Наследство

Никакого чуда не произошло, вероятно оттого что Джозеф не слишком усердно молился. За один день все галеты были съедены, а земля так и не показалась. Прошел еще один день, такой же, как предыдущий. На плоту по-прежнему исправно сменялись вахты. И также неизменен был доклад матросов: «Горизонт чист». Умер Спенсер, матрос из первой вахты. Во вторую ночь разошедшиеся бревна плота защемили ему ноги, освободить их не смогли, он страшно мучился перед смертью, и теперь его тело лежало под солнцем и каждый взгляд, скользивший по плоту, то и дело останавливался на нем. Кто-то накрыл его куском парусины, но ее смыло волной. Джозефу не сиделось на месте, и он медленно переходил с одного края плота на другой. Бертран, у которого он перенял эту привычку, лежал на спине, положив голову на скрещенные руки. Штурман открыл один глаз, и так посмотрел на Джозефа, который в очередной раз перешагивал через него, что тому совершенно расхотелось ходить, и он уселся рядом с Биллом, время от времени заглядывая через плечо в тетрадь в черном кожаном переплете, которую опять нянчил Харди. Он скорбно перелистывал страницы, впиваясь глазами в каждую смазанную строчку, которую еще можно было прочесть. «Я решил поразмыслить об этом потом, а после забыл и вспомнил лишь тогда, когда это перестало уже иметь какое-либо значение…» – разобрал Джозеф. Солнце палило, Джозеф закрыл голову руками. Встал, потом снова сел. Заглянул в тетрадь. «Джек ушел и не показывался три дня…» Вдалеке показалась стая дельфинов, вызвав вялое оживление на плоту. «Я посмотрел в трубу — на шхуне спускали шлюпки…» Желудок сосало от голода, голова гудела, глаза болели от яркого света. Он скосил их на нос, покрытый кровавыми коростами, а потом снова в тетрадь Билла Харди. «Я родился и вырос в городе, трижды проклятом Богом…» — Это же тетрадь Бэйла! — воскликнул Джозеф. Билл поднял голову и посмотрел на него пустым усталым взглядом. — Это тетрадь сэра Томаса, а не мистера Бэйла. — Но я видел ее в комнате Бэйла… — Наверное, сэр Томас дал ее ему. А может, он сам ее взял. — А как она попала к тебе? — Ваш дядя когда-то давал ее моему отцу. Я любил тайком наведаться к нему в кабинет. И в течение двух вечеров проводил время за чтением этой тетради. Но потом она вернулась к хозяину, и финал этой истории для меня оставался тайной много лет. Вскоре после смерти сэра Томаса я навестил мистера Бэйла, в надежде, что он расскажет мне его сам, но, к сожалению, к тому времени он уже умер. Я поговорил с хозяйкой. Оказалось, мистер Бэйл задолжал ей за постой. Я покрыл все его долги, и она отдала мне оставшиеся после него вещи. В том числе и эту… Он стянул с шеи тонкий кожаный шнурок, на котором висел серебряный кругляшок с дыркой в середине, и протянул Джозефу. Тот с недоумением повертел его в руках. Кругляшок казался гладким, но на поверхности угадывался почти стершийся рельеф чеканки. — Это старинная испанская монета. Номинал ее мне не известен, но вряд ли вы могли бы купить на нее что-либо большее, чем бутылку дрянного вина. Наверное, мистер Бэйл, по старой привычке брать все, что плохо лежит, прихватил и ее. Я взял ее, это было после того, как я записался в экипаж, и даже не предполагал, что смогу отдать ее законному владельцу. Но он, не иначе как по воле Господа, вдруг появился на борту перед самым отплытием. — Зачем она мне? — Она принадлежала вашему дяде. Точнее сэру Томасу. Я не раз видел у него эту вещицу. Он называл ее «моя удача» и «моя доля сокровищ». И хотя мне не понятен смысл этих слов, поскольку неизвестны обстоятельства, но я знаю, что он связывал ее с каким-то счастливым открытием. И раз уж он завещал вам свое поместье, я, пожалуй, передам вам и его «удачу». Джозеф вяло хохотнул. — Да уж! Об удаче сэра Томаса я наслышан немало. И от вашего отца и даже от привратника в Брейсфилде, — он протянул монету Биллу. — Похоже, я и без этого хлама унаследовал ее – мне чертовски везет. Билл кивнул, будто только и ждал этих слов. — Сэр Томас был интереснейшей персоной. Установилось мнение, будто ему совершенно не везло в жизни и в делах. Но это ведь смотря, что считать везением. Он выглядел счастливым человеком… легким…. Я не знаю, как это объяснить. Как будто здесь, на земле, он уже получил отпущение всех грехов от самого Господа. И только к самому концу жизни, когда память стала изменять ему в повседневных делах, а далекое прошлое, напротив, подступило так близко, он стал мрачным брюзгой. Он не нажил баснословного богатства, там, где прочие набили сундуки золотом, не стал пэром, не выигрывал битв. Но его жена любила его и оставалась верна до последнего вздоха. Он дожил до преклонных лет и умер в своей постели. Сколькие из нас смогут похвастаться этим? Джозеф не нашелся с ответом. Да, сейчас он бы все на свете променял именно на такое везение. Черт с ними, сокровищами, с замком и с пэрским креслом. Мертвецу они ни к чему. И он надел кожаный шнурок на шею. — От болтовни во рту пересыхает, — лениво сообщил Бертран, не открывая глаз, — а с водой у нас туго. Но Джозеф оставил его намек без внимания. Замолчать сейчас, значило остаться наедине со своими мыслями и отдаться тревоге и страху смерти. — Я помню, ваш отец не слишком жаловал сэра Томаса. Билл взглянул на Джозефа с усмешкой и захлопнул тетрадь. — Я понимаю почему. — Не хочешь поделиться? — С чего бы это? — С того, что я гляжу, тебя так и распирает, как хочется похвастаться своим знанием. С того, что вряд ли кто-то из нас останется в живых. Так почему бы и нет? Чертов дядя! Если бы не он, я никогда не оказался бы здесь. Быть может я завтра сдохну, и меня сожрут рыбы. Или даже не рыбы.… Так неужели я не заслужил узнать напоследок, что не так с этим чертовым дядей! Харди рассмеялся. — Вы не понимаете, чего добиваетесь. Спокойствия вам это не прибавит. Хотя история занятная. Я сам услыхал ее лет пять назад. Случайно. Для моих, да и ничьих других ушей она не предназначалась. Он немного помолчал, но, как и сказал Джозеф, его явно распирало желание поделиться. — Мой отец не был кристально честным человеком…. Я помню раннее детство в мансарде трухлявого дома, где мы ютились впятером: отец, мать и два моих брата. Но потом он купил дом какого-то старого джентльмена, мы переехали туда и с тех пор зажили хорошо. Соседские мальчишки рассказывали мне, что этот джентльмен был злобен и одинок и в подвале своего особняка замучил не менее ста юных девиц, поступивших к нему в услужение. А по комнатам теперь бродит его призрак. Я был очень впечатлен этими россказнями. Мне страшно хотелось поймать этого призрака. Отец убеждал меня, что никакого призрака нет, а старый джентльмен мирно покоится в своей могиле. Старшие братья смеялись надо мной, но мне было все равно. Я слонялся по разным закоулкам, а ночью подкарауливал его в коридоре и кабинете отца. Вот именно там я и оказался в тот вечер. Отца не было дома, а остальные уже спали. Я забрался в шкаф, чтобы застать призрака врасплох и незаметно уснул. Разбудил меня голос отца. Я был младшим ребенком, часто и подолгу болел. Мать жалела и чрезмерно баловала меня, а отец, напротив, был со мной чрезмерно строг. Я побоялся выдать свое присутствие и затаился в шкафу. Отец был не один. Он спросил у кого-то, уверен ли тот в своем решении, и зачем ему нужно рассказывать какую-то тайну, если уж она, по его же словам, навсегда изменит к нему отношение отца. Ему в ответ прозвучал другой голос, старческий, скрипучий, но властный. Он спрашивал, почему отец не хочет выслушать его. Отец отвечал, что он не любопытен, и с него довольно тайн, которыми делятся его клиенты, но он готов выслушать сэра Томаса, если тому это действительно необходимо. Сэр Томас подтвердил. Он напомнил, как отец интересовался, почему он так страстно хочет найти наследника и почему озаботился судьбой незнакомого ему троюродного племянника. И он хочет теперь объяснить ему это, потому как вопросы моего отца всколыхнули в нем старые воспоминания, душа его неспокойна, и ему просто необходимо с кем-нибудь поделиться. Что он стал слишком стар, а тайна эта зудит в его голове будто москит с Панамских болот и жалит его. И он боится, что не сможет удержать ее при себе и сболтнет что-нибудь постороннему, ненадежному человеку. И он выбрал отца, потому что доверяет ему. На это отец сказал, что с интересом читал его записки о путешествии с Барбадоса в Портсмут, и почему бы сэру Томасу не написать что-нибудь подобное о той тайне, которая беспокоит его. Сэр Томас отвечал, что эта тайна слишком важна, чтобы доверять ее бумаге, и от ее сохранности зависит благополучие и честь его семьи. И потребовал от моего отца поклясться своей жизнью и жизнью своих детей, что тот не расскажет никому то, что он узнает сегодня, и не будет пытаться восстановить справедливость иным способом, кроме того, о котором они прежде договорились. Некоторое время собеседники молчали. Я услышал, как заскрипело отцовское кресло, потом ко мне проник запах табачного дыма. И отец дал требуемую клятву. Должен сказать, он порядком слукавил, говоря о своем любопытстве. Сэр Томас спросил, не заметил ли отец некоторых пробелов или, лучше сказать, осторожности, с которой он описывал иные моменты в своих записях о кораблекрушении и возвращении домой на «Персефоне». Отец сказал, что заметил, но в данных обстоятельствах счел их вполне объяснимыми. Сэр Томас подтвердил, что они еще как объяснимы, и объяснение кроется в истории, которую он сейчас расскажет. Я сидел в шкафу, затаив дыхание. Собеседник моего отца так заинтриговал меня этим предисловием, что я бы умер, если бы мне не удалось услышать его рассказ…. На следующее утро я записал его в тетрадь. Я был тогда слишком молод, чтобы понять все, но вот запомнить все я смог. А потом, когда стал старше, переписал, упорядочив и добавив немного художественных деталей. Может быть, моя память что-то переврала или приукрасила, но суть я передал точно, могу поручиться. К моему большому сожалению, сэр Томас оказался прав — между ним и отцом, бывшими, несмотря на разницу в возрасте, хорошими приятелями, произошел разлад, который заметили все. Они стали общаться исключительно по делу, а отец даже позволял себе в узком кругу весьма нелестные высказывания о своем бывшем друге. Хотя сам он, как я уже сказал, не был исключительно честным человеком. Поэтому, сэр Джозеф, идея вспоминать эту старую историю представляется мне сомнительной. А знаете что? Предлагаю вам пари с судьбой! Если мы оба выживем, я все вам расскажу. Если я погибну, значит, Бог не захотел, чтобы вы знали, а если вы — что ж, как знать, может, вы еще встретите сэра Томаса там, в другом мире, на небесах или где-нибудь еще, и он сам вам все расскажет. Бертран сел и хмыкнул. — Боюсь, если они встретятся, как ты выражаешься, «где-нибудь еще», то, пожалуй, будут оба слишком заняты, чтобы слушать истории друг друга. Билл засмеялся и сразу стал похож на самого обычного мальчишку, из тех чумазых оборванцев, что бегают по улицам Лондона, задирают прохожих и таскают пироги с лотка булочника. По крайней мере, чумаз и оборван он был точно также. И определенно не отказался бы стащить пирог. — Да-а, — протянул Ван Арле, который все это время прислушивался к разговору. — Жаль, что священник ушел на шлюпке. Нам бы он пригодился больше. — Вы думаете, мы больше нагрешили, чем те, другие? — Может и нет, штурман. Но боюсь, что исповедь и причастие понадобятся нам значительно раньше. Бертран бросил взгляд на тело Спенсера и лицо его омрачилось. — Что ж, если нас все же не ожидают увлекательные жизнеописания покойного дядюшки нашего сэра Жозефа, то я, пожалуй, повторюсь — от болтовни во рту пересыхает. И он вернулся к своему прежнему занятию. Джозеф несколько минут с досадой сверлил молодого Харди взглядом. Выскочка. Чудо-мальчик. Он так злился, что не сразу заметил, как сам Билл, улыбаясь, наблюдает за ним. — Хотели бы вы почитать записи сэра Томаса? — Нет. У меня от этого чертова солнца болят глаза. И к чему этот вопрос? Теперь их уже никто не сможет прочитать. – К сожалению, да. Но зато я могу рассказать вам все, до каждого слова. Пусть даже у меня при этом пересохнет во рту. Хотите? – Нет, – отрезал Джозеф и тут же пожалел об этом. Билл пожал плечами. — Как хотите, сэр. Не обижайтесь. Я поставил такое условие не для того, чтобы досадить вам! Я вообще не уверен, что вам действительно следует знать. А иногда мне кажется, что обязательно нужно. И раз уж мы попали в такую ситуацию — пусть решит судьба. — Эй, малец, а что это ты ему сэркаешь все время. Он тебя лет на пять старше всего, а на службе, как я слыхал, так ты и вовсе вперед него ушел, — спросил один из рабочих. — Сэр Джозеф Рейнольдс — виконт Брейсфилд, — сказал Билл так просто, будто это объясняло все на свете и было также естественно, как то, что солнце встает на востоке, а садится на западе. — Так ты что ли и впрямь виконт? — недоверчиво спросил кто-то. — Мой отец, занимался введением его в права наследства. Я знаю, о чем говорю. Джозефу стало неуютно, со всех сторон в него вперились десятки любопытных взглядов, и он снова проклял болтливого Макарони. Штурман лениво открыл один глаз и снисходительно поглядел на него. — Предлагаю еще одно пари с судьбой, — сказал француз, вновь закрыв глаз и потягиваясь. — Если мы выживем, то сэр Жозеф расскажет нам и свою увлекательную историю жизни!