ПолиАморалы

Хана открыла дверь и впустила Юнги, отступив назад. - Привет! – улыбнулась она давнему другу. - Привет, - разуваясь, он потянул носом, - ага! Обед? Я вовремя! - Знаю-знаю, уже даже не спрашиваю – сейчас всем накормлю, мы с детьми только поели, но ещё ничего не остыло. - Где эта банда?! – крикнул он на всю квартиру и, спустя пару мгновений, из комнат высыпались Нана с Ходжуном, кинувшись ему на шею: - Дядя Юнги! Он поочередно обнял девочку и мальчика и обменялся с ними парой фраз и шуток. - Как нога? – спросила Хана. - Да ничего, пойдёт! - Вы болели, дядя Юнги? – поинтересовалась Нана. - Немного ломался, но меня починили, так что всё хорошо. - А ломаться больно? – встрял Ходжун. - Терпимо! Мы ж мужчины, нам всё ни по чём, да? Мальчик кивнул, улыбнувшись. - Ну, бегите, поиграйте, мы с дядей Юнги поболтаем пока, - отправила их мать. Шуга вошёл на кухню, вымыл руки и сел за стол. Огляделся механически. Подождал, скажет ли что Хана? Но, погрузившись в неловкую паузу, она расставляла перед ним полные тарелки еды. Наконец, он не выдержал: - Ну что, старушка, рассказывай, как дожила до такого? Хана вздохнула и, уже собираясь начать, почувствовала, как накатывают слёзы. Рухнула на табурет и взмахнула руками, начиная всхлипывать: - Я не знаю! - Э-э! Ну-ка, хватит! – Юнги негодующе на неё уставился: - Нашла из-за чего и кого плакать! Это он пусть по тебе рыдает, пошли его на хрен и дело с концом. - Ты не понимаешь! – она помотала головой, вытерла глаза кончиком кухонного полотенца, висевшего на плече. – Не могу я его послать… - Из-за детей? - И это тоже, но… но… я же… - До сих пор его любишь? Хана кивнула и пошла к раковине сморкаться. Шуга осуждающе покачал головой: - Жаль, что у людей чувства не отключаются в критических ситуациях! Как было бы здорово жить, если бы при плохих поступках нам разонравливался кто бы то ни было, а любовь бы рождалась только от хорошего. - Хосок не стал плохим, - вернулась она, - он просто ошибся и… и… Или он ошибся, что женился на мне! – проскулила тихо она затрясшимися губами. - Да ёлки-палки! – возмутился Юнги. – Ошибся! Ни фига себе ошибся! Всем бы так! - Он вряд ли так думает. Я скучная, и не такая умная, как он, и не такая красивая, как ему бы хотелось… - Хана, ты ебанько? – остановил её Шуга. Она осеклась, подняв на него даже не оскорблённый, а ошеломлённый взгляд. - Почему? - Ты что, не видишь, что в этом мире любят подлых, жирных, добрых, тощих, кривых, ровных, скупых, щедрых, чёрных, белых, красных – любых! Любовь вообще не зависит от внешности и личных качеств, мы же только что об этом сказали. - А от чего тогда она зависит? - Да кто б его знал! Думается мне, что любовь часто путают с безудержной страстью, а её вечной не бывает. И многим кажется, что если кончаются космические потрахушки, то кончается и любовь. Но это же не одно и то же. Любовь бывает и без секса вовсе. Может, у вас просто кризис долгого совместного существования? У вас глаз друг другом замылился, надо отдохнуть друг от друга и всё наладится. - Я… - «Не знаю, смогу ли простить ему Джинни» - подумала Хана, но не стала этого говорить. Она не скажет Юнги, кто стала виновницей их драмы. Но для себя она вряд ли забудет об этом когда-либо, всегда будет себя сравнивать с ней. – А если мы изначально не подходили с Хосоком? Если без меня он был бы счастливее… - А он разве не был счастлив все эти годы? - Ох, я уже не знаю! Поначалу казалось, что был… - А я тебе скажу – не казалось! Хоуп таращился от счастья. Что бы он делал, если бы не женился на тебе? Бегал бы по бабам, прожигал жизнь, а сейчас бы одумался и осознал, что одинок и никого у него нет. А так и жена, и дети, полноценная семья и родной угол, в который всегда с радостью возвращаешься. Он тебя очень ценит, и уважает, и дорожит тобой – в этом я не сомневаюсь, но вот то, что его налево понесло, это, конечно, мне не понять. Может быть потому, что я на столько лет никогда не ограничивал себя одним партнёром. Я не оправдываю! Ни в коем случае. Просто говорю, что, возможно, это какой-то природный закон, что спустя годы вместе начинает глаз косить на сторону. - У меня не косит, - заметила Хана. - Ты вообще более усидчивая и стабильная, чем он – это нормально! Наш Хосок – говна кусок – всегда был двуликий тип. Заметь, не двуличный, а двуликий. Ему как будто бы мало было одной жизни, хотелось сразу нескольких, чтобы прожить одновременно хулиганом, богатеньким мажором, монахом и чёрт знает кем ещё. Нет, у него нет раздвоения личности, я именно про его прорву интересов и внутреннюю воронку, которая втягивала в себя всё, он хотел всё успеть, попробовать как можно больше. Я не знаю, как угодить и удовлетворить такого человека, если ему даже образ жизни какой-то определённый, самостоятельно выбранный, наскучивает и приедается. Разве что забить на него и думать о себе? Вот не вышла бы ты за него, и что бы делала? - Не знаю, - растерянно пожала плечами Хана. Она уже очень давно не представляла себя без мужа, а отмотать до момента, когда у неё ещё не было детей – невозможно, они же часть её, нераздельная, неразрывная. - Какие-то же планы у тебя до него были? - Да, я хотела быть ветеринаром… Думала доучиться, выйти замуж и устроиться на ферму, неподалёку от родительского дома. - Не в Сеуле? - Нет, там – у себя. Сеул меня пугал немного, я не представляла, как тут можно жить всю жизнь. Хотя от мамы очень хотелось съехать. В общем, до Хосока у меня хватало сложностей, а он… он всё решил, - с благодарностью в голосе сказала Хана, чуть не уйдя в себя, чтобы предаться сладким воспоминаниям о том, как она переехала к нему, о свадьбе. О том, как въехали в новую квартиру после рождения Ходжуна, устраивались, обустраивали свой уют. - Вот! Видишь, ничего неправильного в вашем браке не было. Не вышла бы ты за него, уехала бы в свой заштатный городишко, встретила бы какого-нибудь Кима, Ли, Пака, жила бы по соседству с мамой, от которой хотела свалить. Что, купалась бы в счастье? Хана молча пожала плечами. - И не факт, что и другой бы не изменил рано или поздно, - продолжил Шуга, - так уж наш свет создан, что чаще изменяют, чем хранят верность. - А ты? - Что – я? Я никогда не любил Хвасу и ничего не обещал ей. Она хотела ребёнка и свой дом, чтобы уйти от прежнего образа жизни, я ей это дал. О большем мы не договаривались, да она и не просила, понимала, что бесполезно, она не глупая, всё-таки. – Помолчав, он заговорил о той, которая заставляла Хану внутренне вздрагивать и сжиматься. – Изменил бы я Джинни, если бы мы не расстались и встречались до сих пор? Мне кажется, что нет, но я не могу знать точно, ведь не прошёл весь этот путь. Мы часто ругались последние месяцы наших отношений, но мне никогда не приходило в голову со злости пойти и переспать с другой, напротив, ещё больше распаляло страсть к Джинни. Я вообще не помню, чтобы с интересом за те годы посмотрел на кого-то, кроме неё. Впрочем, я до сих пор больше ни на кого не смотрел с тем же вожделением и обожанием, что были тогда. Если бы он только знал, как неприятно это слушать его собеседнице, как восстаёт всё в ней против каждого доброго слова о его бывшей! «Да что в ней такого?! Что в этой Джинни?!» - захотелось крикнуть Хане, но она только едко, с плохо скрытой ненавистью заметила: - Она бы тебе рано или поздно изменила, не сомневаюсь. - Этого мы точно знать не можем. - Ты до сих пор любишь её? - Нет, я перегорел в этом плане. Я так радовался тогда, что папа выздоровел, что Джесоль родился, что понял значимость совсем других чувств, цену других событий. Да, любовь к женщине – это замечательно, но свет клином на ней не сошёлся. Я люблю родителей, люблю сына, люблю друзей – за всех них жизнь готов отдать! Да и за Хвасу отдам, если честно, потому что она замечательная, на самом деле, и заслуживает куда большего, чем могу ей дать я. Она мне даёт несравнимо больше. Но я не хочу жить на вулкане, тревожиться о постоянстве и нервничать. Мне хорошо сейчас, спокойно. Я не научился любить так, чтобы оставаться в любви эгоистом, когда говорят «любите меня такого, какой я есть», мне всегда хотелось ради Джинни что-то собой представлять, стать лучше, прыгнуть выше головы, доказать ей что-то, я копался в себе в поисках, чем могу ей не угодить и что нужно вовремя предотвратить, чтобы не разочаровать её? В результате сам себя выжал. И я знаю, что я такой – с кучей комплексов – и Джинни мне сама об этом говорила, поэтому в какие бы отношения не ввязался по любви, наверняка начнётся то же самое. Не хочу проверять. Хвасу мне не тянет оставить при себе и удержать любыми способами, я не трясусь над своим поведением и достатком. Я могу быть самим собой – это важно, иначе начинается разлад и кризис. - У нас с Хосоком, похоже, всё очень наоборот, - пока Юнги принялся есть, Хана поставила чайник и достала две чашки, - я почему-то была уверена, что раз уж он женился на мне, то полюбит меня такой, какая я есть. Разве это не правильно? Зачем что-то из себя выделывать? Чтобы человек рядом полюбил не тебя, а образ? Да, были какие-то вещи, которые мне самой в себе хотелось поменять, но я не смогла. Теперь уже не знаю, потому ли, что не хватило духу или потому, что я была уверена – любовь уже есть, до гроба, и любая перемена всё испортит. А ещё мы никогда не ругались. Я не вспомню ни одной ссоры за предшествующие лет пять… И это тоже казалось мне замечательным, показателем того, что всё лучше некуда. А теперь выясняется столько недоговорённостей! - Как видишь, мы попробовали два совершенно разных варианта отношений, но оба они обосрались, - хохотнул Шуга, - так что какая разница, как себя вести, что делать, как выглядеть? Кому-то везёт, и он встречает любовь раз и навсегда. А кому-то не везёт, но это не значит, что мы плохие или неправильные, хуже тех, кому повезло. Просто у нас свой путь. - Не потому ли, что мы изначально ввязались в безответные отношения? Мы надеялись на недостижимое. - Допустим. Но я из своих отношений вышел на шесть лет раньше. И что? Нашёл другие? Заменил их чем-то? Да глупости это всё, Хана, не надо ни о чём жалеть, корить себя. Я, бывает, начинаю думать, а что, если бы погнался за Джинни, полетел бы в Америку, до сих пор с ней был? И понимаю, что у меня сына бы не было, родители постаревшие в одиночестве сидели в деревне, без помощников и компании. Знаешь, как обидно за одиноких стариков? Достаточно себя на их месте представить, если человечность и сострадание не работают, и понять, как несправедливо и жестоко поступают с ними дети и внуки. Но этого многие не понимают со своим вечным желанием жить, как хочется, жить никому ничем не обязанным, жить свободным. Если ты никому ничего не должен, то и тебе никто ничего не должен, и на этом обрывается мало-мальская уверенность в дружбе, любви, любых связях. Нельзя так. - Нет, конечно, со своей стороны мне жалеть не о чем. Я была счастлива, и сейчас понимаю, что не осознавала на сколько! А насчёт Хосока сомневаюсь… - А ты не сомневайся! Кроме того, может, всё действительно наладится? Если ты этого хочешь. - Я бы хотела. Но при условии, что он бы сейчас доказывал, что ему это надо, что он любит меня по-прежнему. А он говорит «ради детей», и внутри всё обрывается… - Набить ему морду? – наполовину в шутку, наполовину серьёзно опять предложил Шуга. - Да перестань! Что это даст? - Воспитательный процесс. Вдруг он думает, что может поступать как хочет, потому что за тебя некому заступиться? Я видал таких мужиков на свете, которые тише воды ниже травы, если у жены отец, братья. А как нет никого – сразу распоясываются и ходят гоголем! - Нет, это не про Хосока. У него есть внутренняя самодисциплина и внешние факторы ему ни к чему… - Ага-ага, то-то я и вижу! - Ох уж эта измена! – Хана взмахнула руками, приучая себя говорить об этом спокойно, хоть и плохо всё ещё получалось. – Её я объяснить никак не могу, потому что знаю, что мой муж – не подлый и ответственный человек. Это мимолётная слабость… разве не всякий может хоть раз в жизни оступиться? - Да многие каждый божий день оступаются, о чём ты! – засмеялся Юнги. – Но в этом деле… я тоже не бодхисаттва, чтобы судить, у меня из парамит только усердие присутствует, и то энергия через раз уходит не в самое мирное русло. Оправдать всё можно, вопрос – нужно ли? - Я должна, мне кажется, иначе не смогу успокоиться. Если не прощу – это будет глодать меня, а для прощения нужны какие-то аргументы. И я ищу их во всём. - А не лучше отпустить пока ситуацию? Отвлекись, положи хрен на это всё. Говорю ж, давай набухаемся? - Что это за мать такая, которая набухивается? Нет, Юнги… - Детей – к деду! Вы ж и так их к нему отправляете часто! Послушай бывалого человека, выпить иногда очень помогает. Я ж не прошу тебя уходить в запой! Расслабиться разочек, в бар или клуб сходить! - Да не с кем мне ходить! Что я, одна что ли пойду в бар? Как это будет выглядеть? - Она ещё думает, как это выглядеть будет! Для кого стараешься и о чьём мнении переживаешь? О муже, который рога наставил? Да и я с тобой пойду, сам давненько не растрясался. Пойдём! - Даже не знаю… нет, это всё так глупо! У меня двое детей, муж, а я буду пить и танцевать в клубе? Как это называется? - Отдых! Хватит уже вечно думать о муже и детях. Я знаю, что ты заботливая и порядочная, Хана, все об этом знают, никто ничего плохого о тебе не подумает! - А Хосоку я что скажу? – забеспокоилась она. - Вот перед ним ты пока что вообще отчитываться не обязана. - Но мы всё ещё муж и жена… - Он об этом, как выяснилось, временами забывает. - Я не собираюсь мстить ему и отвечать злом на зло. - Это не месть! Это право жить и для себя, думать о себе, развлекаться и получать удовольствие. Или ты не получишь удовольствия от того, что потусуешься и хорошо проведёшь время? - Я уже и не помню, как это! Буду чувствовать себя старухой, припершейся в круг молодёжи. - Старуха! Посмотри на себя – ты на все двадцать со своим невинным взглядом тянешь. - Ой, ну будет тебе! – отмахнулась Хана, покраснев. - Я серьёзно! Короткую юбчонку, каблуки… - Да я в жизни каблуков не носила! - Значит, пора начинать. Мужики слюни развезут, глядя вслед, сразу почувствуешь себя лучше, перестанешь тут сопли мотать на кулак. - Да ну зачем мне мужики какие-то… - Не они, а их внимание! Повышать надо самооценку, а то сидит тут: «Без меня Хосоку было бы лучше»! Ты себя послушай! Я тоже с Джинни комплексовал, потому что она редко хвалила меня и говорила, что всё в порядке, только если я сам начинал ныть и высказываться. С Хвасой я себя нормальным мужчиной почувствовал, полноценным. Она «спасибо» произносит почти ежедневно, она радуется тому, что делаю я, и это действительно то, что ей нужно. Ты недооцениваешь, Хана, наличие рядом людей, которые будут тобой восторгаться. Не просто принимать тебя, как должное, а поддерживать. Не только утешать, но и восхищаться. - Было бы чем… - Так! Всё! Закрыла свой рупор самобичевания и настроилась на кутёж в следующие выходные. Мне надо по делам съездить, но когда вернусь – мы порвём танцпол, ясно? - Юнги… - Возражений не принимаю! Не пойдёшь – обижусь, и дружбе конец! Хана замолчала, понимая, что на выходные сбежать из дома куда-то самой захочется, потому что находиться возле Хосока в отсутствие детей тяжело. То и дело тянет сорваться на выяснения, опять расплакаться или швырнуть в него что-нибудь. К чему ей это? Прямо сейчас ответ дать она не решилась, но обещала Шуге подумать над его предложением. И когда он ушёл, она почувствовала в душе приятное шевеление дружеского присутствия. Как ей повезло, что у неё был такой товарищ! Джей-Хоуп принял однозначное решение рассказать всё жене о внебрачном ребёнке, но не сразу. Если выложить всю информацию после возвращения с Чеджу, Хана тотчас подумает, что он ездил к любовнице, давно её обманывал, и только искал удобный случай, чтобы признаться. Во-первых, она будет права в своём недоверии к нему, раз он облажался. Единожды солгавший веры не имеет. Хоть он и не лгал, а признался в измене в тот же день. Во-вторых, она всегда была мнительной, и этой мнительности лишний повод лучше не давать. Поэтому Хосок неделю после Чеджу ходил на работу, возвращался домой, продолжал быть отцом и играть роль мужа, чтобы детьми ничего не было замечено. И он справлялся с ролью так хорошо, что те находились в счастливом неведении. Да, мама почему-то временами хандрила, но это ничего, папа отвлекал их и больше проводил с ними времени. Но, наконец, собравшись с мыслями и взяв волю в кулак, переодеваясь в пижаму – спали они с Ханой по-прежнему в одной кровати, хоть и спинами друг к другу, никак не соприкасаясь – Хосок надумал признаться. - Я хотел тебе сказать… не знаю, как ты воспримешь… Хана, откинув одеяло, чтобы забраться под него, посмотрела на супруга. Заклокотала интуиция – есть что-то не предвещающее добра в его глазах! - Точнее, ты явно это воспримешь плохо, но я очень прошу тебя не делать поспешных выводов и поговорить со мной об этом, ладно? – уже бесконечно виноватый, каждый раз под взглядом жены мечтающий провалиться сквозь землю или убежать, Хоуп ждал ответа. - Что, Джинни опять приехала? – не удержалась та от язвительного замечания. Это было новым в Хане, то, к чему он ещё не привык, о чём он не знал. Было в ней это или появилось, занесённое извне? Каждый раз, когда она говорила этим тоном, ему хотелось защищаться, не оправдываться униженно, а именно давать отпор, до того прожигающим был её сарказм. - Нет… При чём здесь она?! Забудь уже о ней! - Хотелось бы, но как-то не получается, - забравшись в постель, Хана косо посмотрела на то, как Хосок занял свою половину кровати. В ней по-прежнему горело желание быть обнятой, прижаться к нему, плевать на всё и ощутить его на себе, в себе. И в то же время какое-то неведомое злобное нечто внутри хотело порвать одеяло на два отдельных, чтобы он и пальцем её не задел! - Мы можем поговорить без ехидства? Это важно. - Прости, я слушаю. Хоуп посмотрел, как она родным, до боли знакомым жестом перекинула со спины вперёд длинные волосы и начала их поглаживать, приглаживать к себе. Когда она нервничала – часто так делала. В вырезе пристойной сорочки виднелись ключицы, и венка на шее над левой, ближней к нему. С момента измены у него не было секса, и Хосок вдруг, как и большинство людей, поймал себя на том, что улетает мыслями куда-то не туда, зацепившись взглядом, сассоциировав, получив заученный физиологией сигнал. Как во время чтения спотыкаешься на строчке и перечитываешь её десять раз, думая о другом, так и он начал разговор, а сам всё глядел на Хану, трогая её глазами. Он мог бы сейчас забить на весь этот разговор, впиться губами в эту тонкую шейку, опрокинуть Хану и, задрав её сорочку, войти в неё. Но нет, не мог бы! Это оскорбит её, она не позволит, и он сам должен понимать, что недостоин, что отрезал себе достойный путь к жене. А будут ли шансы его подлатать после того, что он хочет заявить? - Я случайно узнал… Правда, я клянусь тебе, что случайно и прежде даже не подозревал о том, о чём узнал! - Да в чём уже дело? – нахмурилась она. - Ты знаешь, что я раньше, до свадьбы, до тебя имел много связей. Я никогда не скрывал это. - Я в курсе, обязательно мне напоминать о том, что кроме меня у тебя много чего было?! – стала заводиться она. Нетерпимая, вредничающая, незнакомая. Хосок тоже вспылил немного, но не потому, что разъярился в ответ, а потому, что его бесило собственное возбуждение, сбивающее с мыслей. Чего на него нашло? - Извини, что достался тебе не девственником! - Зато я зря тебе девственницей досталась! – выпалила машинально Хана, парируя его фразу. Его как холодной водой окатило. Каждый раз, когда всплывала информация, что он у неё первый и единственный, он готов был превратиться в сторожевого пса, рычащего на прохожих, или дикую гориллу, бьющую горделиво в грудь. - Не надо так говорить, ты отлично знаешь, что для меня это не пустой звук. - Конечно, но, не будь во мне этой маленькой загвоздки, тебе не пришлось бы на мне жениться! И ты бы сейчас был свободен и мог по-прежнему бегать ко всем своим бабам! - Хана! – стараясь не повышать голоса, недовольно бросил он. – Хватит! - А разве я не права? Тебя во мне совершенно ничего и не интересовало! Ты решил, что это дело чести – жениться на девушке, которую лишил невинности. Но разве я просила тебя?! Разве просила?! Он увидел в её глазах слёзы и понял, что она его и близко ещё не готова простить, а тут новая порция масла в огонь! И как с этим быть? Хотелось обнять её и утешить, произнести кучу нежных и убедительных слов, чтобы она поняла, что он любил её, и она ему нравилась! Пусть поначалу и только нравилась, но потом, было время, когда он сходил по ней с ума, готов был расцеловать каждую клетку её тела – разве что она не давала, не подпуская его туда и сюда тем и этим. А сейчас в её глазах отторжение, неприятие, и он не посмеет вторгнуться, коснуться. - Не будем бесконечно вертеть прошлое, мы друг другу в нём ничего не докажем, - спокойно попросил он, - если ты будешь злиться, я ничего не смогу тебе рассказать и объяснить. Отрезвляющий, мирный тон Хосока подействовал, и Хана, выдохнув, притянула колени к груди, уставилась в них, чтобы не смотреть на мужа, такого желанного и притягательного, и такого предателя! Ласкавшего другую. Джинни! - Говори, я постараюсь не поддаваться эмоциям. Хоуп переждал, наблюдая, чтобы её не пробрало на слёзы или вторую порцию обвинений. Нет, всё было тихо. - У меня была любовница. В «Пятнице». Клянусь, я не видел её с весны двадцать второго года! - И что с ней? – не поднимая глаз, спросила Хана. - Она родила от меня сына, - отчеканил Хосок, как приговор себе. Увидел, как застыла, омертвела супруга, прекратив какие-либо движения. – Я представления не имел о существовании этого мальчика. У Ханы всё будто закупорилось. Она пропустила мимо ушей какие-то ещё дополнения – или извинения – мужа. Слёз уже не осталось. У него есть сын?! Нет, не у него, тут главное не это, а что у какой-то ещё женщины есть от него ребёнок! Не у одной неё. Даже эту уникальность отняли у неё. То, ради чего организовывался их союз в глазах её свёкра, то, что она торопилась и мечтала дать Хоупу, где-то вопреки его и своим желаниям, оказывается у него уже было и без неё! Для чего тогда ему вообще она?! Страх обрушился на неё, страх потерять в его глазах последнюю ценность. Но, кроме этого, и ненависть, что он позволил этому случиться! А потом пришли меркантильные, жуткие для неё самой, грешные мысли, в которых Хана никогда бы не призналась, никогда бы не озвучила их, понимая позор такого мышления, стыдясь его. Она подумала о том, что дед сделает наследником всей корпорации другого внука, другой внук может стать любимцем, и материнское чувство, которым хочется дать детям лучшее, отвоевать ради них то, чего они заслуживают, завопило, поднялось на дыбы против какого-то там мальчика, претендующего на имущество её детей, на внимание отца её детей. Хана потрясла головой, зажмурившись. Из неё будто выходил демон, долго скрывавшийся и прятавшийся под видом добродетели. Это был демон собственничества, желания единоличной власти над Хосоком, обладания им. Да, это было чем-то нездоровым, только теперь, прислушавшись к внутреннему голосу, она поняла, как сильно пыталась привязать его к себе, сделать его своим, удержать, раз уж он по счастливой случайности однажды стал её мужем. И ей его было мало, мало, мало! Как безумной фанатке кумира. Только те обклеивают спальню плакатами, календарями и открытками, а она требовала никуда не уезжать, быть при ней, делала от него детей – которых безусловно и сильно любила! – дружила с его семьёй. Всё было связано с ним, а то, что с ним не было связано – её не интересовало. И вот, где-то есть мальчик, часть её мужа, который по умолчанию принадлежать ей не может, а, значит, Хосок никогда уже не будет полностью с ней. Он навсегда поделится. А сможет ли она довольствоваться лишь половиной, если прежде и целиком не могла им насытиться? - Хана, как мне быть? – Очнулась она, услышав вопрос. – Я хочу узнать твоё мнение, но ты должна иметь в виду, что я хочу общаться и видеться с тем сыном. - Я не знаю, не знаю, Хосок! – сжала она виски пальцами. – Как ты это представляешь? Жить на две семьи?! Серьёзно? Ты погрузишь меня в этот кошмар?! Смотреть, как ты ездишь куда-то, где другая женщина, с которой ты, может, будешь жить, как со мною… - Об этом нет и речи! Она замужем… - Хоуп произнёс это, тотчас представив Нури. Она действительно ослепила его вспышкой своей красоты, ничуть не изменившаяся, такая же грациозная и утончённая. Но у него во всех этих проблемах ни на миг не возникло видения о ней, как о сексуальной партнёрше. И вот, когда Хана произнесла это, на него будто кипяток плеснули. Стало жарко и неуютно, потому что фантазии смешались с воспоминаниями, и зелёное платье на стройной фигуре бывшей куртизанки рассыпалось в пыль, обнажая кружево, чулки и подвязки, тонкую талию и округлые бёдра. А как она умела стонать! Забытое, давнее прорвалось сквозь девять лет и врезалось в слух. - Я не смогу не думать о том, что ты с ней будешь спать, - воззрилась на Хосока Хана, - я больше не имею доверия к тебе! Я не поверю, что ты навещаешь только мальчика. Может, он только повод, чтобы видеться с ней? - Да нет же!.. - Если ты хочешь с ним видеться, то мы разведёмся! - Нет! – ужаснулся Хоуп. – Пожалуйста, не надо таких ультиматумов! - Я не вижу иного выхода! - Я не собираюсь оставлять наших детей! Я никогда никуда от них не денусь, какой развод?! Ты в своём уме?! - Это твой выбор! Либо одна семья, либо другая! - Ты меня слышишь вообще? Она замужем! - И как же ты хочешь навещать мальчика при её муже? Он в курсе, что не отец? - Да, - Хосок понурился. Хане хотелось, чтобы он выбрал её, чтобы её ультиматум сыграл и принёс победу, чтобы муж сказал «вы мне дороже всех, ты мне дороже» и отказался от какого-то там ребёнка, о котором он впервые узнал. Ей нужно было знать, что он выберет их, пойдёт на всё, чтобы быть с ними! - Ты спросил моё мнение, и я тебе его сообщаю: если ты будешь кататься куда-то, я с тобой жить не буду! - Я не откажусь ни от одного своего ребёнка, Хана! Хочешь развода? Я всё равно буду навещать детей когда захочу, и сколько захочу! А захочу – всё равно с ними буду жить! Поскольку мне и в голову не придёт делить их или отбирать, то тебе придётся смириться со мной на диване в зале. - Я не хочу развода, но ты хочешь, судя по всему, раз на моё предложение выбрать – выбираешь не нас! - Я не хочу выбирать и не буду, это ты заставляешь меня сделать! - А разве я не имею на это права? Я твоя жена! - А там мой сын! - Я поняла, ты выбираешь его! – хмыкнула Хана, отвернувшись. В Хосоке всё мученически ворочалось и переворачивалось. Как она может? Зачем так жестоко ставит вопрос ребром? Там же невинный ребёнок, а он его родной отец! Почему она не хочет нормально побеседовать, найти компромисс? Хоуп не знал, как реагировать на изменившуюся, в каком-то плане остервенившуюся жену. Она выстроила стену и не принимала никаких доводов ни в чём. Да, имела право, ведь он сделал ей очень больно. Но есть вещи, в которых надо сбавить пыл и разобраться как взрослые люди. Его поразила её негуманность к отцовским чувствам. Они кажутся ей смешными? Потому что он впервые увидел ребёнка и не мог, не должен был привязаться к нему с одного взгляда? Но если он таков по своей природе, по воспитанию, что чувствует ответственность вне зависимости от того, что ещё чувствует! - Я завтра соберу вещи, - хлестнул словами Хану Хоуп. У неё едва дыхание не прервалось от них. – Поживу пока у отца, а к детям буду приезжать каждый день. Если именно таким ты видишь выход, я смиряюсь. Он погасил свет и лёг. Хана мелко затряслась, с трудом удерживая слёзы, чтобы не разрыдаться. Зачем она это сделала? Зачем вырыла себе яму? Не того результата она ждала, не на это надеялась. Как она будет жить без него? Что делать? Теперь он будет всегда где-то в другом месте, сможет жить, как захочет. Это разрыв? Окончательный? А если он и в правду подаст на развод? Она-то не подаст, нет-нет, глупость ляпнула, со злости! Сжимая кулаки, она тоже улеглась, но ещё долго не могла уснуть. А на следующий день, проведя долгие часы раздумья после отъезда Хосока на работу, в конец истощила свои силы, извелась и исстрадалась, поэтому набрала номер своей вечной психологической помощи и сказала: - Юнги, я согласна набухаться на следующих выходных. Давай напьёмся, пожалуйста!