но двигались они как воины, и Сеггел прикинул, насколько мало у них шансов с неравными-то силами. Он рассчитывал только на кровь и когти. Первая ему не подчинялась, вторые вылезали когда надо и не надо, особенно при мыслях о проклятом Ригатсоне. А уж если у этой троицы найдётся оружие… — Если сомневаешься, переждём до более удачного момента, — предложил Акелиас. Сеггел сплюнул и выскочил из-за изгороди, метнулся под ноги первой фигуре. Трое опешили, рассредоточились по подворотне. Акелиас вышел, захромал наперерез средней, замахнулся ломом. Но его быстро обезоружили, сбили с ног, тяжёлый удар с хрустом вывихнул ему челюсть. Маленькая фигурка поймала кулак Сеггела в ладонь, врезала под дых. Её костяшки оказались болезненно острыми, он повалился с хрипом, теряя капюшон. — Сеггел? — поражённо выдохнула Эзхен и скинула свой. Тут же стыдливо прижала уши, видя, как он корчится на земле от боли. — Ой, прости, я… Гварн перестала избивать Акелиаса и с сомнением поднялась с него. Наверняка узнала и раньше, но отчего-то хотела сделать хоть немного помертвее. — Стоило этого ожидать, — процедил Гаррет, который просто отступил к стене, давая им время разобраться. — Но для чего он собрал нас вместе… — А для того! — откуда-то сверху раздался звучный голос. Тощий силуэт Мирле, одетого в накидку до талии с резным краем и облегающий костюмчик, обрисовал свет гаснущего сиреневого неба. Он балансировал на узком коньке двускатной крыши, будто стоял на сцене. — Видели бы вы свои лица! Клянусь, если бы вы перебили друг дружку, было бы ещё потешнее. Петушиные бои! Кровь, пух и ко-ко-ко! Мирле принялся изображать петуха, двигая локтями и высоко задирая коленки. Сеггел огляделся: со всех окон и окрестных крыш на них наставили арбалеты. Выходы из подворотни были перегорожены группками Крыс и даже опрокинутыми телегами. Из сумерек глядели насмешливые разбойничьи лица. — Так устроен мир, ребята, — покачал головой царевич. Сделал колесо и встал на руки, поболтал ногами в воздухе. Кувырнулся на ноги через голову. — Вы думали обдурить меня, выставить простачком перед моими парнями. Но я знаю сказки. Не хуже, чем цены на такие штуки. Эт вы простачки, ежель не уследили за своей Драгоценной Штуковиной. Они переглянулись. Сеггел задержал взгляд на Эзхен. Он ведь запирал дверь в дом старосты, в него было невозможно пробраться, не переломав ног. А уж выбраться… Если только Мирле научился летать. А он научился, нахмурился Сеггел, глядя на то, какие финты он выделывает на коньке крыши. Такого никакие балки не остановят, никакие потолки: он взберётся по ним как по лестнице и цапнет всё что не приколочено. А уж если до этого у него было вдосталь времени обдумать план и риски… Хотя бы стоя за окном. — Ты был там и всё видел, — понял он, уперев в царевича палец. — Что Чаша оживляет людей? Что кровь в ней обращается в чистое волшебство? О да, — Мирле вскинул к звёздам острый нос, улыбаясь. — Я в курсе, сколько могут стоить такие штуки. И кто может быть заинтересован в их покупке. — Кто-то достаточно осведомлённый о ценности древних вещей, — обернулся к ним Гаррет. — Например, Тёмный Культ. Или кто похуже. — Громила прав, — усмехнулся Мирле, скрещивая на груди руки. — На дальнем юге уже нашлись покупатели. Но я пока что думаю. Кшер знает, зачем она дуракам вроде вас. Я считаю, незачем. — Где она? — в голосе Гаррета и не думала скрываться угроза, она рычала на низких частотах грома. Мирле вздрогнул, обхватил себя за плечи, посмеиваясь и высовывая кончик языка. — Такие вещи не предназначены кому-то вроде тебя. Они должны служить великим целям. — Какие же великие цели у тебя, рыжий великан? Хлестать из неё волшебное пиво? Гаррет усмехнулся. Недобро, за тенью этой усмешки пряталось обещание худшего. — Уж поважнее, чем нажиться на тщеславных богатых ублюдках и протянуть на день дольше в этом гадюшнике. — Мне эт надоело, кончайте их, — поднял руку Мирле, отворачиваясь. — Постой, царевич. Ты ведь лучший игрок в карты, — прогудел Гаррет с ноткой обиды. — Во всём Мигреесе нет второго такого мастера. Позволь перед смертью сыграть с тобой, и если я проиграю, то скажу тебе, в каких целях хотел использовать Чашу. Ведь тебе, должно быть, интересно. Мирле навострил уши, оборачиваясь. — А ежель ты подкупишь Пряху и проклянешь мои карты, чтоб я продул? — Тогда ты отдашь Чашу и сделаешь с нами что пожелаешь. Ну как, по рукам? — Всё или ничего, а, Рыжий? — сверкнул оскалом царевич. — А ты занятней, чем сперва показался. Сеггел был уверен, что Гаррет рехнулся. Что их единственной наградой станут ножи под рёбрами, а трупы поплывут по Геанне, когда они зайдут в полумрак крысиного штаба: пустой, тускло освещённой комнаты с заколоченными окнами, стены которой украшали плакаты о розыске и нацарапанные слова. Вдоль стены выстроились Крысы, им же, как почётным зрителям, приволокли скамью. Мирле с Гарретом сели по обе стороны стола, им раздали карты — засаленные, затёршиеся пластинки пергамента с отогнутыми уголками. Определить их и со стороны рубашки — поднявшегося на задние лапы медведя — не составило бы никакого труда любому, кто держал их не впервые. Царевич с Рыжим подняли свои стопки и смерили друг друга взглядом, прежде чем Мирле выбросил первую карту. Гаррет был на удивление спокоен, Мирле задумчиво почёсывал нос, длинные пальцы подрагивали. Эзхен кусала себя за костяшки, едва ли понимая, как вообще играют в карты. Акелиас что-то подсчитывал в уме. Крысы подбегали, глазели то через плечо Гаррета, привставая на цыпочки, то из-за лохматой головы Мирле, наклоняясь над столом, и убегали озадаченные. Карты одна за другой падали на стол. Сеггелу это дело наскучило уже через пару ходов. Он принялся рассматривать плакаты, надеясь найти там лицо Мирле, но, похоже, стража Кесгерлена не считала крысиного царевича опасным преступником, ведь веснушчатой остроносой мордашки не виднелось. Зато среди угольных и чернильных разбойничьих физиономий его внимание привлекли тени. Мерцающие алые кристаллы бросали неверные отсветы и, раскачиваясь, искажали контуры предметов. Тень царевича была нормальной, но вот у Гаррета спина бугрилась и дыбилась словно жёсткий мех, над сутулой холкой, завиваясь в спирали, поднимались косы и вставали кривыми козлиными рогами. Остальные будто не замечали этого, но, однажды увидев, Сеггел более не мог оторвать взгляда. Тень Гаррета уже захватила полстены. Бока этого зверя раздувались, разверстая пасть ощерилась волчьими клыками. Мирле побледнел, с трудом перевёл замерший взгляд со своих карт на противника. Охрана переглянулась, пробежал неразборчивый шепоток. Когда царевич сдал карты, его руки задрожали. Склонив голову, он скрестил пальцы под носом, неподвижный под нарастающим шумом негодования. Его плечи вздрогнули, и Сеггел был уверен, что он расплачется, но Мирле откинулся назад, взъерошил волосы и тихо засмеялся. — Поздравляю, — сказал он. — Ты перехитрил лучшего мухлежника Мигрееса, Рыжий. Да, по тебе и не скажешь, что твоей башкой можно не только двери выламывать. Что ж, теперь в твоей жизни появился хоть один повод для гордости. Только не приглашай меня на празднование своей победы. — Ты неплохой соперник, Мирле, — усмехнулся Гаррет. — Но мне помнится, ты обещал мне Чашу. Где она? — Верно, верно, — закивал тот, хлопнул в ладони, протягивая к подчинённым руку, но ничего не последовало. — Ты правда этого ожидал? Такой большой, а такой наивный. Увы, ребята, я вам помочь не в силах. Простите меня и на том распрощаемся. — Ты обещал! — воскликнула Эзхен, грохнув ладони о стол. — Где Чаша? — Тише, не кипишуй. Её у меня попросту нет. — Но ты… Вся игра была ради неё! Ты заверял, что она у тебя. Ты украл её! — Да, — согласился тот. — Украл. Но всё ж её у меня уже нет. Она в надёжном месте. Надёжном настолько, что даже думать забудьте. Ребяткам вроде вас там не рады, ребяток вроде вас там не ждут и не любят. Вы пачкаетесь, гадите по углам и норовите сорвать с кого-нибудь пуговицы, думая, что это монеты. Эзхен сжала кулаки. Ещё немного и она задышала бы паром, но рука Сеггела легла ей на плечо. — Удиви же нас, где это место? — хмыкнул Гаррет. — А толку делать из этого секрет, — пожал плечами Мирле. — Скажу. Всё равно вас поднимут на копья за два квартала до. Она в покоях князя Боргеллеса. Они переглянулись. И всё ж Сеггел не сдержал поражённой усмешки. Пряха снова потешалась, но в этот раз ему было по нраву её чувство юмора.