И всё же свой

      Всё вокруг горело и грохотало. Крики, кровь и запах палёной плоти пробуждали давно забытые воспоминания и заставляли кровь кипеть от ощущения битвы, сражения, будоражащего его разум и тело. Как давно он не сражался вот так. Открыто, в полную силу, намереваясь смести стоящих на пути врагов. Улыбка сама собой просилась на лицо, оскал радостный, кровожадный и полный восторга. Слишком давно ему приходилось сдерживаться. Держать в узде свою силу, нрав, но не сейчас. Более это не имело смысла. Ему не уйти отсюда живым, как и им, и Мадара собирался насладиться последними минутами своей жизни, погрузившись в этот бой, способный доставить ему удовольствия.       Кто же знал, что это обернётся вот так и он встретит свою смерть от рук недо-шиноби скрытого Камня. А ведь этот ублюдок почти был в его руках. Жалкая, извивающаяся тень, думающая, что сможет управлять им — Мадарой, сильнейшим среди Учиха. Ещё бы немного и с этим было бы покончено, но он недооценил изворотливость этого существа и поплатился.       Это не разочаровало, отнюдь. Вместо этого Учиха Мадаре хотелось смеяться, надрывая грудь и сплёвывая кровь, ухмыляясь от её привкуса. Даже если он умрёт здесь, Зецу тоже осталось недолго. Пусть прячется сколько хочет, забьётся в самую глубокую щель и думает, что его не найдут. Всё это будет бесполезно. Мадара об этом позаботился, нанося свой единственный по нему удар, не способный оборвать его недожизнь, но способный заставить его бояться и ощутить беспомощность, обрубающую любые попытки бегства и надежды.       Только от этой мысли душа Мадары пела, в тот момент, как формирующееся вокруг него Сусаноо очередным ударом забирало жизни посмевших встать на его пути идиотов. Их было слишком много, а кровь, пропитавшая уже всю его одежду, вызывала неудобства и напоминала о серьёзной ране, которую он успешно игнорировал.       Мужчине не хотелось думать о том, чтобы о его безрассудстве сказал Изуна. Дорогой младший брат точно бы ругался и недовольно хмурился, но ведь… он, правда, так устал. В этом мире больше не было ничего, чтобы держало его. Дорогие ему люди мертвы, а кому-то он просто уже не нужен. Озлобленный, переполненный неутихающей ненавистью и не способный в полной мере ощутить результат своих трудов. Почувствовать себя уверенным в правильности своей, казалось, недостижимой мечты, к которой он пришёл слишком поздно, чтобы ощутить хоть что-то.       Но он сделал всё, что было в его силах. Их клан будет жить, процветать и никогда не исчезнет. Малыш Такуи об этом позаботится, — Изуна, таким сыном, как он можно только гордиться — а обо всём остальном позаботится Кагами. Пусть мальчишка и был до отвращения предан беловолосому ублюдку, клан он любил достаточно, чтобы не позволить втоптать их репутацию и авторитет в грязь. И договор, подписанный между ними четырьмя под взором Узумаки и бога смерти, отметал последнюю возможность подавления и исчезновения их кланов. В этом Тобирама всегда был умней Хаширамы.       До ярости смешно, что этот вызывающий столько гнева в его душе человек, понимал больше лучшего друга. В этом и была проблема Хаширамы, и Мадара всё никак не мог определиться ненавидит он его или всё же уважает, считает равным себе и готов прислушиваться к мнению этого идиота. И имело ли это смысл сейчас, когда в глазах начинало предательски темнеть, а в ушах шуметь, будто он вновь приложил эту проклятую ракушку к уху, не понимая, чего хочет от него эта невероятно странная женщина.       Усмешка сама собой расползается на лице, когда он вспоминает этот странный разговор, заставивший его перебрать все чёртовы записи клана, сохранившиеся до сих пор. Мадара не верил в способность предсказывать будущее, в жрецов или то, что они следуют по уже проложенной кем-то дорожке, — всё это бред и отговорки слабаков — но вот в проницательность этой гражданской, слишком много знающей для обычной жрицы из какого-то захолустья, он был вынужден поверить. Эта невыносимая женщина всегда будто знала больше других, отстранённая и слишком странная, чтобы не выделяться на общем фоне. И как крысёныш с ней только сошёлся, хотя, ха, они друг другу подходили как никто другой. Две холодные головы, давным-давно отринувшие свои чувства и спрятавшие их внутри себя. Как практично и между тем трусливо.       В мире, где у него уже ничего не осталось, по-прежнему ярко горела только его ненависть и цель. Единственная видимая им цель, ради которой не грустно погибнуть, изранив тело до обезображивания и пожертвовав душой. Возможно, окружающие его люди просто очень хорошо подбирали слова и знали его, чтобы сдерживать эту пожирающую сознание одержимость так долго. До отвращения и демонстрированного призрения — ведь он не раненный зверь, чтобы так осторожно подбирать слова, опасаясь ошибиться. Ему всего лишь нужно стереть своего врага в порошок и всё равно, что придётся сделать на пути к этой цели.       Сейчас, танцуя на этом поле битвы, в окружение руин и оплавленных камней, где земля усыпана бесчисленным количеством трупов, Мадара ощущал себя свободно. Он горел. Горел, горел, горел, и его цель была так близко, совсем рядом, но, увы, он не мог увидеть его конца. Клан Учиха будет в безопасности — ты ведь этого хотел, Изуна? Коноха простоит ещё очень-очень долго, руководимая союзом кланов основателей — ты доволен, Хаширама? Я сегодня умру, и мы больше никогда не встретимся — рад ли ты, чёртов ублюдок, чью жизнь я так и не сумел забрать? Сделает ли его смерть этот мир хоть чуть-чуть лучше?       Плоть плавилась и ползла, а Мадара будто не замечая этой боли, продолжал скалиться и рвать вперёд, как сорвавшаяся с цепи бешеная псина. Гунбай и серп давно оплавились, истлели, утратив свой первоначальный вид. А кости трещали подобно сухим листьям, смятым в руке, пока сердце ещё било, тихо-тихо, всё замедляя свой ритм. Он горел огнём жарким и не тушимым, обращая тело, чакру и всю свою суть в пламя, танцующие и ревущие, чтобы не оставить на своём месте никого и ничего.       И лишь одного продолжал желать без жалости и сострадания уничтожающий себя самого Мадара. Он так хотел ещё хоть раз услышать, как его по имени зовёт любимый младший брат, отдыхающий с маленьким Такуми-чаном на веранде их дома. Ох, как же он хотел услышать… в последний раз.