Наследство

Утром выяснилось, что умер Бран О′Кифф. Он лежал весь предыдущий день и не встал даже получить свою порцию воды и вина, но на это никто не обратил внимания. Сегодня кто-то пихнул его, чтобы разбудить, но он не пошевелился. Тело отнесли на край плота. Бывалые моряки сидели кружком и о чем-то тихо переговаривались. Билл, сидевший рядом с ними и прислушивавшийся к разговору, вдруг поднялся, подошел к телу Брана и опустился перед ним на колени. Его губы беззвучно шевелились. – Что это он делает? – спросил один из матросов. – Эй, парень, а ну отойди! Но было поздно – Харди, закончив молиться, спихнул тело в воду. – Ах ты мелкий засранец! Что ты наделал? – крикнул Хейвуд и подскочил к Биллу. Тот вздрогнул, но не отступил. Он стоял, маленький и щуплый, задрав голову на возвышающегося над ним почти на фут матроса, и дерзко глядел на него. – Вот и началось, – донесся голос Ван Арле. «Что началось? – протестующее возопил внутренний голос виконта. – Ничего не началось!» – Отстань от него! – он встал рядом с Биллом и толкал его плечом, пока сам не оказался напротив Хейвуда. – Не лезли бы вы, ваша милость. Здесь всем плевать на ваш титул. Я могу пристукнуть вас одним ударом, и вы с легкостью замените нам юнгу. Следующим будет ваш дружок. – Вы в своем уме, Хейвуд? – лениво поинтересовался Бертран, возникая рядом с Джозефом. – Хотите убить его? На глазах полусотни свидетелей? Здесь, под небом? Под всевидящим оком Господа? – Бог оставил нас, штурман. Он и не смотрит в нашу сторону. – Бог никого не оставляет, и на тебя смотрю я, Хейвуд! Все эти люди смотрят на тебя. Это же Билл Харди. Билл-мартышка. Этот мальчик стоял рядом с тобой на пертах, делил с тобой хлеб и грог, пел с тобой песни. А теперь ты хочешь убить его, как зверь? Ты переступишь черту и никогда не вернешься в общество людей, даже если будешь ходить среди них. Даже если они будут считать тебя человеком. Ты будешь знать, что сделал, что я об этом знаю, и знают все эти люди. Он будет являться тебе по ночам, и сколько бы ты не молился и не пил, тебе не спрятаться от него. Он не оставит тебя до конца твоих дней. Ты хочешь убить его? – Нет, сэр. – Возвращайся на место, Хейвуд. – Да, сэр. Когда Хейвуд ушел, Бертран повернулся к Биллу. – Зря вы это сделали, мистер Харди, – тихо сказал он. Билл упрямо мотнул головой. – Не стоит лезть на рожон. Это случится рано или поздно, и вы не сможете им помешать. – Пусть. Но только не он. – А тогда кто? Мистер Рейнольдс? Я? Может доктор? Тот же Хейвуд? Или вы сами? На кого вы согласны? Во время этого перечисления лицо у Харди вытягивалось, а упрямство в глазах сменялось ужасом. – Боюсь, что вы в меньшинстве. И больше вам не удастся захватить их врасплох. – Что же делать? – Смириться, мистер Харди. Мертвым уже не поможешь. А вот живых мы еще можем спасти. Билл промолчал, но по его лицу Джозеф понял, что он не убежден. Только бы этот многоумный дурак не принялся снова бросать мертвецов в море, вопреки желанию остальных. Джозефа и самого мутило от мысли, что кто-то вблизи него будет поедать плоть себе подобных. Не страшные африканские дикари, а белые цивилизованные люди, такие же, как он сам. Но если Макарони продолжит гнуть свое, его чего доброго и правда убьют, а он еще должен рассказать Джозефу тайну сэра Томаса. Правда, он сам может не дожить до этого рассказа. – Неужели я здесь умру? И у меня не будет даже могилы? Ему ответил доктор, и только тогда Джозеф спохватился, что произнес это вслух. – Не бойтесь смерти, молодой человек. Ведь как сказал Эпикур «…пока мы живы, нет ее, а когда она придет, не будет нас». – Я не боюсь смерти, но я хочу жить! – Что ж, похвально, – сказал Ван Арле, равнодушно глядя на него. Неизвестно откуда взялись на это силы, но Джозеф почувствовал, как внутри растет раздражение. Он до черта устал от бесконечных дрязг, от ссор штурмана и помощника, споров штурмана и доктора, от их нравоучений. «Молитесь, сэр Джозеф!» «Ах! Сэр Жозеф, папист я или гугенот?» Вы, штурман, без пяти минут мертвец, как и все мы. И не в последнюю очередь благодаря вашим склокам. Эпикур? Да, к черту это все! Лучше бы Кнут повесил Джозефа на воротах Брейсфилда. Лучше бы он болтался сейчас в Тайберне, а вороны выклевали его глаза. Раздражение ушло, его место заняло равнодушие и усталость. Он сел на мокрые бревна прямо там, где стоял, и уронил голову на руки. Той ночью, когда душа его, влекомая беспокойным сном, ненадолго отлетала в царство грез, он видел себя сидящим на руслене. Бесконечный лотлинь скользил между его пальцев и никак не мог достигнуть дна. Откуда-то с затянутого облаками неба доносился хрустальный голос Брана О’Киффа, а руслень, окруженный туманом и отделенный от всего остального и даже от корабля, частью которого он был, уносился прочь, в черную ревущую пучину. Голос Брана звучал все тише и тише, пока хрусталь не разбился и последний звон его не стих над адской бездной. Следующий день оказался страшнее всех кошмаров. Джозеф не заметил, когда все началось. До него долетали чьи-то выкрики, потом он услышал песенку весьма легкомысленного содержания, отдельные слова которой выводились особо старательно, хором. Он долго не обращал внимания на шум, странный для толпы голодных обессиленных людей на плоту посреди океана, пока тот не достиг такой степени, что далее не обращать на него внимание стало невозможно. Джозеф обернулся. Они были пьяны. Все до единого. Должно быть опустошили одну из бочек с вином. Один из рабочих и матрос вдруг вскочили и принялись хватать друг друга за грудки и отвешивать тумаки. Еще трое кинулись их разнимать, но и им досталось и, разъярившись, они тоже кинулись драться. Драка разрасталась, принимая все больше новых участников и вскоре превратилась во всеобщую свалку. Немногие сохранившие разум пассажиры плота собирались в кучки, которые рассыпались при приближении к ним сражающихся между собой безумцев. Джозеф увидел, как топчась, толкаясь, размахивая руками к нему приближается голосящая на все лады орава. Он вскочил на ноги и застыл на краю плота, понимая, что сейчас он будет сметен в океан, но не в силах сделать хоть одно движение. Удар в плечо бросил его на бревна, а толкнувший его Бертран вместе с драчунами с громким плеском свалился в волны. Холодная вода отрезвила одурманенные вином головы, матросы стали хвататься за снасти, подтягиваться и вскоре все до одного были на плоту. Джозеф помог штурману залезть. Тот мрачно взглянул на него и с раздражением сплюнул в воду. – Возьмите же себя в руки, мистер Рейнольдс! Сейчас не время считать ворон! – Спасибо, – пролепетал Джозеф. Он вспомнил парализующий члены ужас, охвативший его, когда они с Биллом оказались за бортом. Как знать, сумел бы он забраться назад, если бы упал сейчас в воду. Потасовка продолжалась. В ход давно пошли ножи, и на бревнах уже лежало несколько тел. Билл спрятался между бочками, доктор пытался слиться с мачтой, шевелил губами. – Нам бы сейчас пригодился пистолет капитана Брауна, – сказал Бертран. Его голос едва заметно дрогнул, и это больше, чем все остальное, испугало Джозефа. Доктор вдруг заверещал, указывая на что-то на другом конце плота. Его визгливый голос перекрыл всеобщий гвалт. Бертран, а за ним Хейвуд, бросились туда. Они присели, фигуры других людей скрыли их от Джозефа, потом поднялись, держа за плечи какого-то человека, который рвался из их рук. Бертран ударил его кулаком в лицо, а потом без всяких проволочек вышвырнул с плота. – Черт возьми, разрази меня гром, мать твою каракатицу… – только и смог проговорить Джозеф. Холодный ужас сковал его тело. Бертран спятил, а значит и ему теперь конец. А Бертран тем временем кивнул Хейвуду. Они выдернули одного участника потасовки, скрутили, затем пришла очередь другого. Их примеру последовали Смоллетт и Гриф, которые не пили вина, а потом еще несколько матросов, упавших в воду. Лишаясь участников драка сходила на нет. Драка закончилась, оставив на плоту десятки раненых и мертвых. Мертвецов сразу выбросили в море. Билл мрачно наблюдал как Хейвуд и Смоллетт раскачивают тело рабочего, взяв за руки и за ноги. Хейвуд подмигнул ему и кивнул на раненых, лежащих рядами у мачты. Ему не жалко мертвых, скоро будут еще, так понял Джозеф его ужимки. Харди, поджав губы, отвернулся. Джозеф подошел к штурману и стал рядом с ним. – Шестьдесят два, мистер Рейнольдс. Столько нас осталось. Завтра утром будет меньше. – Зачем вы выбросили с плота того человека? – спросил Джозеф. – Он спятил. Стал резать снасти, которые скрепляют бревна. Что бы вы сказали, если бы наш ковчег всяческого сброда вдруг распался на части? Да, сэр Джозеф, это было жестоко. Но в тот момент у меня не было времени на церемонии. Он немного помолчал. – Я больше не собираюсь увещевать сумасшедших. В прошлый раз это дорого стоило мне. Всем нам. На обожженный облезлый нос Джозефа упала капля воды, еще одна на макушку, и третья в прореху на плече. Бертран оживился. – Дождь начинается! Приготовить пустые бочки! Вылить к чертовой матери вино! Полил дождь, плотный и душный. Джозеф сел, прислонился спиной к мачте, закрыл глаза, подставил лицо струям пресной воды, да так и заснул. Он проснулся утром от громкого плеска. За ним последовал еще один. "Теперь шестьдесят, – думал он, не открывая глаз. – А было больше сотни. Знал ли я этих двоих? Может это Билл Харди? Или доктор? А может это я сам, только еще не понял, что меня больше нет, а они поняли и бросили в море". Он просыпался – застав то свет, то тьму, то сумерки – и снова засыпал. И не знал, сколько дней прошло. Может быть пять, может семь, а может это тянулся все тот же день. В какой-то момент резь в животе вывела его из этого состояния полузабытья. Он привстал, ему дали воды. Потом кто-то взял его руку, повернул ладонью вверх, и положил три темно-красных пахучих полоски. Рот Джозефа наполнился слюной раньше, чем он понял, что это еда. Он поднес ладонь к носу и с наслаждением вдохнул запах. Еда! Еда? Откуда? Разочарование накатило на него, вместе с острой болью в желудке. Джозеф перевернул ладонь, и полоски подсушенного мяса упали на бревна плота, а потом его вырвало водой и желудочным соком. Он вытер рот рукавом и отполз подальше от соблазна. Плот мягко качался на волнах, Джозефа клонило в сон, но он упрямо сидел и пялился в длинную темную полосу на горизонте. Кто-то будто нашептывал ему на ухо: "Ляг, закрой глаза, забудься…" "Нет, – отвечал ему Джозеф, – если я сейчас лягу, то никогда не встану, а если усну, то больше не проснусь". И он продолжал сидеть не отрывал взгляда подслеповатых глаз от темной линии на горизонте. Кто-то тронул его за плечо. – Сэр Жозеф? Джозеф не ответил. Бертран опустился перед ним на колени, но Джозеф с тупым упрямством пытался выглянуть из-за него. Ему во что бы то ни стало нужно было смотреть на линию на горизонте, только он не знал зачем. Штурман посмотрел на него будто на смертельно больного. – Бог с тобой, – тихо сказал он, кладя ему руки на плечи и пытаясь уложить на спину. Джозеф сопротивлялся из последних сил. Он поднял руку, показывая на полосу, как будто это могло объяснить Бертрану, почему он не может спать, не должен. Штурман, повинуясь этому бессмысленному жесту, на мгновенье повернул голову и вновь вернулся к Джозефу. Несколько секунд смотрел на него, потом физиономия Бертрана вытянулась и он заорал прямо ему в лицо: - Земля! Земля! Он отпустил плечи виконта и тот повалился назад. Лежать было хорошо и удобно и, несмотря на суету, поднявшуюся, не пойми зачем, вдруг на плоту, он закрыл глаза и заснул.