Проклятие избранного

      Твои руки в крови, слабый н'вах, чужой в каждом доме и в любом уголке мира. Ты заперт в комнате с самим собой и призрачно чужим отражением, воздух стремительно кончается и сколько ни бей в глухие стены — никто не услышит твоих болезненных стонов и отчаянных криков.       Ты убийца бога, пусть даже бесчестного и подлого, ты говоришь об этом гордо, но, оставаясь один, долго плачешь от невыносимой муки. Никто не услышит, ведь ты изменник и грешник, боги отвернулись от тебя — все до единого.       Ты выполнил свой долг, на который никогда не давал согласия, ты получил награду от тех, кто не смог, в знак их уважения — и продал первому же попавшемуся торговцу за несколько сотен грязных монет.       Ногти царапают грудь, до крови и искр в глазах, но легче не становится, боль не исчезает на фоне другой. Её не видно, если смотреть со стороны, но ты чувствуешь её каждым кусочком своего тела, каждой мышцей и каплей крови.       Это твоя-чужая боль, возведенная в абсолют с множеством лет и одним единственным ударом кинжала. Он воет, ты воешь вместе с ним и молишь о пощаде — лишь наедине. Слишком мерзко от мысли, слишком ранит такого гордеца, как ты — просить пощады у Неревара.       Это безумие, ведь так похоже на молитву. Святой Неревар!.. Скрип зубов и злость, только усиливающие боль и высасывающие силы получше самой серьезной схватки.       Пожалуйста, хватит, так нельзя, так больше нельзя!       Но Неревар не слышит твоих рыданий, слабый н'вах, потерявший собственное имя за его святостью, Неревар давно мёртв.       И почему тогда ты видишь то, что видел он, выгибаясь от боли, с немым криком хватаясь за слепой глаз? Среди тьмы и блестящих звездочек, какие можно увидеть, закрыв глаза, ты видишь что-то неправильное, давно забытое.       Ты бы отрицал магию, ты бы отрицал существование всех богов, даэдра и даже собственной души — если бы только сам не был доказательством существования всего этого.       Ты жёг их огнем и вонзал ледяные шипы под ребра, ты избранник лицемерной Азуры и вместилище осколка чужой души, прикипевшей к твоей. Мертвая душа гноится, ранит, и твой разум болеет.       Имеешь ли ты право на собственную волю, если история запомнит тебя Нереварином, скольких бы ты ни убил за это?       Дурное сознание тянет вниз призрачной кимерской рукой, и больше нет сил сопротивляться.       Ты просыпаешься, не чувствая себя отдохнувшим, голова все ещё болит. И, кажется, жжёт грудь...       — Ты... Что ты здесь делаешь? К-крассиус... Ох...       — Вы где-то поранились, господин Азарат, а ваша дверь не была закрыта.       Курио встревожен, но старается выглядеть как обычно расслабленным, закрывая баночку с мазью. Не просто так. Дверь точно запиралась на ночь... Наглый писатель, он точно умеет работать шпильками не хуже, чем вынимать их из замысловатых причесок своих любовниц.       Голова падает обратно на подушку. Больше никаких богов, даэдра, святых... и никаких молитв.       Хотя бы до новой ночи.