Terra incognita.

На улице не меньше пятнадцати градусов, а в комнате и подавно теплее, но мальчишку бьёт озноб. У него трясутся руки и ноги, он накрывает одну стопу второй, трёт, стараясь испытать хоть какое-то тепло, и с головой он весь под одеялом, что кажется сейчас слишком лёгким и нихрена не греет. Его трясёт сквозь мучительно поверхностный сон, когда вроде спишь, но слышишь каждую свою паршивую мысль через пелену сознания. Когда до ушей доносится каждый скрип и каждое дуновение ветра за окном и каждый звук кажется последним, будто сейчас войдут в комнату, как бы юноша ни обезопасился, и перережут глотку во сне, пока тот не издал и последнего своего звука. Чую трясёт так, будто у него лихорадка, и подушка противно мокрая из-за ничтожных слез, что он не смог сдержать, как бы ни кусал губу и щеку до мерзкого металлического привкуса во рту. Пряди рыжих волос, тоже мокрые от слез и пота, неприятно липнут ко лбу и лицу. В пот его бросает постоянно, то жарко, то холодно, и парню кажется, что он доживает последние минуты своей бессмысленной жизни. Чуя просыпается слишком часто за одну ночь, и это добивает ещё сильнее, его тело не может расслабиться ни на секунду на опасной территории. Он чувствует себя слабым, изнуренным, чувствует себя так, будто действительно сегодня умрёт, и паника в грудной клетке душит. Его это бесит, заставляет сомкнуть челюсти до скрежета зубов, вынуждает находиться в сознании хоть ещё десять минут, пока сон снова не ухватит его в цепкие объятия Морфея. Лишь бы знать, что ты все ещё дышишь и можешь бороться. Последние силы уходят на злость и попытки осознать всё, что случилось со вчерашнего дня. Какие-то незнакомые люди, иностранцы в костюмах, вошедшие в его дом уверенно, но с извинениями и беспокойством. Слова о семье, о каком-то клане, о родителях, чью жизнь унёс взрыв. В тот момент Чую будто окунули в ванну с водой и льдом, оглушает, холод пробирает до костей. Он не видел свою семью почти девять лет, но его пробивает дрожь в ту минуту. Он кричит и не понимает, когда его вещи на скорую руку собирают, даже не сообщив ни ему, ни его опекунам, куда он едет и зачем. «Это важно, Чуя-сама. Вы можете верить нам, мы всю жизнь работаем… Работали с вашими родителями. Мы из одного клана». Клан. Да что это все значит вообще? Кто вы? Почему вы так врываетесь в мою жизнь?! А потом долгая поездка, аэропорт, снова машина, в которой едва получается сдерживать чувство тошноты и ноющий желудок. Высокий офис, чужие люди и едва знакомая, хотя и родная, страна. Он помнит свой город блекло, почти не помнит ни свою семью, ни как тут рос и чем занимался. Ему было десять, когда его отсюда увезли, несмотря на слезы и болезненное прощание с родителями. Чуя знает свой язык, ведь его обучали японскому во Франции, но никогда он не говорил на нём по своей воле до сегодняшнего дня. Этот язык, его носители, этот чёртов город и все в его клане — предатели. Каждый, кто тут есть, будто воткнул ему нож в спину, отправив отсюда подальше. Он бы сжёг здесь всё дотла, если бы мог. Он ненавидит здесь каждого, ненавидит своих родителей, что бросили его ребёнком, но те уже мертвы… И отец, чей добрый взгляд Чуя помнит, и мать, чьи тёплые ладони когда-то убирали мягкие пряди отросших волос с его лица. Ты так красив, Чуя… Ты моё искусство, мой маленький мальчик. Глаза жжёт, а в груди все сдавливает в немом стоне, но слёз уже нет, и Чуя ненавидит себя за любую слабость. Вы меня предали. Когда перед ним возникают красные уверенные глаза, смотрящие на него как на слишком дорогой и ценный товар, Чуя не осмеливается более повышать голос. Он делает, что сказано, садится в кресло напротив мужчины в костюме, и пахнет тот дорого. В воздухе запах табака, и пальцы практически жжёт от желания взять в них сигарету. Огай Мори — так представился мужчина, от которого пахнет смертью и силой. Мори говорит о клане, рассказывает о его семье, об организации, за которую Накахаре когда-нибудь придётся взять ответственность. Теперь это его наследие. И Чуя почему-то не чувствует, что имеет право отказать в этом. Мори приносит "искренние сожаления" и говорит что-то о уважении к его клану, говорит о том, как теперь придётся жить Чуе, ведь любые другие варианты отныне недопустимы. И говорит об этом убедительно. Он говорит и о новом наставнике Чуи. Высокий темноволосый перебинтованный мудак, боль от кулака которого сейчас все ещё ноет под рёбрами, а потом останется там синяком на тонкой коже. Дазай Осаму — человек, от которого пахнет кровью и порохом. Его взгляд Чуя чувствовал весь остаток вечера, и мурашки непроизвольно бегали от затылка по позвоночнику, крича о том, что лучше держаться от этой опасности подальше. Кулаки чесались, ныли в практически физической боли от желания разбить на его лице самодовольство и не позволить больше шутить над собой. Да кто он такой и какое право имеет?! Чуе дали понять сразу — выбора у него нет и не будет. Он же сжимал челюсть и уверял себя, что это всё — кошмарный сон, а если нет, то он избавит себя от всего этого адским огнём. А потом пришло новое чувство. Ему захотелось мести. Это было гадко и слишком горячо, языки пламени будто разливались по его телу, сжигая всё на своём пути. Накахара судорожно вздыхает под одеялом, поджав колени к груди, и его голова болит от желания узнать, что именно и почему случилось с его кланом. Кто посмел убить его мать, на которую он так похож. Кто посмел нарушить его привычную жизнь и забрать у него всё. Лишь под утро у парня наконец получилось провалиться в крепкий сон, будучи вымотанным до ужаса новой информацией и переездом. ______ Когда Накахара открывает глаза, первое, что он чувствует — дикое желание никотина. А затем голод и мучительную сухость во рту. Он ложился в своих домашних вещах — спортивных штанах и растянутой футболке, но это и ещё пара выходных вещей — всё, что успел он собрать с собой. Он садится на кровати, ощущая, как ломит тело при любом движении, а в глаза словно насыпали песка, оглядывается. Это не было кошмарным сном. Чуя действительно в Йокогаме, в чужой квартире, и за стеной сейчас, возможно, тот самый ублюдок. Вещи Чуи остались раскиданными по полу, как бы тот ни любил порядок, сил собирать что-то не было. Книги, вещи первой необходимости, одежда и вывернутая в приливе ярости дорожная сумка. Утром парню уже гораздо теплее, чем ночью, и его не бьёт озноб. Он чувствует себя грязно, пропотевшим за ночь, но ему так не хочется покидать эту комнату и выходить наружу. Пространство не было заставлено излишней мебелью: двухместная кровать, небольшой шкаф с зеркалом, комод, что сейчас был передвинут к дверям с целью не дать её открыть снаружи в случае чего. Тумбочка у кровати. Всё в серых тонах, но радует хотя бы мягкий ковёр и большое окно. Он вчера не рассматривал и не помнит, как выглядит квартира, где ему придётся теперь жить, если, конечно, его не убьют сегодня или завтра, или через неделю. Чуе, если честно, абсолютно все равно, что там за пределами его комнаты. Он до треска в груди скучает по своему дому в тёплой Франции. Приходится найти в себе силы передвинуть комод и положить ладонь на холодную ручку двери, открывая её с тихим вздохом. Каждая клеточка его тела не чувствует себя в безопасности, каждый волосок на теле встаёт дыбом из-за чувства тревоги, но он заставляет себя сделать пару шагов и прислушаться. Тихо, слишком тихо. Его инстинкты кричат бежать отсюда, запереться в комнате, вылезти в окно даже с двадцатого этажа — это он подметил вчера. Адрес, дорогу, этаж, номер квартиры, аварийные выходы в здании, что были на первом этаже — ничего не ушло из поля зрения. Чуя идёт дальше, уходя от комнаты напротив, находит две двери — в ванную и санузел. В ванной он старается как можно тише и быстрее привести себя в порядок. Умыться, собрать волосы в небрежный хвост. Под красными глазами легли тени, кожа стала ещё бледнее. Накахара с недовольством сравнил себя скорее с мертвецом, чем с живым человеком, которым проснулся ещё вчера утром до всех новостей. После ванной комнаты он идёт дальше по коридору, замечая вчерашнюю прихожую и гостиную, разделенную от кухни лишь большой аркой. Его желудок сдавливает спазмом, стоит только подумать о еде, поэтому парень идёт как можно тише на кухню, но как только босые ноги ступают на плитку, все равно раздаются приглушённые звуки, что могут выдать его с головой. Поэтому приходится идти на носках, словно воришка, и Чую передергивает от этого. Он останавливается на середине пустой, необжитой кухни с такими же серыми тонами и вновь прислушивается. Ничего. Неужели он один в квартире? Дверь холодильника поддаётся руке тихо, но внутри него совершенно пусто. Этого следовало ожидать, так что Чуя лишь разочарованно вздыхает, слыша из своего желудка не самые довольные звуки. Затем опускается на корточки ниже, проверяя морозильник, но и там тоже ни крошки. Шкафчики, ящики, все дверцы с каждой секундой лишь громче закрываются, когда в них ничего, кроме редкой посуды и столовых приборов не находится. Он что тут, воздухом питается? Ну конечно, этот мудак наверняка обеспеченный, зачем ему самому готовить еду? Последнюю дверцу от верхней полки Чуя закрывает громко и с рычанием. Ему уже все равно на соблюдение тишины с целью остаться незамеченным. От голода каждый нерв становится ещё более раздраженным и натягивается. В голову приходит мысль разломать тут всё к чертям, и он даже агрессивно берётся за дверцу, практически дёргая её с силой, но вдруг слышит хриплый и насмешливый голос за спиной: — Бешеная обезьяна ворвалась в дом законопослушного гражданина и собралась разобрать все по частям, — Чуя оборачивается, натыкаясь взглядом на высокого молодого человека. — Как думаешь, Чу-уя, мне стоит позвонить в службу безопасности? Накахара от раздражения клацает зубами, хмурясь, и ему хочется со всей силы приложить своего «наставника» стулом. — Ты всегда ведёшь себя как придурок?! — А ты всегда пытаешься сломать что-то в чужом доме? Если бы взглядом можно было убить, то Чуя бы уже это сделал. Он сверлит Дазая глазами уничтожающе, едва не рыча, и этот гнев оправдан. — Вы увезли меня из моей страны, — и Чуя искренне убеждён, что здесь всё чужое, — притащили в какую-то преступную организацию, сказали, что мои родители мертвы, заперли в этой квартире, так что соизволь меня накормить, мать твою, сделай хоть что-то полезное. Чуя готов поклясться, что видит, как буквально на миг бровь Дазая чуть приподнимается, но губы ублюдка сразу же кривятся в гадкой ухмылке. Чуя начинает ненавидеть тут всё, и едва держится, чтобы держать в себе силу. — Любой каприз за ваши деньги, — вдруг говорит Дазай, довольно скрещивая руки на груди и прислонясь плечом к стене в проёме арки. Накахара только сейчас замечает, что Осаму одет так, будто куда-то собрался. Костюм не вчерашний, руки по шею перебинтованы уже чистыми, белыми бинтами. И, стоп, что? Чуя только сейчас понимает, что все его вещи у него забрали. Его телефон, его деньги, которые ещё и являются валютой не этой страны. И это застаёт его врасплох. Он тушуется всего на пару секунд, а затем делает несколько уверенных шагов, но встаёт на относительно безопасном расстоянии от молодого человека. — Деньги? Ты издеваешься? Все мои деньги вы забрали, мои карты, мой телефон! Где мои вещи?! Дазай цокает раздражённо и закатывает глаза. Как будто издевается. Как будто Чуя чего-то не понимает и не улавливает, как маленький ребёнок. — Расслабься, лисёнок, хреново у тебя с чувством юмора, да? Что-то внутри нервно натягивается и тут же рвётся. Расслабиться? Чувство юмора? Мальчишке кажется на секунду, будто он сходит с ума. Будто он там, где всем смешно, где раздаётся громкий гадкий хохот на всё помещение, и лишь он не понимает, что происходит и почему мерзкое чувство одиночества и страха сдавливает грудную клетку. Хотя почему «будто»? — Ne m'appelle pas comme ça, enculé!- рычит, переходя на крик Накахара. Он сам не понимает, как становится ещё ближе к Дазаю, а пальцы теперь сжимают чужой пиджак. В нос ударяет незнакомый запах. — Неужели вы тут все такие долбанутые?! — Не, я у нас особенный, — лишь улыбается Дазай, махнув лениво рукой. Чуя дышит свирепо, сжимая ткань в пальцах едва не до треска, смотрит яростно в глаза напротив, так, словно находится на одном уровне с Дазаем, хотя тот, разумеется, выше. — Ответь. Мне. На. Вопросы. Осаму смотрит в его глаза теперь так же внимательно, пускай лицо его и непринуждённое. И под этим взглядом тут же появляется желание отойти и отвернуться, но юноша не меняет позиции. — Твой телефон мы уничтожили, как и карты с деньгами, они тебе больше ни к чему, — спокойно говорит Дазай, пока глаза Чуи расширяются, а после кивает куда-то за спину парня. — На столе твой новый телефон с новой сим-картой, там только важные номера. Также на столе лежит банковская карта, которой ты будешь пользоваться. Накахара моргает несколько раз, не веря. У него здесь нет ни знакомых, ни — теперь — родственников. Он один, совершенно в незнакомой стране, на чужой территории, без телефона и своих денег. Только сейчас приходит осознание всего, и хватка на пиджаке становится слабее, Дазай с лёгкостью скидывает с себя чужие руки. — С тобой постоянно будет мой человек, к шести часам ты должен быть в офисе. Закажи себе что-нибудь или смотайся в магазин. Осаму не ждёт ответа, разворачивается и идёт к лифту, оставляя Чую наедине со своим пониманием происходящего. ____ Чуя зол, но не как утром, сейчас злость… Усталая. Поспал он мало, но, хотя было желание дальше лечь спать, несмотря на голод, он все же взял в руки карту и телефон. Телефон обычный, ничего особенного, он разобрал его и собрал заново. Если на нём есть следящее устройство этой организации, то он вряд ли его найдёт. Никаких особенных приложений, только необходимое. Банковская карта обычная, только вот она на имя Дазая Осаму. И это заставляет стиснуть зубы. Разумеется, они должны отслеживать все его покупки. Что ж, ему же будет хуже от этого. Накахара собрался довольно быстро, принял душ, надел подходящий под погоду свитер, джинсы и пальто, привёл в порядок голову, чтобы она не была похожа на гнездо, и уже нажал на кнопку лифта. Тот открылся, и в нем показался ещё незнакомый человек. Молодой парень, выше его чуть больше, чем на голову, с кирпичным цветом волос и уверенным взглядом. Первым тревожным порывом было сжать ладони в кулаки, готовясь к нападению, но как только тот заговорил, Чуе непроизвольно стало спокойнее. Но лишь немного. — Накахара-сан, я — человек Портовой мафии и Дазая Осаму, Мичизу Тачихара, буду вас сопровождать. Чуя раздраженно выдыхает через нос, но кивает и заходит в лифт, становясь с парнем, что старше его явно не больше, чем на несколько лет, рядом, но не спиной к нему. — J 'ai besoin de… — начинает парень, но тут же осекается. — Гхм… Мне нужен самый дорогой торговый центр в городе. Отвези меня туда. ______ — Озаки, отправь своих людей проследить за теми, кто был на камере. Мы только вчера уничтожили эту организацию, работающую с Хаяси-кланом. Вероятность того, что это они — ничтожна, но она есть. Правда, Дазай? — говорит Мори холодно, переводя взгляд с Озаки на Осаму, ведь этих людей вчера убил именно он. Дазаю хочется сморщиться, но он не показывает ни единой эмоции, кроме завидного спокойствия. — Разумеется. — Будет сделано, — негромко отвечает Коё. Ей не нужно говорить громко, твёрдость и чёткость её слов всегда хорошо слышатся. Дазай смотрит на коллегу, молодую женщину со светло-алыми волосами, аккуратно убранными золотой заколкой. Её мягкая улыбка всегда придаёт чуточку уверенности рядом находящимся, а аура успокаивает даже Мори, раздражённого плохими новостями. Сегодня было произведено очередное покушение на одну из точек Портовой мафии, и покушавшихся все ещё не нашли. Осаму слушает поручения от Мори для других вполуха, потому что телефон у него в кармане раздражающе вибрирует уже который раз за всё нахождение в офисе. В один момент он все же не выдерживает, достаёт его, пока все члены Исполнительного комитета сидят за одним столом, обсуждая план действий и свежие новости, и смотрит на экран. 14:49. Списание ¥6600. 15:20. Списание ¥34089. 15:29. Списание ¥14570. 15:33. Списание ¥3000. 15:58. Списание ¥54380. 16:50. Списание ¥78980. Дазай моргает один раз, уставившись в телефон, и до него даже не сразу приходит верная мысль, просто потому что… Неужели? Он открывает чат в сообщениях. 16:53. Вы: Тачихара-кун, чем сейчас занимается Чуя? 16:53. Тачихара: Ну… 16:53. Тачихара: Мы сейчас в торговом центре, Дазай-сан. 16:54. Вы: К шести он должен быть в офисе. 16:55. Тачихара: Будет сделано. Что-то заставляет Дазая растянуть губы в ухмылке. Он действительно не ожидал, что Чуя первым делом попытается его обанкротить. Этот мальчишка умеет удивлять. На его месте много кто заперся бы в комнате на неделю, не меньше, глотая слезы и дрожа от страха, как осиновый лист. — Что-то срочное, Дазай? — спрашивает у него Огай, замечая, что взгляд Исполнителя все ещё в телефоне. — Нет, — Осаму убирает телефон в карман. — Стараюсь быть полностью осведомлён тем, чем занимается мой новый питомец. А то мало ли, нагадит в хозяйскую кровать. Коё удивлённо метнула к нему взгляд, поднимая брови, и он ответил ей таким же, но, скорее, извиняясь за лексику в её присутствии. Однако женщина лишь села на стуле прямее, если было куда, учитывая её идеальную грациозную осанку. Дазай не сомневался, что Озаки будет заинтересована сыном тех, кто когда-то считал её другом семьи. — Чуя — наследник клана, в первую очередь, Дазай, а не твоя игрушка. Помни об этом, — говорит Мори спокойно, практически незаинтересованно, и садится в кресло, сцепляя пальцы в белоснежных перчатках в замок. — К слову об этом. Ты приступил к его подготовке? — Я планирую начать это сразу после собрания комитета. — Хорошо. — Как мальчик отреагировал на всё? — спрашивает вдруг Озаки, и Осаму тут же переводит на неё взгляд, изучая. Женщина кажется холодной, и весь её вопрос сквозит безразличием, но почему-то Дазай уверен в обратном. — Пытался разнести мою квартиру, — конечно, он утрирует. — Похож на бешеную собачку, знаешь, Анэ-сан, маленькую такую… — Хватит, — прерывает его холодно Огай, закатывая глаза. — На сегодня всё, свободны. Дазай убирает руку, которой показывал «немного» заниженный рост Чуи, в карман и кивает, вставая с места и лениво кланяясь всем тут находящимся. В кабинете не было много людей, не каждый сюда допускается, и Дазай выходит последним, потому что Мори может попросить его остаться. Этого не происходит, он бросает последний взгляд на задумчивого Босса Портовой мафии и ретируется из комнаты, где уже в коридоре его ожидаемо ловит Коё. — Пройдёмся, Дазай-сан. Осаму кивает и первые несколько минут, что они в тишине идут по коридору, лениво и спокойно следует за ней, не впереди и не позади, ожидая, когда та сочтёт нужным начать диалог. Дазай знает, какие вопросы последуют и что в итоге станет ясно в процессе разговора. Коё пахнет свежо, чем-то морским и цветочным. На ней приятное для глаз синее кимоно, не слишком вычурное, но привлекающее внимание в лучшем смысле. Каждый её шаг изящен, словно она парит над полом, не касаясь его. Однако Осаму подмечает скрытое, едва заметное: пальцы Озаки подрагивают, когда она цепляет их в замок перед собой на уровне живота. — Я видела Чую, когда он был ещё совсем ребёнком, — начинает она негромко, не смотря на Дазая, только вперёд. И он ожидает дальнейших её слов, не перебивая. Её общество приятно, легко, как будто говоришь со старым другом. Но друзей тут ни у кого нет и никогда не будет. — Он очень похож на свою мать, куда сильнее, чем её погибший старший сын. Ямада была нежной, словно прекрасная лилия среди терний. Я ни капли не удивилась, когда она отослала Чую во Францию. Несмотря на её сильную любовь, это была ошибка. Забавно, не правда ли, Дазай? Любовь делает самые грубые ошибки, которые потом могут стоить кому-то жизни. Поэтому любовь не допускается в нашей сфере. Осаму слушает Коё внимательно, пускай и разглядывает по сторонам всё, что попадается в поле зрения. Их подчинённые проходят мимо, почтительно опуская головы и пряча взгляд от страха. Дазай никогда не обращал внимание на их поведение, если оно не выходило за рамки. Лишь пешки Мори, да и его, Дазая, верные, словно кучка псов, готовые отдать жизнь за организацию и слепые в своих убеждениях. Вызывающие только отвращение. Дазай размышляет над словами Озаки, и хочется хмыкнуть. Он не раз вёл переговоры с уже бывшим Главой клана Накахара и его женой, имеющей такую же главную роль в их организации. Он наблюдал и анализировал, поэтому может согласиться со словами Коё. Но похож ли на сильных членов семьи этот брошенный всеми щенок? — Дазай, я знаю тебя, или могу быть в этом отчасти убежденной… — они вдруг останавливаются, и разговор начинает набирать интересные для Осаму обороты. Слушать про семейство Накахара в этот список не входило. Озаки заглядывает глубоко в глаза, и молодой человек понимает, что всё куда серьёзнее, что этот разговор не станет тем, о чём он доложит Мори. А ещё Дазая не отпускает чувство, как будто Коё знает о чем-то, что крутится у него где-то на подкорке сознания неуловимым и непонятым. И ему никогда подобное не нравилось. — И я могу предполагать, что всё куда глубже, чем мог бы преподнести нам Огай. Зная тебя, я осмелюсь попросить… — Дазай поднимает чуть бровь, но смотрит практически безразлично. Не приказ, не предупреждение — просьба. — Сделай его сильнее, а не послушнее. Это всё. Дазай сглатывает, ему хочется посмеяться, но он слишком уважает Коё. — Ты слишком мудра, Анэ-сан, чтобы привязываться. Коё слабо улыбается уголками губ, тихо вздыхая. И Дазай тоже отвечает ей улыбкой. — Не допускай таких ошибок больше. Особенно прося меня о чем-то подобном. Они оба знают, что это значит. Дазай разворачивается и уходит в сторону лифта, обдумывая весь разговор. ______ Когда Дазай входит в тренажёрный зал, он игнорирует стоящего у стены ничего не понимающего пацана, что уже переоделся в белое лёгкое кимоно. На нем самом такое же, удобное для активных передвижений. Исполнитель осматривает зал, в котором только он, Чуя и тренирующий какого-то новобранца Акутагава Рюноске. Парнишка под его руководством уже захлебывался кровью и едва мог дышать, и, судя по всему, Чуя бледный именно из-за этой картины, но всё такой же уверенный и с дерзостью в глазах. Дазай проходит дальше в зал, не удивляясь, когда к нему подбегает этот мелкий транжира. Сплошной комок нервов. Что же, сегодня у него будет возможность выпустить пар и даже, вероятно, отобьется желание ломать чужую кухню. Вероятно. — Что я здесь делаю, Дазай?! — рычит Чуя, все ещё травмируя уши Осаму своим акцентом. Акутагава оборачивается, пока новобранец пытается нанести новый удар, промахиваясь и падая. Рюноске кланяется Исполнителю, получая в ответ лишь слабый кивок. Дазай поворачивается всем корпусом к Чуе, ухмыляясь. — Как что? Вон того видишь, — он кивает в сторону падающего в очередной раз парня. — Сменять сейчас его будешь. — Мне не до шуток. — А я и не шутил, — пожимает плечами Дазай, закатывая глаза, а после, неожиданно для Накахары, бьёт того под ребра, в уже знакомое место. Чуя сгибается пополам, когда из его лёгких вырывается сдавленный болезненный стон. А после поднимает голову и с искренней ненавистью рычит, кидаясь на Осаму.