по дому гуляет ветер

фотокарточки. мозг отказывается их воспринимать, как нечто, имеющее возможность существовать. глаза впериваются в них, но не могут составить из них цепочку чего-то цельного. фрагменты распадаются, плывут, отказываются соединяться, образовывать полноценный сюжет. вместо него выходит полнейший сюр. и так из раза в раз. мозг напрягается, отчаянно пытаясь вспомнить, кто же всё-таки повесил эти фотокарточки сюда, но лицо упрямо не хочет всплывать в памяти. будто бы славный друг забрался и сюда, нажав на определенную кнопочку и отключив неположенное воспоминание. ох, да, анархист умеет добиваться своего. но то, конечно, предубеждение - в голову тот проник вряд ли. а вот воспоминания нет - это факт. удивительно, как тайник до сих пор не обнаружили. что ж, всему свое время. едва художник высовывается из закутка, мимо тут же бешенным вихрем пробегает орава малявок. молодым, конечно, везде дорога, но это не означает, что им позволено давить ноги более взрослым. пускай сейчас повезло, впрочем, исключительно благодаря горькому опыту, не велика гарантия, что успех мог остаться аналогичным, высунь художник голову ещё на сантиметр. удача. продвигаясь обратно по коридору, художник совершенно случайно и, однако, неожиданно замечает открытое окно и нижнюю половину тела кого-то, высунувшегося в наружность. оттуда неслабо дует. подойдя ближе к спятившему малявке, художник, приглядевшись, распознает на оном в точности такие же кеды, какие носил когда-то в детстве. а потом ему следующим же действием хочется пробить себе голову рукой от очевидности. малявка - не малявка отнюдь, а не кто иной, как третий, будь его очкастая морда четырежды проклята. разумеется, подумано это любя. наверное. чертыхаясь про себя, художник несколько грубовато - будет в целях профилактики - хватает неродивого за загривок и затаскивает внутрь, второй рукой быстро закрывая окно. воздух становится ощутимо теплее. художник упирает руки в боки и грозно смотрит на третьего сверху вниз. тот почему-то без неизменных очков. мелькает возможный вариант того, за каким хреном тот полез на улицу, как тут же следом мелькает более здравая о том, что идея все равно дерьмо. в больших черных глазенках плещется недоумение и... страх? художнику становится неприлично приятно от последнего. и настолько же неприятно от того, что смотрит он снизу вверх. и он старается не думать, что буквально полминуты назад его рука побывала в наружности. впервые за сколько-то там лет. последнее его воспоминание оттуда: ему в лицо летит огромный и тяжёлый снежок, кой, по-хорошему, является куском льда, который сбивает мальчика с ног, а затем свое дело делает сила гравитации, мгновенно направляющая оглушенное тело вниз, отчего затылок ударяется обо что-то каменное, и наступает темнота. с неимоверным чувством боли. а далее - могильник, где тянутся мучительно долгие, безрадостные дни. где его до отвала накачивают таблетками, от которых раскалывается голова, окружающая обстановка сливается в одну большую серость, в ушах глухо стучит метроном, не находящийся даже близко к палате, а сознание настойчивее, чем метроном, настукивает совершеннейшую сумятицу и бред. половина, к сожалению, помнится до сих пор. постепенно давняя картина сформировывается в стоящую напротив и ожидающую гнева иль милости замершую фигуру. художник трясет головой и задаёт вполне очевидный вопрос: - на кой черт ты туда полез? отвечает третий не сразу. да он вообще какой-то странный. как и все здесь, в принципе. но конкретно этот прям до кучи и бесит своей странностью. прет же его, художника, на долбанутые знакомства подобного рода. сначала анархист, теперь сие чудо в перьях. второй такой "везунчик" разве что мастер-киллер - брат анархиста родной, но у того хотя б жопа хитрая. недаром они всё-таки братья. одно прозвище лучше другого просто. на памяти художника не находится ни единого случая, когда в доме кто-нибудь мог себе позволить носить двойное прозвище. по его так скромному мнению, оное более подошло бы третьему, ибо подобное двуликое создание ещё поискать нужно. которое, между прочим, что-то собирается таки изречь. короче, художник... ну, он такой художник, спасибо, что хоть живой остался. ...за что спасибо-то? - мне стало интересно, - наконец молвит третий. типичный ответ на типичный вопрос. художник другого и не ждал. - увидел бы тебя анархист - отпинал бы, иуду. художник бы тоже не прочь это сделать, но он не такая крыса и самолично сдавать «иуду» с потрохами не пойдет. для сего служат другие представители гвардии «помоложе», в частности тот же недавно упомянутый мастер-киллер. а третий почему-то смущается и опускает голову. у него бывает только два состояния: он либо трындит без перерыва и шутит разнообразные шутейки (в основном - дебильные), носится, как ополоумевший (ходи потом ищи его по всему дому целой ротой), либо вот так вот стоит, теребя пуговицы на рукавах рубашки, глядит куда угодно, лишь бы не в глаза, смущается и слова полностью, не заикнувшись, произнести не может. нет, чаще всего, правда, первое, но второе может случиться, когда угодно, и предсказать сие невозможно. но, скорее всего, это очередной способ манипуляции - недаром же он двуличная мразота. художник вздыхает, поворачивается к нему спиной, делает короткий взмах рукой, негласно оповещая об окончании разговора. не проходит и секунды, как за спиной слышатся быстро удаляющиеся шаги. художник усмехается. долбанутый дом. долбанутые все. долбанутые фотокарточки в долбанутом доме, сделанные кем-то таким же долбанутым. долбанутый он, который после долбанутого случая нос боится высунуть из долбанутого дома в долбанутую наружность. в чем-то мелкота всегда бывает умнее. художнику внезапно приходит озарение. мелкота выперлась из-за того, что закончился первый урок. а он, художник, все то время ныкался у дьявола в каморочке. то есть, вообще-то, у того имеется официальная каморочка, оборудованная по всем правилам (собственно придуманным, безусловно). можно сказать, эта своеобразный ее филиал. но информация неподтвержденная. так что, придя к не вполне утешительному выводу о том, что совсем скоро начнется второй урок, а он и малейшего понятия не имеет, какой именно, художник широкими шагами движется прямо по коридору, сворачивает налево, спускается по лестнице и, повернув голову вбок, видит неумело выгравированную на покосившейся деревянной табличке надпись: «добро пожаловать в ад» и нарисованный кем-то - известно, кем - снизу перьевой ручкой улыбающийся смайлик. такое мог выкинуть лишь один обитатель сей необъятной родины. и, аналогично, он - единственный обладатель перьевой ручки. но все предпочитают помалкивать о нем. но у каждого, кто проходит мимо и невольно косит взгляд на чудесное произведение вандализма, в памяти всплывает одинаковый образ. через энное число шагов художник подходит к нужной двери и отворяет ее. как и ожидалось, там пусто. в плане людей. в плане предметов - хаос, конечно, полный, однако не абсолютный - однажды всё-таки в ком-то просыпается дремлющий перфекционист и принимается за уборку: она, впрочем, ограничивается лишь запихиванием скомканных вещей (не обязательно чистых) в шкаф, сбором банок, фантиков и прочего мусора в мешок (кой ставится около входа на лестницу и вскоре исчезает в небытие, вероятно, скоммунизженный ноунеймом), протиранием пола водой за неимением чего поприличнее. стоит добавить, что сия личность в комнате не проживает и вовсе даже другого пола. не суть. на койке возле плотно - впрочем, всегда зашторенного - окна обнаруживается одинокий храпящий субъект. то есть, да, это означает, что в комнате пусто. потому что с процентной долей, равной девяносто девяти целым и девяти десятым - это анархист. ибо, мать его анархия, дрыхнет здесь только он и заруби себе на носу, иначе... да. приближаться к непризнающей власти лежанке имеет право только художник. иногда мастер-киллер. но тому даром не сдалось. поэтому художник подходит и тормошит заспавшего комрада. у того нет слов, одни эмоции. и мат-перемат, само собой. - доброе утро, чувырло, - добродушно приветствует художник. - у меня к тебе есть весьма беспрецедентное предложение. анархист поворачивается к художнику лицом, смеряя того странным взглядом, однако, с хитрецой. - у меня к тебе тоже, - докладывает он. у художника от удивления глаза на лоб лезут. он вопросительно приподнимает бровь. анархист с невозмутимым, насколько возможно в его состоянии, стремящемся к «ща вырублюсь, едва моргну», выражением лица принимает полусидячее положение и отодвигается к стене, освобождая тем самым достаточное количество пространства, чтобы там поместилась жопа художника. - приляг, - жестом приглашает анархист и выжидающе смотрит. художник неуверенно присаживается на предложенное место. что может с утра пораньше твориться в башке анархиста, навряд ли известно даже самому анархисту. хотя он и без того шандарахнутый будь здоров. - полдела сделано, - констатирует анархист, - теперь ложись, по примеру меня. художник тупо пялится ему в глаза, пытаясь уловить подвох. тщетно. - в самом деле, не сожру же я тебя, - теряет терпение анархист и дёргает художника за руку, чтобы тот, наконец, приложился гребанной головенью к подушке. едва тело художника принимает требуемое положение, анархист переворачивает его спиной к себе, затем накрывает одеялом (если так можно назвать порванный в нескольких местах хер пойми какого столетия пустой пододеяльник), одновременно обнимая за талию, и почти моментально начинает сопеть ему в макушку. художник не то чтобы в шоке - он охренел, причем знатно так. он, будто его кипятком облили, подскакивает с лежанки и кричит: - я к тебе, придурку, пришел не для того, чтоб дальше спать! анархист переворачивается на спину и поднимает глаза к потолку. - ну и дурак, - беззлобно фыркает он. - тогда нахрена? вопрос, честно, звучит немного риторически. - пока ты тут пролеживаешь задницу, прошел урок плюс перемена, сейчас идёт второй, и ещё третий чуть в наружность из окна не скопытился. - из всего тобой перечисленного меня будоражит только слово «наружность». - анархист. - чё? - дрын в очко. завязывай валяться и пойдем. нас и так уже три раза за последнюю неделю отчитали. я лично лекций от дьявола наслушаюсь лучше, у него они хоть интересные. - тебе реально интересно слушать про гогспода бобга нашего и кришнаидские штучки? - они во всяком случае не ущемляют мои права. - допустим, здесь я согласен. - мне позвать мастера-киллера? - сразу козырями пошел, сволочь? - я ж могу. - сволочь. художник не до конца помнит, почему мастер-киллер - мастер-киллер, но не случалось ещё такого, чтобы он хоть раз не оправдал свое прозвище. помнит зато историю третьего: изначально, ввиду роста, того окрестили лосем, однако, стоило арамису «совершенно случайно» порыться в его досье и обнаружить, что он третий из их стаи, кто носит определенное имя, с тех пор к нему сие числительное и прицепили. и, «к удивлению многих», крёстным третьего опять стал арамис. а здесь в целом ни у кого не возникает каких-либо вопросов по поводу возникновения прозвищ, если уж на то пошло. да и вообще лучше много не любопытствовать, иначе башкой поехать недолго. а якшаться с дьяволом - опасно для здоровья, психики и жизни в целом. тем не менее нельзя забывать, чей брат есмь мастер-киллер. пара слов о том самом уже не единожды упоминаемом дьяволе: обычно, стоит про него вспомнить, порой, казалось бы, с ничего и даже задней долей подсознания, как кто-нибудь о нем тут же заговаривает. и случаев сих - множество. - коль мы все равно похерили второй урок, - говорит анархист тоном «безграничного сожаления», - предлагаю заскочить к дьяволу, ибо эта падла кой-чего мне обещала, но я, черт его побери, забыл, чего, и если он опять станет выкручивать мне яйца, притворяясь стариком с деменцией, я ему такие провалы в памяти устрою, какие ему не снились. ты, если что, свидетель. художник вздыхает и кивает, ибо ничего другого ему не остаётся. что-то ему упрямо подсказывает, что на уроках они так сегодня и не появятся. трагично. дьявол - он на то и дьявол, чтобы обитать у самого себя на куличиках, причем крайне труднодоступных. то есть место-то оставалось неизменным, а вот пути к нему - отнюдь. сегодня вроде повезло. может быть, настроение у него хорошее. а может, юпитер в благоприятном созвездии. пёс его разберёт. и вот прогульщики доходят до самой крепкой, наверное, во всем доме двери, которая, тем не менее, не имеет ручки, зато изнутри имеет бесчисленное множество всяких цепочек и замков, а снаружи украшена одним-единственным небольшим и воистину детским рисуночком, сделанным жёлтой гуашью. для верности переглянувшись с художником, анархист три четких раза пинает дверь носком ботинка. детский рисуночек, больше напоминающий смайлик, в виде девочки с двумя косичками, глазами-палками и приветливо улыбающимся зашитым ртом, взирает на них, вселяя странную жизнерадостность. а у кое-кого явно завидная фантазия. не проходит и года, как дверь, после шебуршания, щелканья, звяканья и тихой матершины за ней, отворяется, являя взору пришедших кромешную темень. - вылезай, дьявольское отродье, я знаю, что ты там! - здоровается анархист. искомый субъект обнаруживается, по своему обыкновению, сидящим на инвалидном кресле в самом дальнем углу перед старинной керосиновой лампой, которая просто стоит на полу напротив кресла и светит мутным, как бы «умирающим» светом, то есть, в общем-то, не помогая ну никак. - здорово, отец, - с характерным акцентом произносит дьявол. с дивана, находящегося с левого боку у стены, доносится исполняемая на скрипке загадочная и оттого нагоняющая неосознанную тревогу мелодия. символично. - ну, хорош, хорош, - анархист выставляет руки вперёд и болтает ими, словно отмахиваясь от роя жужжащих пчел. - спектакль свой будешь для мелкоты разыгрывать, для меня вот не надо. на лице дьяволаа играет самодовольная ухмылка. - зачем же ты явился сюда, друг мой власть не признающий? - а ты, поди, забыл, маразматик недоделанный? художник, находясь немного позади анархиста, невольно пытается спрятаться за того подальше, из-за чего полностью чувствует себя ссыклом. глаза дьявола в любое время года и дня скрывают черные солнцезащитные очки, и это невообразимо бесит. порой хочется подойти и сорвать их, чтобы попробовать прочесть его мысли, но художник вполне может увидеть там отнюдь не то, чего ему хочется. одному сатане известно, что пытаются упрятать эти глаза. какие тайны ежедневно рассказывает дом своему хозяину? художник старается выбросить из головы мысль, что в какой-нибудь момент дьявол решит посмотреть на него, а страшнее всего то, что сам художник вряд ли об этом узнает. - вразуми, анархист, - удушающе мягким до приторности тоном произносит тем временем дьявол. - я прожил на много поколений больше тебя, и неужто нельзя простить мне ту сущую мелочь, коей ради тебя с твоим суперлучшим другом сюда принесла нелёгкая? серьезно, таким тоном разговаривает, как будто объясняет карапузу элементарные истины. - ты меня старше всего на пять дней, говнюк! - теряя последние частицы терпения, рявкает анархист. - смотря где, - парирует дьявол. - вот уж тебе бы смотреть, - слышится из темноты приглушенный голос того, кого вот-вот разорвет от смеха. - йорик, завали, а, - устало огрызается дьявол - слушай, дьявол, - внезапно для себя самого подаёт голос художник. - а не стыдно тебе в своем притоне содержать столько мелкоты? - они сами содержатся. - дьявол беззастенчиво и даже немного лениво пожимает плечами. - самолично их никто не приглашал. «ага», - с сарказмом проносится в голове художника. ага-ага, конечно. мастер-киллер с ничего взял да поперся искать единственную из тысяч неисповедимых путей дома дорожку, ведущую в эту громадную и при том полупустую халупу, где и есть только: старый, косой диван, держащийся разве что на святом духе, инвалидная коляска из того же класса, три пыльных ковра (один на полу перед диваном, два других - на боковых стенах), комод с выдвинутыми и под завязку набитыми всяким колдовским хламом ящиками, с древнейшим патефоном на нем и стопкой пластинок, валяющихся возле на полу, да плюс все помещение приправлено пылью, в не поддающихся измерению количествах летающей вокруг и лежащей абсолютно на любом находящемся здесь предмете или существе. художник (хоть и стыдится признавать) по природе своей порой бывает доверчив и наивен, но не до такой же степени, чтобы поверить в такую чушь. анархист, кажется, считает так же, судя по направленному на дьявола скептичному взгляду, но последнему едва ли есть до чьего-то там взгляда какое-то дело. - ты выбросил бы каталку свою сраную, - ни с того ни с сего меняет тему анархист.- ведь ты ходячий. - может, мне в ней удобно? слова того, кто сидит, ссутулившись, словно креветка, и боится сделать лишний слишком глубокий вдох, чтобы допотопная развалюха не рассыпалась в прах сию же секунду. именно так. - он всегда такой дерьма кусок или только по средам? - анархист демонстративно отворачивается от дьявола и вопрошает у как минимум йорика, ибо территория тусклого освещения от лампы много не дотягивает до дивана, чтобы даже примерно понять число находящихся на нем людей. - сегодня пятница, - тем не менее отвечает дьявол. диван напряжённо молчит. по крайней мере, так почему-то кажется художнику. - а того, ради чего ты пришел, у меня и правда нет. у анархиста, похоже, ещё через милисекунду тормоза совсем сорвёт, поэтому художник мертвой хваткой вцепляется в его костлявое плечо, отчего то хрустит, и художник думает, будто сломал его, но упрямо продолжает держать, потому что лучше славный друг обойдется одним переломом, чем всех ныне присутствующих общим сбором примут в могильник. что было бы иронично, ведь завтра суббота - день, когда туда тащат кого ни попадя по поводу и без. - в смысле, мать твою, нет? - хриплым, убитым голосом произносит анархист. - да в прямом - нет и всё. художник упустил из виду тот момент, когда дьявол из ласковой мамочки с сахарным голоском превратился в безэмоциональную и пофигистичную амёбу. - и чё ты мне предлагаешь делать? - анархист принимает удар судьбы и расслабляется, из чего художник делает вывод, что тот более не представляет опасности для себя и окружающих, поэтому отпускает. анархист, хмуро и одновременно с толикой признания взглянув на художника, немного водит плечом, шипит и сам теперь придерживает его рукой - наверняка там, самое малое, охренеть какой синяк. - попробуй, не знаю, порыскать в поисках бандерлогов или летунов, - возникает ощущение, будто дьявол заснёт прямо на полуслове. - тогда я и сам, блин, могу. уж чего ни говори, а пока что самым отъявленным и главным летуном дома, несмотря на практически патологическое презрение к наружности, является именно анархист. отчасти из-за того, что наружность едва ли не единственное место, где над ним ничто не властно. насколько ж чудовищны будут его разочарования, когда он попадет туда не ночью и навсегда. - а я, по-твоему, из воздуха все создаю? - да вокруг тебя такой воздух, что хрен знает, хрен знает. - так вот хрен не знает, да будет тебе известно. - это мы ещё посмотрим. - кто мы-то? - ой, извини. - может, извиню. а может, и нет. а может, пошел ты? - как раз собирался. ан... в смысле, художник, пошли. всего хо-ро-ше-го! анархист берет художника под руку, и они синхронно толкают дверь, вываливаясь из мало того, что ужасно пыльного, так до кучи и прокуренного (хорошо бы, если обычными сигаретами) помещения. обратно они возвращаются, по ощущениям, немного дольше - впрочем, не удивительно. за столько-то лет жизни в доме априори перестаешь удивляться чему-то настолько незначительному. у каждого, тем не менее, свой мир и свое на него видение (или не-видение, хотя это тоже своего рода «мир»). и как-то так получилось, что все эти разные миры и точки зрения смогло вобрать в себя и объединить под одной крышей огромное, животрепещущее существо - дом. он приютил всех их, даже тех, кто пытается его отторгать и думать, что живёт сам по себе и не имеет к остальным никакого отношения. не желает по-настоящему знать и видеть происходящее вокруг него. но дом хитёр и коварен, ведь если сей некто когда-нибудь всё-таки возжелает, то теперь никогда не сможет. да, он до сих пор находится в стенах, но двери для него уже заперты. навечно.