Невинность монстра

      Элайджа все слышал. Каждое слово, каждая фраза, каждый шаг безумного плана, в котором он был пешкой. И каждое слово вызывало в нем новую волну гнева. Он хотел разорвать Роджера на куски, заставить его заплатить за все, за саму мысль причинить боль его семье, за каждую слезу, пролитую Атенаис, за каждую секунду, когда ведьмак причинял им боль. Он наблюдал, как девушка поднялась в своей комнате, оставив их решать, как заполучить кол из белого дуба. Бонни Беннет еще не вернулась. Она должна была уже вернуться. Первородный нервно выдохнул. Очевидно, Роджер не выживет. Оставить его в живых даже не обсуждается. Элайджа с радостью вонзит ему в сердце кол из белого дуба. И он будет смотреть, как мерзавец сгорит.       Он спустился в подземелье один. Атти, возможно, и пытала своего отца, но этого было недостаточно. Элайджа хотел, чтобы Роджер страдал как можно дольше, чтобы молил о смерти. После всего, что он сделал, смерть — слишком легкое наказание. Вечные страдания уместны. Он заставит его страдать, терпеть и вкушать собственное лекарство. В подземелье предстояла третья пытка за два часа. Утро не пытал его, были лишь несколько импульсивных ударов.       — Снова ты, — услышал бормотание Роджера.       — Ждал кого-то еще?       — Клауса или Эстер.       Элайджа цинично улыбнулся. Даже перед лицом смерти Роджер показывает себя не смиренным, а наглым, равнодушным, как будто он будет жить, а не умирать. Первородный закрыл дверь подземелья, на мгновение замолчав. В руках у него был обычный кол. В конце концов, он собирался использовать его, дать ему иллюзию побега, а затем забрать это.       — Ты хотел убить мою семью. Только за это ты заслуживаешь смерти. У тебя было неудачное вдохновение использовать меня в качестве пешки в своих играх. Рассказать тебе, что случилось с теми, кто думал, что сможет использовать меня? И ты хотел забрать свет из моей жизни, забрать у меня Атенаис. Ты будешь страдать до самой смерти.       Первый удар Роджер выдержал, не дрогнув. Элайджа бил методично, бил оставленными в темнице кинжалами, бил в лицо, в живот. Он сжал сердце в кулаке, оставив только одну артерию. Он желал видеть, как бывший ведьмак захлебнётся в собственной крови, слышать его крики, но этого было недостаточно. Физической боли было слишком мало. Для умирающего Роджера физическая боль была незначительной. Как наказать его, заставить гореть в собственной агонии и просить об освобождении?       Тогда в нем еще было что-то хорошее.       Слова Мелани напомнили ему о любимом методе Ребекки. Метод пыток без попадания крови на руки. Психологическая пытка. Он схватил Роджера за голову, воспользовавшись его физической слабостью. Вошел без проблем. И вошел в одно из самых глубоких воспоминаний Роджера.       За праздничным столом сидит девятилетний мальчик, рядом с ним дети и взрослые. Это день рождения. Элайджа смотрит на маленького Роджера, потом снова на взрослого Роджера, стоящего рядом с ним.       — Воспоминания? Серьезно, Майклсон, ты собираешься показать мне мои собственные воспоминания? Жалко.       — Почему жалко? Люди говорят, что в ту секунду, когда они умирают, вся их жизнь проносится перед глазами. У тебя будет целый час.       Мальчик начинает открывать подарки. Книги, игрушки, баскетбольные мячи. Все как у обычных детей.       — Мило, — прокомментировал Элайджа. — Я понимаю, что это одно из самых счастливых воспоминаний. Учитывая, что ты потерял свою семью после. Это, должно быть, Мелани, — он указывает на блондинку лет пяти, которая обнимала девятилетнего Роджера и желала ему счастливого дня рождения. — Знаешь, какими были ее последние слова? Она умоляла Атенаис не позволить тебе разбить ее сердце и превратить ее в свою копию. Мне любопытно, у тебя действительно не было ни грамма раскаяния, когда ты проклял ее?       — Это стоило того. Она сама решила сплетничать обо мне со всеми.       — Значит, твое прошлое — уязвимое место, да? Элайджа жеманно улыбнулся. Уильям, — заметил светловолосый мальчик, который вместе с Роджером разворачивал подарки. — Бедная Мелани до последней секунды верила, что ее убил ее же брат. Думаю, их родители на том свете разорвут тебя на части за то, что ты сделал с их детьми. Они же приютили тебя, а ты убил их обоих.       — Майклсон, если ты думаешь, что пробудишь мою совесть какими-то глупыми воспоминаниями, ты наивный романтик. Они ничего не значат для меня.       Элайджа, однако, на долю секунды увидел тень сожаления в зеленых глазах. Поменял воспоминание. Мальчик вырос. Ему около 12 лет. И оказывается на улице, полной милиции, пожарных, даже скорой помощи. Он бежит к дому, от которого остались только остатки. Пара с его дня рождения преграждает ему путь.       — Где мои родители? Что с моими родителями?       — Прости, — шепчет мужчина.       — Выйди с моей головы! — взревел Роджер.       Мальчик покачал головой. Не верит. Затем он видит, как пожарные выносят завернутое во что-то тело.       — Мамааа!       — Майклсон, вон из моей головы!       Элайджа наблюдает, как мальчик кричит, как все трясется, как вокруг него качаются деревья. Он кричит от боли и от его крика переворачивается скорая помощь, пожарная машина, в отделении слышны сигнализации. Мальчик падает на землю, когда его крик прерывается. Последнее изображение — горящий дом через улицу. Воспоминание прерывается. Элайджа и Роджер, настоящий, смотрят друг на друга в темноте.       — Хочешь увидеть мои воспоминания? — спросил Роджер сквозь стиснутые зубы. — Хочешь насладиться детской болью? И это я сволочь?       — Я думаю, ты путаешь меня с тобой, Роджер. Это твоя пытка. Ты страдаешь за то, что ты сделал. Но что такое боль ребенка, я знаю. Я видел ее в Атенаис месяцами и годами. Ты хоть раз видел, что ты с ней сделал?       — Давай следующею, — уклоняется от ответа Роджер, но Элайджа быстро чувствует перемену в настроении.       — Ты не видел. Я могу показать тебе.       Он открывает свой разум. Просто некоторые воспоминания. Несколько. Первый — с того самого дня, когда он впервые встретил Атенаис. На следующий день после аварии. Показал самую болезненную, самую шокирующую часть. Элайджа смотрит не на больничную палату, он смотрит на Роджера, он смотрит на каждую его реакцию. Роджер не видел, через что прошла Атенаис. Он увидит. Перед смертью он поймет, что сделал со своей дочерью. Он знает, что видит Роджер. Он видит дрожащую девочку, шерифа и представителя опеки в дверях, Элайджу и медсестру, пытающихся их прогнать, только потому, что девочку трясло, как лист, и трещало окно.       — Вон! ее крик заставляет окно разбиться.       Он уже в холле. Элайджа внушает шерифу и представительницы опеки, заставляя их подготовить все документы, не вовлекая в процесс Атенаис. И он смотрит в окно в палату. Роджер подходит к окну и напрягается. Атенаис плачет, вырывается, кричит, а медсестра пытается ввести ей успокоительное.       — Он хотел меня убить, — плачет девочка. — Он хотел, чтобы я умерла!       Воспоминание сразу меняется. Это огромный дом. Слышны крики. Элайджа врывается в комнату, направляясь прямо к кровати. Во сне Атти кричит, борясь, будто с кем-то. Первородный пытается разбудить ее, встряхивая и слегка ударяя по лицу.       — Атенаис? Атенаис! Проснись!       Настоящий Элайджа смотрит на Роджера, чье лицо с каждой секундой становится жестче. В воспоминании девочка с трудом просыпается, пару секунд ей нужно чтобы понять что это был сон и заметить первородного рядом с собой, и тут же ударяет Элайджу волной магии, отбрасывая его в стену.       — Не подходи ко мне!       Она дрожит. Весь дом сотрясается, как при землетрясении. Тот Элайджа пытается ее успокоить, пытается сделать шаг, но встречает испуганную реакцию. Атти снова бьет его магией, задыхаясь от всхлипов.       — Так было несколько месяцев, — признается Элайджа, глядя не на Роджера, а на девочку, которая задыхалась, кашляла и плакала, которая сжалась в комок, пока ее била крупная дрожь. — Она просыпалась почти каждую ночь, крича и дрожа, словно в конвульсиях. И никого к себе не подпускала. Она боялась всех, абсолютно всех. И это была твоя вина.       — Это должно меня огорчить? — вопрос, произнесенный равнодушным тоном.       Следующее воспоминание повторяется почти точно. Крики, которые слышны по всему дому. Сотрясающие стены. Элайджа пытается разбудить Атти. Однако на этот раз его не швыряют в стену. Он хватает ее за руки и сильно сжимает, прижимая ее хрупкое тело к своей груди. Атти плачет, дрожит, пытается вырваться, а в комнате все ломается.       — Шш… Шш… Это всего-лишь кошмар. Кошмар. Все, девочка моя. Это просто сон.       — Он… я умирала… и… я умирала… сквозь рыдания бормотала Атти. Убивал…       — Все, все. Тише. Все уже хорошо.       — Это длилось восемь месяцев, — говорит Элайджа, отводя взгляд. Ее кошмары были самыми ужасными частями, то что пугало даже его, тысячелетнего вампира. Атти даже спать без зелий отказывалась, она не спала всю ночь, потому что каждую ночь ей снились кошмары. — Однажды ночью, после кошмара с тобой, дом, в котором мы жили, рухнул на нас.       — И? Роджер попытался казаться равнодушным, но его голос выдал его. — Я вижу, она справилась. У нее был ты.       — Верно. Ты был только в кошмарах.       Воспоминание снова меняется. Атти выглядит более зрело, чем в предыдущей. Еще одна комната, спальня, заполненная разбросанными повсюду картинами. Портреты, зарисовки, пейзажи. Вещи брошены, то, что было на туалетном столике, разбито, разорвано. В этом хаосе Атти сидит в кресле, играя с мячом. Элайджа останавливается в дверях и смотрит на хаос. Он только что вернулся домой. Девочка-подросток никак не реагирует на его появление.       — Ты разбила зеркало в холле, — заметил он без упрека и осуждения. Роджер только цинично улыбается.       — Как обычно, — говорит ведьмак. — Истерика и разрушенные вещи. А ты, как обычно, у нас воплощение добра. Никаких упреков.       — Зачем? в замешательстве спросил Элайджа. — Как бы это помогло? Атенаис и без моих упреков чувствовала себя ужасно. К тому же, уж я точно не имел права ее осуждать.       — Это был несчастный случай, — отвечает Атти.       — А комната?       — Неслучайно. Я исправлю все позже.       Элайджа громко выдохнул. По его лицу видно, что он устал. Чего Роджер не знает, так это того, что у Атти было пять несчастных случаев с магией за три дня. Первородный еще не приблизился к ней. Просто спросил:       — Что случилось?       Она молчит несколько секунд. Мяч воспламеняется, мгновенно превращаясь в пепел. Подросток, Атти почти 15, вздыхает. Она обнимает себя, грустно улыбается. На ее щеках видны следы слез.       — На биологию мы прошли наследственность. Внешность, характер, болезни и т.д. Ребенок наследует половину от матери и половину от отца. Это означает, что он на 50% копию своего отца.       — Атенаис, это не значит, что…       — Знаешь, что я каждый день вижу в зеркале? Своего отца. Я вижу его волосы, его нос, я вижу в моих глазах такой же гнев, как и у него. Я так похожа на него.       — Ты не Роджер.       — Если это не так? Если я буду такой же, как он, а через несколько лет я превращусь в его женскую версию. Гнев во мне, если он его гнев? Магия от него. Мои магические несчастные случаи и проблемы с управлением. Все, что есть во мне, я унаследовала от него. Что если я уже его копия?       — Чушь, — прорычал Роджер. — Я гениальный, могущественный. Быть похожей на меня — это честь, а не чушь, которую она им несет. Она ничего от меня не взяла.       — Или наказание. Для Атенаис быть похожей на тебя — наказание.       — Атенаис, — тот Элайджа обращается к подростку, вооружаясь терпением, — человек состоит не только из генов и наследственности. Характер не передается по наследству, и твоя человечность не перешла по наследству. Ты не Роджер по той простой причине, что у тебя также есть качества от твоей матери, потому что ты делаешь свой собственный выбор и пытаешься сохранить свою человечность. Ты не его копия, ты лучше его.       Лазурные глаза сосредоточились на нем. Атти может быть верит ему, может нет. Элайджа делает шаг в спальню, но его встречает ледяное пламя. Даже не пытается уже. Оставался в дверях.       — Можно ли мне внушить?       — То есть?       — Ты можешь внушить мне? Я имею в виду, я наполовину вампир, а первородные вампиры могут…       — Стоп, стоп. По какому поводу я должен тебе внушить?       Элайджа знает, что эта самая фраза уничтожит Роджера. Доказательство того, что, несмотря на свою гениальность, несмотря на славу, несмотря на амбиции и игру, которая им двигала, он оставался кошмаром, о котором Атти хотела забыть. Это было доказательством того, что никто не хотел существования великого Роджера Гордона.       — Сотри мои воспоминания об отце, — умоляет его Атти с решимостью в глазах. — Все. Не знаю, внуши мне, что я всю жизнь прожила с тобой, или что…       — Нет! Элайджа наотрез отказался.       — Почему нет? Я не хочу его вспоминать, я не хочу его никогда помнить! Я ненавижу его, он пытался меня убить! Лучше вообще не знать, что он когда-либо существовал, чем жить с этой вечным напоминанием.       — Ты не понимаешь, о чем говоришь.       — Будет лучше, если я не буду помнить, что он существовал. Только представь, мне больше не будут сниться кошмары, я больше не буду бояться бури, у меня больше не будет истерик. Тебе не придется успокаивать меня каждый раз. Элайджа, пожалуйста, сотри его из моей памяти.       — Я не могу сделать что-то подобное.       — Ты не хочешь? Или ты не можешь?       — Тебе невозможно внушить. Поверь мне, я пытался с самого начала. Ты не обычный вампир.       — Неблагодарная! Роджер закричал на Атти из воспоминании. Я дал ей все! Я сделал ее всемогущим гибридом, а она хочет меня забыть! Стереть меня! Как она посмела даже подумать о таком?       Элайджа улыбается. Какой бы странной ни казалась просьба Атти, она была предсказуема. После всей боли, которую Роджер причинил ей, забыть его было заманчиво. У Элайджи были десятки подобных воспоминаний. Атти плачет, кричит, бесится, вымещая свой гнев на боксерской груше или случайно отправляя его в стену волной магии. У него было несколько воспоминаний о девушке, которая упоминала своего отца, заявляя, что ненавидит его.       — И действительно, ты потерпел неудачу. Гибрид, которого ты планировал использовать, закончил тем, что презирает тебя, вышел из-под контроля и победил тебя. Твое оружие стало оружием против тебя. Эксперимент, который должен был принести тебе славу, провалился.       — Пошел к черту.       Элайджа не понимает, как он оказывается в другом воспоминании. Это было не его. Это было воспоминания Роджера. Ведьмак сидел за столом, читал и писал. Дверь медленно открылась. Вошла беременная шатенка. Мать Атенаис, понял первородный. Перед нем ее мать. Женщина подошла к креслу и с трудом села. Она весело улыбнулась.       — Становится все труднее и труднее.       — У тебя есть еще три месяца, — апатично сказал Роджер. — Привыкай к этому.       — Все в порядке, правда. Она чудесна. Она бьет меня каждый раз, когда слышит, как я пою, и двигается, когда слышит Мел. Малыши могут различать голоса окружающих?       Было видно, что женщина хочет поговорить, хочет поговорить с Роджером.       — Она? — удивился Роджер, откладывая книгу.       — Да. Разве Мел не сказала тебе? Только в прошлом месяце мы узнали, что это девочка. Роджер? она увидела его недовольное выражение. Разве ты не рад, что это девочка?       — Мне все равно.       Женщина закатывает глаза. Она касается своего живота. Элайджа ищет в ней черты своей возлюбленной. Те же лазурные глаза, та же улыбка, даже жест закатывания глаз. Упорство в получении ответов видно по мимике. Хейзел полна решимости поговорить с Роджером. Такое же выражение лица у Атти, когда Элайджа хочет убежать от обсуждения, но она не сдается. И оба могут перейти от почти детской веселости к зрелой серьезности.       — Я выбрала для нее имя, — говорит Хейзел. — Атенаис. Так звали женщину, превратившая меня в 1793 году. Оно означает «мудрость» и является французской версией имени Афины, богини мудрости, изящных искусств, литературы и военной стратегии. Что ты думаешь? У тебя есть другие варианты?       — Хейзел, — холодно обратился к ней Роджер, — мне все равно, как назовут ребенка. Если ты хочешь, чтобы была Атенаис, тогда будет Атенаис. Это все?       — Почему ты избегаешь меня? — спросила она прямо.       — Я не избегаю тебя.       — За последнюю неделю ты говорил со мной только один раз, даже Уилл заметил, что ты избегаешь меня. В чем проблема?       И правда, она мать Атти. Оба прямолинейны, ненавидят намеки или недопонимание. Элайджа посмотрел на настоящего Роджера, который смотрел на беременную женщину, как на призрак. Нет. В нем не может быть места для чего-то подобного.       — Нет никаких проблем. Я занят. И о чем мы можем говорить?       — Например, какой будет малышка, — Хейзел встала с кресла, подходя к двери. — Как она будет выглядеть? Где она будет жить? Где она будет учиться? Но если тебе не интересно, я позволю тебе работать дальше.       Как только она ступила на порог, Роджер остановил ее:       — Хейзел? на ее вопрошающий взгляд он продолжил — Я бы хотел, чтобы у нее были твои глаза.       Женщина только улыбнулась так счастливо, так нежно, так ярко, что сердце Элайджи сжалось от боли. Атенаис была до боли похожа на свою мать.       Вышел из головы Роджера. Мужчина тяжело дышал, его раны затянулись, но почему-то на его лице было выражение глубокой боли. Воспоминания, которые он видел, что-то пробудили в нем. Это было свидетельством страданий его дочери, свидетельством его собственных страданий. Сейчас он понял на что нужно давить, чтобы вызвать как можно больше боли. Семья и почему-то именно мать Атенаис, как бы странно это не было. И Элайджа давит. Он создает галлюцинации для Роджера, вызывая перед его взором образы родителей, образ Уильяма, Мелани, и Хейзел. Смотрел как бывший ведьмак закрывает глаза, как проклинает его, и как по его лице поступает жгучая боль. Их слова придумывает сам Роджер, не зная даже что слышит то что боится больше всего. Слышит родителей которые разочарованы им, слышит приемного брата который ненавидит его, видит слезы Мелани и ее вопрос — за что он так с ней поступил, за что убил. Образ Хейзел обвиняет и Элайджа, будучи в разуме Роджера слышит ее слова:       — Ты убил мою дочь! Ты поклялся мне что не станешь ее использовать! Я доверяла тебе, а ты сломал мою малышку.       — Я сделал ее сильнее!       Кажется Роджер застрял в споре с собственной галлюцинаций.       — Ты ее сломал! Убил! Предал! Ты смотрел в ее глазах, в мои глаза, и желал убить. Ты убил нашу малышку…       Понял что это достаточно. Понял по тому как начал Роджер вырываться из цепей. Развеял галлюцинацию, возвращая его в реальности. Элайджа взял обычный деревянный кол и воткнул его в грудь ведьмака в трех дюймах от сердца.       — Аах!       — Ты потерпел неудачу, Роджер. Все твои планы провалились. Никто тебя не вспомнит, никто не будет помнить тебя. Ни одна ведьма или вампир на земле никогда не узнает о твоем существовании. Великий Роджер Гордон, создатель первого гибрида ведьмы и вампира, гибрид, первородный гибрид, растворится в небытие, забытый всеми. Ты не достиг ни славы, ни власти. Ты заслуживаешь только забвения.       Он оставил его в цепях, кашляющего кровью и борющегося с колом в груди. Роджер видел достаточно. И это заставило его задуматься о собственной жизни. Заставил его страдать. Роджер в свои последние минуты будет терзаться сожалениями. На лестнице он столкнулся с Атти, у которой в руке был кол. Он немедленно остановил ее.       — Полегче. Что это?       — Кол из белого дуба. Позволь мне пройти.       — Что ты хочешь делать? — спросил Элайджа, даже не думая пустить ее в подземелье снова.       — Убить его.       — Ты его не убьешь, — возразил ей Элайджа, заметив на ее лице полное раздражение. — Я серьезно. Ты не убьешь Роджера. Я его убью.       — Прости, Элайджа, но на этот раз не тебе решать. Все, что случилось, произошло по моей вине. Он хотел убить вас всех, чтобы получить меня. Я его убью.