Вернись навсегда

Выражение лица Гермионы, когда она вышла из камина, разбило Сириусу сердце. Она выглядела совершенно опустошенной, как будто кто-то украл ее конфету и пнул ее щенка. Он хотел подойти к ней, но все еще злился на ее внезапный уход и знал, что должен успокоиться, прежде чем они снова заговорят. Кроме того, ему нужно было привести это место в порядок, так как торнадо, носящее его имя, прошло через него. Несколько лениво развалившись на диване, Сириус направил палочку на различные сломанные и потрепанные предметы мебели и произведения искусства и принялся приводить свой дом в порядок. Это был не первый раз, когда он впадал в ярость, и он знал все лучшие заклинания для ремонта своих часто повреждаемых светильников. Закончив, он позволил себе подумать об их поцелуе. Она хорошо целовалась, и с ней он мог бы заниматься этим очень много. Она была вся мягкая и податливая, идеально соответствовала его особому стилю поцелуев. Она позволила ему взять на себя инициативу, показывая, что ей и вправду так больше нравится, и эти мысли неизбежно заставили его задуматься, в чем еще она позволила бы ему взять на себя инициативу. Что неизбежно привело его к мысли о том, чтобы привязать ее к своей кровати. Что неизбежно привело его к тому, что он уронил голову на руки и застонал. Он хотел ее, он знал это точно. Он не привык так усердно трудиться, чтобы соблазнить женщину. Обычно они просто падали ему на колени — он делал первый шаг, и объект его желания поддавался его неоспоримому очарованию. Но, по какой-то причине, Гермиона отрицала его привлекательность, и будь он проклят, если позволит ей продолжать в том же духе. По мнению Сириуса, у него было два варианта. Он мог играть в труднодоступность, дистанцируясь, пока она не пришла бы в отчаяние и не бросилась бы на него. Этот вариант потребовал времени, терпения и самоконтроля. Очевидным его выбором был другой вариант: идти вслед за тем, чего он хотел, безжалостно и абсолютно не заботясь ни о ком и ни о чем, кроме собственного желания. И, конечно же, Гермионы. В то время как ее суженый принимал важное решение относительно ее сексуального удовлетворения, Гермиона, сама того не ведая, размышляла о своем будущем с Сириусом. Она знала, что должна рассказать ему о том, что узнала от Снейпа, но ей было страшно. Великая Гермиона Грейнджер боялась говорить о сексе. С мужчиной. С Сириусом. Ее лицо тут же вспыхнуло. Его поцелуй был таким требовательным, таким сильным и в то же время таким внимательным к ее собственным желаниям. Она чувствовала, что хоть раз в своих немногих поцелуях она могла бы сыграть пассивную роль, позволить ему направлять ее, учить ее. Она была так благодарна, что на этот раз ей не пришлось брать на себя роль преподавателя. И это было одно из многих скрытых желаний Гермионы — чтобы мужчина действительно взял верх, действительно позволил ей отказаться от контроля. Она никому в своей жизни не смогла довериться таким образом, но у нее было чувство, что она может доверять Сириусу и он хорошо позаботился бы о ней. Позаботился бы о ее собственных нуждах так же, как и о его собственных. Гермиона откинулась на спинку кровати, задаваясь вопросом, может ли она каким-то образом оставить Сириусу записку с сообщением Снейпа или все-таки струсить, не сказав ему, что нужно сделать. Она закрыла глаза, зная, что ей придется набраться смелости, чтобы поговорить с ним о сексе и усмирить ту часть себя, которая все еще видела в нем только крестного отца Гарри и себя тринадцатилетней. Теперь она была взрослой, а Сириус — мужчиной… добрым, внимательным, дьявольски красивым и потрясающе сексуальным мужчиной с восхитительно выглядящей дорожкой жестких черных волос под пупком, которая вела в места, о которых она только мечтала. Но, может быть, лучше было вообще держаться подальше от подобных мыслей. Дверь открылась, и Гермиона поняла, благодаря немедленному успокоению ее рассеянных мыслей, что Сириус был в комнате. Она не открывала глаз, думая, что если притворится спящей, то сможет избегать конфронтации еще немного. Сириус прочистил горло, и Гермиона еле сдержала фырканье. Очень тонко. Но она оставалась спокойной, стараясь не вскочить, когда почувствовала, как кровать рядом с ней прогнулась под его весом. Она была посередине, и он был довольно близко, достаточно близко, чтобы нарушить ее мыслительный процесс. Почему я снова притворяюсь спящей? Она почувствовала, как рука, или, возможно, тыльная сторона его пальцев, скользнула по ее обнаженной руке, оставляя словно пылающий след. Его пальцы медленно прошлись по каждому из ее пальцев, и ее рука слегка дернулась, желая схватить его, но сдержалась. Было так приятно, когда он прикасался к ней, это казалось таким реальным… Но предательский разум Гермионы напомнил ей, что в этой ситуации не было ничего реального — это было надуманно, его чувства были не искренними, а вынужденными. Но в это стало еще труднее поверить, когда его пальцы скользнули по ее губам и щеке, вокруг уха и обратно вниз по шее. Его действия заставили ее тело задрожать, и она задалась вопросом, как долго она сможет притворяться спящей. Очевидно, недолго. Потому что, когда его губы коснулись ее губ, его теплое дыхание слилось с ее, а его язык скользнул, чтобы попробовать ее на вкус, она не смогла сдержать вздоха. Ее глаза открылись против ее воли, и она могла поклясться, что на его лице была торжествующая улыбка. Но эта улыбка исчезла, когда она крепче прижалась губами к его губам, требуя от него большего, все еще не осознавая, что же делает. Она только прижала их губы друг к другу — ему оставалось лишь пошевелиться. Она удерживала поцелуй так долго, как только могла, и почти сдалась, когда его губы наклонились к ее губам, и поцелуй стал жестоким, отчаянным. Его язык резко, быстро скользнул по ее языку, и его тело накрыло ее, обе руки уперлись в кровать рядом с ее головой. Он держал свое тело поверх ее, не позволяя им соприкасаться, но Гермиона понимала, каких титанических усилий это требовало, так как ей самой было трудно не покачивать бедрами вверх, чтобы встретиться с ним. Сириус, казалось, взял себя в руки и замедлил поцелуй до терпимого жара. Он сладко очертил губы Гермионы и нежно пососал ее язык. Она почувствовала, что падает с обрыва, отчаянно желая схватиться за что-нибудь — за кого-нибудь — чтобы заставить упасть вместе с ней, но понимая, что кто-то должен оставаться на земле, и это, конечно, будет не она. Сириус медленно наклонился к ней, его ноги оказались по обе стороны от нее, а бедра оказались на одном уровне с ее бедрами. Он чувствовал ее жар даже сквозь джинсы, и это почти заставило его потерять свой и так ненадежный контроль. Было бы так хорошо, так прекрасно втискивать свой таз в ее, пока трение не доведет их обоих до кульминации, но как бы сильно он ни хотел этого и многого другого, он помнил, что им нужно поговорить. Какая ужасная, ужасная вещь, которую нужно помнить. Никакое другое воспоминание никогда не причиняло ему такой боли. Тем не менее, он вспомнил, что именно он сделал. — Гермиона, — прохрипел он, пытаясь показать ей, что все еще контролирует себя и с треском провалился, — Я хотел сказать, что мне жаль. Гермиона вздрогнула от блаженной тяжести его тела, когда он пошевелился, пытаясь произнести извинения. — Все в порядке, без проблем, — заверила она его, подкрепляя свои слова быстрыми горячими поцелуями в шею. Сириус попытался сделать глубокий вдох, чтобы сосредоточиться, но обнаружил, что его губы снова заняты чем-то другим. Гермиона втянула его язык себе в рот, где она ему поклонялась, и Сириус не видел причин прерываться. Но он должен был, по крайней мере, закончить то, что начал. Разговорная часть, вот что это было. — Я не должен был оскорблять Соп… Северуса в твоем присутствии. Я знаю что ты… уважаешь его, — Сириус едва удержался, чтобы не закончить словами: «по непонятной причине». Гермиона посмотрела на него, удивленная его признанием. — Так и есть, Сириус. Он хороший человек. Спасибо. Мне тоже жаль. Я не должна была так уходить… Мне в последнее время трудно сдерживать свой гнев, и мне не нравится это чувство. Сириус в этом не сомневался. Он чувствовал, что ее очень расстраивает проявление какой-либо слабости. — Куда ты пошла? Он знал ответ, но подумал, что мог бы насладиться небольшим самобичеванием, услышав, как она это говорит. Гермиона выскользнула из-под него, и оба почувствовали себя лишенными тепла. Она села в тот же момент, когда он плюхнулся на спину, заложив руки за голову. — Я ходила к профессору Снейпу, — призналась она, отводя взгляд на случай, если его взгляд пронзит ее. Он только кивнул, жестом приглашая ее продолжать. — Он дал мне несколько ответов, хотя их может быть… трудно услышать. По крайней мере, так было для меня, — она уже зашла так далеко и понимала, что отступать было некуда. И он заслуживал знать, чтобы принять обоснованное решение. Он молчал, поэтому она продолжила, сделав глубокий вдох и почти не останавливаясь, пока не передала весь монолог Снейпа. Краснея всеми оттенками красного, Гермиона даже не запнулась, когда сказала Сириусу, что секс (или половой акт, как она научно это называла) был единственным способом уменьшить их взаимный дискомфорт до приемлемого уровня. К ее удивлению, когда она осмелилась взглянуть на его реакцию, он не выглядел совершенно разочарованным. Задумчивым, да. Ошарашенным, скорее нет. Она поджала губы, ожидая ответа. — Итак… — начал он, подергивая губами, — мы оказались в необычном положении. Нас обоих влечет друг к другу, да? — Гермиона не могла ответить за него, но кивнула сама. — Да, — согласился он. — И мы оба взрослые люди, которые по обоюдному согласию наслаждаются обществом друг друга, а также живем в одном доме, одни, сами по себе. Вместе. — Гермиона снова кивнула, ее губы побелели от долгого пребывания в напряжении. — И мы должны заниматься сексом, чтобы жить. И снова Гермиона смогла только кивнуть, но, чувствуя, что должна внести свой вклад, сказала: — Гм, по сути, так и есть. Сириус выглядел так, словно тщательно обдумывал ее ценное замечание, и решительно кивнул. — Что ж, тогда, похоже, решение было принято за нас. И без дальнейших угрызений совести он схватил ее за бедра и притянул ее тело к себе, устроив ее между своих бедер и завладев ее ртом в неистовом поцелуе. Он застонал, когда ее рот тут же открылся, и зарылся пальцами в ее растрепанные волосы, не позволяя ей отстраниться. Чего она бы не сделала, даже если бы он не вцепился мертвой хваткой в ее гриву. Он прервал поцелуй, чтобы прошептать ей в губы: — То, что я сделаю с тобой, Гермиона, ты и представить не можешь. Она всхлипнула, и он снова завладел ее губами. Почти через час и множество нерешительных попыток покинуть спальню, Гермиона и Сириус решили, что для всех сторон будет лучше поесть и принять душ («Не вместе», — предупредила Гермиона) перед сном. Это был бесконечно длинный день, и она была особенно измучена. А завтра Гарри и Джинни придут на ужин, и ей нужно было прибраться и подготовиться к этому. Не говоря уже обо всей работе, которую она принесла с собой домой. Гермиона задумалась о повороте событий, когда теплая вода каскадом полилась по ее коже и потекла по телу. Она хотела Сириуса больше, чем любого другого мужчину, которого когда-либо знала. Это было так правильно, когда он прикасался к ней, целовал ее. Казалось, он не спрашивал разрешения, он просто брал все, что она предлагала, и она почувствовала облегчение от того, что он не обращался с ней как с какой-то увядающей фиалкой. Она была сильной, она доказывала это бесчисленное количество раз, и все же мужчины, казалось, всегда обращались с ней как со стеклом. Но не Сириус. Он держал ее как женщину, как будто она была огнем, а не водой. Она чувствовала себя такой уверенной рядом с ним, и такой сексуальной в его объятиях. Это было опасное, пьянящее чувство. Стук воды соответствовал стуку крови в ее венах, и Гермиона не могла — и не хотела — остановить свои пальцы, скользящие по ее скользкой от мыла коже и по светло-каштановым кудрям на лобке. Стон сорвался с ее приоткрытых губ, когда ее пальцы коснулись набухшего бугорка. Ни один мужчина никогда не приводил ее в такое состояние, в этом она была уверена. Прислонившись к прохладной кафельной стене, пальцы Гермионы танцевали и нажимали, пока ее движения не стали неистовыми, и она не вскрикнула от облегчения, отчаянно надеясь, запоздало конечно, что звук бегущей воды замаскировал ее распутные стоны. Но Гермионе не повезло, и к тому времени, когда она вытерлась полотенцем и помчалась в свою спальню, чтобы надеть пижаму, Сириус уже избавился от своего собственного отчаянного возбуждения, услышав тихие стоны Гермионы. Выбор был между нападением на нее в душе и мокрым трахом или облегчением с помощью собственной руки в холодном комфорте кухни. Едва ли насытившись, но больше владея собой, Сириус отправился в душ, лишь когда был уверен, что Гермиона уже в постели. Мерлин, он так хотел эту девушку. Она была такой чертовски невинной, такой нетронутой. Обычно он не обращал внимания на такой тип, предпочитая женщину, которая знала, как справиться со стояком, но было что-то в ее осторожных прикосновениях, в ее восторженных ответах, что заставило его пересмотреть свой подход. Он задумался о ее прошлом. Сколько мужчин у нее было? Не так много, по его размышлению, и, скорее всего, ни один из них не заставил бы ее чувствовать себя так, как он. Ее неопытность была единственным, что помешало ему сорвать с нее одежду в спальне раньше, и, если бы он не знал ее лучше, то мог бы подумать, что она девственница. Но она никак не могла быть с Роном все эти годы и оставаться девственницей, особенно если они все еще были вместе в те потерянные годы, в течение которых он ничего не знал о ее жизни. Она вполне могла быть со многими мужчинами, пока он был за Завесой. Сириус не мог определить странное чувство у себя животе, когда он думал об этом. Ему не нравилось думать, что другие мужчины знали ее такой. Он никогда не был чьим-то первым и не собирался им быть, но он не мог отрицать, что хотел бы, чтобы до него не было мужчин. Может быть, он просто был эгоистом. Сириусу было интересно, как Гарри отреагирует на него и Гермиону. Он знал, что его крестник любит Гермиону, и, как и в случае с Ремусом, Сириус лелеял идею о том, чтобы они однажды были вместе, особенно до Джинни. И он также знал, что Гарри любил его, почти до уровня поклонения герою, и, хотя это заставляло его одновременно гордиться и чувствовать себя неловко, Сириус знал, что фундамент доверия к нему пошатнется, когда Гарри узнает, что он и Гермиона должны быть вместе. Он мог только надеяться, что Гарри поймет необходимость этого. В конце концов, выбора действительно не было. Они должны были подчиниться связи — играть по правилам, не зависящим от них. Это нее имело значения, но Сириус знал, что он преследовал бы Гермиону, даже если бы этой связи не существовало, потому что даже когда связь между ними ослабла, его желание быть с ней было невероятно сильным. Она была умной, веселой, красивой и тоже хотела его. Гарри просто придется смириться. Он легко приспосабливался и Сириус знал, что он справится с этим. Он, вероятно, разинет рот, ахнет и слетит с катушек, но он успокоится и будет действовать рационально. Потому что Гарри был известен своей рациональностью. Точно так же, как Сириус был известен своей сдержанностью. И если начистоту, сейчас он размышлял о разумности того, чтобы лечь в постель без боксеров и ошеломить Гермиону. Но каким-то образом (и это дало Сириусу надежду на то, что Гарри положительно отреагирует на новость) Сириус взял себя в руки и надел трусы. Он не слишком тихо забрался в постель и сразу же притянул теплое спящее тело в свои объятия. Гермиона вздохнула у его груди, и ее пальцы рефлекторно сжали его предплечье. Сириус усмехнулся в ее волосы, приглаживая их, чтобы уменьшить вероятность задохнуться в этих кудряшках во сне. Все должно получиться просто замечательно.