every other sunday

Под палящим солнцем раннего сентября Макс впол-уха слушает (и больше половины не слышит) жужжание Себастьяна о чём-то, как он полагает, связанном с пчёлами. Он согласно кивает, иногда невпопад, и копит в себе силы — для чего именно, сам до конца не понимает, но вот слова уже готовы вырваться изо рта, и... — Как дела у Шарля? — То, как его голос почти срывается на звуке этого имени, до жути стесняет. Оборванный на полуслове, Себастьян комично замирает с поднятой рукой и открытым ртом. — А почему ты спрашиваешь? — Его взгляд полон любопытства напополам с весельем, и Макс ёжится: слишком много знания в глазах напротив. Если быть совсем честным, то он надеялся, что после летнего перерыва всё вернётся на круги своя, но Шарль так и не появился в тайной части паддока. — Его не видно в последнее время, и я просто... Я подумал... Может быть... — Блять. — Так ты его видел или нет? Теперь Себ выглядит озадаченным. — Я думал, что вы не разговариваете друг с другом, — предполагает он. И не то чтобы он ошибается, не так ли? — А вообще-то Шарль уверен, что ты на него сильно зол, — проясняет Себ ситуацию, и от его слов у Макса что-то переворачивается в животе. — Я... Да не то чтобы... — Он осекается и краснеет под очередным понимающим взглядом. Интересно, как много Себ знает об их перебранке на парковке месячной давности? А если знает, то почему стоит такой весь из себя заботливый? Макс в итоге ворчливо фыркает. — Я не злюсь. Уголки губ Себа приподнимаются в лёгкой улыбке. — Быть может, тебе стоит сообщить самому Шарлю об этом. *** Макс не видит Шарля всю неделю, и непонятно, то ли это потому, что Шарль его всё ещё избегает, то ли потому, что они сейчас в Монце, а Монца всегда проходит слишком оживлённо. Так что Макс выигрывает гонку с поула, а Шарль заползает на третью ступеньку подиума, и нет ни единого шанса, что они теперь не поговорят. — Сегодня воскресенье. — И это первые слова, которые Макс говорит за примерно шесть недель молчаливого кордебалета. Шарль поднимает взгляд от ступеньки подиума под ногами и непонимающе хмурится, будто не уловил смысл. — Сегодня вечеринка. — И?.. — Шарль явно сбит с толку. Или немного обнадёжен? Или Макс просто видит то, что хочет видеть. — Ты же не бросишь меня одного с толпой стариканов, правда? — подначивает он, чувствуя, как бешено колотит по рёбрам сердце. Как же трудно вернуться с небес на землю после гонки. И тут Шарль выдаёт неуверенную улыбку, вместе с которой груз, повисший на плечах Макса мёртвой тушей, исчезает. Всё как будто снова нормально. — Ты что, меня приглашаешь? И как так вышло, что это странное подвешенное состояние, в котором они оба барахтаются, стало для Макса нормальным? — Конечно, придурок. Кажется, что тянущее ощущение в его груди становится на тонну легче, когда лицо Шарля освещается широкой улыбкой, и желание просто глупо улыбнуться почти придавливает Макса к месту. Румянец расползается по его щекам вместе с тёплым чувством удовлетворения, и это ощущение несколько тревожно, так что Макс справляется с ним, как привык, — встряхивает дважды бутылку шампанского и брызгает ей Шарлю прямо в лицо. — Ах ты ублюдок!.. — Но Шарль не заканчивает угрозу, потому что прерывается на хохот. С его губ капает белая пузырчатая пена, и вместо того, чтобы визжать, он обливает Макса шампанским в ответ. Теперь они оба мокрые с головы до пят, а сентябрь вокруг и правда слишком жарок. *** Верный своему слову, Шарль показывается на вечеринке. Они присоединяются к празднованиям, хотя перспектива слушать странный финский панк-рок из плейлиста Кими или препирательства Льюиса и Нико о поросших быльём годах их напарничества особо не впечатляет. Так что, когда бурная часть вечера стихает и громкие подшучивания переходят в приглушённые разговоры, Макс тихонько исчезает с облюбованной парковки, надеясь, что Шарль последует за ним. Их путь лежит по гравийной дорожке, ведущей к гоночному треку. Шарль жуёт остывшие пережаренные рёбрышки, которые спёр с гриля; глядя на этого человека, пребывающего в состоянии вечного голода, Макс не понимает, как ему удаётся держать нужную для гонок форму. Музыка, отголосками доносящаяся с парковки, меняется на что-то мягкое с чёткими басовыми битами — ага, теперь и Льюис руку приложил, — но и эти звуки становятся всё тише и тише по мере отдаления от вечеринки, пока и вовсе не исчезают полностью. Теперь взволнованную тишину дополняют разве что вездесущие сверчки. — Мне правда очень жаль. — Когда они доходят до старой и больше не используемой части гоночной трассы, Шарль первым подаёт голос. Потрескавшийся асфальт, как часть некогда великой, но уже увядшей истории, в окружающей темноте выглядит холодным и зловещим. — Я не хотел, чтобы ты думал, что я как-то шучу над тобой. Волны нервозности, исходящие от Шарля, смешиваются с собственным дискомфортом. Как бы ни хотелось Максу притвориться, что не было этих шести недель игнора, он заставляет себя посмотреть на Шарля. — Я знаю, что ты бы так не поступил. Я просто слишком остро отреагировал, — говорит Макс. И он действительно знает, потому что точно так же знает, что эмоции выкручиваются на максимум, когда ты победитель. А ещё потому что имел достаточно времени, чтобы тысячу раз проиграть в голове тот поцелуй понять, что он просто был в моменте. Реши он сам тогда поступить немного иначе, и вещи сейчас могли бы последовать по совершенно иному пути. — И мне тоже жаль, да. Шарль улыбается, глядя себе под ноги, а Макс пялится на ямочку на его щеке. Он скучал по непринуждённым разговорам, к которым умудрился привыкнуть за последнее время до такой степени, что оно начало заполнять невиданные ранее пустоты в его жизни. Остановившись в самом начале старого поворота, Шарль прячет руки у себя в карманах, а потом поворачивает голову и смотрит из-под ресниц. — Так что, между нами всё хорошо? Макс поддевает его плечом и улыбается. — Между нами всё хорошо. Звучит как обещание, которое они скрепляют, преследуя друг друга к высшей точке бэнкинга под звуки хохота. Шарль в итоге побеждает, но Макса это вообще не волнует. Над ними — небо цвета чистейшего индиго, по которому на много километров вокруг до ближайшей линии горизонта разбрызганы звёзды; своя собственная Вселенная. Сидя на поросшем мхом барьере на верхушке бэнкинга, Макс почти чувствует себя снова в Портимане, посреди дикого пляжа. Он почти слышит по памяти нежный рокот волн океана — а ещё отголоски их с Шарлем бесед. Любопытство тут же вскипает в его венах. — Ты сказал тогда... — Он несколько нерешительно смотрит на Шарля. — Ты тогда сказал, что я не могу знать точно, натурал ты или не очень. — Звучит в итоге, как вопрос. Шарль вздыхает — очень долгое, почти отчаянное а-а-ах. — Даже я толком не знаю, — признаётся он. — Я думаю... У меня есть определённые мысли уже некоторое время как, но я не знаю точно, что они за собой несут. В тусклом свете звёзд Шарль, будто бы сжавшийся в комок, кажется невероятно юным. — Я... Я знаю, что иногда мужчины кажутся мне привлекательными. — Его голос очень тихий. Глазами он ищет Макса в темноте, и в них — неуверенность и даже немного застенчивости. — Собственно, это я и имел в виду, когда сказал, что хочу поцеловать тебя в ту ночь. Макс мгновенно вспыхивает от таких откровений, но безудержное биение собственного сердца пока что игнорирует в пользу более насущного вопроса. В конце концов, в какой-то степени он перед Шарлем в большом долгу. — Всё в порядке, ты же сам знаешь. Тебе не нужно выяснять со стопроцентной точностью. Сомневаться — нормально. Спрашивать тоже. — Мне двадцать три, — Шарль малость уныло усмехается, всё ещё глядя в землю. — Уже пора бы собрать всё дерьмо о себе в одну кучу. Максу очень хочется заржать. Ебать-колотить, Шарль, посмотри на меня. Никто не собирает всё дерьмо о себе в одну кучу к двадцати трём годам. — Слушай, — говорит он, кое-как справившись с нестерпимым позывом обнять Шарля. — В этом вопросе нет ни правильного ответа, ни подходящего времени. Тут только процесс. Может быть, в этом процессе ты поймёшь, что гей, или би, или ещё какая неведома зверушка. Или, может быть, тебе вообще не понравятся эти ярлыки. Или ты кардинально поменяешь своё мнение по теме. Или, в конце концов, после долгого пути ты осознаешь, что всё время был чистейшим натуралом. В любом случае, любой твой вывод будет нормальным. — Его рот изгибается в улыбке. — Как однажды сказал мне один очень пьяный парень, нет ничего неправильного в том, чтобы быть самим собой. — Похоже, этот парень очень умный, — Шарль прерывисто смеётся. — А ещё очень дерзкий, — Макс ухмыляется в ответ. — Но он целиком и полностью прав. Шарль по-прежнему не выглядит до конца убеждённым, но хотя бы неуверенность в его глазах исчезает, потому что подшучивания друг над другом — более знакомая территория, чем душещипательные беседы. Он даже позволяет Максу осторожно приобнять себя, а потом кладёт голову ему на плечо. — Когда мы говорили на пляже, ты отзывался об этом так, будто всё очень просто. Просто знать. Словно чёрно-белый фильм. Макс хрипло и неловко смеётся, потому что на деле дела обстоят каким угодно образом, кроме простого. — Радуга не зря стала символом, Шарль. Ты можешь выбрать любой цвет, который тебе понравится. Смешок Шарля отдаётся теплом у него на плече, и Макс невольно вздрагивает. — Честное слово, я больше не буду тебя целовать до тех пор, пока окончательно всё не пойму, — глухо бормочет Шарль ему в футболку. Макс согласно мычит в ответ и сжимает его плечо жестом, который должен быть обнадёживающим. И неважно, что в груди у него зацарапалось совсем другое чувство. Разочарование. *** — Думаю, что я в состоянии сделать довольно приличный минет. Если бы существовал шорт-лист всех несусветных глупостей, которые Даниэль умудрился сморозить за годы знакомства, эта могла бы его с лёгкостью возглавить. Раздаются хоровые стоны, содержащие неодобрительные поминания всевышнего всуе, а Себ, который выглядит совершенно убитым подобной сентенцией, многозначительно объявляет, что идёт спать, хотя сейчас ещё только семь часов. Таким образом, более молодая часть моторхоум-клуба остаётся предоставленной самой себе на вечер. Что примечательно, это вечер четверга перед последней европейской гонкой, так что можно совершенно спокойно уничтожать все запасы мороженого из огромной коробки, а также подчищать холодильную камеру с пивом. Вся честная компания располагается внутри кольца из моторхоумов, чтобы насладиться последним солнечным вечерком сезона, прежде чем сентябрь подойдёт к концу. — Что? — Даниэль определённо считает всеобщую реакцию совершенно необоснованной. — Я ведь и правда могу! Макс громко стонет, а Шарль хихикает. Конечно, он ведь всё ещё на той стадии общения с Даниэлем, когда кажется, что всё дерьмо, покидающее рот австралийца, по определению забавно. Хотя да, Макс тоже таким был, так что кто он такой, чтобы осуждать? К сожалению, Даниэль считает, что их звуки — чистое одобрение, а потому начинает развивать мысль. — Ну, вообще-то, я очень выносливый, — он для наглядности ещё и пальцы загибает. — Однажды я съел два банана одновременно. А потом, конечно же, та история, которая случилась в... — Дэн вдруг вдохновенно смотрит на Шарля, и тот усмехается, прежде чем они одновременно выкрикивают: — ...в Вегасе! Макс, шаркнув кроссовком, выпрямляется. Честно говоря, он чувствует себя почти обделённым. — А что случилось в Вегасе? — уточняет он с максимально беспечным выражением лица. Смех Шарля такой, будто тот вот-вот задохнётся, а Даниэль буквально сияет, а ещё эти их переглядки, точно рассчитанные на провокацию вывести Макса из себя, и... Что же, они — вполне себе успешная команда. — Тебе не захочется узнать! — Дэн ещё и бровками играет. Лучше их игнорировать. Макс вонзает ложечку в мороженое с чуть большей силой, нежели оно заслуживает, и выкапывает себе приличный кусок шоколадно-арахисовой сладости. — Оу, Макси, ну не грусти, — продолжает ворковать Даниэль. — Побудь хоть раз в жизни в чём-нибудь вторым! — Эй! — тут же протестует Шарль. — Я вообще-то тоже способен на хороший минет. О господи ты боже мой. — Я преуспеваю во всём, за что берусь. — Шарль предельно серьёзен. Максу очень сложно сдержаться от порыва размазать мороженое ему по лицу. — Ты хотя бы знаешь о значении слова "преуспевать"? — уточняет он, потому что пока что всё, в чём преуспевает это недоразумение — получение максовой кепкой по носу. Шарль радостно хихикает и нахлобучивает оранжевую кепку себе на голову, даже не придавая этому какого-то значения. Его щёки красные, когда он салютует Максу бутылкой пива. А потом горлышко этой самой бутылки оказывается прямо меж его губ, после чего следует медленный глоток и взгляд... Взгляд Макса уже не бесит. Максу нужно осторожно поправить штаны. — Так что думаешь, Макси? — спрашивает тем временем Дэн. — Я или Шарль? — Я думаю, что хотел бы исключить себя из текущей беседы, — ворчит Макс в ответ. Ему нежелательно вообще думать о вещах, включающих Шарля и минет одновременно, учитывая, что он уже тупит над простым вопросом. — Тогда я позвоню Ландо, — объявляет Даниэль. — Надо же нам докопаться до самых глубин. — Он ржёт так, будто нет ничего более смешного, чем простое английское слово глубина. Прежде чем Макс успел даже подумать о том, чтобы послать Ландо предупредительную смску, тот отвечает после третьего гудка. — Ландо, малыш, ты на громкой связи! — уже щебечет Дэн. — Будь добр, помоги своему братишке разобраться. Кто лучше всего делает глубокую глотку — я или Шарль? — Эм, это может считаться домогательствами на рабочем месте? — Голос Ландо ровно настолько сбитый с толку и не впечатлённый, насколько Макс и ожидал. — Да! — кричит он в ответ со смехом. — Подай в суд на его задницу! — Ой, Макс, приветик. — Моя задница не подлежит судебным дрязгам! Она настолько совершенна, что стоит превыше всех существующих норм и моралей! — Да? То-то я весь сезон вытираю полы этой задницей, — невозмутимо замечает Ландо на фоне. Макс хрипло смеётся. — Ты только что разбил мне сердце, мой маленький Ландо, — Даниэль напускает в голос обиженных ноток. — С этого момента мы больше с тобой не напарники. — Спасибо тебе, Господи, что услышал мои молитвы. — Макс, тогда последнее слово за тобой, приятель. — Во взгляде Дэна, которым он буравит Макса, сплошное ожидание. Шарль тоже смотрит на него с любопытством, всё ещё с надетой кепкой (и это вовсе не увеличивает энтропию в максовой голове, нет, совсем не увеличивает), и даже Ландо заинтересованно молчит где-то по ту сторону трубки. Боже, будь проклят тот день, когда Макс вообще решился подружиться с этими придурками. — Хорошо, — угрюмо говорит он, в последний раз вонзая ложечку в мороженое. — Учитывая, что среди нас я единственный, о чьей сексуальной доблести писали все газеты, думаю, вопрос можно считать закрытым. — Да, я голосую за Макса, — говорит Ландо из телефона. Даниэль в этот момент кричит коронное ки-ки-ки в небо, сложив руки рупором, а Шарль давится пивом. Макс чувствует, что довольно краснеет, пусть даже победу завоевал в каком-то глупейшем споре. *** Когда время уже переползает черту отбоя, одобряемую для гоночных уикендов, Даниэль наконец-то сваливает в свой моторхоум. Прохладный вечерний бриз вошедшей в свои права осени сменяется неприятной моросью, которую Макс чувствует буквально костями. Шарль, по ходу, решает окопаться в его моторхоуме, а в качестве платы предлагает чашечку чаю, на что Макс ворчливо замечает: — Ты проводишь слишком много времени со своим Твич-квартетом. — Но что ему ещё остаётся, кроме как принять чашку, учитывая, что это его чай, пусть даже закупками занимается специально проинструктированный человек. — Вообще-то, я провожу всё своё время здесь, — Шарль в ответ пожимает плечами. Это даже недалеко от правды. Тем не менее, Макс давится слишком горячим чаем и думает, чему ожог первой степени от Эрл грея нанёс больший вред: его здоровью или чувству собственного достоинства? Будто в подтверждение словам, Шарль прыгает на максов диван и подхватывает с него контроллер от ps5 — всё, как если бы моторхоум целиком принадлежал ему. Впрочем, он всё-таки позволяет истинному хозяину хотя бы выбрать игру, и, конечно же, Макс останавливается на FIFA, потому что его соревновательный дух подталкивает выбирать то, в чём соперник, как доподлинно известно, разбирается слабо. К тому времени, как "Барселона" в умелых руках Макса сокрушила все надежды и мечты "Монако", который проиграл аж трижды, моросящий дождь превращается в тяжёлые капли, которые долбят по плексигласовой крыше моторхоума, заглушая крики с электронного стадиона, взрывающиеся каждые несколько минут. Шарль, в очередной раз потерпев поражение, бросает контроллер на подушку дивана. — Мог бы, по крайней мере, дать хоть один гол мне забить. — Дуется он просто очаровательно. Как будто Макс хоть когда-то даст ему просто так победить. — Без шансов, приятель, — он едва подавляет душераздирающий зевок. Шарль тоже зевает и растягивается поперёк дивана. — Ещё один матч? Как бы Макс ни вымотался после медиа-дня, он точно не собирается отправлять Шарля в отель посреди армагеддона на улице. — Давай, — соглашается Шарль, взглянув на циферблат модных спонсорских часов. — Время у нас есть. Если уж быть совершенно честным с собой, Макс скучал по всему этому. Несколько недель после летнего перерыва, когда моторхоум казался угнетающе пустым без Шарля, душная тишина долго и упорно напоминала, как сильно он привык к хаотичному присутствию монегасского недоразумения. Он забивает быстрый гол и победно вскидывает кулак в воздух. — Я думал, ты преуспеваешь во всём, что делаешь, — подначивает Макс, когда матч продолжается. Шарль даже не пытается притворяться, что очень расстроен. — Макс? — зовёт он вместо пантомимы, и его мягкий голос никак не сочетается с агрессивными звуками игры. — А у тебя что-нибудь было с Даниэлем?.. — Что? — уточняет Макс бездумно, будучи слишком занятым защитой от попыток Шарля забить ему гол. Но отсутствие ответа вынуждает оторвать глаза от экрана и направить их на Шарля, а заодно снова проиграть в голове его слова. Момент осознания их смысла совпадает с появлением на чужих щеках розовых пятен румянца. — Нет! — почти рычит Макс. — Я определённо точно уверен, что Дэн — самый натуральный натурал в паддоке. Хмыкнув, Шарль поудобнее перехватывает контроллер, чтобы провести угловой удар. В глаза он при этом упорно не смотрит. — И ты даже никогда об этом не думал? Не так уж трудно понять, почему он об этом спрашивает. Максу получше многих известно, как он выглядел в свои ранние годы в Рэд Булле — мальчишка с широко распахнутыми глазами, который находил восхитительно увлекательным буквально всё новенькое в Формуле-1. Не в последнюю очередь его завораживал и его старший товарищ, на тот момент показывающий классные результаты. Да и сейчас, собственно говоря, он более чем уверен, что далеко не первый, кто пал жертвой колдовского очарования Риккьярдо. — А ты? — Он отвечает вопросом на вопрос. Его команда довольно мило завладевает мячом обратно, но пропускает возможность провести удар по воротам и отправляет вместо этого мяч на трибуны. — О Даниэле? — Шарль будто бы впервые прикидывает подобную возможность. Его голова склоняется к плечу, а губы слегка изгибаются в улыбке. — Он определённо прекрасно выглядит. И, ну, ты знаешь, что обычно говорят о тех, у кого длинный нос... Макс, закатив глаза, пинает его между рёбер. — Да что?! Ты сам спросил! — Шарль потирает ушибленное место пальцами, прервавшись разве что на смешок. Возможно, дело в ревности, что подняла свою уродливую голову внутри Макса сразу после того, как его нагло отбрили от шуток про Вегас. Или во всём виноват поздний час. Но как бы там ни было, прежде чем Макс начинает как-то фильтровать слова, он говорит вслух: — В любом случае, я бы предпочёл тебя Даниэлю. Его язык прижимается к мягкому нёбу, и на секунду Макс цепляется за призрачную надежду, что, быть может, на самом-то деле не сказал ничего вслух. Но вообще-то сказал, и стоит только Шарлю повернуться к нему, как буквально все нервные окончания его кожи взрываются гудящим ощущением тепла от знакомого тела, прижатого к нему на узком диванчике. Он ничего не может с собой поделать — смотрит на Шарля, на его почти неземное лицо, подсвеченное только отблесками с экрана телевизора. В глазах Шарля расцветает нечитаемая эмоция, и Макс вовремя замечает ухмылку, рождающуюся в уголках его губ. — Это ты так попросил продемонстрировать мои гипотетические навыки минета? Макс давится воздухом и отчаянно краснеет. — Что?! Нет! Я... Но Шарль, откинув голову назад, ржёт и идеально пользуется моментом. Только ловкость рук и никакого мошенничества: один из виртуальных игроков "Монако" с лёгкостью обходит совершенно равнодушных защитников максовой "Барселоны" и забивает гол, сравнивая счёт. Виртуальные зрители выдают положенные аплодисменты, а Шарль — глупейший победный танец после того, как матч заканчивается вничью. — Ах ты членосос, — ворчит Макс, впрочем, не без гордой усмешки за очень сомнительную, но крайне действенную тактику Шарля. Смарт-часы на его запястье вибрируют, оповещая о наступлении полуночи. Парковка для моторхоумов погружена в тишину, которую нарушают разве что звуки шторма и заливистый смех. — С днём рождения, Макс, — Шарль утирает слёзы, проступившие в уголках глаз. Макса несколько пугает тот факт, что он абсолютно забыл о собственном дне рождения. Смех Шарля меняется на кроткую улыбку, и его взгляд, направленный на Макса, сквозит чем-то, подозрительно похожим на нежность. — Если это ещё имеет значение, то я бы тоже предпочёл тебя. *** Очередные новости снова взрываются рано утром, и не то чтобы на этот раз Макс стал сильно мудрее. Из глубокого сна его выводит резкий звук пронзительно орущего телефона. Макс чувствует себя крайне невыспавшимся и странно замёрзшим. Для того, чтобы нашарить долбанное устройство, ему приходится вывернуть шею под каким-то совершенно нечеловеческим углом, хотя все инстинкты вопят о том, чтобы забраться поглубже под одеяло и удержать хоть какие-то крупицы тепла. Собственно, через пару секунд Макс понимает, что одеяла-то как бы и нет. До него доходит, что спал он на диване, когда рукой чувствует только воздух на том месте, где гипотетически должна быть тумбочка. Смаргивая остатки сна, Макс открывает глаза. Бледно-голубой рассветный свет, намекающий на раннее утро, пробивается сквозь занавески и прекрасно освещает то, что спросонья было принято за ускользающий источник тепла. Шарль, удобно устроившийся у него на груди, возится, тоже медленно выплывая из сна. — Выруби эту хрень, — рычит Макс, прикрывая глаза обратно. Порождение ада, которое, должно быть, на самом деле всего лишь шарлев телефон, продолжает звенеть на фоне, а к нему присоединяется ещё какой-то долбящий звук, от которого в висках мигом наливается головная боль. Шарль ещё активнее ворочается у него на груди, но не делает ровно ни одной попытки встать. — Да ёлы-палы, Шарль, отвянь! Ну ты мамонт... Обрывки воспоминаний всплывают в голове. Ночью они вдвоём играли в FIFA, потом Шарль поздравил его с днём рождения, а потом решил переждать особенно разошедшийся шторм, чтобы можно было в целости, сохранности и плюс-минус сухим добраться к себе в отель. По всей видимости, так и не дождался, а уснули они одновременно на диване. — И тебе тоже доброе утро, — ворчит Шарль, приняв, наконец, вертикальное положение. Вид у него, пожалуй, тоже далёк от восторженного, хотя с его волосами, комично торчащими во все стороны, сложно выглядеть не забавно. — И кто сказал, что ты не маленькое милое солнышко? Ну да, справедливо, Макс никогда и не считал себя утренним человеком. Но дела определённо могли быть получше, не убивай его собственная шея прямо накануне важного Гран-при и не разбуди его блядская звонилка Шарля в хрен знает сколько часов утра. — Пожалуйста, будь добр, выключи эту херовину, — стонет он, прикрыв глаза рукой. Ну как можно было заснуть на диване? И как теперь убедить своего физиотерапевта сделать массаж, чтобы тот при этом не завалил тысячей неудобных вопросов? К счастью, на этот раз Шарль внемлет его молитвам и ставит телефон на беззвук, а потом с головой погружается в разбор тысячи и одного уведомления. Чёртовы социальные сети. Наверное, выложил в инст очередную фотосессию для Армани накануне, мерзавец. К сожалению, даже если визги телефона наконец прекратились, то дробный стук никуда не девается. — Полагаю, кто-то ломится тебе в дверь, — рассеянно замечает Шарль одновременно с тем, как в пульсирующую голову Макса приходит примерно та же мысль. Сползая с дивана, он определённо чувствует себя способным оторвать голову тому человеку, что намеревается стучать в дверь моторхоума, пока та не падёт перед натиском. Неудивительно, что этим человеком оказывается Даниэль. — Какого хуя тебе надо? — Макси! Ты уже проснулся! — Сияющая улыбка Даниэля и общий его радостный настрой несколько не сочетаются с тем фактом, что последние минут десять он торчал на морозе перед закрытой дверью. Он обнимает большими ладонями лицо Макса и небрежно чмокает его в лоб. — Мы отправляемся домой, Макси! — Чего? — Макс с отвращением стирает со лба след его слюны, и его мозг не переваривает ни слова из произнесённых австралийцем. — Оу. Ты не видел ещё? Второй раз за полгода. Ощущение дежавю похоже на встречу с кирпичной стеной на скорости триста километров в час. Внутри сжимается узел. Даниэль тем временем врывается в его моторхоум и потирает ладони, чтобы разогреть подмёрзшую на утреннем морозе кожу. — Ты не поверишь... — Дэн начинает было объяснять ситуацию, но забывается в тот же момент, когда видит человека, до сих пор сидящего на диване посреди моторхоума. — Оу, Шарль. А ты сегодня рано. И вот уже его лицо расплывается в очень дерьмовенькой улыбочке, потому что знающий взгляд мгновенно проходится по прилично помятой одежде Шарля и его же крайне взлохмаченному вороньему гнезду на голове. — Или, может быть, поздно? — Брови Даниэля извиваются в сложном намекающем танце. Максу очень хочется ему врезать. — Я здесь ночевал, — отзывается Шарль, всё ещё пребывая в плену внимания собственного телефона. Либо он действительно не понимает, как всё выглядит со стороны, либо ему совершенно побоку все сальные намёки старшего товарища. Теперь Максу хочется врезать им обоим. — Да что ты? — Казалось бы, как можно улыбаться ещё шире, но Даниэлю это под силу. — И как спалось? — Не очень. У меня всё болит, — рассеянно замечает Шарль. Да господи, блять, боже. — Макс, мне кажется, тебе стоит кое-что увидеть. — Да что за хуйня вообще вечно происходит? — Макс искренне пытается снова привлечь внимание к тому самому поводу, который Даниэль мог счесть достаточно весомым, чтобы поднять его в половину седьмого утра. Да и Шарль, глядящий на телефон так, будто тот способен разорваться в любую секунду, тоже не прибавляет спокойствия. К сожалению, все его попытки обрывает на корню очередной стук в дверь. Макс оборачивается: в открытом дверном проёме уже маячит Себастьян с добродушным выражением лица. — Макс, доброе утро! — приветствует его Себ, очевидно, приняв смущённое хозяйское молчание как приглашение войти. Он ставит большую картонную коробку на кухонный стол и с любопытством оглядывает собравшихся. В его тоне звучит доброта. — Оу, Дэн, и ты здесь. И Шарль. Какой сюрприз. Уголком глаза Макс замечает, как Дэн за его спиной приставляет руку ко рту, поймав взгляд Себа, и не-так-уж-и-шёпотом говорит: — Он. Спал. Здесь. Не задумываясь, он от души впечатывает локоть Даниэлю в живот и довольно фыркает, услышав в ответ болезненный стон согнувшегося пополам бывшего напарника. — Оу, — Себ смущённо встряхивает головой. — Мне не обязательно об этом знать. — Это не то, что вы подумали! — Шарль аж подскакивает, когда до него доходит предмет разговора, и его щёки покрываются очаровательным румянцем. — Такой шторм был! Не мог же я идти в отель под дождём. Ах, при Себе теперь-то нам есть дело. — Удобное оправдание, — замечает Дэн с улыбкой. — Если что, мы не осуждаем, — посмеиваясь, заверяет Себ. Возможно, слишком малое количество качественного сна этой ночью и отсутствие обязательной утренней дозы кофеина превратило Макса в очень злую версию себя. А ещё все эти шуточки, загадочная коробка на столе и тот факт, что все люди, собравшиеся в его моторхоуме в половину, блять, седьмого утра только и заняты тем, что подтрунивают над его абсолютно несуществующей личной жизнью. — Кто-нибудь, блять, в конце концов собирается мне объяснить, что за нахуй вообще происходит?! — И вот взрыв, наконец, происходит, погружая моторхоум в тишину. — Ой, я сильно не вовремя? — Во всё ещё не закрытую дверь заглядывает Льюис. В его руках, как обычно, картонная держалка с дежурными стаканчиками. — Я тут кофе подогнал. Макс отчаянно вздыхает, хватает свою порцию и вливает в себя проклятый веганский латте на миндальном молоке тремя отвратительными, но столь необходимыми глотками. — Кто-то слил в прессу список с требованиями, — наконец-то решает объяснить ситуацию Себастьян — очевидно, самый адекватный член собравшейся компании. — Он теперь просто повсюду в соцсетях. Шарль почти врезается в Макса, чтобы показать ему что-то на экране телефона, и — да, это как раз тот самый список на той самой штампованной государственной бумаге, который впечатался в память вплоть до каждой буковки. А теперь всё это проклятое собачье дерьмо заполонило газеты, твиттер и прочие порождения тьмы. — Тут уже успели поднять огромную бучу насчёт того, что Liberty и FIA вообще позволили такому списку появиться, не говоря уже о том, чтобы под ним подписаться. — Льюис раздаёт оставшийся кофе по рукам. — Я разговаривал с Тото этим утром. Пошли реальные разговоры о том, чтобы отменить гонку. Все остальные команды поддерживают бойкот, да и спонсоры Гран-при уже отзывают свои денежки. — А ещё речь идёт о том, чтобы не просто отменить гонку, а заменить её. И знаешь как? Австралией! Нас ждёт гоночный двойник, — добавляет Дэн с улыбкой. — Целые две недели! Я наконец-то побуду дома! Мозг Макса испытывает порядочные проблемы с тем, чтобы переварить всё озвученное, хотя доказательства ясны, как божий день, и до сих пор маячат у него перед носом на экране. Он сжимает шарлев телефон до белеющих костяшек, пролистывая вниз сотни и тысячи яростных твитов. — Да вы шутите. — Его голос по громкости едва ли дотягивает даже до шёпота. — Нет, приятель. — Льюис улыбается. — Это реальность. — Пиздец, — прерывисто выдыхает Макс и садится за стол. Всё это надо осознать. Он ведь уже решился отказаться от гонки. Он уже решился пожертвовать чемпионством. И вот теперь события приобретают совершенно неожиданный поворот, который похож на гром среди ясного неба. — Кто мог слить список? — Никто не знает. Но, полагаю, не такое уж большое количество людей имеет доступ к командной документации. — У Себастьяна блестят глаза. — Вероятно, так мог поступить человек, который испытывает к тебе самые что ни на есть отеческие чувства. В голове Макса щёлкает мысль, что они оба прекрасно знают, о ком идёт речь. — Ты в порядке? — Шарль мягко сжимает его плечо, привлекая внимание. — Да, — тихо отзывается Макс. — Просто немного... ...Перегружен. Даже если однажды разговор о том, чтобы всем честным народом не участвовать в финальной гонке, уже состоялся, никто не думал, что это будет нечто большее, нежели красивый (и бесполезный) жест. Всё-таки Формула-1 не то чтобы славится положительным отношением к изменениям. — Это больше, чем мы вообще могли рассчитывать, — Шарль озвучивает то, что крутится у Макса на уме. Он остолбенело кивает. — Всё хорошо, Макс, — уверяет его Себ с милой улыбкой. — Но я всё-таки скажу, что малость разочарован, что мы не будем бойкотировать гонку, — влезает Даниэль. — Я-то предвкушал настоящее безумие. — Зато так ты сможешь спокойно завоевать свой титул. — В голосе Шарля звучит огромный энтузиазм, даже если учитывать, что сам гонщик итальянской команды в чемпионской конкуренции не участвует. — Э-э-э, не так быстро, — обрывает его Льюис с усмешкой. — Мы ещё посмотрим, кто станет чемпионом. Уж я-то точно не дам тебе сделать это так просто, Ферстаппен. — Я тоже рассчитываю на тебя, — возвращает ему шпильку Макс, и эта небольшая перепалка помогает почувствовать себя более живым. Стулья скребут по столу, когда все собираются в кружок около Макса за столом. Перед его лицом то и дело всплывают случайные сообщения с поддержкой, из-за которых его сердце, кажется, готовится выпрыгнуть из груди. Он вспоминает про свой телефон, выключенный и забытый где-то среди диванных подушек, и думает, что пора бы его тоже включить, но оставляет это дело на как-нибудь потом. — Кстати, у меня всё ещё есть один вопрос. — Наступает время, когда Макс больше не может игнорировать один квадратный бумажный предмет посреди своего дома. Он поворачивается к Себу. — Что, мать вашу, в коробке? — Ах. — Себ, в свою очередь, отлично прикидывается, что совершенно забыл про притащенную с собой коробку. Он отгибает бумажный край обёртки. — Я испёк тортик. У тебя ведь сегодня день рождения, правильно? И вот уже второй раз за день Макс ошарашен до невозможности простыми словами, глядя на шоколадную глазурь, на которой неровными оранжевыми буквами выверено С днём рождения. И это ещё даже нет семи часов утра. Определённо новый рекорд. *** Кристиана он находит на капитанском мостике. Пластиковое покрытие над головами главных мозгов гонки едва ли спасает от дождя, который прервал третью сессию свободных заездов. Макс греет пальцы о стаканчик с безвкусным, зато горячим чаем — чёрт, его физио снимет ему голову, если когда-нибудь узнает, какое дерьмо пьёт его подопечный, когда находится не в поле зрения. Несколько минут он наблюдает за бегающими туда-сюда по гаражу механиками и, наконец, находит в себе силы подойти к боссу. — Что же, похоже, что кто-то слил список требований арабов в прессу. Кристиан даже не утруждает себя повернуться к нему. Сосредоточенно глядя в телеметрические графики на экране, он отзывается довольно бесстрастно: — Да, просто ужасно. — Не могу даже представить, кому под силу так поступить, — закидывает Макс пробную удочку. Он очень старается сохранить серьёзное лицо, но упрямая усмешка уже зарождается на его губах, совершенно разрушая фасад. — Мы обязательно проведём всестороннее внутреннее расследование, чтобы выяснить, как такое могло произойти, — не менее серьёзно обещает Кристиан. Макс ничего не может поделать с вырвавшимся громким смешком. — Мы ведь очень серьёзно относимся к нарушениям безопасности, — продолжает гнуть линию босс, но вот уже и его губы едва держатся, чтобы не изогнуться в улыбку. — Разумеется. — Макс делает глоток чая и бормочет в дымящуюся кружку совсем тихо: — Спасибо, Кристиан. Тот поворачивается наконец, и его глаза блестят ровно так же, когда Рэд Булл стоит на высшей ступени подиума. — Понятия не имею, о чём ты говоришь. Между ними проскальзывает искра понимания, а потом Кристиан встаёт, чтобы уйти куда-то в боксы, и сжимает на прощание его плечо. — С днём рождения, Макс. Надеюсь, ты его хорошо отпразднуешь. *** Макс разделяет именинный торт со всеми членами моторхоум-клуба, а Дэн дарит ему неважно выглядящий свёрток, который на проверку оказывается полотенцем с лицом Себа (сопровождается это торжественным "Это наследство, так что береги его, как зеницу ока"), и, если подвести итог, это просто лучший день рождения в его жизни.