Костюм

- Держи еще вот этот, - Трубецкой просунул в примерочную тонкий бежевый джемпер. - Ты же мне его уже давал, - отозвался Сережа с той стороны, но джемпер все же взял, - Точно давал, сам смотри. Он выудил из кучи вещей идентичный, на его взгляд, и пропихнул его в щель между стеной и тяжелой бархатной шторой. - Кстати он стоит как самолет. - Во-первых, не как самолет, а как хорошая вещь, - голос Трубецкого стал ласково-снисходительным, как при разговоре с неразумным, но чрезвычайно милым существом. Существу навскидку должно было быть от трех до пяти лет. Сережа же, напротив, чувствовал себя старым и страшно уставшим. - А во-вторых? – спросил он со вздохом, натягивая джемпер и безбожно путаясь в рукавах. - А во-вторых этот на три тона светлее. Поздравляю, Муравьев, ты еще и дальтоник. - Я не дальтоник, - немедленно возмутился Сережа, - Они абсолютно одинаковые, тебе это кто угодно скажет. - Кто угодно это Паша Весь-год-в-джинсах Пестель? - Допустим! Я вообще не понимаю, что плохого в джинсах, - Сережа с сожалением взглянул на свои собственные, валяющиеся в кресле. Сейчас на нем были приличные черные брюки, принесенные Трубецким из недр магазина. Воссоединения с джинсами в ближайшее время явно не планировалось. - Ничего, если ты не ходишь в них постоянно, при чем в одних и тех же, - судя по звуку удаляющихся шагов, Трубецкой не собирался слушать Сережину пламенную отповедь. Тот снова вздохнул и посмотрел на себя в зеркало – взлохмаченные волосы и лицо человека, которому выпала очень тяжелая и незавидная судьба. Магазины Сережа терпеть не мог, более того, он не понимал, зачем проводить в них больше пятнадцати минут, если уж тебе понадобилась какая-то одежда. Трубецкой его мнения категорически не разделял. Он уговаривал Сережу освежить гардероб долго и терпеливо, сначала исподволь, а потом и с помощью бытовых диверсий – любимый свитер с оленем оказался забрызган вином, хотя никакого вина Сережа в нем не пил, а старые джинсы Трубецкой совершенно случайно залил отбеливателем, списав все на свой бытовой кретинизм и невинно улыбаясь. И в этой невинной, очень красивой улыбке Сереже мерещилась собственная смерть посреди бесконечных стоек с абсолютно одинаковыми рубашками и полочек с, упаси Господь, запонками. - Ты не представляешь, как я мечтал тебя переодеть, - обьявил Трубецкой, просовывая в примерочную ту самую ужасную рубашку, для которой необходимы запонки. Которых у Сережи, естественно, отродясь не водилось. - Я думал, что ты влюбился в меня целиком, - Сережа забрал у Трубецкого рубашку и отодвинул штору, чтобы тот мог посмотреть и на джемпер и на брюки, и на Сережино страдальческое лицо. Последнее, впрочем, оставило Трубецкого безучастным. - Не льсти себе, - взгляд Трубецкого оценивающе скользил по Сереже и его, не смотря на усталость и подступающее раздражение, обдало жаром, - Я влюбился в тебя, а не в твои уродливые шмотки. Между прочим, это даже романтично – я поступился всеми принципами. - Какими еще принципами? - Не встречаться с мужиками, у которых один костюм и тот с выпускного. Или с чьей-то свадьбы. Или с выпускного, в котором они потом ходят на все свадьбы. - У меня есть нормальный костюм, - резонно возразил Сережа. Костюм у него действительно был, надевался этот костюм всего раз, на ответственную презентацию, и с тех пор висел сперва в Сережином шкафу, а потом в их общем с Трубецким, где Сережины вещи занимали едва ли треть пространства. - А я его случайно выкинул, - наигранность растерянной улыбки Трубецкого была настолько очевидной, что Сережа даже разозлиться толком не смог, - Я куплю тебе новый, сейчас, подожди. Кстати, ты красивый и тебе идет, это все мы тоже купим. - Может хоть костюм не сегодня? – жалобно взмолился Сережа, но Трубецкого уже и след простыл. Пришлось задернуть штору и устало привалиться к стенке, той единственной, которая не была зеркальной. Из зеркал на Сережу смотрела пара его двойников, и каждый был измотан шоппингом и мечтал немедленно оказаться если не дома, то хотя бы в уютном месте, где наливают пиво, а на столах нет накрахмаленных скатертей. - Держи, - рука Трубецкого безжалостно вторглась в зеркальный кокон страданий. Помахала вешалкой с костюмом. И Сережа, не желающий больше примерять одежду, сделал то, чего никогда не сделал бы в нормальных обстоятельствах – перехватил запястье Трубецкого, легко прошелся пальцами по тонкой коже, под которой отчетливо проступали синеватые вены, и прижался к ней губами, чуть прикусывая. Трубецкой замер за шторой и прерывисто выдохнул. Костюм, наверняка отвратительно дорогой, тяжело спланировал на пол. - Муравьев, ты саботируешь процесс, - шепот Трубецкого мало походил на недовольный, а рука осталась на месте. - Да, я саботирую процесс, - Сережа улыбнулся своему отражению впервые за долгие несколько часов, и поудобнее перехватил запястье Трубецкого, чтобы запустить пальцы под рукав его свитера, забраться поглубже, скользнуть выше, по предплечью. - Надевай костюм, - вопреки своим словам, руку Трубецкой вырвать не попытался, чем Сережа тут же и воспользовался, поцеловав его в раскрытую ладонь. Трубецкой в ответ попробовал погладить его по щеке, но Сережа увернулся и снова прикусил зубами запястье. Жар, пробежавший по телу от изучающего взгляда Трубецкого, вернулся, и Сережа почувствовал свербящее нетерпение, от которого сам же и отмахнулся. Трубецкого хотелось помучить в ответ, напомнить ему, почему они вместе. О неутолимой тяге, заставляющей касаться друг друга, гладить по коленкам, сидя бок о бок на совещаниях, сбегать в курилку, чтобы целоваться. Курить они, чаще всего, забывали, и бежали снова, прикуривая одну за двоих, чтобы переплетать пальцы, передавая тлеющую сигарету. Стряхивать падающий на рукава пепел, не размыкая объятий. Сережа отстранился, но только за тем, чтобы втянуть Трубецкого в примерочную и закрыть ему рот поцелуем, не слушая возможных возражений. Теперь, когда он был рядом, теплый и не имеющий сил сопротивляться, магазин вовсе не казался Сереже ужасным. Он на миг представил одну из молоденьких продавщиц, решившую узнать, не нужна ли покупателю помощь. Увидевшую мельком их целующимися, в отражении, через щель между стеной и занавеской, и покрасневшую до корней волос. И стремительно краснеющего вслед за ней Трубецкого. Трубецкой возражать даже не собирался, он крепче приник к Сереже, зарываясь пальцами в его волосы и чуть слышно застонал. Сережа тоже не собирался останавливаться, он прижал Трубецкого к одной из зеркальных стен. Не выдержал и оглянулся, чтобы встретиться взглядом с их отражением. Сережа в отражении выглядел все таким же взлохмаченным, зато Трубецкой был безупречно красив. В его глаза появился уже знакомый Сереже блеск ожидания неминуемого удовольствия, близости. Сердца забилось глухо и часто, мешая дышать. - Сережа, - тихо позвал Трубецкой, нетерпеливо дергая его за рукав еще не купленного джемпера, - Прекрати на меня пялиться и начни уже меня целовать. - Значит, уже не дальтоник-Муравьев в ужасных шмотках? Уже Сережа? – ответа Сережа не ждал, он послушно прижался губами к губам Трубецкого и зажмурился, оказавшись в горячей тесной темноте. Нащупать ремень Трубецкого и расстегнуть его одной рукой было бы эффектно, но на такие подвиги Сережа оказался не способен – пришлось открыть глаза и вцепиться в пряжку двумя руками. Трубецкой одобрительно застонал ему в губы и выгнулся навстречу, когда Сережина рука оказалась у него в брюках. - Ты уверен, что не хочешь, чтобы я примерил костюм? – поинтересовался Сережа, лаская член Трубецкого нарочито медленно, специально не давая ему утонуть в ощущениях окончательно. - К черту костюм, - прошипел Трубецкой и закусил губу, чтобы не застонать. - Лучшие слова за сегодняшний день, - Сережа сильнее сжал пальцы, его движения сделались резкими и отрывистыми, а Трубецкой запрокинул голову, подставляя шею поцелуям. За шторой раздавались шаги, вынуждая Сережу ускорять ласки и то и дело прижимать ладонь к губам Трубецкого, чтобы их никто не застукал. Кусок плотной ткани, отсекающий их от реальности, полной других людей, казался одновременно непреодолимой стеной и почти ничего не скрывающей ширмой, готовой вот-вот обвалиться. Сережа торопился, Трубецкой кусал его ладонь, но боли не было, был только жар, который не исчез ни после того, как Трубецкой в последний раз подался бедрами навстречу ласкающей руке, ни после того, как Трубецкой, не застегивая брюк и не приводя себя в порядок, толкнул Сережу к противоположному зеркалу, и опустился на колени. Он обходился с застежками не в пример ловчее, и Сережа, глядя на него сверху вниз снова залюбовался. На этот раз у него не было сил, чтобы изучать их отражения, он как завороженный следил за губами Трубецкого, двигающимися по возбужденной плоти и жар обретал форму и очертания. Ощущения горячего рта и влажного языка. Шелковых вьющихся волос под пальцами. Сережа безотчетно гладил Трубецкого по голове, не пытаясь заставить его двигаться резче или как-то управлять процессом, гораздо лучше было отдаться на милость Трубецкого и позволить тому делать все, что заблагорассудится. Стараясь молчать и не привлекать внимание. На миг Сереже померещилось, что Трубецкой краем глаза следит за своим собственным отражением. И от мысли, что такой прекрасный, такой совершенный человек, засыпающий с ним в одной постели каждую ночь, все еще считает подобные картины привлекательным и заслуживающими внимания, жар достиг критической точки. Почти отключая чувство самосохранения. Сережа что есть силы закусил собственное запястье, но даже так не удалось заглушить рвущийся наружу хриплый стон удовольствия. Сережа кончил быстро, гораздо быстрее, чем хотел бы и бессильно сполз на пол, к Трубецкому и посланному к черту костюму. - Поехали домой, - проговорил Трубецкой, с трудом фокусируя взгляд на Сереже, - Я так тебя хочу, что нас сейчас выгонят за непристойное поведение. - А костюм? – на всякий случай уточнил Сережа, целуя Трубецкого в припухшие губы. - Завтра. Костюм купим завтра, - Трубецкой вдруг хитро улыбнулся, - Я, кажется, придумал, как заставить тебя полюбить шоппинг. В приличных магазинах с большими примерочными.