every other sunday

Перевозить моторхоумы через Атлантику ради североамериканской части чемпионата — слишком большая роскошь. Зато Макс узнаёт о себе новую вещь: он действительно скучает по странной компании, которую нашёл в их моторхоум-клубе. Теперь его утра слишком тихие — они лишились голоса Даниэля, который всегда гремел на всю парковку. Его вечера слишком одинокие — их приходится проводить в гостиничном номере, который слишком огромен для единственного обитателя. Даже две его победы подряд слишком пресные — нет того захватывающего огонька и нетерпеливого ожидания традиционной воскресной вечеринки. Однако победная серия всё равно означает, что Макс снова возвращается на самый верх общего зачёта в чемпионате, причём у него в кармане достаточно комфортный отрыв от идущего на втором месте Льюиса. Учитывая, что осталось всего пять гонок, его мечта о чемпионстве маячит уже очень реально. Мексиканский автодром больше похож на стадион, нежели на гоночную трассу, и многотысячная толпа на трибунах скандирует имя Макса, когда он стоит на подиуме. Красно-зелёно-белые волны болельщиков тут и там вспыхивают радугой. — Никогда не думал, что увижу нечто подобное на el autódromo, — говорит гордо занимающий вторую ступеньку подиума Чеко. Он не перестаёт махать рукой своим родным поклонникам Формулы-1. У Макса не хватает слов: одно дело, когда тебя поддерживают привычные ко всему европейцы, но здесь, за океаном, всё ощущается совсем по-другому. — Я полагаю, ты не имеешь ни малейшего понятия, каким влиянием можешь обладать, mi hermano. *** Так уж выходит, что Макс и Льюис вместе летят в Нью-Йорк, чтобы поучаствовать в съёмках материалов для кампании по разнообразию в спорте. Просто краткое заявление — утверждает Вики, чем слегка кривит душой: организаторы кампании привлекли к участию более пятидесяти спортсменов из различных видов спорта, которые своим примером могли бы способствовать укреплению идей толерантности, вовлечённости и бог знает чего ещё. Шарль умудряется убедить организаторов, что ему тоже стоит присоединиться к мероприятию. Как ему каждый раз удаётся проворачивать этот трюк буквально со всеми, вынуждая подчиняться его прихотям, лежит за пределами понимания Макса, но в данном случае он не то чтобы жалуется. По правде говоря, он просто ходячий комок нервов. Ему всё ещё очень некомфортно брать на себя какую-то дополнительную ответственность и делать официальные заявления, пусть даже они сто раз отрепетированы. Он не в своей тарелке, да. И поэтому, конечно же, всеми силами упирает на то, что ему двадцать четыре года и он не нуждается в том, чтобы его держали за ручку, твою-то мать, Шарль... Но в глубине души приятно, что Шарль настоял. Макс тревожно дёргает ногой, пока его лицо покрывает плотным слоем тонального крема невысокая и крайне энергичная женщина. Она, кажется, понятия не имеет, кто они вообще такие — или ей волшебным образом всё равно. Льюис, смиренно ожидающий своей очереди, слушает в наушниках музыку с телефона, что-то в стиле R&B. Он мурлычет мелодию себе под нос, и по мотиву кажется, что это медленная музыка, идеальная для нежных занятий любовью — та самая, от которой Макса тошнит. Шарль краем глаза внимательно следит за ним, а вторым косит куда-то в телефон, а его любопытные руки в это время перебирают все предметы, разложенные на туалетном столике — что, на самом деле, даже грубо. Если быть честным, менее нервным от его присутствия Макс не становится. — Сладкий мой, ты заставляешь меня переживать, — нежно улыбается ему гримёрша, когда судорожные подёргивания ногой нарастают до интенсивности отбойного молотка. — Это всего лишь камеры. Они не кусаются. Учитывая весь печальный опыт Макса за последний год, она врёт и не краснеет. Тем не менее, он натягивает улыбку и игнорирует фыркающий смех Шарля. Что же, если приложить немало моральных усилий, можно даже успокоить собственные ноги. — Да брось, Макс, будет весело, — вклинивается в разговор Льюис. Ох, ну конечно же, как ещё может думать человек, буквально родившийся, чтобы блистать перед камерами? — Ну не может же здешняя задача быть сложнее, чем пилотирование в Формуле-1, правда? — поддерживает его Шарль. Макс пытается вспомнить, с чего вообще когда-то решил, что именно Шарль будет лучшим помощником на свете. — Ну, далеко не все пытаются гоняться на ведре с гайками, знаешь ли, — ворчливо парирует он, и резьба его взволнованности закручивается всё туже, потому что, ну правда, всё внимание опять приковано к его нервным переживаниям. А виноват кто? А снова он. — Эй! — Шарль звучит обиженно. — Нет, нет, нет, нет, никакой клеветы в мою смену! — Погоди-ка, — гримёрша прерывает процесс запудривания лица Макса и взмахивает огромной кистью в воздухе. — Так ты Макс? В смысле — Макс Ферстаппен? Гонщик Формулы-1? — Эм, да? — Макс не знает, откуда взялись вопросительные интонации в его голосе. Равно как и почему ему вдруг хочется извиниться за то, кто он есть. — О! — В глазах женщины неожиданно загорается огонёк. — Я думала, ты один из футболистов. А меж тем моя девушка — твоя большая поклонница. Она всегда говорит мне, что ты просто легенда. — Она поворачивается к Шарлю и понижает голос до фальшивого шёпота: — Легенда же, правда? — Оу. — Шарль выглядит так, будто не знает, воспринимать этот вопрос всерьёз или рассмеяться. Даже музыка в наушниках Льюиса замолкает, как будто вселенная вознамерилась сделать этот импровизированный обмен комплиментами настолько неловким, насколько вообще возможно. Прямо тут, в комнате, сидит семикратный чемпион мира, а она говорит о?.. Но вот взгляд Шарля останавливается на Максе, и он мягко улыбается. — Да, он та самая легенда. Закатывая глаза, Макс чувствует расползающийся по его шее румянец. Ах ты маленький мерзавец, почему нельзя просто промолчать? — Но вообще и правда круто, что вы все согласились поучаствовать в этой кампании. Моя девушка с детства смотрит Формулу-1, и для неё очень много значит, что один из её кумиров... ну... такой же, как мы. Так что начать говорить вслух... Ну, это и для меня тоже много значит. Макс чувствует, как горит его кожа на шее. Интересно, в состоянии ли макияж скрыть все мерзкие красные пятна, расползающиеся по нему каждый раз, стоит только разволноваться? — Я... Эм... Спасибо? Вслух получается ещё тупее, чем могло бы быть, но Шарль всё равно смотрит на него с глупой гордой улыбкой на лице, да ещё и большие пальцы показывает. А гримёрша просто улыбается и продолжает пудрить Максу нос, причём так интенсивно, что ему теперь приходится отчаянно сражаться с желанием чихнуть, а не со своим волнением. — Всё у тебя будет хорошо, — обещает женщина и наносит последние штрихи макияжа, будто она не иначе как Пикассо. — Всё готово, — объявляет она и делает шаг назад, положив руки на бёдра, чтобы полюбоваться выполненной работой. — Твой парень тоже будет спикером? — Она переводит взгляд на Шарля, и в её взгляде отчётливо видится нетерпение сотворить что-нибудь с его прелестным личиком. Раньше Макс часто думал, что Шарля просто невозможно лишить дара речи, однако, посмотрите-ка, нужна всего-то малость. — Эм. — Его лицо сравнивается цветом с ливреей Феррари. — Ой. Нет, нет, я не... — Только я, — поспешно перебивает его Макс, пока внутри него взбрыкивает невнятное раздражение. Позади слышно хихиканье Льюиса. Ох, ну точно ведь. — Ну и Льюис ещё, — неубедительно добавляет Макс, ткнув пальцем назад. Палетка с консиллерами валится из рук гримёрши, поднимая в воздух облачко пудровой пыли. Сама женщина с открытым ртом смотрит на Льюиса так, будто минутой ранее вообще не замечала его постоянного присутствия рядом. — О. Мой. Бог. Сам Льюис Хэмилтон! Ну вот теперь баланс точно восстановлен. *** Потом Льюис тащит их в клуб. Если уж совсем придираться к сути, не совсем в клуб — Макс вообще не знает, как толком назвать это место. На самом деле, они приходят на какой-то пустой склад посреди относительно облагороженного индустриального района. Но здесь определённо в самом разгаре вечеринка, причём такая, до которой так просто не доберёшься — сначала нужно пройти целый квест. Квест начинается где-то в переулке и доходит до чрезмерно рьяного вышибалы, который по виду определённо готов чуть ли не явки и пароли у них выспросить, прежде чем пустить внутрь. Однако вышибала всё-таки метит их запястья клубными штампами и позволяет присоединиться к самой вечеринке. — Ну, как тебе обстановочка? — интересуется Льюис, явно счастливый из-за возвращения в родную стихию. Зал больше, чем можно было бы ожидать снаружи, здесь высокие потолки и ядрёный стробоскоп под куполом. Антураж где-то на границе с дороговизной, со всех сторон долбит громкая электронная музыка, а на танцполе в рваном ритме извиваются не очень трезвые тела. Отирающийся рядом с туалетами народ щеголяет подозрительно расширенными зрачками, а большинство тусовщиков одето в такие наряды, что по сравнению с ними пурпурный дизайнерский прикид Льюиса — просто костюм с утренника у королевы. Макс на многих вечеринках бывал, но, глядя на эту вакханалию, уверен, что такого точно в своей жизни не видал. — Это... эм, ну да, что-то. — Это в разговор вливается Шарль, глядя огромными глазами на танцпол. И не то чтобы он похож на человека, у которого есть повод снисходительно и заговорщически шутить про Вегас. Льюис смеётся над их недоумением. — Добро пожаловать в Нью-Йорк, дети мои. У бара, конечно же, очередь — что-то во всём мире неизменно, — и Льюис исчезает, клятвенно обещая принести что-нибудь выпить и оставляя двух детишек на произвол судьбы посреди танцпола в бесноватой толпе тусовщиков. Макс опирается на полированную стойку бара. С самого момента, когда они переступили порог клуба, его гложет странное ощущение, что он совсем не там, где хочет быть. Непривычность места и полутёмный антураж буквально сжимают пространство вокруг. Никогда раньше Макс не чувствовал себя настолько неуютно. Слишком душно, слишком чуждо, слишком много людей, чьи части тела бесцеремонно врезаются в его личное пространство, и всё это безумие вокруг ни секунды не даёт перевести дух. Они просачиваются сквозь толпу вдоль барной стойки, и Макс чувствует, как её армированный край вжимается ему в бок. Очень хочется стать меньше и тоньше. Шарль всё ещё рядом с ним, и его глаза широко открыты. Да, он ровно так же удивлён, как и Макс, но в нём нет и десятой доли того же дискомфорта. Он что-то говорит, пытаясь завязать какое-то подобие разговора, но Макс едва ли в состоянии разобрать обрывки слов из-за шума: кажется, речь идёт о том, что эта тусовка совсем не похожа на вечеринки в Jimmi'z. Женщина в колготках с леопардовым принтом протягивает им подпаленный косяк, но Макс тут же качает головой. Очень хочется выползти из собственной кожи. Эта самая кожа уже покрыта плёнкой пота и прикосновениями целой плеяды похотливых незнакомцев и незнакомок, которым кажется, что пообжиматься именно с ним, а не с Шарлем, — лучшая идея вечера. — Прости, — отзывается какой-то парень в очках с роговой оправой, когда Макс орёт "Чувак, да какого хера?!" в ответ на очередную попытку его толкнуть. — Он просто немного нетерпеливый. — Лихорадочно смеясь, парень указывает себе за спину на рыжебородого здоровяка, который уже самозабвенно оставляет засосы на его шее. Макс напрягается и чуть ли не теряет равновесие в окружающем хаосе, но Шарль всё ещё рядом, подхватывает его; горячая ладонь скользит поперёк груди и оттаскивает от обжимающейся пары подальше. В ушах звенит, и Макс старается не очень обращать внимание на то, как пальцы Шарля оглаживают его межреберья и как тело обмякает в этом импровизированном объятии. — Всё путём, приятель, — говорит Макс парню в очках, но тот даже не слушает, занятый другими делами. Он ругается себе под нос, и давление ладони Шарля на грудь ослабевает. — С тобой всё в порядке? — Дыхание Шарля совсем рядом с ухом. Макс отступает от него на шаг и тянется расстегнуть пуговицу на воротнике своей стандартной белой рубашки. Краем сознания он отмечает, что в этом Шарль его успел как-то между делом опередить. — Да, всё хорошо. Он в порядке. Макс глубоко вздыхает и расправляет несуществующие складки на рубашке только ради того, чтобы занять чем-то трясущиеся руки. Фантомное ощущение ладони Шарля поверх его груди всё ещё терзает разум. — А ты когда-нибудь хотел... просто, ну, вот так же? — Шарль смотрит на парочку из двух незнакомцев, снова пытающихся проглотить друг друга. У Макса в животе сворачивается узел, стоит ему только тоже скосить туда глаза. И снова он — дрейфующая льдина где-то посреди Северного Ледовитого океана, причём речь теперь уже вовсе не про дурацкий клуб. — Чего именно? Чтобы рыжий дровосек присосался к моей шее? — фыркает Макс, уклоняясь от настоящего ответа. — Не, как-то не в моём вкусе. Шарль подхватывает его смешок, но без особого энтузиазма... Хотя, справедливости ради, Макс и не претендовал на звание юмориста века. — Нет, я имел в виду... — Белые зубы Шарля терзают нижнюю губу, которая теперь влажно поблёскивает в рваной пульсации неоново-зелёного света. — Как думаешь, когда-нибудь на их месте будем мы? Пристально глядя на него, Макс пытается понять, что именно имеется в виду. Да, он в курсе, что периодически у Шарля бывают проблемы с выражением мыслей по-английски, но сейчас кажется, что он косячит специально. — Ну в смысле, это... Может быть, когда-нибудь, мы тоже сможем быть настолько открытыми? — Наконец, Шарль принимается за объяснения. Теперь цвет стробоскопа меняется на нежно-розовый, и ровно такой же оттенок разливается по его горящим румянцем скулам. — И делать что-то вроде этого. На глазах у всех. — Я уже открыт. — Вот и всё, что Макс может ответить. — Да, я знаю. Но, смотри... — На самом деле, Шарлю не нужно ничего объяснять, потому что Макс сам прекрасно понимает, о чём идёт речь. Он получше многих знает, что выход из шкафа не гарантирует никакой свободы, которую, по идее, должен даровать. — Ты ведь хочешь всего этого? Появляться в паддоке под руку с кем-то. Или целовать его сразу после того, как финишировал первым. Шарль Леклер, романтик двадцать первого века. Макс почти натурально смеётся, но на самом деле это — дьявольски опасный путь, потому что, в отличие от Шарля, он патологически не способен прикидываться святой простотой. Так что вместо легкомысленного смеха он только пожимает плечами, как будто его сердцебиение не угрожает сердечным приступом. — Возможно, когда-нибудь. Если мой мужчина будет этого достоин. И тут к ним возвращается Льюис с тремя стаканами загадочной выпивки, намешанной с какой-то газировкой. — А вот и я, ребятки. Самое время выпить, — радостно восклицает он и протягивает им двоим по стакану. — И запомните: то, что происходит в Нью-Йорке, остаётся в Нью-Йорке. — И вообще-то, говоря "мы", я имел в виду именно нас. — Тон Шарля почти обыденный, зато горящий огонь в его пристальном взгляде кипятит всю кровь внутри Макса. Льюис смотрит то на одного, то на другого, и наконец-то соображает, что помешал некому очень личному разговору. Он делает маленький шажок назад, будто всерьёз рассматривает вариант, при котором смог бы как-нибудь незаметно улизнуть. Шарль салютует стаканом, а Макс смотрит на него, не зная, что вообще ответить. Лазер стробоскопа из розового перетекает в кроваво-красный, и весь танцпол вспыхивает, как огромное бьющееся сердце. В конце концов Макс не говорит ничего, но единственно верное решение уже родилось в глубине его души. Поэтому свой коктейль он оставляет нетронутым. *** Танцы Шарля скорее походят на относительно некриминальный способ забить кого-нибудь до смерти голыми локтями. — Как-то на это больно смотреть. — Макс, окопавшийся на островке безопасности рядом с баром, наблюдает за ним. И как бы забавно ни было глядеть на это подобие танца, гораздо больше вторичной неловкости ему нравится просто смотреть, как полурасстёгнутая рубашка Шарля обнажает крепкую грудь, как его каштановые волосы превращаются в месиво из-за пота и статического электричества, как его изящные пальцы то и дело врываются в это самое месиво — будто недоделанный тусовщик всерьёз полагает, что именно так нужно делать во время танца. Даже не просто нравится: Макс буквально не может не смотреть. — Ты должен спасти его потенциальных жертв, — смеётся сидящий рядом Льюис, когда Шарль снова извиняется перед кем-то, облитым собственным коктейлем по милости нерадивого танцовщика. — С какой радости? — Он твой не-парень, — фыркает Льюис. — Не мой. — Ты ведь в курсе, что вся твоя фраза сбивает с толку, приятель? — Макс не обращает внимание на его откровенное веселье, хотя его щёки краснеют. Он всё ещё смотрит на вернувшегося к танцам Шарля. — Да, именно так. Так что давай уже иди туда и упрости себе жизнь. *** В конечном итоге Максу приходится танцевать с Шарлем. Он оправдывает себя тем, что именно на нём лежит личная ответственность за то, что привёз это недоразумение в Нью-Йорк, и кто, если не он, должен спасать жителей города от стихийного бедствия под названием "пьяный монегаск на выгуле". — Ты просто угроза, знаешь об этом? — выдыхает он Шарлю в ухо. Отодвинув с пути девицу, повинную лишь в том, что как-то оказалась между ними со своим напитком, Макс притягивает Шарля ближе к себе. Они танцуют, их тела соединяются друг с другом, как идеально подходящие друг другу по форме, в ритм музыки и с лёгкостью, которая вообще не соответствует их удвоенным пластическим способностям. Они танцуют, и это опасный и более чем опрометчивый поступок, но Макс просто ничего не может с собой поделать. Странная атмосфера клуба вокруг — будто альтернативная реальность, другое измерение, в котором нельзя противостоять притяжению между ним и Шарлем, нельзя отказаться от этого подвешенного состояния, благословлённого вспышками неоновых огней. Макс не может и не хочет бороться с ощущениями. Ни с грохотом крови в ушах, ни с покалыванием на коже там, где его касается Шарль, ни с вибрацией низких басов внизу живота. От Шарля вкусно пахнет. Действительно вкусно пахнет, хотя видит бог, совершенно точно не должно: сочетание пота, сигаретного дыма и амбре пролитой на одежду клюквенной водки определённо не может настолько заводить Макса... Но — да. Пиздец как заводит. — Ты сводишь меня с ума, Макс, — шепчет Шарль ему на ухо. Его запыхающееся признание одновременно и болезненное, и соблазнительное, и самоуверенное. И Макс знает, как это. Просто вот блядски ясно осознаёт. Он тоже сходит с ума. Его вены горят желанием, и это желание пьянит сильнее любых коктейлей, разумно им забракованных ранее. Он видит, как соблазнительно размыкаются губы Шарля, и почти всхлипывает. Его терзает вопрос, по-прежнему ли они хранят тот самый памятный вкус поцелуя на парковке. Или тот вкус уже стёрся из его памяти, учитывая, как часто приходилось мысленно проигрывать ощущения, прикусывая собственные губы и спуская в кулак чуть ли не каждый день на протяжении последнего месяца? — Я очень стараюсь быть деликатным, — выдыхает Шарль, — но с тобой надо быть потвёрже. Он немного отстраняется, и их глаза встречаются — с затопившими радужку зрачками, отчаянные, жаждущие. Макс крепче сжимает пальцы на шарлевых боках, протестуя против движения. Шарль трётся о него бёдрами, и Макс может сам почувствовать всю точность данного утверждения. — Ебать, Шарль... Он ещё глубже зарывается пальцами в ткань джинс на бёдрах Шарля, как будто хочет врасти прямо внутрь его костей. Шарль хрипло посмеивается, не переставая двигаться вместе с ним под музыку, и его ищущий взгляд падает на губы Макса. — Я бы предложил, но... — Он широко улыбается. Несправедливо красивый и незаконно близкий, распутный, самоуверенный — невозможный. Лишающий последних проблесков рассудка. Их губы соприкасаются, и разум Макса буквально взрывается всполохами ещё-ещё-ЕЩЁ. Ему хочется отдать всего себя во власть Шарля, но тот выдыхает: — Тебе решать. Макс отстраняется. Сквозь туман в мозгу пробиваются жалкие остатки разума. — Не здесь, — умоляет он, хватая Шарля за руку. — Давай уберёмся подальше отсюда. *** Стена гостиничного номера холодит голые плечи и далеко не мягко встречает затылок Макса, когда он слишком сильно откидывает голову назад. Скорее всего, за такую горячность придётся отплатить внушительной шишкой, но Макс почти не чувствует боли. Его глаза закрыты, его пальцы путаются в тёмно-каштановых коротких прядках, его нижняя губа закушена в попытках удержать стоны — последнее, разумеется, безуспешно. Настойчивое и неумолимое желание пульсирует в его солнечном сплетении и брызжет оттуда по всему телу неконтролируемой дрожью. Это желание выходит далеко за рамки быстрой и сугубо физиологической реакции на близость. И Макс почти не осознаёт этого, пока с его губ не срывается отчаянное признание. — Я не хочу одноразового ночного приключения, — выдыхает он на высоте стона. И, если подумать, это почти жалко. Но то, что происходит между ним и Шарлем, уже давно идёт полным ходом, и даже если бы Макс хотел, он бы не смог остановиться. Но он и не хочет. А потому его слова — скорее мольба, чем твёрдое заявление. — Только не с тобой. Шарль не отвечает, потому что его словоохотливый рот в кой-то веки занят делом, но зато смотрит снизу вверх взглядом из-под ресниц. Его оленьи зелёные глаза полнятся обещанием, а пальцы глубоко и с чувством впиваются в кожу максовых бёдер. Его хмыканье вибрацией отдаётся вокруг члена Макса, а свободная рука путешествует вверх по покрытой испариной коже, чтобы сплестись с ним пальцами в неозвученной клятве. И на этой совершенно неожиданной ноте Макс кончает мгновенно. *** Шарль спит с открытым ртом и храпит, как двигатель V10. А ещё он ворует все одеяла, и Макс подозревает, что если не будет осторожен, то Шарль похитит заодно и его сердце.