— Отото, у меня к тебе одно предложение.
— Оно пристойного характера?
— Не особо.
— Тогда пошли в мою комнату, там никого нет.
Шото отпирает дверь, ведущую на пожарную лестницу своим ключом, Даби плотнее натягивает капюшон и двигается следом за ним.
— Тога не могла сделать маскировку получше? — полушёпотом интересуется он.
Даби игнорирует; Шото уже привык к тому, что его старший брат-мудак стабильно пропускает не нравящиеся ему вопросы и предложения мимо ушей.
В следующую минуту они оказываются у двери в его комнату, и пока в пустом коридоре никто не появился, Шото быстро открывает дверь, пропуская высокую тёмную фигуру Даби внутрь.
— Ты бы ещё ойсен здесь поставил, — смачно хмыкает Даби, оглядев комнату.
Шото стягивает свитер наблюдая за его долговязой фигурой в чёрном плаще: в уютной комнате с деревянным полом и желтоватым светом ламп, среди стола с учебниками и разложенным футоном, накрытым вязаным покрывалом, его старший брат в берцах, которые он так и не снял, выглядит неуместно, словно кусок угля на тарелке со свежеиспечёнными кексами.
У Шото отчего-то неприятно щемит в груди.
— Или он в ванной? — Даби шально ухмыляется, повернувшись к младшему.
Металлические скобы стягивают топорщащиеся края обгорелой кожи и тускло посверкивают, насильно приплавляя чужой взгляд к жуткой детали.
— Прекрати. — настоятельно требует Шото, делая широкий шаг к нему и заглядывая на дно таких родных несмотря ни на что бирюзовых глаз.
Даби вскидывает бровь, но больше ни слова не говорит: смотрит в ответ, задерживаясь взглядом на красноватом следе давнего ожога.
Тодороки весь похож на противоречие: эта двойственность — половина с красным и бирюзовым отца, половина с белым серебром и серым графитовым от матери. И этот ожог — как пятно на груди у снегиря, как клякса в червоточине цветка белены;
пальцы тянутся, а не стоило бы.
Даби касается кончиком ногтя очерчивая бровь и скулу: Шото не сопротивляется, лишь придвигается ближе, выдыхает в губы и накрывает его рот тёплым влажным поцелуем. Тойя слегка склоняется, обнимая младшего за талию: он уже даже на цыпочки не встаёт, чтобы его поцеловать — так, голову запрокидывает.
Шото мягко скользит пальцами по шее Тойи, вплетает пальцы в жёсткие, опять выкрашенные какой-то жуткой химической дрянью волосы: краска едкая настолько, что даже пару дней спустя от Даби всё ещё пахнет остаточным, но удушливым букетом. Шото не жалуется: и так ясно почему его брат выбирает именно такую краску — одному Шигараки ведомо (а возможно и ему нет), когда в следующий раз у Даби выдастся денёк, чтобы посетить парикмахерскую.
Даби лениво разворачивает их, разрывая поцелуй и подталкивает младшего спиной к столу, но Шото упрямо напирает, хмуря острые брови.
Ну уж нет, если и заниматься этим, то на кровати, как и положено.
Даби приподнимает уголки губ, прищуривается, и смех булькает у него в обгоревшей грудине, когда он, поведя плечами, сбрасывает плащ на пол.
А положено ли двум братьям заниматься этим, Шото?
Шото мирится с собственной совестью, стискивает зубы и молча опускается на бёдра старшего брата.
Иногда кажется, что Тойя весь состоит из одних похищающих разум взглядов прозрачных огромных глаз, сильных рук и цепких пальцев, изящных в своей небрежности движений и таинственно-едких фраз.
Их связь была неправильной и порочной с самого начала.
Шото следовало сразу же рассказать отцу, едва он узнал в безумном поджигателе-пиромане из Лиги Злодеев своего старшего, якобы давно погибшего брата. Шото следовало оправдывать надежды родителей. Шото следовало просто идти к цели. Просто быть средством. Боже, как больно...
Шото плевать уже на "плохо" и "хорошо", просто позвольте старому миру осыпаться пеплом, а новый он построит сам. С Мидорией и Бакуго.
Даби сжимает его в своих объятьях, раздевает руками тело, а глазами — душу: Тойя всё понимает, но помогать отчего-то не торопится. Возможно потому что однажды уже обжёгся. А быть может ему просто самому нужно средство.
От боли, от памяти,
от безумия.
Да вот незадача, — безумие
у них видимо семейное.
Отец был одержим идеей превзойти Всемогущего, Тойя одержим желанием отомстить ему за то, что его использовали как вещь и отшвырнули за ненадобностью, а Шото... Что ж, ему ещё предстоит выбрать.
Пока, что он думает между сшить расползающееся одеяло, называемое "семьёй" по частям,
или...
Даби вырывает его из канители мыслей мокрым глубоким поцелуем.
— Ты не хочешь?.. — между бешеными касаниями двух языков, интересуется он.
Шото ощущает своё возбуждение также остро, как и возбуждение старшего.
Это что-то новенькое. Тойя спрашивает, прежде чем что-то предпринять? Насколько это разовая акция?..
— Хочу, — Шото сам тянется за поцелуем, пока Даби переворачивает его на спину, избавляя младшего от остатков одежды и наспех приспускает собственные джинсы и задирает майку.
***
— Шото... — сквозь пыль и клубы чёрного дыма доносится до него погибельно знакомый голос, а потом стены вокруг вспыхивают голубым пожаром.
— А ты всё ещё Шото?
Шото, оперативно и резво отпрыгнув, активирует лёд: Даби выскакивает из подвала, как чёртик из табакерки и скалится примерно так же как чёрт.
В полуденном зное бетонная крошка и пыль на чёрных как нефть волосах похожи на снег.
Их взгляды скрещиваются, и уже в следующий миг ледяная стена встречается с оглушительно-ревущим аквамариновым огнём.
Шото ловко огибает созданный им же айсберг, делает рискованную подсечку сбивая Даби с ног и… вонзает острый осколок льдины в грудь.
Аккурат прямиком в сердце.
— Увидимся вечер-рооом... — тянет хрипло Тойя, прикрывая бирюзовые глаза.
И его тело расплывается коричневой жижей на асфальте.
Лига Злодеев в очередной раз отступает. Героев чествуют, но Шото до этого ровным счётом всё равно.
Сквозь толпу он слышит знакомое "Тодороки-кун! Тодороки-кууун!", а затем к нему протискивается зеленоволосая шевелюра.
— Вы поговорили? — заговорщицки шепчет Деку, и Шото как можно незаметнее оглядывается, чтобы убедиться, что их не подслушивают.
Мидории Шото тогда решил признаться сразу — практически после первого неловкого выяснения отношений и более-менее "устаканивания" этих самых отношений с Даби: Изуку был сообразительным и умным, и всё равно начал бы подозревать что-то неладное.
Ожидаемо, вначале Мидория чуть не поседел (что было бы довольно иронично) от огорошившей его правды, но потом всё же пусть и с трудом, но поверил Шото. Тодороки предупредил Деку не только об отношениях, связывающих его со злодеем-пироманом из Лиги злодеев, но и о том, что отношения эти не вмешивают в себя обмен информацией или обоюдно-одностороннее предательство кого-то из них: Шото по-прежнему был верным другом и мечтал стать героем, поэтому "сливать" важные данные Даби втихую он не стал бы.
А вот упоминать о настоящей личности Даби Шото не решился: как и умолчал о том, что знает место жительства практически всех злодеев лиги.
— Поговорили. — уклончиво отвечает Шото.
У Мидории глаза блестят как лампочки, и он заливается румянцем по самую макушку.
— Т-то есть, у в-вас б-будет с-с-ссвидание?! — едва ли не пищит он, и Тодороки вынужден тихо шикнуть.
Щёки Мидории расцветают розами, и он мечтательным взглядом смотрит на Урараку, которая улыбаясь, что-то весело щебечет гражданским.
У Шото, смеряющего взглядом Деку, в голове мелькает вопрос: а должен ли он переживать из-за того факта, что его лучший друг считает нанесение смертельного ранения колюще-режущим предметом посреди оживлённой улицы индикатором назначаемого свидания?
Но вопрос этот Шото приходится из головы сразу же выкинуть, так как в шести метрах от толпы приземляется Старатель и, поднявшись с корточек, направляется прямиком к ним. Младший Тодороки бесшумно вздыхает и нацепив на лицо привычную непроницаемую маску, делает шаг
навстречу Отцу.
***
— О, что это? Мой прелестный младший брат не желает со мной играть?
Даби пытается выдавить из себя язвительную улыбку, но разучившиеся улыбаться губы растягиваются во что-то невообразимо мерзкое, судя по сведённым мышцам лица. Жестоко строить такие гримасы даже тому, кто сегодня лишил его надежды на подобие сна в пьяном угаре.
Шото находит его в полчетвёртого утра, за час до рассвета, в безымянном наркоманском притоне, набухавшегося в хлам или даже больше, и на попытку схватить его за бедро, реагирует отходом на шаг назад.
— Как жестоко…
— Что ты творишь? Разве ты не должен быть у Химико Тоги и Шигараки Томуры, чтобы разрабатывать очередной план нападения на академию? — Шото и самого поражает, насколько холодно-равнодушно звучит его вопрос; лишь сталь беспокойства за старшего звенит острее, чем когда-либо до этого.
Но Тойя равнодушный, смотрит шершавым мазком, холодно и отстранённо.
А через миг у него в горле звучит какой-то булькающий звук, плечи его дёргаются, и он резко сгибается пополам, выхлёбывая на пол чёрную желчь вперемешку с багровой кровью.
Шото пугается в тот миг неимоверно, но вопреки собственным ожиданиям действует спокойно-заученно. Он забирает Даби из притона, придерживает его всю дорогу домой (и когда он начал называть квартиру брата домом?) в такси, игнорируя подозрительные взгляды водителя, после — расплачивается наличкой, извиняясь за пьяного друга, и, подождав, пока автомобиль скроется за углом, отводит Даби наверх.
Едва они вваливаются в квартиру, Шото отводит брата к кровати и укладывает на неё животом вверх: расстёгивает и снимает берцы, приносит тонометр, на что Даби вновь заходится каркающим смехом, мол откуда ты его вообще взял? и меряет давление старшего.
Давление, как и сердцебиение Даби, ожидаемо, оставляет желать лучшего, но лучшего у Шото нет: он приподнимает майку на теле отключившегося брата и наблюдает за тем, как горячие сухие бока с тёмно-фиолетовой омертвевшей кожей ожогов поднимаются, растягивая рубцовое сморщивающееся уродливыми складками полотно…
Даби дышит, и каждый вдох его, звучит как ветер, свистящий в ржавой, готовой обратиться в труху водосточной трубе; живот и грудная клетка с обгоревшей почти слезшей вновь плотью, похожи на лохнесское чудовище, вздымающее тело из глубин легендарного озера.
— Ужасно выглядит, да?
Шото поднимает взгляд к полуприкрытым глазам старшего, который без интереса наблюдает за ним.
— Ты прав… — медленно заключает младший Тодороки, вновь переведя взгляд на тёмные пятна и подняв руку, невесомо касается старых ожогов.
— Но мне всё равно нравится.
Едва пальцы Шото затрагивают небольшую полоску здоровой кожи, как от контакта по всему телу Даби пожарищем вспыхивают мурашки, а в голову закрадываются не самые приличные мысли. Тойя, осклабившись, нагло спрашивает, приподнявшись с постели и глядя прямо в глаза невозмутимого Шото:
— Раз уж я тебе так нравлюсь — не хочешь увидеть, что у меня ни..? — договорить ему не дают настойчивые губы, накрывающие его собственные.
Шото целует с мягкостью, но стоит Даби взять инициативу в свои руки, как он вкладывает лицо в ладони старшего с тихим вздохом отстраняясь.
— Хочу. — Шото смотрит в глаза брата, как никогда близко и видит, как в них разгораются дикие огни.
Мина Ашидо как-то обсуждала с девочками в общей гостиной их общежития виды отношений: мол, есть "инсайд" — парочки, у которых всё только между собой, любые проявления чувств и так далее, и не то что между собой, а "внутри себя", где каждый из двоих сто раз подумает прежде чем рассказать другому о своих переживаниях, а если и расскажет, то лишь верхушку айсберга, а есть "аутсайд" — те, кто и на людях ничего не скрывают, и между собой разбираются ясно и открыто.
Но как по мнению Шото: инсайд-аутсайд — всё один хер. Чушь это полная всё.
Шото скажет, что у них "дедсайд".
Где Даби будет ныть о скрипящих костях, а сам Шото — слушать грустный рок и немного косить под эмо.
***
— Мы с тобой одной крови.
Шото уже не удивляется, когда в очередной раз на вечернем патруле в не самом благополучном районе он слышит знакомый голос за спиной, а после ленивые шаги. В тусклом свете мигающего фонаря появляется высокая фигура его старшего брата.
Вернее…
— Химико Тога. — он поворачивается к ней, невозмутимо кивая. — Ты что-то хотела?
Ухмылка пропадает с лица Даби, и он успевает плаксиво протянуть, прежде чем фигура начинает изменяться:
— Неееет! Ну я так не играааю…
Золотые глаза девочки в школьной форме смотрят на него непроницаемыми жуткими омутами.
— Как ты меня раскусил? — спрашивает Тога, и в её голосе не звучит ни намёка на интерес.
— Я… — Тодороки на миг задумывается, что ответить, но потом просто честно признаётся: — Я просто знаю Даби.
Тога смеётся, схватившись за живот и болезненная бледность её лица сменяется пугающе неестественным румянцем.
— Знает он его! Вот умора… — всё ещё посмеиваясь выдыхает Тога.
Шото с каменным спокойствием ждёт, когда она закончит, прежде чем спросить:
— Где сейчас Даби?
Тога наклоняет голову к левому плечу и заговорщицки подмигивает с ехидной, явно не простой ухмылкой, обещающей дьявольщину на последующие два-три часа.
— Если я скажу, что он мечтает тебя увидеть и сейчас громит администрацию мэрии, ты пойдёшь со мной, Тодоооороки-кууун?
Шото сглатывает, глядя в жёлтые, переполненные безумием, глаза.
Отказаться, значит показать боязнь и недоверие, согласиться — пойти против собственных принципов и желаний. Отрицательный ответ задел бы гордость, а положительный — совесть.
— Я подожду здесь.
Лаконично и безопасно, если не считать волнений о старшем брате.
Тога ухмыляется и, вдруг, ни с того ни с сего, прежде чем раствориться во тьме проулка оставляет невзрачное:
— Вы
похожи.
Если закрыть правый глаз и посмотреть под правильным углом левым подслеповатым глазом, может показаться, что они похожи. Так думает Шото, но губ не размыкает.
А через двадцать минут его топтаний на месте в сыром и тёмном безлюдном переулке, когда он в край извёлся от глубоко запрятанного беспокойства и уже собирался было вернуться этим вечером в академию ни с чем, Шото неожиданно слышит низкий хриплый голос, обливающий его грудину изнутри медовым летним теплом и в то же время раздражающий не меньше роя назойливых пчёл.
— К тебе кто-то приставал?
Шото едва останавливает себя, чтобы не закатить глаза и хочет ответить брату, мол: "Да! Приставала ко мне тут одна девушка — из Лиги Злодеев, а, как же её? А! Химико Тога, точно!", но он лишь как всегда безэмоционально и честно отвечает на очередной дерьмовый подкат Даби.
— Нет. — горячая ладонь приобнимает его за плечо, а влажные губы выдыхают в чувствительную вмиг покрасневшую мочку уха:
— Тогда это сделаю я.
Шото не поворачивается.
Шото прикрывает глаза, бездумно откидываясь головой — на чужое, острое из-за худобы плечо, скрытое плотным кожаным плащом, спиной — на крепкую грудину, что прижимается к его лопаткам.
Шото может поклясться, что черти в аду милосерднее Даби; что проще полной грудью вдохнуть метан нежели ощутить едва уловимый запах тлеющего можжевельника, исходящий от его волос и доносимый лёгким ветерком; что легче зашить веки, чем ещё раз окунуться с головой в синие лазуритовые бездны, заменяющие его старшему брату "зеркала души". Оно и понятно —
у дьявола души нет, даром что огненные волосы коварным образом побелели у Даби с возрастом. Сути не изменишь, не перекрасишь, не вытравишь — как ни старайся.
Мёртвый находит мёртвого? Или живой живого?
Шото открывает глаза, видя в ночи бирюзовые — что васильковое пламя — глаза, и от нежности во взгляде убийцы ему хочется плакать.
Потому что, не имеет значения любит или ненавидит он, смеётся или плачет Даби, используют они причуды или нет — они
всё равно горят; Шото
уверен знает, что Тойя тоже хочет другого мира, и беда не в том, что другого мира у них нет.
Они желают
разных других миров.
Шото готов сгореть, только чтобы в ночи
было кому указать верный путь. Тойя готов сгореть, чтобы
спалить дотла ночь.
***
— Думаешь, что достаточно пожил?
Ооо… Шото знает этот тон: не имеет значения, что этот придурок ответит Даби.
"Да" — тогда покойся с миром.
"Нет" — увы,
таков срок, отмеренный тебе ты допизделся.
Какой-то урод пристал к Шото в безымянной грязной забегаловке — в такой, в которую не зайдёшь не будь ты последним выпивохой или отбросом общества. И Шото мог бы разобраться сам, но
вот незадача рядом как всегда оказывается его старший
злой очень злой брат.
Шото и сам не самый хороший мальчик с недавних пор, но Даби…
Даби — воплощение зла, темноты, всего злого и мрачного.
Так пытается настраивать себя Шото, но теплоту во взгляде старшего так сложно игнорировать.
— Поднимемся?
Коварных ноток в голосе старшего
— тьма.
Но вопреки ожиданиям, Даби выводит Шото на крышу питейного заведения, а не в заранее зарезервированный номер.
Шото охлёстывает нахмуренным взором пасмурный простор над крышами вечно-беспокойного Мусутафу: блестящие стержни небоскрёбов прогрызают серое низкое небо, а тёмные проулки между домами похожи на тёмные выщерблены на стволах вековых сосен. Даби недвижным изваянием замирает у края крыши, поставив полусогнутую в колене ногу на бортик, и, опираясь на неё, задумчиво смотрит вдаль — туда, где белые чайки на окраинах города беспокойно вальсируют из-за приближающейся грозы.
— Ну, и зачем мы здесь?
Всё же не выдерживает Шото сгущающегося молчания, и быстрым шагом приближается к притихшему так
некстати брату.
Когда Тойя молчит — всегда быть беде.
Это он уже успел заучить назубок.
Даби не торопится с ответом: чёрные пряди его волос ласково облизывает мокрым языком холодный ветер, оставляющий влажный след на каменных бортиках крыши, кожаном плаще и лёгкой куртке Шото — ледяное влажное касание слишком остро ощущается на неприкрытой шарфом шее, и он вздрагивает.
— Ты знал, что чайки всегда плачут перед дождём? — Тойя наклоняет голову, и по его равнодушному взгляду не понять — то ли он восхищается, то ли смеётся над птицами.
— Не знал. — честно признаётся Шото, тоже наблюдая за белыми силуэтами, реющими над переулком неподалёку: выглядит как оригами, подхваченное ветром. — У нас мало времени, пойдём к тебе?
Даби поворачивается и покорно следует за младшим братом.
Они спускаются вниз, за пятнадцать минут проходят через проулки к дому, где периодически оба ночуют в небольшой квартире; Шото втайне надеется, что когда-нибудь она станет чуть более уютной и обжитой.
Даби открывает входную дверь ключом и даже успевает снять с себя плащ и оставить его на крючке в прихожей, прежде чем младший не подныривает к нему с поцелуем.
Шото молод, жизнь в нём ещё не обрела формы и структуру, он мечется между желаниями и стремлениями; он резок и угловат в решениях; его любовь яркая и жгучая. И Даби принимает её такой: жаркой и поглощающей, ещё не готовой к нежности и растягиванию удовольствия. Вопреки внешней отстранённости и умению рассуждать во время боя, в страсти Шото становится нетерпеливым, и Тойя соврёт, если скажет, что ему это не по нраву.
Они сталкиваются губами, зубами и языками в едва понятном противостоянии: Даби плавным движением тянет за собой упрямого наглого братца. Шото, кажется, словно его тело в миг стало арфой, а пальцы Даби — искусный арфист, так легко играющий на чутких струнах его души таинственную песнь нежности и страсти. Они гладят друг друга, стягивают вещи, разбрасывая их красноречивой тропой в направлении двуспальной кровати: та принимает в пуховые объятия сразу два тела и жалобно скрипит, не согласная с таким обращением.
Металлические скобы под пальцами Шото стремительно теплеют, и он тихо стонет, когда Даби прижимается к бледной не лишённой изящества шее в кусачем поцелуе...
После того, как они заканчивают, они вместе лежат на постели: Даби посмолил бы сигаретку, да младший занозистый брат вечно смотрит с таким недовольством, словно он его лёгкие продымить собрался, так что
приходится терпеть.
Со скрипом, но приходится.
Молчание впрочем длиться не долго.
— Блять, как ты на меня смотрел…
Так бы и пришил твои веки к бровям, чтобы ты всегда на меня смотрел.
Шото ничего не отвечает. Некоторые люди несут хуйню во время секса.
Даби всегда нёс после.
"Блять, а прикольно было бы тебя ещё отшлёпать… Надо в следующий раз попробовать…"
"Охуенный ожог тебе наша маман, конечно, оставила. Ты у нас в семье, как единственный породистый щенок… А! Нет, у папаши ведь теперь тоже ебальник исполосован…"
"Сукааааа… Шото было классно. Щас бы ещё жареное крылышко Ястреба — и вообще заебись. Как думаешь?"
"Блять, как же я хочу сжечь Старателя… Блять. Шото у меня встал от этой мысли, ахахахах… Го, второй раунд?"
"Я тут подумал: вот, мы трахаемся и трахаемся как кролики ебучие. Прикинь, как наш папаша охуеет, когда узнает?! От того, что его лучшее творение тоже с изъяном, ха-ха-ха!.."
"Было клёво, если бы в соседней комнате спали двое мелких, и одному из нас пришлось бы тащиться, чтобы успокаивать их, зарёванных…"
Шото стабильно игнорирует, потому что хорошо знает Даби, Тойю, неважно. Его старший
любимый любимый брат не может прожить без этих дурацких ужимок и полубезумных изречений.
Ублюдочные фокусы и театральщина — в этом весь Даби.
За окном звенит дождь, смазывая краски кровавого заката в сизые сумерки: низкие облака нависают неровным грязными комками ваты, предсказывая, что на ночь Шото точно останется в этой квартире.
Телефон на тумбочке неожиданно издаёт вибрацию, оповещая о новом сообщении и привлекая взгляды обоих братьев. Даби с явной неохотой принимает сидячее положение и сгребает свой мобильник, заглядывая в экран. Шото не видит выражения его лица, но по напрягшейся спине с огорчением понимает — Даби сейчас уйдёт.
Старший молча сгребает с пола джинсы и натягивает их на голое тело.
Шото касается ладонью ещё тёплого места на кровати радом с собой: простыни стремительно теряют жар чужого тела, стоит Даби подняться за белой майкой.
Шото прикрывает глаза, ощущая как в груди разливается какое-то гадкое щемящее чувство. Неправильно-неправильно-
неправильно...
Но Шото не робот — он всего лишь человек. Более того — он
всё ещё подросток.
И он не хочет проводить эту ночь в одиночестве в холодной постели.
Слова в голове всё-таки складываются в вопрос, который он так желал задать, и Шото открывает глаза.
— Тойя.
Он не откликается, и младший поспешно садится на кровати, скидывая покрывало.
— Даби!
Старший всё же останавливается и неохотно оборачивается к Шото, замерев на пороге чёрной кривой тенью в жёлтом свете вечерних ламп.
— Почему ты не вернулся
тогда?
Он с жадностью вглядывается в эти лукавые и синие, как васильки, глаза.
Даби качает головой с горькой улыбкой, едва заметной на теперь
навечно улыбающихся губах.
Глупый мальчик.
***
— Ты будешь чай?
— Буду.
— Пытаешься произвести впечатление?
— Ещё чего! Ты запретил мне курить в моей же квартире, Шо-чан.
— Если бы мог запретил тебе вдобавок пользоваться причудой.
— И злодействовать.
Лисья ухмылка и непроницаемый взгляд в противовес открытому прямолинейному и поджатым уголкам губ.
Первый раз это случается у них не спонтанно: они общаются, находят возможность навещать друг друга, проводят время вместе, как бы дико и абсурдно это ни было...
Ни один из них не говорит об этом вслух, но встречи нужны обоим.
Шото не может заставить себя рассказать отцу правду — ему больно. Почему молчит Тойя и не пытается его сжечь — для него загадка.
Должно быть они оба чувствуют, как одиночество отступает, стоит одному найти другого.
Живой находит живого? Или мёртвый мёртвого?
Просто в один холодный февральский вечер, они оба оказываются в квартире у Даби. И, конечно же, перекидываются уже запомнившимися каждому из двоих фразами.
Даби сидит за кухонным столом, с ухмылкой наблюдая за хозяйничающим у плиты Шото: после того, как в попытке приготовить им завтрак на двоих Тойя чуть не спалил квартиру, мелкий засранец не подпускает его ни к какой готовке.
"Иронично" про себя мыкает Даби, когда смотрит за прямой спиной Шото, который ловко снимает ни капли не пригоревший, ароматный рис с куриной грудкой и карри с плиты.
Возбуждающий аппетит запах разносится на всю кухню, очередной раз напоминая, насколько Шото хорош в готовке. И в любом деле за какое бы не взялся. И...
Даби едва успевает остановить себя, чтобы не съехать с невинных не вызывающих злобы и горечи мыслей в привычный омут ненависти, где клубки самых мстительных змей жалят ядом гнева его разум не первый год подряд...
Что в воду не кинь — поверхности изойдётся только увеличивающимися кругами, никогда —
уменьшающимися...
Даби смотрит за ним, когда тот заваривает чай и встаёт, направляясь к младшему.
Тот даже не оборачивается — шагов попросту не слышит, увлечённый двумя кружками и горячим заварным чайником. Даби делает шаг, успевает мысленно проклясть себя — и зарывается носом меж красных и белых волос на затылке младшего брата, а Шото боясь пошевелиться, чтобы не уничтожить это удивительнейшее видение, далёкое от реальности, так и застывает, едва удерживая чашки в ослабевших руках. А Даби обнимает крепче, притирается носом, с наслаждением вдыхая: от волос Шото пахнет сосновой хвоей, тимьяном и бергамотом. Сверх того — шалфеем. И Даби почти уверен: всё, что он сейчас делает — только из-за этого запаха. А быть может, он просто искал себе оправдание? Как запахи могут быть виноваты в том, что в единый миг он, потеряв контроль, двигает бёдрами вперёд, заставляя младшего судорожно вздохнуть и прижаться тазом к кухонному столу? Виноваты ли лёгкие нотки лайма, ощутимые носом вместо ожидаемой мяты, в том, что Даби наклоняется к уху Шото и шумно сглатывает, невольно опалив его горячим дыханием? И как запахи могут быть виноваты в почти мгновенно-охватившей всё тело крупной дрожи от одного только вида мурашек на бледной шее бесконечно-какое-слово-ты-чёрт-возьми-хотел-подобрать младшего брата? Верно, никак.
Но то, что Шото сам выгибается, подставляясь под ласки загрубевших пальцев, то, что сам позволяет развернуть себя и рывком усадить на гладкую лакированную поверхность, то, что он сам позволяет поцеловать его и скрещивает лодыжки на его пояснице… Да, опрометчиво вышло.
Но Даби — не джентльмен; он дал шанс мальцу сбежать. Второго шанса он не получит, даже если сейчас начнёт слёзно умолять.
Шото знает к чему это всё ведёт, и, не останавливаясь, готовится действовать.
Даби лижет языком горячие приятно-прохладные губы младшего, чуть громче чем следует выдыхает полустон от контраста с собственными, вечно-сухими и горячими. Скобы цепляются за футболку, и Даби впервые по-настоящему ощущает, как же они мешаются. Шото покладисто приоткрывает рот, впуская язык старшего за ряд зубов, притирается собственным языком в ответ: они оба
чудовищно фантастически неумелые и неловкие, однако осознание этого стирается за тем, насколько неспешна и наполнена их чувствами разгорающаяся близость.
Шото кладёт ладонь на грудь старшего, прямо поверх белой майки: под обгоревшей кожей в клетке оплавленных костей
чужое самое родное сердце Даби неистовствует ураганом, грозясь разорвать своего владельца. И Шото чувствует, что собственное сердце не уступает ему.
Даби делает шаг от столешницы: крепкие руки старшего придерживают Шото за ягодицы, не позволяя расцепить скрещённые на пояснице Тойи лодыжки. Не разрывая медленного тягучего поцелуя, Даби пошатываясь несёт младшего в дальнюю комнату.
Уже на пороге спальни ему приходится опустить Шото на ноги, дабы не споткнуться о порог. Даби толкает младшего брата в плечи и, пока тот неуклюже падает на кровать, сдёргивает с себя мешающуюся майку.
Что они делают? Небо, пламя и льды, что они, дьявол его раздери, собираются совершить?..
Эта мысль, как надоедливая пылинка, которая не хочет сниматься с одежды, липнет к периферии его сознания, но остаётся незамеченной: Шото смотрит
непозволительно жадно — в гетерохромных глазах мелькают искры чего-то, слишком напоминающего восхищение. Даби на миг замирает, в неверии любуясь.
Шото сидит на серых простынях его кровати, и он выглядит слишком... слишком
сюрреалистично: яркие алые пряди и сверкающие серебром-белоснежные всклокочены, скулы раскраснелись, глаза блестят как два свечных огонька, влажные губы слегка приоткрыты, открывая манящий разрез рта...
Даби пробивает на дрожь; он скалится, хрипло усмехаясь.
Нарочито-медленно двигается — по ощущениям время между ними грозится выплавиться в монолит, в нечто вечное и прочное: шаги совпадают с гулкой барабанной дробью в груди, а их тела обоюдно раскаляются, как сердца двух одинаково-горячих звёзд, готовых закружиться в пылающем танце...
Следует поцелуй, руки Шото опускаются на плечи, невесомо касаясь обгоревших участков плоти. Даби сбрасывает штаны куда-то в сторону, опускается на кровать к извернувшемуся младшему, который уже суетливо сдёрнул с себя футболку, нетерпеливо лизнув скобы на подбородке Тойи.
Тусклый свет одинокой лампы лижет обнажённые тела, из которых одно так и просится на холст из-за своей красоты, а второе — хочется спрятать под тысячью одеял в самой тёмной комнате.
Даби наобум хватает какой-то крем с тумбочки, щедро выдавливая на ладонь белую нежную субстанцию. Шото вздрагивает от ощущения прохладного холодеющего мазка на внутренней стороне бёдер, но, когда вторая рука брата мягко щиплет его за бок, заставляя напрячься и внезапно горячие пальцы обхватывают возбуждённый член, стонет и расслабляется. Мягкие покусывания под челюстью отвлекают, в то время, как крем нагревается от тепла его тела. Движения пальцев, едва-едва сомкнувшихся кольцом на твёрдом влажном от смазки и слюны члене нарочито-неспешные, томительные. Шото всхлипывает, толкаясь навстречу чужой руке, ощущает ухмыляющиеся в шею губы и дрожащие выдохи, которые будто горячим воском клеймят ключицы, посылая волну жара в низ живота. Даби вновь утягивает его в глубокий поцелуй, Шото чуть двигает рукой, находит член Тойи, и теперь наступает уже очередь старшего, нетерпеливо толкаться навстречу неумелой осторожной ласке.
Пальцы Даби слегка подрагивают от нервного возбуждения: он старается аккуратно смазать колечко мышц; Шото рефлекторно сжимается, но тут же обмякает, целуя ряд скоб на щеке старшего, пока тот с до смехотворного сосредоточенным видом, медленно погружает один за другим два пальца в нутро его тела. Шото не решается нарушить тишину признанием, что он
пробовал. Около месяца назад первый раз, если быть точным, из какого-то малообъяснимого интереса. В тот раз вышло нелепо и кончить он так и не смог, но ощущения были больше приятными, нежели нет.
И ещё Шото не решается сказать, что представлял чужие пальцы в себе, когда лежал весь вспотевший во влажной темноте ночи, изгибаясь до боли, лишь бы почувствовать ту самую горячую волну, прошивающую тело, подобно циклу электрических импульсов...
Даби добавляет ещё крема, проталкивает третий палец, изучая нежные скользкие стенки, плотно обхватывающие каждую фалангу. Тихие всхлипы и стоны Шото, прикрывшего раскрасневшееся лицо руками заводят неимоверно, но Тойя сцепив зубы терпит, лишь слегка ускоряя темп пытки младшего и стараясь синхронизировать движения обеих рук: одной он продолжает надрачивать член младшего, второй — проникать в глубину жаркого гибкого тела.
Собственное возбуждение отдаётся тупой мощной пульсацией в паху, и Даби, на несколько секунд сжимает зубы и зажмуривается до белых мушек под закрытыми веками. Шото, приподнявшись на локтях, ласково касается губами уголка рта брата, а после рухнув обратно на простыни, тянет Тойю на себя.
Они оба неловко замирают, глядя друг другу в лицо: это ни черта не романтично, просто обоим нужно время, чтобы осознать, что сейчас произойдёт — к чему они оба шли долгие года — порознь или бок о бок, в ненависти и боли, в безмятежном спокойствии или радости, кои их семье малодоступны...
Даби медленно приставляет головку члена к податливо-раскрытому колечку мышц и ощущая одобрительно-сжавшиеся на его плечах пальцы, не отводя взгляда от багрового ожога на лице напротив, плавным движением вплавляет себя в Шото.
Вселенная не замирает, секунды продолжают идти, но мир становится импульсом тепла и удовольствия. Шото не видит, но может поклясться, что слышит где-то над собой хор глупых небесных ангелов, что поют "аллилуйя" и даже не знают, что рай только что рухнул — лазурные всполохи в млеющих от страсти и нежности глазах напротив — живое тому доказательство. Это как гибель старого мира, как рождение нового мира, как столкновение миров, как обратный взрыв...
Шото чувствует в себе горячую пульсацию, жар чужого тела, что накрывает его, чувствует влажные губы, которые сливаются с его губами в цепенеющем до изморози поцелуе. Даби чувствует себя объятым нежным теплом, настолько жидким и мягким, что в пору усомниться в реальности его существования: однако усомниться в реальности происходящего ему не дают чужие покорные губы, провокационно посасывающие его язык.
Шото не знает, сколько мгновений проходит перед тем, как Даби, наконец, с силой двигается в нём, буквально вытягивая себя из тела Шото, а затем вгоняет член внутрь новым мощным толчком, однако Шото точно знает, что стон, который он не сумел сдержать и который вырвался из его рта в тот миг, был самым пошлым, протяжным и бесстыдным звуком из тех, что он вообще издавал в своей жизни. Шото запрокидывает голову назад, неосознанно вцепившись в плечи Даби и не смущаясь стонет вновь, когда в него начинают входить быстро, бескомпромиссно-грубо и глубоко, стальной хваткой придерживая за бёдра.
Даби нравится видеть такого Шото. Нравится, когда тот срывает голос и судорожно хватается пальцами то за его плечи, за запястья, то за локти. Нравятся эти взлохмаченные красно-белые спутанные волосы, сведённые до морщинки брови, повлажневшее стройное тело с белой ровной кожей, напрягающееся смутным рельефом тренированных мышц, раскрасневшиеся скулы и расфокусированный взгляд гетерохромных блестящих глянцевой похотью глаз... Даби, в конце концов, просто до безумия нравится, что Шото принадлежит лишь ему одному, и только он может заставить его так громко стонать, срывая голос от подступающего удовольствия, только он может подмять его, мокрого, разгорячённого, поглощённого мороком страсти на этих простынях, только он может кусать его шею, ключицы и плечи, жадно срывать бесстыдные глубокие поцелуи...
Бесполезно было бежать от этого. Бесполезно и абсурдно.
Шото слишком много всего за раз: неистового рваного ритма, когда Тойя каждым толчком задевает какую-то точку внутри него, заставляющую стопы неметь, а пальцы ног — поджиматься от удовольствия, слишком много мокрых не дающих дышать поцелуев, громких высоких стонов до хрипоты, пальцев, цепко впивающихся в бока, наконец, собственной ладони едва обхватившей член...
Под глазами взрываются сверхновые, разбегаются вспыхивая новые галактики, Шото слышит, как кто-то кричит, лишь через секунды три осознавая, что это бы он, а затем обмякает в руках старшего.
Даби выпрямляется и крепко обвивает его талию руками, прижимая так, чтобы Шото уткнулся носом в изгиб его плеча, а затем ритмично и сильно работает бёдрами. Теперь он старается только для себя, раз за разом неумолимо врываясь снизу-вверх ещё раскрытое нутро, вызывая у Шото сбивчивые обрывистые выдохи, больше похожие на неудерживаемые полустоны. Растягивается это, однако, не более чем на полминуты: вскоре Шото распознаёт короткую череду хаосных по ритму толчков, а затем Даби коротко ахнув на излёте очередного сильного движения, резко сдёргивает его с бёдер, крупно изливаясь белыми каплями себе на живот.
Они оба обессиленно обрушиваются руинами двух возведённых страстью тел на сбитые до комков-облаков простыни, и, судя по хрипам и вздохам, оба учатся заново дышать.
Через минут десять-пятнадцать, когда способность ощущать окружающий мир всё-таки к нему возвращается, Шото чувствует, как кожу на его животе неприятно стягивает подсыхающая сперма, так что усилием воли он принимает сидячее положение. Из-за подъёма — вовсе не резкого, однако из-за оглушительного оргазма, головокружение даёт о себе знать — его ведёт в сторону и он неуклюже взмахивает рукой, едва сумев удержать равновесие, не завалив тумбочку.
Благо, едких комментариев со стороны оставшейся позади постели он не слышит.
Шото делает несколько тяжёлых шагов, намереваясь немедленно принять душ. В принципе холодная вода проясняет его мысли, и выходит он уже в штанах и футболке, прикидывая остаться в квартире Даби до утра. Шото отвлечённо думает написать Мидории, чтобы тот не волновался, лениво мусолит мысль насчёт оправданий и алиби типа поездки к дальней-дальней родственнице, чешет живот и зевает потирая затылок...
Но заходя в комнату забывает разом и обо всём.
— Я тебя люблю.
Звучит громко, и Шото на пару секунд зависает. Вот с ним всегда так: говорит всё невпопад и неожиданно, и ни капли не стесняется.
Тойя наблюдает за ним, а затем вдруг без издёвки интересуется:
— Повторить ещё раз?
Живой находит живого?
— У меня со слухом всё хорошо. — Шото усилием воли заставляет свои губы шевелиться. — Я, наверное, тоже…
После их признания мир не озаряется бенгальскими огнями, над головами в воздухе не рассыпается пыльца любви и не происходит ничего волшебного или необыкновенного, как это обычно показывают в нудных мелодрамах. Появляется лишь тяжёлое, тягучее чувство где-то глубоко в груди, которое Шото игнорирует и смотрит на Тойю.
Прямо в глаза.
Пока взгляд не размывается, а ноги не опускают его на пол рядом со старшим. Шото кладёт голову ему на колени, чувствует как вечно грубые пальцы сейчас касаются его волос трепетно, будто он из цветов сакуры выращен и нежен настолько, что одним неловким движением навредить можно. И от этого в груди ещё тяжелее, ещё жарче...
Шото отстранённо думает, что Даби сейчас, наверное, тоже бы плакал.
Если бы мог.
Но Даби плакать не умеет. Был когда-то мальчик Тойя, вот только испытал уже всё, сгорел в своём же огне и больше уж он не сможет выдавить из себя ни слезинки...
И поэтому Шото плачет от души за них двоих.
