remember me.

      Ляпис выписывают через неделю. Ей выдают ее вещи, ее размозженный в ничто шлем, который уберег ее жизнь, но не уберег память, ключи от байка (Перидот грозится выкинуть их на помойку) и телефон. Чудом уцелевший, с чуть треснутым экраном телефон. В котором, по предположениям Ляпис, хранится вся ее прошедшая жизнь, но залезать в который пока не хватает храбрости. Это забавно — у нее хватало храбрости драться с Джаспер до кровавых соплей, но не хватает храбрости посмотреть фотки.       Джаспер. Что ж, спасибо ее визиту — он все же подтвердил все прежде сказанные слова ее матери и Перидот. Что прошло десять лет, что она жената и так далее. Джаспер не умеет врать и никогда не стала бы. Но то, как она разговаривала… Насколько она была спокойна и рассудительна — это поражает Ляпис до сих пор. В ее памяти у Джаспер не было столько извилин, сколько было мускул, и она уж точно не стала бы терпеть кого-то вроде Перидот рядом.       Время и правда меняет людей.       Интересно, как оно изменило меня.       Место, которое Перидот назвала их домом больше похоже на лофт-пространство, чем на квартиру. Разукрашенные стены, гамаки, кресла-подушки, полки из шлакоблоков… Места достаточно много, и даже есть перегородка и небольшое пространство: отдельная комнатка. Вся в детских рисунках.       Дочка. Ляпис так и не решилась спросить про нее ничего. Откуда она? На кого она похожа? Сколько ей?       — Добро пожаловать обратно домой, — неуверенно говорит Перидот, делая приглашающий жест, и Ляпис выдавливает из себя улыбку.       На стенах фотографии прошлых лет. Колледж, выпускной, какие-то прогулки. Люди на них выглядят счастливо.       Она переводит взгляд на Перидот, и сердце мгновенно сдавливает чувством вины. Перидот совершенно не выглядит так, как на этих фотографиях. Под красными глазами залегли темные круги, маникюр приказал долго жить, волосы, казалось, не видели расчески уже несколько недель. Она абсолютно подавлена, и Ляпис понимает, почему.       Много лет она старалась сделать Ляпис счастливее, а теперь все усилия пошли прахом. Просто потому что она снова решила покататься на байке и въехала в дерево на обочине.       А в воспоминаниях это было похоже на ее единственную и неудачную попытку лишить себя жизни. Наверное, для Перидот это было очень больно: видеть, как дорогой человек тебя не помнит.       — Извини, — говорит Ляпис тихо, опустив глаза.       — За что? — хрипло, будто эхо, произносит Перидот.       — За то, что ничерта не помню. За то, что села на байк. За то, что ничего… Не могу почувствовать к этому месту. Тут… Очень уютно, и я вижу, что приложила к этому свою руку. Но я правда ничего не могу вспомнить…       — Мы вернем тебе память, Ляпис, — нежно шепчет Перидот, кладя ей руку на плечо. В глазах искорки надежды. — Может быть, Пам* поможет.       Пам?       — Пам?       — Да, она с дядей и тетей до завтра. Я решила, что тебе надо сначала самой освоиться. Для ребенка может быть трудно вот так видеть, как мама ходит и пытается вспомнить, где у нас шкафчик с посудой.       — Пам это… Наш ребенок, верно?       То, с каким затравленным видом Перидот кивает делает Ляпис еще хуже, хотя, казалось бы, куда дальше-то.       — Наш милый лучик света. Мы взяли ее к себе, после того, как решились на это. Пришли в приют, только увидели и поняли, что она должна жить у нас. Я уверена, что ты снова ее полюбишь. Она в тебе души не чает, и ты в ней тоже.       Ляпис кривит губы в подобие улыбки.       Надеюсь.