Стоит лишь поверить

9 сентября POV Арсений Я укрылся от проливного дождя под навесом киоска. Но даже этот козырек не мог помешать шаловливым порывам ветра плескать мне в лицо водой. Я люблю дождь: серые тяжелые тучи так низко стелятся по земле, что, кажется, стоит поднять руку и можно окунуть ладонь в эту сырую вату. Люблю... Но только когда сидишь в тепле и уюте, и для «слез неба» есть преграда в виде оконного стекла, а ты не вынужден стоять несколько часов на улице, чувствуя, как с каждым пролетающим мгновением в тело заползает стылый холод, кусая кожу щек и рук, неприятно хлюпает в носу да заставляет поджимать пальцы на ногах в очередной попытке согреться... А вокруг опять толпа, но на этот раз даже не видно лиц – их прячут разноцветные купола зонтов. И листок рекламки в руке становится мокрым и дряблым, но я продолжаю протягивать его прохожим. И насколько серо и хмуро вокруг, настолько же плохо и у меня на душе. Я вчера соврал. Осмысленно солгал человеку, ставшему в последнее время дорогим для меня. Почему вообще люди врут? И что бы вам ни отвечали на этот вопрос, какие бы примеры ни приводили, как бы ни оправдывались, причина вообще-то одна единственная – страх. Страх быть непонятым, непринятым, всеми покинутым. Врут все. По крупному, в мелочах, но все врут или привирают, если так можно выразиться. И это при том, что любого с детства учат не лгать. Разве вам папа, мама, дедушка, бабушка или любой другой родственник или опекун, а может быть и воспитатель не говорили: «Надо всегда говорить правду, а обманывать – нехорошо!»? А потом сами же и заставляют солгать впервые в жизни: «Сделай милое лицо!» или «Изобрази восторг от подарка, даже если он тебе и не нравится». И вот так с малых лет нам абсурдно говорят, что лгать нехорошо. Потом, становясь старше, когда уже мы сами можем отмечать, где и когда нам соврали, мы придумываем оправдания для себя и для других: ложь во благо, ложь во спасение. Только как не обзови, как не приукрась, но вранье так и останется враньем. А хуже всего то, что большинству правда и не нужна, ведь гораздо приятнее слышать: «Как ты похорошел!», чем «Ну ты и поправился!». Маленькая ложь, чтобы нам польстить, чтобы не испортить с нами отношения, не выставить себя в невыгодном для нас свете. И что есть это – страх. Человек – существо сугубо социальное, он не может быть без общества. А если говорить лишь правду, что станет с вашими друзьями, вашей семьей, коллегами, любимыми? Да, просто никого не останется рядом. Вас осудят, заклеймят и оставят в одиночестве. Нет, нас, конечно, призывают бороться с ложью: если ложь – это страх, надо и бороться с ним. Эх, если бы все так было просто... Как же бороться с этим липким ужасом, пожирающим душу, стоит лишь представить как в глазах дорогого человека появится брезгливость, осуждение, неприятие или, что, наверное, хуже всего - жалость? Жалеть можно котенка, собачку, но не человека. Жалость – низкое чувство, показывающее, какой человек никчемный, слабый. Нужно сочувствовать. Хотя, страх и ложь – тоже слабость, только с этим легче мириться, когда никто не знает. Вот и я не смог сказать правду, испугался. Вчера после пары забежал на дополнительные занятия к Кириллу Сергеевичу, и мы сидели снова рядом и говорили о чем угодно, только не о компьютерах: о фильмах, о книгах, об увлечениях, а потом разговор как-то плавно перетек на тему нашего детства. Преподаватель, смеясь, рассказывал истории о себе-малыше, о себе-школьнике, пока не задал вопрос: «А каким был ты в детстве?». И все. Небо будто упало сверху, придавило грудь, мешая проникать воздуху в легкие. Что я должен был ответить: я был нелюдимым ребенком среди сотни других детдомовцев, меня гнобили и унижали, и вообще я с пяти лет не помню, чтобы смеялся и улыбался? Так? Я даже не на секунду не задумался, отвечая, что в детстве был таким же, как и все остальные. Пересказал ему все известные мне смешные случаи, которые происходили со знакомыми мне детьми, рассказал о заботливом отце и любящей бабушке. Единственное, о чем я сказал правду – о матери. Я просто не мог даже тенью лжи очернить те воспоминания, которые остались у меня в памяти: я уже не помню лица, нет даже фотографии, лишь ощущение теплых рук, объятий, ее тихий грудной смех, ласковый голос. Только все тайное рано или поздно становится явным, всякая ложь будет раскрыта. И теперь мне страшно. Боже, если ты все-таки есть, сделай так, чтобы все же «поздно», чем «рано», а лучше никогда!.. Сумерки окутывали мягким покрывалом промокший и озябший город. И лишь рассеянный оранжевый свет зажегшихся фонарей распугивал сумрак, накрывающий землю. И в этом дрожащем свете танцевали тонкие струи дождя, расцветая огненными всполохами, но к земле падая каплями непроглядной тьмы. Поток людей иссякал. Я от холода уже не чувствовал ни рук ни ног, а еще ведь в рекламную компанию идти за заработанными сегодня деньгами. Можно было бы и завтра, но тогда я бы остался на утро без чая, а этого я никак не мог допустить. К семи был по нужному адресу. Стоило зайти в фойе, как на пол с меня ручьями стала стекать вода, образовывая мутноватую лужицу. Не айс! Подходя к ресепшену, пытался хоть как-нибудь отлепить намокшие пряди волос, закрывающие почти весь обзор – не хватало еще растянуться, не увидев препятствие. - Добрый вечер. - Поприветствовал я девушку за стойкой. Она отвлеклась от монитора компьютера, и с каким-то сочувствием оглядела мою мокрую тушку: - Добрый. А вы к кому? - К вам, наверное. Я Шараев, раздавал сегодня рекламки на Среднемосковской. - А-а, за деньгами зашли. - Кивнула девушка, чуть улыбнувшись. – Сейчас пробью по базе. Она вновь наклонилась к монитору, быстро застучав пальчиками по клавиатуре, приговаривая: - Шараев... Шараев... Ой! - Подняла на меня виноватые глаза. - А вам разве не сказали вчера, что мы больше не нуждаемся в вашей помощи? Я стоял, как громом пораженный. Голова катастрофически не желала включаться. - И... Как же теперь? – Дрожащим голосом спросил я. Девушка, чуть прикусила нижнюю губу, все так же сочувствующе смотря на меня: - Понимаете, Вам еще вчера должны были сказать, что Вы у нас больше не работаете. И... За сегодня Вам ничего уже не заплатят. Мне очень жаль. Как же так? Я ничего не понимаю. Получается, я зазря сегодня мок пять часов под дождем? И куда мне теперь идти работать, если распространение рекламок – единственное место, в которое меня приняли, не спрашивая об образовании, не обращая внимание на мой внешний вид?.. Я не стал скандалить или закатывать истерику, ведь та девушка ни в чем не виновата. А виноватых теперь вообще и не сыскать. Только от этого на душе лучше и теплее не становилось. Нет, я не опущу рук, обязательно найду другую работу, даже еще лучше! Только не смотря на мою решимость, сил ни в теле, ни в душе не прибавилось. Я очень устал сегодня, да еще и погода. Насквозь мокрые вещи неприятно холодили кожу, то и дело пробегала зябкая дрожь по телу. Душу грела лишь мысль, что сейчас приду домой, заварю себе чаю и, закутавшись в теплое одеяло, сяду на подоконник, чтобы смотреть, как струи дождя извилистыми дорожками сбегают вниз по оконному стеклу. Поднявшись к себе на пятый этаж, заметил, что общая входная дверь открыта настежь, а в коридоре толпятся люди и... Полиция! - А что здесь произошло? – Вопрос сам собой сорвался с губ. - Ой, Сенечка! - Кинулась с причитаниями ко мне Маргарита Петровна, соседка справа от моей комнаты. - Горе-то какое! Воры проклятые залезли, все украли! Я непонимающе посмотрел на соседку: шутит, что ли? Какой нормальный человек, пусть и вор, полезет в коммуналку что-то красть? Но все же решил уточнить: - К кому залезли? Что украли? - Так я же и говорю, а ты меня перебиваешь! – Возмутилась соседка. – Воры эти, да пусть их Боженька покарает, взломали общую дверь, да три комнаты. Кстати, твою же тоже! Ой, бедненький! Да как же так? Я слышал слова, узнавал, но смысл все никак не мог до меня дойти. Обокрали? Меня?.. А соседка, схватив за рукав одного из полицейских, потянула на себя: - Товарищ капитан, вот Сенечка! Его комнату тоже обокрали! - Капитан Авдеев. - Представился мужчина. – Вы - Шараев Арсений Дмитриевич, проживающий во второй комнате? Я все никак не мог отойти от шока, так что просто кивнул. Полицейский что-то отметил в своем блокноте, потом вновь поднял на меня взгляд и сказал: - Нам необходимо, чтобы вы сейчас прошли в свою комнату и посмотрели, что пропало. Пропало? Что у меня может пропасть? Я никак не мог сообразить, что же от меня требуют... Деньги! Я же хранил деньги и документы в ящике стола, запирая его на ключ. Тут же бросился в свою комнату, леденея от страшного предчувствия. Все вещи были свалены в центре комнаты, разворочена кровать, даже вспороли зачем-то подушки. Я кинулся к столу, чтобы тут же увидеть... Открытый пустой ящик. Последние силы покинули измученное замерзшее тело, и я тяжело опустился на раскуроченную постель, а взгляд все никак не отводился от пустого ящика. Все, что у меня было, все, что откладывал на покупку теплых вещей – пропало. Вдруг навалилась страшная усталость, и стало уже все равно, как быть дальше, как я буду жить до двадцать девятого сентября, когда должно прийти очередное пособие. Вслед за мной в комнату вошел капитан, усаживаясь за стол на кем-то заботливо принесенный стул. - Так, я сейчас начну записывать с ваших слов о пропавших вещах, а вы пока перечисляйте. - Сказал он, доставая из папки, что держал на коленях, чистый лист бумаги и ручку. – Ну, так что пропало-то? – Поторопил меня полицейский. - Деньги... - Усталым голосом произнес я. - Так и запишем. А много? - Много - три с половиной тысячи рублей. - Все так же тихо и безэмоционально ответил я. - Тю! - Махнул рукой мужчина. - Разве ж это много! У людей вон миллионами крадут, а тут три касаря, да еще и деревянных! Но запишу! Я не видел смысла объяснять ему, что у людей может и воруют миллионами, но точно не берут последние деньги. - Что еще? - Паспорт. - Это плохо. - Ответил капитан, старательно выводя ручкой слова. – Зайдете на неделе в отделение по району – выдадим вам временный, пока не восстановите. Что-то еще? - Страховой полис в паспорт вложен был. - Сказал я. - Ну, это не к нам – это в поликлинику. - Хохотнул мужчина. - А из ценного что-то пропало: золото, картины, может быть, или техника? - Нет, у меня ничего не было такого, больше ничего не могло пропасть. - Безжизненно ответил я. - Вот и ладненько. Подпишите внизу, а если мы вдруг поймаем воров – повестку пришлем. Я, не глядя, поставил подпись. Ни сил, ни желания что-либо спрашивать, возмущаться или истерить не было. Я прикрыл за уходящими дверь, подставив табуретку для того, чтобы дверь не открывалась – замок-то выбили. Поднял с пола матрац и одеяло, положив их на кровать и сам опустился на нее, обреченно разглядывая рассыпанные чаинки на полу, смешанные с перьями из распоротой подушки. Тело с каждой секундой все больше наливалось тяжестью, меня начинало потряхивать. Я зябко повел плечами под все еще надетой мокрой одеждой, не решаясь начать переодеваться. Просто укутался поверх одеялом и прилег на кровать. Мысли тяжело и медленно ворочались в голове, а душой завладевала апатия. Я не знаю, как мне дальше быть: без работы, без документов, без средств, что я буду есть и пить? Я устал. Я очень устал. Просто прикрыл глаза, тут же проваливаясь в спасительную тьму, где можно ни о чем не думать... Да простит меня бета - выложила неправленое! автор терпением не отличается(((