— Ты не уйдешь, правда? — Ной задает вопрос и выглядит таким жалким и беспомощным, что Ванитас хмурится. От омерзения или раздражения, но никак не из жалости.
Это насколько сильно к нему привязался этот кровосос?
Поезд мягко покачивается уже второй час, а Ной продолжает спать сладким сном. Воистину ребенок, даже несмешно как-то, столько всего происходит, а он дрыхнет беспробудно. Хотя нет… Черт, вот о чем думать не хочется, так это о том, что придурок перед ним прождал возвращения своего покровителя (несомненно, ни разу не друга) всю ночь по самой идиотской причине, так еще и в ущерб себе, каков дурак. Но не то чтобы Ванитасу есть дело, конечно. Пускай творит, что хочет, пока не саботирует миссию. Но все же есть в этом всем что-то такое… умиротворяющее, что ли? Они проезжают мимо гор, везде сплошная серость и тоска, но ничего опасного, еще и Ной спит, так что не будет капать на мозги своими абсурдными просьбами. В очередной раз припомнив спутнику недавнюю выходку, Ванитас засматривается на него. Действительно выглядит уставшим, может, даже слишком — все не заканчивалось мешками под глазами, нет, он был неестественно бледным, даже сероватым, будто обескровленным, время от времени его еще и било крупной дрожью, что было как-то неправильно в такой духоте. Удобно быть врачом, конечно, но вот на что скинуть природу такого он не знает. Ванитас протягивает руку к Ною, намереваясь разбудить и устроить допрос, потому что негоже подстраховке быть не в форме, но останавливается. Нет, если не даст ему выспаться, то сделает только хуже, да и времени у них хватает.***
— Ванитас?.. «Ну наконец-то», — мысленно закатывает глаза парень и уже вполне телесно кивает, продолжая изучать спутника. Видно, что не проснулся еще, так что судить рано, но все же очень смущает развитие событий. — Как спалось? — с усмешкой спрашивает Ванитас, не теряя бдительности. Ной жаждет крови, его особенно, так что расслабляться никак нельзя, даже если прежде он никогда бесконтрольно на людей не бросался. Он качает головой. Покачивается. Дезориентация. Плотно прижимается к сидению и опирается плечом на стену. Усталость. Закрывает рот и нос рукой. Тошнота или, может, голод, который он изо всех сил подавляет. Жмурится, слышен зубной скрежет. Бинго. — Что такое? От меня все еще пахнет кровью, а? — продолжает врач, хорошо понимая, что ничего подобного быть не может — он тщательно застирал одежду и вымыл раны, чтобы не искушать Ноя лишний раз, а то хватило уже странных предложений. — Нет-нет, п-просто неважно себя… чувствую… — голос из-за руки звучит приглушенно, а сам он чуть ли не засыпает, пока говорит это. «Да, я и не догадался, — ворчит про себя Ванитас. — Он в себе, это хорошо». — В каком смысле? — давит парень с единственным желанием — продержать спутника в сознании достаточно долго, чтобы узнать причину недомогания, разобраться с ней и получить в конце концов обратно защиту в виде вампира, который сам напрашивается пойти в расход в какой-нибудь опасной ситуации на благо своей собственной справедливости, собственного добра, которые он принял за общие. Ответа на вопрос нет, Ной прислонился лбом к стеклу и не двигается, пусто смотря куда-то вниз. Нет, нет, нет, так просто он от вопроса не уйдет, ишь чего захотел. Ванитас протягивает руку, в этот раз не сомневаясь ни секунды, сжимает тощее плечо и встряхивает, не заботясь особо о том, чтобы вампиру это понравилось. Холод, исходящий от Ноя, врач решительно игнорирует. — Повторяю, в каком смысле неважно? Опиши, — он говорит жестко, бескомпромиссно и старается вложить в слова как можно больше веса. — Мне нужны детали. Собеседник растерян, более того, выглядит так, будто в любую секунду потеряет сознание, а это чертовски плохо. Утром ведь он был в порядке, да? Что случилось? Недосып ведь не мог его так подкосить все-таки, тогда должен быть какой-то внешний фактор. Черт, черт, черт! Это ведь точно белобрысый опять что-то учудил и теперь страдает за свою глупость, как еще может быть. — Голова кружится и… — Ной отворачивается, чтобы закашляться, сухо, больно, вдавливая руку в грудь, будто кислород душит. Ванитас, внезапно обеспокоенный, ищет следы крови на губах. — Э-э… слабость? Все болит: горло, голова, шея. Холодно очень и, — еще раз давится воздухом, тяжело дышит потом. Лицо врача кривится в недовольстве, хочется прямо сейчас уйти, чтобы не тратить время попусту, но деваться буквально некуда. — Голоден? — серьезнее чем когда-либо задает вопрос, готовый прочитать ответ по глазам. Никто, никто, кроме Жанны, не выпьет его крови. Слизать с одежды это уже слишком много, зря он поддался все-таки, но сейчас не об этом нужно беспокоиться. Ной вырывается из хватки. Точнее как, его отпускают, и он тут же валится на спинку сидения так, что голова запрокидывается на секунду. Он устал. Сейчас ему не соврать, это точно. Кивок. Два. Глаза тут же закрываются. Не проклятие, в этом Ванитас уверен наверняка. Остальное — загадка. Неожиданно, откровение пугает не так сильно, как можно было бы предположить, сейчас мыслительные силы сосредоточены на проблеме. Похоже на обычную простуду, но как-то странно, учитывая, как быстро все произошло. Отрава? Может быть, вполне, но для чего кому-то было использовать что-то с настолько отсроченным эффектом? Да и Ной не из тех, кто бы держал рот на замке. «Аргх, ну за что мне это?!» — в сердцах восклицает Ванитас, но все же говорить громко не решается. У них есть обезболивающее, совсем немного, но есть, вот только оно такое сильно, что вдобавок ко всему, что сейчас чувствует Ной, он еще и потеряет сознание на сутки, а если учесть проблемы с дыханием, то это будет смерти подобно. Мужчина тяжело вздыхает и снимает пальто. Что за чертовщина бы сейчас не происходила, белобрысому точно не помешает тепло, да и смотреть на него дрожащего отчего-то очень неприятно, аж самого пробирает. Кое-как накинув на Ноя импровизированное одеяло, Ванитас спешит одернуть руки, то ли из нежелания беспокоить, то ли из-за страха перед голодным вампиром, но не успевает — ледяная рука хватает запястье, а взгляд фиолетовых глаз устремлен прямо ему в лицо. На мгновение кровь стынет в жилах, но очень быстро врач успокаивается. Фиолетовых. Ванитас вырывает руку из неестественно слабой хватки, поражаясь, как Ной все еще держится, если чувствует себя так плохо. — Ты не представляешь, как жалко сейчас выглядишь, — неожиданно жестко говорит врач и подпирает голову рукой. — Извин… — снова закашливается, снова страшно увидеть кровь, снова сразу же легчает, потому что ее там нет (как и во всем его теле, судя по всему), снова Ванитас чувствует только раздражение. Ной это, судя по всему, замечает, так что хрипло оправдывается: — Правда, я не знаю, что со мной. И я… не понимаю, почему внутри так плохо. Умоляю, умоляю… Ванитас фыркает и отводит взгляд. Обычно он сопротивляется, не дает себя оскорблять, отвечает нормально, черт возьми! Видимо, понимает он все, Ной кажется пристыженным, и мужчина не может не испытывать удовольствия от такого — все-таки что-то поставило на место, наконец-то. Но в то же время он чувствует что-то хорошо знакомое. Жалость? Нет, неправда, скорее отвращение. Это в нем вызывают проклятые, это же просыпается при виде спутника, отнюдь не здорового, давящегося воздухом и засыпающего на полуслове. Аж голова трещит. — Не уходи, пожалуйста! — неожиданно громко просит Ной и уже через секунду протяжно стонет, пряча голову в руках. Ванитас чувствует, как жилка на лбу пульсирует, а еще прямо-таки видит, как на них оглядываются. — Придурок, — сердито шепчет врач, но все же несколько смущается просьбой спутника. Он что, бредит? Куда не уходить? — Разберемся с работой и выспишься на сто лет вперед, только не кричи. «Сам себе же хуже делаешь», — остается несказанным. Может, правда стоит его вырубить? Пускай задохнется во сне, одной проблемой меньше. — Просто… э-э… — Я никуда не уйду, засыпай уже, пока возможность есть, — Ванитас безразлично вздыхает и продолжает смотреть в окно. — Пока ты не собираешься меня съесть, — отражение Ноя в стекле заметно напряглось. — меня это не заботит. Архивист сжимает в руках концы чужого пальто, обматываясь, как одеялом, и выглядит озадаченным и побитым. Но видно, что он все еще страшно устал, так что не спрашивает ничего, а только плотнее прижимается к коту, устроившемуся на коленях хозяина, и засыпает обратно. Ванитас же закидывает ногу на ногу и притворяется, будто не имеет ко всему этому отношения. Все же придется сегодня потратить время впустую, жаль.***
Будить Ноя было неприятно, но Ванитас мотивировал себя тем, что не может просто оставить его здесь — любимое пальто ведь пропадет. Сначала на пол спрыгивает кот, потом просыпается хозяин. — Скоро выходим, — говорит врач монотонно. — Как самочувствие? Чем больше времени проходит, тем более голодным выглядит вампир. Он держит руку у головы, все еще болит, скорее всего, взгляд расфокусированный, весь дрожит, на лицо признаки жажды, но Ной не может быть проклят, не хватило бы выдержки. И как в такой ситуации быть? Просто быть готовым воспользоваться книгой мало, вероятнее всего выглядит вариант с ядом, но что случилось и когда? — Наконец-то… — с видимым облегчением Ной треплет себя по волосам и поднимает голову, показываясь товарищу во всей своей красе. Все такой же бледный, только теперь еще и изрядно вспотевший, весь в кошачьей шерсти и будто бы переживший страшные пытки. Глаз цепляется за покраснение на шее, а руки притягивают объект интереса поближе к лицу, заставляя того снова согнуться. — Что ты?.. — Ванитасу казалось, что он слышит скрежет шестеренок, пока рассматривает Архивиста и вдыхает практически выветрившийся запах крови. Внезапно ему не было дело до случайных людей, которые странно смотрели на эту сцену и о чем-то там шушукались, как не было и раньше, но сейчас он будто оказался в замкнутом пространстве наедине с Ноем, поглощенный картиной мертвенно-серой кожи с двумя неровными кругами у артерии, покрывшимися бордовой коркой. — Как давно? — срывается с губ вопрос, переполненный досадой. Этот придурок врал? Или ему память отшибло? Как он выжил? Что произошло, и почему Ванитасу никто не сказал? Ему нет дела, конечно, просто обидно как-то. — О чем ты? — искренне не понимает Ной, но внимание врача сосредоточено сейчас только на том, как все сошлось. Озноб, слабость, бледность, проблемы с дыханием, боль в шее — из этого получилась такая складная мозаика, что только и оставалось гадать, как до него не дошло сразу. — Тебя отравили и чуть не убили, а ты об этом ничего не знаешь?! — от громких возмущений у Архивиста точно сильнее разболится голова, но без разницы, это сейчас не должно волновать никого из них вовсе. Впрочем, продолжил он несколько спокойнее: — Это точно клыки, и ты бы не дался так просто, так что тебя отравили. «И меня не было рядом, чтобы это предотвратить, так что теперь тебе страшно снова оказаться в такой ситуации, — додумывал уже про себя Ванитас, не беря в разум, что вот это уже звучит притянуто. — А потом ты так смотрел на меня, потому что был ужасно голоден… Черт, я слепну». — Не помню ничего такого… — сипло шепчет Ной и, испуганный, пытается глубоко вдохнуть, потом еще раз и еще. Видно, что для него это впервые, ха. Стоит ему высвободиться из хватки Ванитаса, как он тут же неловко выпрямляется и старается как может удержать осанку, видимо, не хочет засыпать снова. Что ж, все равно им скоро выходить.***
Прокусив собственный кулак, Ной чувствовал только боль. Это бесполезно, бессмысленно, потому что он ничего не получит из своей же крови, но как же, черт побери, хочется чего-то кроме воды из-под крана, кроме яблок, с которыми его оставил Ванитас, наказав никуда не уходить. Дверь за ним закрылась давно, два дня точно прошло. Внимание было не на чем сосредоточить, боль в голове и груди пульсировала сильнее с каждой секундой, минутой, часом, он понимал, что прошло какое-то время, только когда видел закат или рассвет через раскрытую дверь, которую все же позже закрыл, чтобы Мурр к нему не заходил. Коту оставили еды, конечно, но он не спешил ее есть, а только просился к хозяину. Стоило заснуть на плитке в ванной, такой холодной, такой приятной для разгоряченной, искусанной кожи, как жажда заставляла резко вскочить и проделать новые дыры, высосать безвкусную кровь, напоминавшую по вкусу разведенный литрами воды морс. Тошнота усиливалась. Двигаться становилось тяжело, по-настоящему мучительно, еще и дышал он так часто, что голова кружилась и пальцы кололо, но после каждого такого приступа он полз к раковине и мочил волосы в холодной воде, приходя в себя, смывал стекающую по рукам кровь, чтобы не провоцировать себя, чтобы не вспоминать тот запах. От слюны, наполняющей рот при мысли о Ванитасе, тошнило не меньше, чем от яблок и красноватой водички. Прийти в чувства. Это его задача, его миссия, пока его бросили. Он же просил, по-настоящему унижался, чтобы не слышать сны, чтобы знать, что все в порядке, потому что страшился предчувствия, интуиции. И вот он тут, страдает как никогда. Хотя бы не спит… Яд уже должен был вывестись, разве нет? Он потерял достаточно крови, и прошло много времени, так почему он никак не придет в норму? Или… что если нужно выпить чьей-то крови, чтобы это прошло? Ной не может, не может так поступить. Вот бы Ванитас вернулся поскорее…***
Ной знать не знает, сколько времени прошло, когда из жгущей внутренности пустоты его вырывает стук в дверь. Этот звук настолько глухой и так не похож на воду, струящуюся из крана, или громкие всхлипы, что сразу привлекает внимание и делает Архивиста очень счастливым. Пришел. — Ты там, да? — это голос Ванитаса, его голос. Злость проходит, страх проходит, хочется раскрыть дверь и посмотреть спасителю в глаза, даже если тот еще ничего не сделал. Голос отвлекает, голос делает проще, он не слышит больше Луи, не слышит просьб убить друга, не слышит ничего, кроме мягкого шума, переставшего быть таким навязчивым, и Ванитаса, врача, доктора, у которого должно найтись лекарство. — Я весь в крови, так что сейчас аккуратно, — размыто говорит мужчина, но Ной не слышал ничего после слова «кровь». Рот снова наполнился слюной, он представил этот запах, представил, как вгрызается в человека, в этого человека и закрыл глаза руками, с силой вдавив ногти в скальп. Холодные руки, горячая голова, неприятно, очень неприятно. Дверь открывается, Ной задерживает дыхание и зажмуривается. А затем захлопывается, но Архивист все еще не решается открыть глаза. Вот только не дышать никто не разрешал, так что уже через десяток секунд его обволакивает запах крови, вкусной, сладкой. По подбородку стекает слюна, а на глазах отчего-то выступают слезы. Перед ним белая рубашка и черное пальто, все в темных пятнах, влажные, пропитанные насквозь кровью. Ной действует прежде, чем думает — берет одежду в руки и начинает жадно слизывать красную жидкость, мгновенно чувствуя, как в голове проясняется. Потом он смачивает ее под краном, чтобы выпить каждую капельку, выжать все, вдохнуть наконец полной грудью, увидеть в зеркале себя обычного, не бледного, не красноглазого, не обезумевшего от голода. Обработать потом раны и лечь в кровать, согреться, выспаться, поесть сладкого и отправиться с Ванитасом дальше. Он стоит на коленях у раковины и ревет от облегчения. Что бы оно ни было, все закончилось. Он приходит в себя. Постепенно, мягко и очень приятно. Руки больше не дрожат, в груди не саднит, голова все еще побаливает, но не хочется разбить ее о стену, лишь бы все прекратилось. Он голоден, но по-другому — Ной мечтает сейчас о пирожном с чаем. Взгляд падает на одежду, смятую, всю в разводах и впервые за все время в заточении чувствует себя виноватым. Он снова открывает кран и заливает раковину, пока пальто и рубашка там не потонут. Когда дверь открывается, Ванитас ожидает увидеть Ноя именно таким, каким он выходит — ужасно помятым и покачивающимся, но спокойным, живым. Даже жизни в глазах прибавилось, чудеса, что кровь с вампирами творит. То, как он рассматривает обстановку, вселяет надежду, что все правда хорошо; сюда его чуть ли не на руках пришлось тащить, и он ни секунды не тратил на любование небом, а теперь рассматривает рассвет так, будто всю жизнь был слеп. Но все же мужчина опасался, что сквозь бинты белобрысый все еще учует запах живительной красной жижи и накинется на него, так что был готов вколоть ему ножницы в грудь. Но вот тут Ной его ожиданий не оправдал, а просто сел на кровать напротив, разглядывая полуголого врача, вновь смотрясь пристыженно и виновато. — Что, не будет благодарностей? — с наигранной досадой спрашивает Ванитас, после чего улыбается. Он бы сейчас сходил и забрал свои вещи из ванной, но поворачиваться спиной к вампиру — та еще затея. Где-то секунду Ной выглядит растерянным, но потом быстро находится с ответом и восклицает решительно: — Я очень благодарен тебе, Ванитас! Спасибо огромное! — и хлопает ладонями по коленям, заметно дергаясь при этом. Тихое «ай» не уходит от внимания врача. Он тяжело вздыхает и решает, что на сегодня с него хватит. — Тут бинты, разберешься со всем сам. И согрейся, чтобы наверняка, — Ванитас потягивается и зевает, после чего ложится под одеяло, все еще не выпуская из рук ножницы. Ной же кивает самому себе и улыбается. Пускай он ничего не помнит, пускай он и доставляет только проблемы, Ванитас о нем заботится. Даже оружие наготове держит, чтобы отогнать напасть, так тепло на душе от этого. И теперь можно поспать, теперь ничто не помешает. Архивист ложится под тяжелым одеялом, придавленный Мурром, и засыпает сладким сном, обнимая подушку. Все пришло в норму.