Минуй нас пуще всех печалей

       Вопреки первому впечатлению, дом принял Авдотью спокойно и размеренно. Первые дни прошли в том же мирном, тихом ритме. Раскольниковой предоставили небольшую, чистую и светлую комнату, в которой она достаточно быстро обжилась; Госпожа Свидригайлова почти всегда пребывала в воодушевленном расположении духа, и всякий раз живо, с интересом расспрашивала Дунечку о её семье, родной деревне или воспитательных методах. Муж же Марфы Петровны неизменно оставался вне поля зрения Дунечки. Он казался достаточно занятым и отстраненным мужчиной, предпочитавшим проводить время в своём кабинете или вне дома; в краткие же миги их пересечения, господин Свидригайлов не проявлял никакого интереса в разговоре с Авдотьей, и в целом, казалось, едва ли замечал присутствие новой девушки в доме. Это её вполне устраивало. Новой же подопечной Дунечки оказалась младшая дочь Свидригайловых. Семилетняя Мария с течением дней раскрылась удивительно прелестным, радостным, но непоседливым ребёнком, и Дунечка нашла обучение девочки почти совершенным удовольствием – с перерывами на ребяческое хулиганство и детскую, простительную невнимательность Машеньки. Раскольникова, обыкновенно отчужденная и строгая наставница, слишком скоро почувствовала к ребенку, заметно пренебрегаемому родителями, большую нежность. Девочка только-только выходила из совсем нежного, игривого возраста – и Авдотья, вопреки попыткам дистанцироваться, невольно заменила Маше едва ушедшую от неё кормилицу, Ирину Павловну. Это не показалось девушке непривычной ролью – несмотря на то, что Дунечка сама была младшей дочерью, она всегда втайне, возможно невольно-стыдливо, ощущала себя столпом расшатанной семьи. Её старший брат старался заботиться о них с матерью по мере своих возможностей, но рос тревожным, сомневающимся мужчиной, и в союзе с такой же чувствительной и ранимой старшей Раскольниковой, создавал Дунечке широкое поле возможностей для переживаний и заботы. Помимо семьи, в доме оказалось ещё несколько человек прислуги, с основном предпочитавшей держаться незамеченными – с небольшим исключением в виде двух молодых горничных. Служанки, едва старше Дунечки, оказались даже более, чем просто воодушевлены увидеть новой гувернанткой обычную русскую девушку: – Ой, была тут до вас старушка английская... а может из Парижу или ещё откуда, ну заграничная, в общем. Мы уж не знали, куда от неё деваться... Одна из служанок накрыла для припозднившийся с дороги Дунечки скромный, но опрятный стол. Дуня кратко отметила бесспорную красоту девушки, позже представившейся Дарьей – аккуратная, улыбчивая и спокойная, она была прекрасно сложена, и на её живом, ясном лице не заметны были отпечатки длительного голода, каждодневного труда или болезней. Если бы не скромный наряд, грубоватые рабочие руки и простое имя, Дуня не смогла бы распознать в Дарье крестьянскую дочку. – Да недавно померла вот, карга проклятая, тьфу! – Ксеня... Аксинья, вторая служанка, казалась почти полной противоположностью мягкой, сдержанной Дарьи, и в своей растрепанности и звонкой говорливости напоминала Дунечке воробья. Курносая, темноволосая девчушка выглядела совсем юной девушкой, но оказалась старше Дарьи на три года. – Ну правда, Даша! "Идти туда", "идти сюда", придумала же, старуха, как вторая хозяйка в доме появилась... нам и первой-то с лихвой хватает. А с тобой, Дуня, хоть заживём спокойно! Дуня натянуто улыбнулась и опрометчиво промолчала. В конце концов, она бы соврала, сказав, что оказалась не рада компании дружелюбных сверстниц. Со всех сторон, новое положение дел Дунечки вызывало лишь приятную улыбку и спокойствие – работа не вызывала осложнений, домочадцы отнеслись к ней насколько возможно благодушно, и жизнь, казалось, утвердилась в положительно-нейтральном ключе.

***

— Ой! За громким треском раздался тоненький, испуганный голос Маши. Девочка неуклюже развела руки в сторону, разомкнув ладони, в которых ещё мгновение назад держала фарфоровую чашку. В широко раскрытых глазах отразился знакомый, ранящий страх, и Дунечка поспешила шагнуть застывшему ребенку навстречу. — Я не хотела, простите… я случайно, я не хотела… — Осторожнее, Мария, отойдите в сторону, — Дуня подала девочке руку, помогая осторожнее обойти разлетевшиеся по полу осколки. Когда Маша отошла на хорошее расстояние, Авдотья рассмотрела руки и ножки девочки: — Вы не поранились? — Нет, Дунечка! Ой... Авдотья Романовна... Обращение резануло слух – так её называли лишь дома, и Авдотья не была уверена, что девочка пришла к этому сокращению собственным умом. Раскольникова не стала вопросом сильнее волновать Машу, улыбнувшись и кивнув девочке, тут же бессознательно отзеркалившей светлую улыбку. — Ступайте пока в свою комнату, возьмите книгу, на которой мы остановились. Я схожу за служанкой и вернусь. Дунечка не успела развернуться: — Подождите! Машенька порывисто схватила Авдотью за платье, цепко и взволнованно. Лицо девочки снова омрачило выражение неподдельной тревоги. Дунечка нахмурилась; она знала этот взгляд. В далёком детстве ей не раз приходилось сталкиваться с гневом отца… — Не говорите ей! Не говорите ей, пожалуйста! ...но предположение, сформированное Дуней чуть ранее, почти моментально раскрошилось. Ей? Матери? Или… служанке?.. — Почему, Мария? — Аксинья… Аксинья меня не любит… я знаю, что она говорит про меня плохие вещи родителям. Поэтому они меня не любят. Авдотья постаралась скрыть свое недоумение, сквозь краткую паузу успокаивающе сжав плечико встревоженной девочки. — Конечно, ваши родители вас бесконечно любят, Мария. Потому проявляют строгость... Дунечка не могла сказать ребёнку, что и сама была не уверена в своём заявлении, но с младых лет расти с сознанием родительской нелюбви было куда тяжелее и губительнее, чем приходить к этому в более сознательном возрасте. — Потому пригласили меня, чтобы я присматривала за вами, — это звучало убедительнее, и Маша слегка просветлела. — Аксинья никому ничего не скажет, я обещаю. Машенька неуверенно сжала губы, но всё-таки кивнула и отпустила ткань Дуниного платья. Авдотья проводила понурую девочку взглядом, после чего вернулась к разбитой чашке; ей показалось странным, что на шум никто не сбежался – если Дарья, прислуживающая на нижнем этаже, могла и не услышать грохот, то Аксинья, занимавшаяся подготовкой гостевой спальни, должна была находиться неподалеку. Дуня задумчиво качнула головой и склонилась к полу, чтобы собрать несколько крупных осколков.

***

Авдотья прислушалась к звукам по ту сторону двери, и, убедившись, что в гостевой явно кто-то есть, звучно постучалась, прежде чем заглянуть в комнату. — Аксинья, — горничная осторожно поправляла покрывало, стоя спиной к подошедшей Дуне. — я ужасно нелепо разбила чашку в коридоре. Подбери, пожалуйста, мелкие осколки. Девушка не сразу отреагировала на появление гувернантки. Дуня проследила взглядом за тем, как медленно и осторожно Аксинья провела рукой по складке на кровати, после чего повернулась и молча посмотрела на Авдотью. В глазах служанки читалась странная, неясная тень насмешки, но – ни слова. Дуня нахмурилась. — Аксинья, ты меня услышала? — А с чего это? У самой рук что ли нет, а? Дуне понадобилось мгновение, чтобы осознать внезапную враждебность девушки. Ответила она таким же прямым, молчаливым взглядом. За кратким мгновением многозначительных переглядок, Дуня вдруг сознаёт, что у неё впервые появился повод рассмотреть Аксинью так явно, открыто. И было что-то... несколько странное, глупое, в мелькнувшей мысли об их схожести. Но Авдотья, впервые допустив эту странность, стала отмечать всё больше внешних совпадений – их едва ли можно было бы назвать сёстрами, но нечто схожее внешне их сближало. Аксинья была не самой красивой, несколько нескладной девушкой, уступая в этом Дунечке, но лицо горничной цепляло зорким взглядом серо-голубых глаз, контрастных карим Дуни. Авдотья, Аксинья... даже их имена... Возможно, подобные мысли могли приходить и в голову Ксени – и Дунечка с большей ясностью и пониманием извлекала теперь причину небольшого бунта горничной. Авдотья сама допустила ошибку, по неопытности прощая ровесницам более панибратское отношение в свой адрес. Больше этого не будет. — Я говорю тебе выполнить это дело не от того, что сама не способна, а от того, что это твоя обязанность. То, что показалось насмешливой дерзостью, в мгновение обратилось холодным ядом: — Батюшки, обязанность! — Аскинья рассмеялась и преодолела комнату в несколько ленивых шагов, почти угрожающе встав напротив Раскольниковой, не сдвинувшейся с места ни на шаг. — ты что думаешь, раз из бывших дворянских, так можно понукать мною, а? А на деле такая ж беднячка, только нот пианинных поболее знаешь, да пару словечек на англицком. Чего там учить? Я может и лучше тебя языки знаю, Дунька, три года эту ведьму, "тичер" проклятую терпела. А будешь тут хозяйку строить, так я тебя быстренько отсюда выживу. Это было так безрассудно глупо, нагло и абсурдно, что Дунечка не смогла сдержать улыбку. — Как же это у тебя получится, Аксинья? — А Аркадия Ивановича попрошу. Дуня перестала улыбаться. За решимостью в голосе Аксиньи чувствовалась явная, значительная уверенность. Будто эта пустая угроза могла иметь силу: — И почему же господин Свидригайлов должен тебя послушаться? Аксинья ответила не сразу. Лицо её расплылось в неясной улыбке, тёмная головушка склонилась ниже; она взглянула на Авдотью исподлобья, прижав пальцы к губам. — Ты поверь мне, Дунечка. Ах... Ах. Дуня чувствует, как всё тело её мгновенно напрягается. В голове моментально щёлкает, обнажая настоящую причину подобной дерзости – вот, значит, как. Авдотье пришлось приложить большое усилие, чтобы не выразить своё неприятное, тяжелое ошеломление. Нет... нет. Даже если Дуня правильно поняла намёк Ксении... даже если это была правда. Даже если Дуня была почти уверена, что это правда – господин Свидригайлов казался кем угодно, но не безрассудным, опрометчивым человеком. И Раскольникова чрезвычайно сомневалась, что слово служанки, которую иногда, вероятно, и могли использовать в качестве... любовницы... могло иметь достаточный вес. Дуня могла ошибаться. Но она готова была рискнуть: — Аксинья, послушай меня внимательно, — Дуня сделала небольшой шаг вперед, склоняясь ближе к застывшей служанке. – я делаю тебе серьёзное одолжение, советуя никому более не рассказывать этот совершеннейший вздор и вмешивать в него имя хозяина дома, которому ты прислуживаешь. Горничная опешила. — Ты не поняла меня? Я... — Нет, Аксинья, это ты не поняла меня. Прекращай это нелепое поведение и возвращайся к своей работе. Аксинья дрогнула, лицо её слегка искривилось от злости; она раскрыла дрожащий рот, желая ответить спустя мгновение замешательства, но вдруг замерла, испуганно переметнув взгляд за спину Дуни. — Аркадий Иванович... Раскольникова резко развернулась. Господин Свидригайлов стоял в проходе, отдирая от подошвы туфлей мелкие осколки разбитой чашки. — Аксинья, подбери стекло. Девушка моментально взметнулась с места, но, стараясь как можно стремительнее пронестись мимо Аркадия Ивановича, потерпела жестокую неудачу. Мужчина резко поймал её за локоть, заставляя остановиться и посмотреть ему в лицо. — А затем свои вещи. Горничная с ужасом уставилась в нечитаемый взор господина Свидригайлова. — Но!.. как вы... мы... Мужчина сжал руку Аксиньи, однозначно призывая к молчанию. — Я не нуждаюсь в прислуге, не умеющей следовать прямым указаниям. Получишь своё отработанное жалование у Алексея Николаевича, и к вечеру тебя здесь быть не должно. Ты услышала меня? — Да, господин Свидригайлов. — Ступай. Он ослабил хватку, и Аксинья, дрожаще поклонившись, незамедлительно выпорхнула в коридор. Дуня проследила за движением служанки, не решаясь взглянуть на Аркадия Ивановича, продолжавшего стоять возле двери. Дунечка без лишних разъяснений понимала, что её вмешательство могло усугубить не только положение Аксиньи, но и её собственное – при условии, что хозяин дома не посчитает, что Дуня и так услышала, увидела и наговорила слишком много. Она осторожно подняла взгляд на господина Свидригайлова, с кратким изумлением отметив, что мужчина смотрит на неё прямо и внимательно. — Поверьте, Авдотья Романовна, такое поведение со стороны прислуги в этом доме абсолютно недопустимо. Прошу у вас прощения за эту вздорную ситуацию, будьте уверены, что впредь подобное не повторится. Со дня прибытия Дуни, это была первая фраза, отпущенная господином Свидригайловым в её сторону. Раскольникова настолько свыклась с отсутствием всякого внимания со стороны хозяина дома, что несколько замялась с ответом. — Вовсе не стоит, Аркадий Иванович. Подобная ситуация могла произойти в любом доме... — Только не в моём. Господин Свидригайлов смотрит сквозь Дунечку. Она чувствует тяжесть в груди. И замешательство Дуни, должно быть, предательски отразилось у неё на лице, поскольку вскоре Аркадий Иванович переводит взгляд в сторону и спокойно улыбается. — Однако, вы правы. Благодарю вас за понимание, Авдотья Романовна. Он кратко кивает на прощание, и Дунечка чувствует, что избавляясь от взгляда Аркадия Ивановича сбрасывает с себя непосильную ношу. Но... — Господин Свидригайлов, прошу прощения... Мужчина останавливается, вновь обращая внимание на гувернантку. Он вопросительно молчит, позволяя Дунечке довершить фразу: — Мария Аркадьевна достигла поразительных успехов в чтении на французском. Она была бы рада продемонстрировать вам свои способности. Аркадий Иванович усмехнулся. — Est-ce vrai? Авдотья отвечает сдержанной улыбкой: — Tu seras surpris. Господин Свидригайлов кивает. — Мария отзывается о вас крайне лестно, не сомневаюсь, что на то есть основания. Я был бы рад, если бы вы продолжили оставаться в этом доме, Дунечка. "Дунечка"? Если бы? — Прошу прощения? — Ах... мне ужасно жаль. Так звали прежнюю няню Марии. Должно быть, это обращение привязалось к дочери, и, невольно, ко мне. Надеюсь, вы меня простите, Авдотья Романовна, сила привычки порой ошеломляет. — Конечно, Аркадий Иванович. На этот раз господин Свидригайлов откланялся, ровно развернувшись и отрезав всякую возможность для дальнейшей беседы. Дунечка простояла на месте ещё пару мгновений, пока не услышала негромкий оклик Маши. Урок сильно задержался, и девочка успела заскучать без гувернантки. Безмятежная жизнь продлилась две недели.