sol

о лишении

То, что Дилюк ушёл из Мондштадта сразу после церемонии прощания с господином Крепусом, Кайя узнаёт от шептавшихся монахинь, когда Джин в очередной раз приводит его на осмотр в Храм. Кайя предпочёл бы не знать вовсе. — Я перееду в казармы, — говорит он Джин и старается не смотреть в её глаза: он знает, что в них увидит разбитость и отчаяние. Он не уверен, что принадлежать они будут лишь ей. Её походка сбивается, плечи напрягаются, и Кайя готов отстаивать своё решение, объяснять Джин всё по второму кругу, так же, как делал этой ночью, когда она лежала около него, сжавшись под одеялом и не выпуская его здоровую ладонь из своей. Будь всё иначе, он бы пошутил о нескольких проведённых вместе ночах. Джин бы страшно смутилась, принялась бы объяснять, что всё было абсолютно не так, и Кайя бы примирительно приобнял её за плечи, обмениваясь игривым взглядом с Дилюком. Вместо этого Джин выдавливает из себя: — Хорошо. Кайя почему-то чувствует себя проигравшим. Этим же вечером он занимает кровать в казарме. Смотрит на отведённый ему небольшой шкаф и не знает, что туда положить. Все вещи, что у него сейчас есть — он сам, и внутри скребётся странное желание убрать себя на самую далёкую полку. Всё оставшееся время он улыбается знакомым рыцарям. Объясняет, что почти неделя в особняке Гуннхильдр — слишком много, что пришло время сменить обстановку. Игнорирует жалостливые взгляды, тихо благодарит за высказанные сожаления о смерти господина Крепуса. Стискивает зубы и старается не шипеть, когда глубокой ночью в пустых душевых меняет бинты на теле. На следующий день Грандмастер Варка долго смотрит на него. — Ты освобождён от службы. Лечись, приходи в себя, только потом приступай к работе. Следом он не даёт Кайе и рта открыть: — Мне нужны рыцари со здоровым телом и головой, — давит он, и Кайя не может с ним спорить. Он честно занимается ничем целых два дня подряд. Если бы кто-нибудь спросил, где он был и что делал, то Кайя не смог бы ответить: настолько пусто, бесполезно прошли эти дни. Он даже не уверен в их количестве. Ему постоянно кажется, что в голове, в ушах, в груди стоит странный звон, словно бы он неудачно оказался у взрывающейся бочки и из-за силы взрыва слишком сильно ударился головой, потерял ориентацию в пространстве, разбил внутри себя что-то, что должно было быть крепче самого прочного металла. Джин ловит его блуждающим у Храма, и Кайя ужасается тому, насколько маленькой и уставшей она выглядит. Буря и скорбь — вот какой сейчас Мондштадт, и это никому не даётся легко. Она хватает его руку и что-то вжимает в неё. Долго смотрит ему в глаза, словно что-то пытаясь разглядеть, качает головой и отпускает. Кайя глупо моргает Крио Глазу Бога. — Ты забыл. Или оставил, я не знаю, но ты должен носить его с собой. Это часть тебя, не смей выбрасывать. — быстро говорит она, и звон в голове Кайи разливается с новой силой. Острые края Глаза Бога подло вгрызаются в ладонь, и внутри всё холодеет, сжимается, бунтует и хочет убраться прочь. Вместо этого он улыбается, и Джин дёргается от его улыбки, как от пощёчины. Кайя чувствует себя грязным и пустым. Следующие несколько ночей он проводит у подножия Утёса Звездолова: бессильный подняться на самый пик и не доверяющий своим возможным порывам, о которых можно было бы потом пожалеть (Кайя не может представить себе, что будет с Джин, если он не вернётся.). В кармане беспощадно жжётся божественное признание, и если бы Кайя мог, он бы швырнул его как можно дальше, разбил бы яркий камень, переплавил бы оправу, и забыл, как страшный сон. Досадно то, что свои старые кошмары он знает наизусть. Он не хочет думать о том, что это может значить дня него — быть выбранным Архонтом. Не хочет знать, что это может значить для Каэнри’ах и Бездны, — безбожный принц с божеством в кармане — и поэтому убирает Глаз Бога на самую дальнюю полку в шкафу.