***
Боль отпустила как-то вдруг, и девочка открыла глаза, впереди был еще один бессмысленный день. Но что это? Вокруг было темно, как будто у нее от боли лопнули глаза. Прямо перед ней резко распахнулась какая-то дверь, кто-то больно схватил девочку за волосы и вытащил на свет. — Иди умойся, уродина! — закричала какая-то неприятная женщина, кажется, по-английски. — Быстро, смотреть на тебя противно! Наряду с родным немецким, девочка, конечно же, знала английский, потому что в школе это было обязательным с первого класса. Пытаясь сообразить, куда надо идти, девочка замерла, но только для того, чтобы получить пинок и улететь куда-то в коридор. Малышка упала и почувствовала, что сейчас заплачет, но сдержалась. Она помнила, что бывает за слезы. Умываясь, девочка взглянула в зеркало и замерла. На лице очень худой девочки в зеркале сияли невозможно-зеленые глаза. Понимание затопило девочку, и она тонко завыла. Судя по девочке, ей сейчас лет пять, а значит, впереди пять лет такой жизни и только потом будет сказка. И смерть. «Ну, хоть не лейкоз», — подумала девочка. Обреченно вздохнув, девочка поплелась на кухню. «Сейчас, наверное, будут бить», — думала она, заранее смирившись с этим. Но, как ни странно, сразу бить не стали. Сначала накормили омлетом, не досыта, а так, чтобы не пугала окружающих урчанием живота и голодными глазами. А потом зачитали список того, за что ее накажут вечером, потому что сделать все эти дела было невозможно даже более взрослой девочке, не то, что ей. Почему она оказалась в этой девочке, малышка не задумывалась, просто приняла, как факт. Возможно, эти опекуны просто забили девочку до смерти и теперь ее черед. Возможно, случилось что-то еще — это было совсем неважно. Она, к сожалению, снова жива, снова не любима и снова ее будущее яснее ясного. — Чего встала, уродка, иди работай! — Может, ей прямо сейчас всыпать, чтобы двигалась быстрее? — Подожди до вечера, Вернон, тебе на работу пора. — Точно, все тут забудешь с этим отбросом, зачем мы ее в дом взяли, ей же самое место в свинарнике! — Соседи будут против, еще полицию вызовут. — Ах да, соседи. Уродина, на улице только в одежде! Девочка посмотрела на себя. Некоторое время заняло, чтобы понять, что имеет в виду этот боров. Да, если соседи увидят эти следы, неизвестно, чем закончится это для Дурсля. Для нее-то известно чем… Приют, где точно забьют до смерти. Умирать не хотелось. Точнее, хотелось, но не так. Не от боли… Впрочем, у нее будет возможность эту боль распробовать.***
Когда наступил вечер, девочка почти падала от усталости. Она смогла справиться едва ли с половиной дел, которые ей назначили, и теперь обреченно ждала ужина, после которого ее накажут. Через полчаса оказалось, что ужина ей не положено, потому что она ленивая скотина и ненормальная уродина, которой место в приюте для умалишенных. И на свет появился ротанг. Очнулась девочка лишь спустя два дня. Теперь она знала, что случилось с Поттер, которая виделась с ней, пока она лежала без сознания. Она простила девочку, которая ушла к маме, в конце концов малышку любила хотя бы мама, пусть мертвая, но любила, а у новой Гарриет не было уже никого. Ни в той, ни в этой жизни. Она просто никому не нужна. Остается только смириться. Так потянулись дни, наполненные плевками, злобой и болью. Очень часто девочку бросали в чулан без сознания, даже не полюбопытствовав, жива ли она. К своему сожалению, девочка оказывалась жива. Через некоторое время наказания стали регулярнее, но не такими частыми — ее били только в пятницу вечером, чтобы она могла отлежаться два дня и в понедельник идти в школу. Девочка была сломлена. В ее душе не осталось почти ничего, кроме мечты, что однажды придет человек, неважно какой, злой или добрый, и заберет ее отсюда. А там… он либо съест Гарриет, либо сделает дочерью и будет любить. Наивная детская мечта была единственным, что хранило ребенка на этом свете. Мечта о том, что однажды у нее появится кто-то, кто будет просто любить. Или убьет, наконец. День проходил за днем, но никто не приходил за девочкой, она только слышала: — Эй, уродина! — Эй ты, ненормальная! — Ты у меня языком вылижешь все! Видишь грязь? Видишь? Лижи! С ней обходились хуже, чем с животным. Даже Злыдень тетушки Мардж отказывался кусать девочку. Кажется, бульдог жалел Гарриет, однажды даже попытавшись укусить Дурсля, когда тот замахнулся на девочку. Как можно так обращаться с человеком? Как можно так обращаться с ребенком? Нет ответа на этот вопрос. Однажды она увидела пьяного Дурсля у которого были спущены штаны… И девочка завизжала. Она визжала так громко, что всполошились соседи. Потом-то ей влетело, но самое главное — Гарриет избежала чего-то страшного. Больше таких опытов Дурсль не ставил. Правда, и девочке стало вдруг тяжело ходить. Ее магия как-то справлялась с болезнями, но, видимо, не со всеми. Ходить стало тяжело, болели руки и ноги, часто до слез, до истерики, несмотря на то, что с ней делали после этого. Никакое наказание не могло, казалось, сравниться с этой болью. Сопровождаемая болью, начавшимися обмороками, Гарриет вспомнила, как начиналась болезнь в той, другой, жизни, и поняла, что уже скоро. Но это «скоро» все не наступало и все оставалось по-прежнему — невыносимая работа, школа, боль, боль, боль… Так прошли годы.