Омут

И помнит небо одну кровавую историю. Историю о мести, любви, дружбе и душевных терзаниях. 1849 год, США, штат Техас, Уэст-Филч. Нортвуд всегда считал себя обычным человеком. Не счастливым, но и не несчастным. Вполне устраивала его жизнь портного, работающем в центре небольшого городка Техаса. Не считал себя ни злым, ни добрым человеком. И сам о себе говорил, что если бы был чем-то природным, то водой, поскольку был таким же нейтральным и прозрачным. Мужчина сорока лет, любивший охоту и истории у костра. И сердце его любить умело, добрым было и светлым, как восход солнца летом. Перестала господствовать таинственная тёплая ночь над Америкой. Настала пора царствования утра. Бодрящего и яркого, приносящего с собой людям горе, радость, забавы и происшествия. Кромка пруда, освещаемая солнцем, рябила на горизонте. Ещё тихо, никто не поднялся, лишь птички, играючи между собой, прыгали по веткам мохнатых сосен и чирикали. Это утро можно было бы назвать чудесным. Пожалуй, хвойным запахом рани этого дня можно было насладиться и запомнить как нечто хорошее. И даже звук капель, стекающих со снега и разбивающихся о чернозём, можно было бы вспоминать, согреваясь чудесным ощущением. Но событие, произошедшее в этот мартовский день испортило всё. День. Месяц. Года. Жизнь. На берегу того самого пруда стоял двухэтажный домик. Голубая краска на досках уже давно потрескалась и осыпалась. В окне первого этажа, завешанном изнутри ажурной занавеской, виднелась красная роза в стеклянной вазочке. Никогда Эвансы богатыми не были, да и не бедствовали. Впрочем, деньги никому из них важны не были, каждый наслаждался другими причудами жизненной стези. В доме раздались шаги и скрип половиц, сопровождаемые чьим-то разговором. Казалось, собеседников совсем не заботило то, что они только что нарушили гармонию утра и покой остальных жителей дома. Веки потихоньку открывались, но и нехотя. Глаза, покрытые паутиной сна, первым делом увидели старенькое потрёпанное кресло. Хотелось спать дальше, но голоса за дверью всё никак не унимались, наоборот: люди подходили всё ближе и становились всё громче. И каждый звук заставлял раздражаться всё сильнее и сильнее. Заснуть не получится. Нортвуд всё ещё не мог разобрать ни слова, но понял, кому принадлежат голоса. За стеной разговаривали о чём-то мать Нортвуда и муж его сестры Сид. Мужчину Эванс недолюбливал за его глупость и эгоизм, считал его мнимым интеллигентом. Неоднократно ему хотелось язвительно шутить о нём при Аннабель, но Нортвуд свою сестру очень ценил, как и её спокойствие, поэтому решил для себя постараться не выказывать свою неприязнь к мистеру Джордженсону при Ани. Смахнув с сознания пелену сна, Нортвуд, недовольно бурча себе что-то под нос, встал, быстро накинул на себя рубашку и брюки, и пару секунд осмотрел себя в зеркало. Умывшись как следует, мужчина пошёл в комнату старшей сестры, его лучшей подруги и советчицы. Услышав скрип двери, девушка отложила в сторону книгу, не погасив керосиновый фонарь. И сердце Нортвуда невольно сжалось. Увидел он бледное, как снег лицо Аннабель. Под покрасневшими глазами виднелись синяки. Исхудавшее тельце девушки казалось нежным и хрупким, настолько, что Нортвуд боялся случайно коснуться руки сестры, которая вот-вот треснет. Надежда на выздоровление, словно вода, уже давно вытекла сквозь пальцы у её мужа, и у самой старшей сестры Гэрриэт, что сейчас мирно спала, чуть хмуря брови. Осталась она только у матери, Рози Эванс, ныне вдовы, и у Нортвуда. Казался он более старшим своим родственникам всё тем же голубоглазым мальчиком с коричневыми волосами, что искренне верил в то, что старшая сестра непременно найдёт выход из любой ситуации. Однако, сейчас всё происходило вовсе не по её воле, и судьба её была в руках неба. Нортвуд тихо подошёл к деревянному стулу и присел, изучая лицо Аннабель. Поприветствовали друг друга. Нортвуд начал разговор: — Ты спала? — Недавно проснулась. — слабо улыбнулась девушка. Русые волосы упали на впалые щёки, и она осторожно их поправила. Сама Джордженсон не верила в своё исцеление, смирилась со скорой смертью. «Все мы умрём, я не исключение. Я не боюсь. Любопытно будет проверить, есть ли там что-то, во что веруем мы, или нет», — сказала она однажды вечером, когда ещё могла идти на крыльцо. И всякий раз, когда проявляла Джордженсон такое отношение к смерти, беспомощно злился и тревожился, безуспешно пытаясь переубедить её брат, поэтому русоволосая стала лишь грустно улыбаться, соглашаясь с тем, что скорее всего она чудесным образом выздоровеет, в душе понимая, что чудес не бывает. Тишина снова окутала дом, даже разговор Рози и мистера Джордженсона утих. А Нортвуд продолжал взглядом наивного мальчишки смотреть на Анни. — Я читала книгу, — внезапно нарушила тишину Аннабель. Она устало посмотрела на брата, — И в ней поставлен очень интересный вопрос. Кто мы? На её лице появилась такая детская улыбка, которая заставила Нортвуда чуть испугаться. — Кого ты имеешь ввиду? — И тебя. И меня. Всех, всё человечество. Кто мы — тела, души, или же сознания? Что нами управляет, или мы сами управляем собой? Его сестра очень любила размышлять на подобные философские темы. Часто они беседовали с Сидом, иногда Нортвуд присоединялся к ним, что превращалось в немое презрение со стороны обоих мужчин. — Не думаю, что мы лишь тела, — почему-то усмехнулся Эванс, чему сам удивился, — Тело — просто оболочка. Бестолковая и не разумная. — Думаешь, — мечтательно закрыла глаза Анни, — есть что-то большее в нас? Нортвуд кивнул. А между тем, Аннабель продолжила: — Мне очень хотелось бы быть чем-то… большим… как вселенная, мне хочется верить, — она закашлялась, — что мы все — это вселенные, заключенные в крошечные тела, — голос осип, и она продолжала безмолвно шевелить бледными губами. И эта бледность пугала брата, так как видел он такую лишь раз, когда увидел в лесу, обрамляющем город, подстреленного охотника. Мужчина с закатанными вверх глазами лежал, застеленный сугробом. И губы у него были точно такие же. Мертвенно-бледные, как Луна. И когда Нортвуд смотрел на сестру, невольно вспоминал он того бедолагу, и в голове его проскальзывали мысли о том, что Анни уже ходячий труп, которые Эванс стремительно отгонял. Эта ассоциация превратилась в навязчивую мысль, которая нагоняла страх и чувство безысходности. Однако, Нортвуд быстро отвлекался, всё дальше заряжаясь позитивным настроем, искренне веря в то, что Анни скоро встанет на ноги. Бывали, конечно, моменты просвета, когда, казалось, что болезнь отступает. Но потом всё быстро ухудшалось. Катали её по разным врачам. Они то и дело разводили руками, не зная, чем болеет девушка, и выписывали бесполезные микстуры и сиропы от кашля, которые никак не помогали. Не помогало и то, что Рози часто ходила в церковь, вымаливая прощения за все грехи, целуя крест, жертвовала последние деньги. Она по воскресеньям часами молилась, прося у Бога лишь исцеление Аннабель. Горячо любила она дочь, всегда гордилась ею, и мысль о том, что возможно, она её потеряет, казалась невыносимой, и только от существования этой мысли хотелось рыдать долго и протяжно. Прихожане церкви всегда с сочувствием смотрели на неё, и каждый посетитель знал эту грустную историю о несчастной матери, но всё же люди опасались её, боясь, что когда-нибудь в истерике Рози набросится на кого-нибудь. Но никто никогда её не выгонял. И Эванс видела, как дети указывают на неё пальцем, а их мамы, уводя их в сторону, рассказывали им об этом горе. Как-то раз священник смиловался, дал благословение женщине, обещал, что помилует Господь душу дочери. И это утешало Рози. Аннабель было сорок с лишним, однако, все назвали её «девушкой», так как сохранила она свою юность не только внешне, но и внутренне, и её легко можно было перепутать с какой-нибудь девчушкой. Но женщиной она была бойкой и мудрой, все, кто её знал любил Аннабель. Но сильнее всех любил Нортвуд. Для него она была дорогим другом. Ей можно было доверить всё, она готова была отправиться и в театр, и на охоту, не боялась испачкаться, что отличало её от местных светских девиц. И невероятная тяга к приключениям бушевала в ней с самого детства. Наверное, именно поэтому девушка и любила путешествовать: была она в Ливорно, Флоренции, Париже, Мадриде, но особенно ей нравилась Южная Америка; частенько она рассказывала на семейном сборе о водопаде Игуасу, чудесном городе Сантьяго, тропических лесах, о том, как в Аргентине гналась за ней пума, и чудом не сцапала. Неизвестно откуда она подхватила заразу: возможно, что из той же Южной Америки, откуда она месяц назад вернулась, после чего захворала. По началу казалась всем обычной простудой неизвестная болезнь. Но затем всё становилось хуже и хуже, и вскоре на когда-то бойкою, активную Аннабель было больно смотреть. Настолько больно, что Гэрриэт, вернувшаяся из Торонто две недели назад, увидев вместо сестры, казалось, её призрак, упала без чувств. Болезнь тем временем приняла быстрый ход, и с каждым днём становилось бедняжке всё хуже и хуже. И всё больше хотелось ей покинуть этот мир, дабы не мучиться. Услышав слова сестры, Нортвуд улыбнулся. Для него она и была целой вселенной, жизнь без которой была немыслима. Однако, мужчина опомнился, подошёл к тумбе, взял стакан воды и осторожно поднёс к губам Анни. Пару капель упали на белую рубашку, но девушка продолжала понемногу пить воду. — Спасибо, — сказала она. Нортвуд выждал пару секунд, а после снова сел на стул, и снова не сводил взгляд с Анни, словно боясь того, что если перестанет он на неё глядеть — умрёт Джордженсон. Она закрыла глаза и, казалось, уснула. Дышала ровно. Но через минуту внезапно заговорила: — Пожалуйста, Нортвуд… Когда я умру… — Ты не умрёшь, — уверенно возразил Эванс, нахмурив брови. Аннабель открыла глаза и, увидев выражение лица брата, хихикнула. — Умру, — сказала она с улыбкой на лице. — Я умру. Но мужчина не желал выслушивать это. — Не умрёшь. Пока я не скажу — не умрёшь. Мы тебя вылечим. Это только временные трудности. — Не вылечите. Никто даже не знает, что это такое. Нортвуд испуганно посмотрел на сестру. Он не хотел, чтобы ты сдалась, так опускала руки. — У тебя жар, — заключил он, — Ты бредишь. — Нет, — её глаза заблестели, а на лице снова сияла такая чистая, детская улыбка, что заставляло Нортвуда еле сдерживать слёзы, — Я пока не сошла с ума. Хотя думаю, что скоро именно это и произойдёт. Мне очень больно. Я хочу умереть. — Мы тебя вылечим, прекрати. — Хватит. Не говори так. Ты уже давно не маленький, знаешь же, что иногда такое бывает. В комнате снова повисло тягостное молчание. Нортвуд сдался. Отвёл взгляд влево, туда же и повернул голову, закрыв лицо широкой ладонью. Внутри что-то защемило, в носу защипало. Потекла по щеке одинокая слеза. Брат не подавал виду, что плачет. Со стороны казалось, что смотрит он в окно и о чем-то думает. И даже Анни ничего не подозревала. Но всё же ютилась надежда в его беспокойной душе. Надежда, которую никому не было суждено понять. Нортвуд аккуратно стёр пальцами слезу. Не очень-то ему хотелось плакать прямо сейчас. — Нортвуд, — почти загробным шёпотом позвала Аннабель брата. Тот быстро проморгался и посмотрел на сестру. А между тем, она продолжила: — Позаботься о маме. Пожалуйста. Ей будет тяжело. Эванса словно током ударило. Нет. Она не умрёт, она никак не должна умирать. И всё же, опасался мужчина, что Джордженсон скончается прямо при нём, в любую секунду. И, кстати, вполне разумно. Нортвуд не мог принять тот факт, что сестра смирилась со скорой кончиной, готовая встретить костлявую с косой в любое время. Нет, он не разочаровался, не гневался, но был очень огорчён. Огорчён тем, что Аннабель перестала бороться, хоть и знал, что силы её на исходе. И с этого момента, пожалуй, он перестал считать себя тем самым «не несчастным, но и не счастливым» человеком, каким описывался раннее. С этого момента его душа постепенно начинала замерзать. Спорить Эванс не стал. Лишь тихо спросил: — А как же Гэрриэт? — Она справится, — опять эта самая улыбка, смотреть на которую было невыносимо. Хотелось рвануть отсюда, скрыться в лесу, забыть обо всём, и в то же время Нортвуд понимал, что должен ценить эти моменты, проведённые вместе, — Ты славный малый. Пожалуйста, будь хорошим человеком. — Нет, — шумно выдохнул Эванс, спрятав лицо в руках. Он не понял, что именно отрицает. — Не будешь хорошим человеком? — слабо усмехнулась Аннабель. И в её серых больших глазах проскользнул шальной огонёк, до боли знакомый. Нортвуд не знал, что ответить. Но и не хотел молчать. — Буду, — всё же ответил он, попытавшись улыбнуться. — Вот и отлично. Эй, иди ко мне. Нортвуд послушно подошёл к кровати. Почти неживое, измученное, бледное лицо улыбнулось ему. Тонкая дрожащая рука поднялась и взъерошила каштановые волосы мужчины. — Тебе нужен покой. — Пожалуй, — слабо улыбнулась Аннабель, закрыв глаза, положив голову на подушку. Эванс простоял над больной девушкой пару секунд, глядя в никуда, а затем тихо удалился из комнаты. Погрузившись в недолгие раздумья, Нортвуд всё же решил выйти на крыльцо, накинув перед этим чёрное кожаное пальто и клетчатый картуз. Солнце поднялось выше, и светило ярче. Как ни странно, мужчина смог ненадолго отвлечься от навязчивых мыслей, предаваясь радости наступления марта. Никогда не любил он зиму, холодную и жестокую, которая приносила с собой кучу хлопот по хозяйству: в конце лета и осенью надо заготавливать сено для коров, собирать урожай, запасаться дровами для обогрева дома, да и охотиться на морозе куда неприятнее, чем при лёгком холодке, или вообще без него. Наверное, единственное, что нравилось Эвансу в этом времени года, так это празднование Рождества, и ощущение уюта, когда сидишь у камина с друзьями, слушая их истории, а за окном бушует, свистя, вьюга. Это было так по-семейному. Но, пожалуй, только этим плюсы зимы для Нортвуда и ограничивались. И рад он был её уходу. На пушистых ветках сосен таял снег, и птицы звонко пели. Это трясогузки, которые одними из первых прилетают на родную землю. Маленькие пташки подлетали поближе к крыльцу, не боясь мужчины, что сидел неподвижно и ни коим образом не пытался спугнуть их. И всё же не понимал Эванс, как сестра его могла выглядеть так счастливо, при том, что умирает. Он растрогался, когда понял, что через силу Анни специально для него улыбается. Или же сестра просто рада тому, что скоро умрёт, и муки её кончатся? Непонятно. Не понимал он и поведения мужа Анни, Сида. Этот усатый джентльмен, кажется, совсем не переживает за свою жену, напротив, ведёт себя как ни в чём не бывало. И неоднократно (на протяжении двадцати лет) задавал он себе вопрос «почему она выбрала этого идиота?», и ответа, как ни странно, найти никак не мог. Предполагал лишь, что этот мерзавец очаровал ещё юную Анни своим обаянием. Идиллию нарушили чьи-то шаги сзади. Нортвуд с небольшим испугом обернулся, и увидел того самого Сида Джордженсона, о котором думал мгновение назад. Трясогузки тут же разлетелись во все стороны, что немного расстроило мужчину. Вздохнув со смесью облегчения и презрения, Эванс нахмурил брови слегка и принялся дальше рассматривать мартовский пейзаж. Сид же, как ни в чём не бывало, уселся рядом, пустив на водяную гладь сосновую иголку, словно запускал в плаванье лодочку. Он не сводил с неё взгляд, и когда на сию картину посмотрел Нортвуд, тот невольно хмыкнул. — Гэрриэт спрашивает тебя, не хочешь ли ты присоединиться к ним с миссис Эванс? Они желают посетить церковь, — внезапно заговорил джентльмен. Одет он был в костюм и дорогое пальто. Интересно, для чего он каждый раз так наряжается? — Не знаю, почему бы тебе не пойти с ними? — буркнул портной, совершенно не скрывая своей неприязни к этому человеку. — Ты знаешь, я презираю любую религию, — напомнил шурину брюнет. — О-о, точно, ты же не такой, как все, — едко усмехнулся Нортвуд. — Это мои личные убеждения, а не что-то напоказ, — цокнул усатый, как бы обидевшись. Заносчивость и эгоизм данного персонажа очень сильно раздражали Эванса. Не раз он пытался доказать сестре, что её муж на самом деле не такой, кем себя показывает, но она почему-то злилась и говорила, что Нортвуд просто ревнует или преувеличивает. Из-за недавнего конфликта с Сидом, в котором брюнет обвинял шурина в ненависти к сестре, что невероятно злило последнего, Нортвуду хотелось толкнуть джентльмена в холодную воду пруда. Несильно, просто посмотреть на то, как ойкает и шипит этот напыщенный идиот, промочив свой костюмчик. Но Эванс этого не делал, так как это было уж слишком. Снова наступила тишина. Джордженсон подбирал долго слова и, наконец, выдал: — Нам нужна твоя помощь. Нортвуд насторожился, вопросительно приподняв одну бровь и всё же посмотрел на собеседника. — «Нам», это, прости, кому? — Нам — это всем. Твоей матери, сёстрам, и мне, в особенности это касается Аннабель. Эванс снова хмыкнул, не понимая, чего от него хочет зять. — Я по-твоему должен обучиться лекарскому делу за день и вылечить Анни? — Я предпочитаю несколько иные методы, — замешкался мистер Джордженсон. И тут шурина осенило… — Погоди, ты хочешь воспользоваться своими бредовыми методами? Провести обряд какой или… Не смог договорить Нортвуд, как Сид его перебил без всяких стеснений, и, кажется, начал выходить из себя: — Хватит вести себя как болван! — уголок тонкого рта Сида слегка подёргивался, — Это наш единственный выход! — Мнишь себя таким умным, а веришь в какую-то чепухню! — Эванс привстал, собираясь уйти. Дело в том, что хоть Сид Джордженсон и был начитанным, вежливым джентльменом, настоящим светским львёнком, верил в магию, колдовство, экстрасенсорное восприятие, телепатию, призраков! И, что смешно, не верил во всяких богов, считая, что люди их выдумали для извлечения собственной выгоды. Каждый девятый год он почему-то параноил насчёт якобы приближающегося конца света, утверждал, что его предсказывали ещё со времён древней цивилизации, подвыпив мог болтать целую вечность о том, что все законники, Джордж Вашингтон, Джон Тайлер, Закари Тейлор — на самом деле представители внеземной расы, желающие поработить население США. И, что самое странное, о том, что муж свято верит в эти теории заговора, Аннабель за двадцать лет брака так ни разу и не узнала. Она была в курсе того, что предан был Сид определённым амулетам, представляющим из себя минералы на верёвочке, его суевериям, и была нисколько не против. Считала, раз уж людям можно верить в Бога, то почему бы не верить в магию. — Моя мать умирала от чумы! — Сид яростно замахал руками, — И лекари ей не помогали! Её спасла ведьма-целительница! Сняла проклятье, и мать моя ещё двадцать лет жила! Так что тебе лучше заткнуть свой грязный рот! Зять дрожал от злости. Его лицо покраснело, а из ушей, казалось, вот-вот пойдёт пар. — Ах, значит, ты хочешь, чтобы мы пригласили бабку-ведунью? — Не совсем, — чуть спокойнее отвечал ему Сид, — Мы сами поедем к ним. Они на другом конце Уэст-Филча. — Ты идиот? Ругаешь религию за то, что её якобы придумали для извлечения выгоды, а сам веришь этим скоморохам? Но джентльмен проигнорировал шурина: — Ты должен помочь довезти её туда. У меня лошадь погибла. — Соболезную, инопланетяне сожрали? Тут Сид взбеленился, яростно ударил кулаком о землю, и, повысив тон, грубо ответил: — Я тебя бы пристрелил, если бы ты не был братом моей жены, козлина! За языком следи! Я… Не успел продолжить свою гневную тираду брюнет, как замер, отведя взгляд в сторону, и тут же притих, сделавшись шёлковым. Обернувшись, Нортвуд понял, в чём дело. На крыльцо вышла старенькая женщина с дряблой морщинистой желтоватой кожей и седым пучком на голове. Она поправила свою шаль, и вмешалась в беседу: — Нортвуд, милый мой, пожалуйста, послушай мистера Джордженсона. Он ведь хочет как лучше. — Мама, они мошенники! — с отчаянным блеском в глазах пытался переубедить мать Эванс. Он подошёл к матери. Она была на две головы ниже сына. Любил эту женщину Нортвуд искренней любовью, какая бывает у сыновей к матерям, которые воспитали, обули, накормили и вывели в люди. В молодости Рози была доброй, ласковой, наивной женщиной. Впрочем, за сорок лет особо ничего в ней не поменялось, но её стало легче одурачить, и верила Рози всему: разговорам на улице, книгам, газетам. Возможно, это порок старости, а может, тут от человека зависит — ответа Нортвуд не знал. И всё же женщина сказала: — Лекари твои не помогли совсем, что нам ещё делать? — в её крошечных глазах заблестели слёзы, — Я не хочу видеть, как умирает мой ребёнок… — Мама, пойми, им нельзя верить… — Какой «нельзя»? Я им уже и деньги последние дала, и коров продала… Нортвуда словно в холодную воду окунули. Сердце бешено заколотилось, в глазах помутнело, а в висках застучало, сделалось дурно мужчине. Портной рванул пулей к загонам, и, в самом деле, коров там уже не было. Мысли путались в голове. Нортвуд стиснул зубы, и, полностью шокированный и сбитый с толку, обхватил голову руками. Мать на крыльце испуганно бормотала что-то себе под нос, а Сид тем временем подошёл к шурину, похлопал его по спине и повёл обратно к крыльцу, приговаривая: — Тихо-тихо, спокойно, всё в порядке… Хотя было очевидно, что ничегошеньки в порядке не было. Ступив на доски, стараясь отдышаться, сын посмотрел на мать выпученными глазами, всё ещё ощущая на своей спине руку зятя. — Зачем? Мама! Мама! Что ты натворила? Зачем?! Старушка снова всхлипнула, виновато понурив голову. — Милый мой, успокойся, мы тут с мистером Джордженсоном всё обсудили, и… Не успела она договорить, как в момент Нортвуд развернулся, и, со взглядом полным ненависти прорычал: — Так это твоя затея… — с этими словами он начал наступать на противника, в то время как тот испуганно пятился назад. — Погоди, успокойся! — Перестаньте! — взвизгнула Рози. Но Эванс слушать никого не собирался, и отступать не хотел. — Так это твоя затея! — ещё более грозно крикнул он Сиду. — Стоять, психованный, — как только он произнёс это, пятившийся назад Джордженсон, не заметив конца веранды, грохнулся с неё прямо в ледяной пруд. Благо, он был неглубокий. Сид тут же вынырнул, помотал головой, обнял себя, даты согреться, и погнал как угорелый к берегу. Рози заохала, подошла к мужчине, обняв его, и проводила в дом. Сид сидел голый, укутанный в полотенце, на голубой тахте, трясся от холода, стучал зубами и сопел носом. В это время Рози пошла сушить костюм и пальто зятя. Нортвуд же сидел напротив своего неприятеля, не сводя с того свой грозный взгляд. — А я-то т-тут п-причём? — дрожа, произнёс джентльмен. — А я скажу тебе, причём ты! На кой чёрт ты заставил мою мать платить этим ублюдкам? — Я н-не заставлял… — Заставил! — гневу Нортвуда не было предела, — Подговорил, зараза! На кой чёрт?! — Я хочу вылечить твою сестру, которую ты так ненавидишь! — оскалился вдруг Сид, перестав отрицать то, что он подговорил Рози решится на такое. Эванс удивлённо поднял брови. Возмущённо, оскорбившись, он ответил: — Это я её ненавижу? Да я таскал её по НАСТОЯЩИМ врачам, а ты, скотина, последние деньги семьи каким-то колдунам дал, лишил всяких средств на выживание! — Они нам помогут. — Последние деньги… — вздохнул устало Нортвуд, прикрыв лицо ладонью. Да, не так он свете представлял отдых в родительском доме. И сколько ещё он будет терпеть этого гада? Аж тошно становится. Вот где деньги теперь взять? На что им питаться? Урожай в этом году плохой выдался, из-за того, что земли Уэст-Филча уж слишком часто поливали дожди. Точно! И как же Нортвуд сразу не заметил пропажу четырёх коров, что всегда мычали по утрам? Джордженсона хотелось ударить как можно сильнее, за его глупость. Но позволить пока Эванс себе этого не мог. — Это наш последний шанс. — Что же ты свои деньги им не дал, благодетель? — горько усмехнулся Нортвуд, закрыв лицо руками. — Я себе пальто купил, — смутился Сид и отвёл взгляд в сторону. Его уже перестало так трясти, лишь иногда он шмыгал носом. — Ах он пальто купил! — не сдержавшись, воскликнул Эванс, — А жрать вы что будете?! Джордженсону очень хотелось вгрызться в глотку своему собеседнику, точно злому большому псу, но чувствовал он сейчас себя безобидным щенком. И его тошнило от жалости к самому же себе, становилось противно. Он хотел сохранить лицо при шурине, который безжалостно отчитывал его, но все было напрасно. Скорее всего, дело было в собственной слабости и неуверенности в себе, которые Сид пытался скрыть, выдавая себя за образованного умного человека. В итоге целый день Нортвуд ругал своего поганого зятя за его глупость, за то, что отдал последние деньги мошенникам. Однако, этих людей Джордженсон мошенниками не признавал, клялся, мол, обязательно вылечат они Аннабель. И верить в этот бред Нортвуд, понятное дело, отказывался, за что был назван «психом» и «неадекватным». У Сила хватило смелости и наглости заявить, что Нортвуд ненавидит свою сестру, а сам он пытается спасти свою жену, даже погоревал для виду. Подобные заявления выводили из себя уже несчастного мужчину. Гэрриэт на целый день уехала работать. Впрочем, она всегда уходит, когда так нужна. А Аннабель чувствовала себя отвратительно, как и сутки до этого, недели, месяц. Больно ей было слышать то, как за стеной ругаются между собой два самых дорогих для неё человека, но поделать она ничего не могла в силу своего состояния. К вечеру Рози таки уговорила сына отвезти в среду сестру к колдунам. Всё равно деньги были отданы, делать больше нечего. Зарплату получал мужчина нескоро, именно поэтому ему ничего не оставалось, кроме как попросить помощи у одного из своих лучших друзей. Стэн Уэллс — мужчина лет пятидесяти, что жил в восьми милях от дома Нортвуда. Его хижина находилась в горах, жил он со своею женой в ней, работал в пивоварне. Весёлый человек — шутки любит, а больше — выпить! И знаком с ним Норвуд был ещё с пятнадцати далёких лет. Сел он за стол, начал писать письмо: Здравствуй, дорогой Стэн. Как знаешь, я сейчас в родительском доме, поэтому не высылай письма на прежний адрес. Попали в беду. Зарплата нескоро, Анни всё ещё больна, ещё хуже захворала, денег в семье нет совсем. Прошу тебя выручить долларами, я всё тебе верну. НЭ. Аккуратно сложил он записку в конверт и пошёл на почту. Отправил письмо, и вернулся домой. А между тем становилось к среде Аннабель всё хуже. Жар поднялся, и температура никак не спадала. Горло жгло до того сильно, что часами бедной девушке было больно глотать, но она терпеливо улыбалась каждый раз, когда её навешал младший брат. Аннабель страшно боялась не смерти, а потерять рассудок перед ней, боялась того, что могла сделать в бреду. И снились ей сны странные и непонятные. Сид успел рассказать шурину о том, к кому они собираются обратиться. В окрестностях Уэст-Филча можно найти людей из клана «Лайонкайнд». Все они были волшебниками, ведьмами, гадалками, целителями, и за внушительную сумму денег каждый человек мог обратиться к ним с той или иной просьбой. Допустим, с помощью магов из клана «Лайонкайнд» можно было воскресить животное, погадать, наколдовать вторую половинку, стать богатым, исцелить человека от неизлечимой болезни. Словом, Данная организация могла бы избавить человечество от всех его проблем, судя по характеристике данной Нортвуду Сидом. В среду утром Нортвуд уже сидел на своём арабском чистокровном коне Версале около родительского дома. С крыльца показался Сид, несущий бледную жену на руках, Гэрриэт, помогающая ему в этом, и мать, что махала рукой им, стоя на веранде. Не забыла Рози и благословить перед дорогой своих детей. Усадил старшую сестру Нортвуд впереди себя, чтобы контролировать и успеть среагировать, случись что. Всю дорогу Анни не говорила, даже не открывала глаза. И это было ненормально, поскольку любила она всю жизнь живописные пейзажи родного края, даже будучи в Европе и Южной Америке, очень скучала она про родной местности. И в этот раз пропускала мимо глаз она великолепные поля, могучие леса и великие горы, при виде которых дух захватывало. Пугался Нортвуд той мысли, что, возможно, Аннабель и не понимала, где находится, и что с ней происходит. Наконец, прискакали они к внешне неприметной лачуге. Взяв сестру на руки, Нортвуд подошёл к деревянной двери и три раза постучался. Дверь заскрипела, и показался незнакомый старенький мужичок с седыми усами, чёрными как уголь бровями, в хлопковой голубой рубашке и брюках. Он ничего не сказал, лишь жестом позвал Эвансов в лачугу. До того было молчалив старик, что Нортвуд его в немые записал. И как только увидел незнакомца, Нортвуд сразу почувствовал к нему неприязнь и презрение, слово этот дед лично забрал последние деньги у семьи Эвансов. Незнакомец провёл Аннабель в странную тускло освещённую свечами комнату. Здесь пахло различными маслами и чем-то горелым. На стенах висели причудливые разукрашенные маски, засушенные бабочки, стрекозы и цветы в рамках. На люстре висели цепочки с Солнцем, Луной и планетами Солнечной системы. Из темноты вышел чернокожий парень в фиолетовом балахоне. — Приветствую вас. Я полагаю, эту девушку нужно исцелить? Нортвуд молча кивнул. Не очень ему хотелось разговаривать с мошенником, или с просто странным парнем. Эванс нехотя, недоверчиво передал сестру ему в руки и чувствовал, как отрывает от себя кусок души. Маг уложил девушку на матрас, лежащий снизу, который Нортвуд не сразу заметил. Вдруг из темноты вылезло ещё три человека в балахонах, чем испугали бедного портного. Они, гремя разноцветными бусами начали что-то напевать. Громко и задорно. Текста Нортвуд никак разобрать не мог, он предполагал, что исполняют эту песню люди на древнем (или скорее всего выдуманном) языке. «Впрочем, и то верно. Так гораздо легче заставить простачков вроде Сида поверить в правдивость магии», — подумал мужчина и продолжил наблюдать за происходящим. Тот самый чернокожий парень достал бубен и принялся им звенеть. Песня вообще не походила на что-то красивое и мелодичное, и с каждой секундой это всё больше походило на набор звуков. И Нортвуд всё больше и больше поражался наивности и глупостью своего зятя. В такое верить будет только идиот. А между тем, колдуны плясали, резко завопили и закончили представление. Дед подошёл к девушке, нагнулся, и дотронулся своей грубой рукой её лба. Внезапно он зашипел, зажмурил глаза и отдёрнул руку будто только что обжёгся. — Что? Что такое? — недоумевал младший брат. Силуэт в балахоне Грозно цыкнул на Нортвуда. Все колдуны уставились на деда. — Нечистые силы… — вдруг заговорил он хриплым голосом, чем удивил Эванса, — Они сжимают её лёгкие… Затуманивают разум… Беда. — Беда! Беда! — повторяли все, как один, маги. — И что же делать? — тихо спросил портной. Внятного ответа не последовало. Вместо этого колдуны принялись снова плясать и горланить странные песни вокруг больной женщины. И Нортвуду было бы забавно за этим наблюдать, если бы не факт того, что эти мошенники забрали у семьи последнее. Обряд кончился. Чернокожий волшебник посоветовал мужчине давать сестре отвар незабудок и ромашек (правда, не учёл, что на дворе март), и читать каждый день заклинания. Тогда в скором времени Аннабель про его словам должна была встать на ноги. Конечно, Нортвуд в это не верил. Вернувшись, Эванс обнаружил краткий ответ от Стэна Уэллса и сто долларов впридачу. Что же, деньги получены, а значит, какое-то время Рози и остальные члены семьи смогут протянуть. Каждый день Сид вместе с Нортвудом приходил к Аннабель и читал ей те самые заклинания, после этого каждый раз нахваливая священный клан «Лайонкайнд». Засушенные ромашки Гэрриэт всё же смогла найти в подвале, а затем обнаружила и сушёные незабудки, и принялась готовить сестре чудо-отвар. Каждый день пила эту жидкость Аннабель. И говорила с Нортвудом почти каждый день в основном на повседневные темы, лишь иногда затрагивая тему болезни, что снова настораживало мужчину. Сид кроме чтения заклинаний времени с женой почему-то вообще не проводил, всё время уезжал куда-то. Прошла неделя, и настала пора Нортвуда уезжать из родительского дома. В то время состояние Анни не ухудшалось, но и лучше не становилось. Ранним утром, ещё до того, как встало солнце, сел на Версаля Нортвуд, да ускакал домой, получив благословение от матери и тёплое напутствие. И не спалось ему там, в Уэст-Филче. Не мог не думать он о самом родном человеке. Переживал за сестру. Снилась она ему пару раз. Совсем юная, здоровая и счастливая. Приходила во снах, просила не беспокоиться. И со временем такие сны действительно успокаивали мужчину, и меньше он переживал за сестру. Вернулся к работе портного, пару раз побыл на охоте. Как оказалось позже, в это время обстановка в родительском доме Эвансов атмосфера царила не самая лучшая: Сид конфликтовал с Гэрриэт, и та отправилась в соседний штат. Отвары ромашки и незабудок не помогали. Анни становилось всё хуже, пока она совсем не перестала есть, как бы её не упрашивали Рози и Сид. Отказывалась от всего, книг в руки не брала, бесед не заводила. Всё стало ещё хуже, когда впала она в беспамятство, не узнала мать родную, кричала, отталкивала её от себя. И однажды утром получил письмо Нортвуд: Аннабель умерла двадцатого марта. И это событие перевернуло всю его жизнь. Нортвуд стал холодным, несчастным, и жаждущим мести.